Размечтался...

               

     Леонид Коршунов был не из последних мужиков совхоза, крепкий в труде, стойкий за себя, за друзей, да и внешне женским глазам приятен, что голос – что волос, а глазищи - смотрела б и смотрела…
     На день рождения преподнесли ему друзья подарки разные, а (в складчину) пачку - сто штук, тридцати копеечных лотерейных билетов. И ему выпало – выиграл «Ижака» – двухцилиндровый мотоцикл с коляской. И Коршунов, не обходя традиции, (эту-то, в нас, не растоптали!) собрал виновников снизошедшей к нему удачи, радость обмыть нечаянную.
     Денёк, воскресенье, сначала был задиристый, как Петька Ёрш, известный десятилетний хулиган и забияка конопатый, соседское чудо, любимый племянничек Коршунова.
     Коршунов предусмотрительно в субботу, дал Ершу на «лапу» рубель с мелочью, предупредив – ты это, отпрыск беды и горя, смотри, не испорть мне завтра праздник, испоганишь, шиш когда на рыбалку возьму. 
     Утречком, в час выгона животинки на пастбище, подкралась тучка чернющая да как врезала под ворчание громовое, да гневное сверкание. Но солнышку видимо надоело, что застилают ему царственные очи, отодвинуло ветром тучу, радугу вывесило, и засияла, заискрилась зелень разноцветьем драгоценных камней от влаги небесной. И по лужам, тут как тут, карапузы зашлёпали бойко.
    А к обеду распогодилось, устоялось, ни зноя, ни ветра, и стало возможным собраться, сдвинув детишек бабушкам, выпить под шашлычок вторую - следующую бутылочку, попеть да потанцевать на свежем воздухе. А пожелаешь, так и в пляс можно броситься, жаль каблуки – сними и, босыми ногами…
     Коршуновы подготовились основательно, хлебосольно. Во дворе под тентом стоял стол, на нём свежие редисочка, лучёк в соломинку, огурчики, помидорчики и всякая всячина, от вида которой облизываешься, слюну глотая. А в метрах трёх от стола у клёна разлапистового шашлычок на мангале томился, запахи раздаривая.
     Приглашённые, скучковавшись у мотоцикла, слушали Лаврентича, смачно рассказывающего анекдоты, как муж рванул в командировку…
     Но, на голодный-то желудок рядом с изобилием и забористый анекдот, даже с подсечкой и подробностью постельной, скукой - тоской вяжется.
     Женщины хоть и краснели, но не отходили, хихикали. А мужики, кисло улыбаясь, мысленно кружились вокруг холодильника, стоявшего на веранде в котором водочка зябла. Это там, тип какой-нибудь заморский, может себе позволить водочку  заточением пытать, а по-нашему, по-русски грех великий её неволить, свободной она должна быть, на глазах красоваться, душу греть и на подвиг звать, подталкивая после возлияния.
     Собравшиеся, особенно Коршунов, ждали Салима Садыкова, зачинателя и вдохновителя покупки лотереи. Салим, хоть и друг Коршунову с детства, но раздражал его отвратительной привычкой, видите ли, он слишком занят, чтоб приходить вовремя.
     Уже и Ерша пару раз засылали к нему, но безрезультатно и Коршунов исходил, тая нервами.
     А тут ещё и Ёрш успел пакость выкинуть, козла Тямку, таскающегося за ним как собачонка, в палисадник незаметно впустил. И Тямка, отрешённо хрумкая что-то, топтал клумбу с цветами и зачем-то, нет-нет да совал свою козлячью рожу в куст молодой сирени.
     Взревел Коршунов увидев безобразие, а Ёрш ему, так невозмутимо:
      – Ты, что это дядька лаешься, Тямка кушать захотел, лучше дай-ка мне ещё рублик и тогда я с Тямкой за околицу уйду.
     Чем бы это закончилось представить страшно…
     Но тут появился Салим, сунул Ершу рублик. А Коршунову высказал:
     – Ну что ты, в самом деле, Лёня, на племянничка рычишь, видишь какой перспективный, находчивый малец растёт, с большим будущим, «вымогатель», если милиция не остановит.
     И Салим, постучав по штакетине три раза, зашёл во двор.
     Был Салим не мал, гибок, достаточно широкоплеч, в тёмных брюках, в рубашке с короткими рукавами – по голубому полю листья желтые рассыпаны, на макушке тюбетейка из зелёного бархата, смуглое лицо, глаза с чернинкой - искринкой, быстрые, умнющие:
     – Приветствую, дорогие товарищи!
     На него заворчали, зашикали, рассаживаясь по местам.
     – Ну, сколько ж можно ждать, бессовестный…
     – И где твоя Айгуль?
     – А что, разве её нет? – Салим, оглядываясь, развёл руками:
     – Ну что ты будешь делать, а? Опять, моя краса, на пень наехала. Не скоро, значит, будет. Так что можно начинать.
     Приостановившись, Салим закривил горбатым носом:
     – Да-а у вас тут, братцы, шашлычок! Да пади ж ты, ещё из поросятинки? Оскоромлюсь! Я ж всё-таки татарин, да к тому ж ещё и казанский!
     – Проходи, казанский, заждались, – сердито ответил Коршунов, нёсущий к столу бутылки.
     – Нет, уважаемый. Сначала я должен оценить живое воплощение моей гениальной мысли.
     Салим, сняв тюбетейку, подошёл к мотоциклу и закружил вокруг него, приговаривая:
     – Ка-ка-я штуковина, а?! Кос-смический при-бам-бас! А гаечки-то, гаечки анодированные, а болтики, ну ты посмотри, хромированные. А трубы-то, трубы, никелированные, ну прям заглядение! Сфотографируй-ка, Лаврентич, меня по-быстрому, у этого агрегата. Пока Лёнька не осквернил его своим задом.
     Подкидывая на ходу тюбетейку, Салим прошёл к столу и, устроившись, сразу заруководил, закомандовал:
      – Ну что друзья мои, собрание наше, считаю открытым. Так. Мужчины открывают, наливают, ухаживают за дамами…
      И зашумела приятная застольная суета. Заоткрывалось, забулькало…
      Салим встал, взял с подноса левой рукой шампур с шашлыком, в правую  –  рюмку:
     – Прошу внимания, друзья мои, предлагаю выпить. Мужчинам нужно встать. Давайте выпьем за несравненную, бесценную, прекрасную и очаровательную, – он постучал кончиком шампура по графину с компотом, – известную всем царицу полей кукурузу!
     – Вы посмотрите, бабы, на этого жихаря. Нормальные мужики первым разом за нас пьют, за женщин. А этот… – наигранно возмутилась Елена Коршунова, такая, при теле, притягательная женщина с томными, зовущими очами.
     Гулянье кипело, ширилось, обрамляясь разнообразными тостами, пением и танцами.
     Родитель «вымогателя» Дмитрий Ершов, здоровенный усатый мужичара, в ладонь которого запросто ссыпается стакан семечек, вышел, по просьбе женщин, выдать коронку свою – Целинную пляску.
     Подыгрывая на гармошке, Дмитрий, приседал, топал ногами, подпрыгивал, горланя:
     – Гуляй целина, мать твоя такая… Нам бы зиму потеплей, да кучу урожая… Ах, эх, я ни с этих и ни с тех…
     Отплясав под аплодисменты, Ершов поставил гармонь на крыльцо и сел на место.
     – Так, друзья мои, внимание! – Салим встал. – Мы тут подумали и я постановил. Наградить Ершова Дмитрия за неизмеримый, в народное творчество вклад именными часами.
     Салим достал из нагрудного кармана часы на ремешке:
    – Пожалуйста, передайте награду Дмитрию.
    – Так это ж мои часы! – удивился Ершов – Как они к тебе попали?
    – Так это же, товарищ Ершов, несущественно и второстепенно. Важно что ты доказал своё право носить их пожизненно. Поаплодируем-ка, друзья, ещё разочек, товарищу Ершову.
    Зааплодировали громко с криками «браво».
    – А теперь, друзья мои, предлагаю выпить, вот за что! Прихожу я как-то к Лёньке Коршунову. Ну, вот, к этому, – Салим кивнул в сторону Коршунова. – Так вот, прихожу я к нему и сразу – стоп в гору! А когда вы, уважаемый, мне дань платить будите? Какую дань, спрашивает? Ты что кумыса не свежего хватанул, или баранины облопался? А, вот хамства, говорю ему, Лёня, не надо. Ты хоть и был твёрдым двоечником в классе, но историю усвоил и помнишь. Предки твои дань, нам, татарам, платили? Платили, соглашается и так фамильярно, пренебрежительно, машет рукой, заметьте, друзья мои, на наше с вами прошлое и высказывается. Да-а это ж давно было. Не ожидал я от него такого легкомысленного, наплевательского подхода к историческому факту. Но, друзья мои, разве меня этим собьёшь? Не собьёшь! И я ему тогда так популярно и убедительно поясняю. Было, Лёня, было! Поэтому, уважаемый. Вы обязаны платить мне дань. Да ещё с набежавшими за века процентами. А он вот так-то губы разбубонил, набычился, и цедит сквозь зубы. С какого это ж боку - припёку? По инерции, говорю, Лёня, по инерции…
     Так выпьем, друзья мои, за три незыблемые особенности нашего характера. Инерцию! Терпение! Храбрость!
     Собравшиеся люди, объединённые взаимопомощью, дружбой, родством, чувствовали от общения взаимное тепло, активно разделяли участие в радости. А вот Лаврентич, пощёлкав фотоаппаратом, отстранился, ушёл в себя. Его жгло, тревожило неясное глубинное чувство… Вдруг, после третьей рюмки его, что называется «торкнуло», озарив осязаемой перспективой. На горизонте замаячил морской волны «москвичёк» четыреста двенадцатый. Но и перспектива сияла не долго. После пятой рюмки она угасла и воцарилась в нём непоколебимая уверенность, раз Лёнька выиграл мотоцикл, то я, и обязательно, выиграю автомобиль! И Лаврентич, заболев идеей выигрыша, повеселел, да так, что под занавес гуляния исполнил на гармошке деревенское танго, что случалось с ним очень редко.
     Лаврентич был баскетбольного роста, худ, толстенные очки, залысины, от которых разбегались по голове редкие каштановые волосы. Он приходился, каким-то там, родственником Елене Коршуновой, имел двух детей – мальчонку и девчонку – и, соответственно, был женат.
     Работа у Лаврентича была, не просто тебе так, а серьёзная. Он сидел, в совхозной конторе на должности начальника отдела кадров, выводя красивейшим почерком в трудовых книжках «принят тем-то», «переведён в соответствии…», «уволен по собственному… или по инициативе администрации».
     В понедельник перед работой юркнул Лаврентич в кладовку, вытащил из заначки початую бутылку с винцом, чуток пригубить. Но ему как будто кто шепотком в ухо дунул: «автомобиль и алкоголь несовместимы!». Чем на эту гадость деньги тратить, лучше лотерейки приобрести. «А что, резон» - подумал Лаврентич и сунул бутылку назад. Не доходя до конторы, захотелось ему закурить, достал пачку «Беломора» и только выбивать папироску, а ему опять шепоток откуда-то: «Беломор» сколько стоит а? Двадцать две копейки, добавь восемь, вот тебе и билетик» - и он отшвырнул пачку.
     В общем, с этого момента болезнь у Лаврентича стала прогрессировать, очищая его от устоявшихся привычек, завоёвывая сознание. И стал он покупать билеты в райцентре, на станции, в соседних совхозах. Но время уходило, мелькая тиражами, унося деньги, а результат оставался нулевым.
     Тогда Лаврентич поставил крест охоте, рыбалке, продал ружьё, резиновую лодку бамбуковые удилища, перестал ходить в гости – без подарка же не пойдёшь, а подарок это ж сколько билетов!..
     Да и у себя он всё реже принимал гостей, находя оригинальные отговорки, убеждающие жену не ходить и не приглашать гостей.
     Да что это, когда даже женщины, божественное основание жизни, пьянящая,  чарующая до коленопреклонения прелесть, земные богини, перестали волновать Лаврентича. Не говоря уже о явлениях природы, восхищавших его когда-то.
     К примеру, закат вот, вызревший в небесной синеве вишнёвым, изумительным узором, над льющимися с полей, в бархатной прохладе, печальными криками степных журавлей. Красота, вдохновение, но не для Лаврентича, а для ротозеев и бездельников, пишущих стихи или малюющих картинки. Ему теперь эти, украшающие земную жизнь, явления – серость, бытовуха небесная. Не понимают бездельники, что на истинно великое произведение может вдохновить только красота морской волны, «москвичёк» четыреста двенадцатый!
     Изначальную неудачу Лаврентич выдержал стойко, посчитав её первой ступенькой к выигрышу, и после долгих раздумий изменил подход к его осуществлению. Везение это вероятность, решил он, без научной основы цель так и останется случайностью. И он засел за математические расчёты, благо бумаги и времени на работе было достаточно, да и дома иногда просиживал до петухов.
     Расчёты подсказали нужность, необходимость расширить поиск географически… И повезли ему односельчане лотерейки из отпусков, командировок и прочих попутных оказий, но результат – ни шила, ни мыла…
     Тогда Лаврентич продал последнее, ценнейшее из собственных вещей – трофейный фотоаппарат «Leica», доставшийся ему в юности от соседа - фронтовика, но и эти деньги рассосались и ничегошеньки, даже иголки.
     А когда он стал отщипывать от аванса, получки, то это взорвало его супругу, Светлану, завидную соблазнительными формами, пышноволосую сероглазую блондинку, спокойную вроде бы нравом и очень домашнюю. Взрыв был ураганным, обвиняющим, кончившийся слезами Светланы. А когда она, исстрадавшись, утихла, Лаврентич, ласкаясь, присел около неё. И заискивая, раскрыл свою тайну, убеждая, что вот ещё чуть - чуть и они будут иметь собственный автомобиль:
     – Вот увидишь. Я выиграю машину. – Голос у него окреп, он встал и, прохаживаясь по кухне, уверенно продолжил:
     – Я почти вплотную подошёл в расчетах. И скоро раскрою секрет. А потом буду выигрывать всё что захочу. И у нас будет то, о чём мы даже и не мечтали.
     Светлана выслушала внимательно, но не прониклась: ведь даже личный самолёт не сможет дать семье счастья, если в ней нет взаимопонимания, а, главное, любви.
     Немного подумав, Светлана решила: пусть тратит девять рублей в месяц из общего бюджета. Всё-таки же лучше чем опять начнёт вонять перегаром и табачищем, да таскаться по охотам и рыбалкам, да и пойди же проверь, а вдруг по бабам?..

     От начала болезни, поработившей Лаврентича, минуло немало времени, а удача так и не снизошла к нему. И куда б болезнь привела его по самотёку, неравнодушным односельчанам было б интересно пронаблюдать, если б в происходящее не вмешался Салим.
     В совхозе Салим числился шофёром, но подчинялся на прямую директору, выполняя особые, деликатные поручения, не посильные для штатного снабженца и зам директора по хозяйственной части, крутящихся в делах до изнеможения и пота. 
     Напрягаться в пользу совхоза Салим стал, работая механиком в третьей полеводческой бригаде, возглавляемой Коршуновым. Идёт жатва, комбайны ломаются, районная сельхозтехника в надрыве. Непогодь вот - вот заявится, на недельку - другую, заслезит изводя унылостью, зачавкает противно слякотью, а то снегом ударить может. А каждый миг жатвы – Хлеб. Посадить, вырастить, убрать зерно – это не только заработок для настоящего целинника, это совесть его и суть  крестьянской жизни…
     И погнал Салим по соседним районам, где сам детали снимет, где на водку поменяет сломанное на годное, а где и за деньги купит. Конечно же, не за свои. Деньжонки добывали с Коршуновым, находя умело законопослушные закорючки для стряпни нарядов на не завидные суммы. Правда, не часто, это делали, а по нужде великой… Начальство, понимая, подписывало, но осторожно… А от бухгалтерии до кассы и перекуривать не надо. Так что в кармане Салима шуршало, но не громко…   
     Так это ж преступление! Да, преступление и мутнейшей воды. Но если подумать и хорошенько, – снять с государственной техники, чтоб поставить на государственную, для того чтоб работать на государство… Интересно получается…
     Салиму повезло, не попал под сапоги и кулаки мусорские. А вот директор заметил его рискованное старание, вызвал и, в серьёзном разговоре осудив, направил в нужное ему, но опять-таки небезопасное для Салима русло, из которого выплывали в передовики, герои или же на тюремные нары…
     Последние года два Салим закупал масло, сливочное масло, а оно в то время и не на каждом столичном прилавке лежало.
     Хозяева, имеющие масло, расставались с ним неохотно даже за приличную цену.
Выгоднее было подкопить маслица и сдать государству за денежки пусть меньшие, но главное к ним в придачу выдавалась бумажка, по которой можно было без очереди купить стиральную или швейную машинки, холодильник, ковёр и прочее, и прочее… Социализм по-коммунистически, по-советски – дефицит и не только правды… 
     Конкуренция по добычи масла на том полукриминальном рынке была тесная, не шибко развернёшься, не только локтями расталкивать приходилось, до крови доходило. А что, добыл маслица, сдал, получил бумажку, приобрёл вещь, толкнул её в три раза дороже и опять в поиск. Зачем бетон месить на стройках коммунизма или в полях пыль глотать…
     Тот рынок был папанькой нынешнего, которым уж очень гордятся сегодняшние капиталодемократы, ведущие нас под барыжным бизнес - флагом в сопровождении телевизионного воя полураздетых силиконовых певичек и разукрашенных, напомаженных, не понятно какого пола особей в капиталистический рай.
     Нырнув в глубину рынка и освоив его «понятия», Салим отказался закупать масло у частников, не тот объем. С великим трудом и издержками пробил он кривые стёжки - дорожки к бездонному желанию ряда товароведов, получавшим масло на маслозаводах. Получили, в укромном местечке перегрузили, наличные по карманам - сумочкам, товароведы в свою сторону, а он с маслом к Елене Коршуновой. Она маслице аккуратненько, как для себя, топлёным делала и по флягам разливала, понятно, не бесплатно. Потом фляги на молоканку, а с неё на маслозавод. А на каждый килограмм топлёного масла Салим получал в подотчёт восемь рублей тринадцать копеек, правда, в документах масло отсутствовало… А чтоб создать килограмм масла топлёного, необходимо, примерно, двадцать шесть, двадцать восемь литров молока в зависимости от его жирности. Отсюда и надои в совхозе, пусть не рекордные, но выше плана, а тут тебе и слава и премии. Надо товарищи работать с огоньком, умением… Вот, посмотрите. как соседи задачи поставленные партией решают… Берите пример товарищи! Подтягивайтесь! А то…
     Не для себя крутился Салим, свободой рискуя, за совхоз радел, да и ему по малости перепадало.
     Привёз Салим масло в очередной раз Елене Коршуновой. Она ему и пожалилась:               
     – Сил наших нет больше. Гибнет Лавретич, не знаем, как же его отвлечь, излечить от этой напасти, от дури лотерейной. Может к бабкам обратиться? Пусть пошепчут, что ли? Врачи эту заразу навряд ли лечат. Посоветуй, Салим, помоги. Придумай что-нибудь.
     – Да знаю я, Лена, но всё как-то недосуг. Салим приобнял Коршунову за плечи, легонечко прижав к себе.
     – Не беспокойся, Лена, всё будет хорошо. Подумаю и так пошепчу, что до самой смерти дурью этой маяться не будет.
    
     И подумав, Салим пошептал.
    
     В ту последнюю мартовскую пятницу, погода была, эх!.. Небушко голубое - голубое, от солнышка щедрая нежность сочилась. Теплынь капелью звонкой весёлому воробьиному чириканью аккомпанировала. Старушки - вековушки не в шалях и шушунах древних, а в косынках и лёгких кацавейках на скамеечки у палисадников поусаживались и, лузгая семечки, молодёжь теперешнюю, бестолковую, никудышную осуждали… В нашу-то молодость такого срама не было. А сейчас стыдобище… Да уж, и не говори… Бога забыли, окаянные… 
     А Лаврентич в этот день, в кабинете, самозабвенно тонул в очередной комбинации чисел, а тут телефон заурчал некстати и он нехотя снял трубку.
     – Слушаю.
     – Здорово, Севастьян Лаврентич! Ты обещал мне пару человек на стройучасток направить, забыл что ли?
     –  Нет, не забыл, пошлю, как раз парочка шоферов, Окунев с Базылой, по пьяному делу в очередной раз залетели, решено их скотниками определить до посевной. А управляющий упёрся, не нужны они мне и всё. Вот к тебе я их и пошлю на исправление.
     – Добро. Да, кстати, когда «москвичёк» обмывать будешь? Выиграл и молчишь. Нехорошо! Зажал что ли?
     – Какой, «москвичёк»? Когда выиграл?.. Но прораб положил трубку.
     А минут через пятнадцать главный энергетик позвонил и поздравил с выигрышем. Потом агроном, и сразу: – Когда опрокинем по рюмашке за выигрыш? Следом зав М.Т.М. – Ты, когда проставляться думаешь? А следом, почти все главные специалисты совхоза, с поздравлениями и с желанием водочки выпить по такому поводу.
     Ну, а когда парторг, Валентина Осипович, женщина хоть и молодая, но серьёзная, не склонная к каким либо розыгрышам, позвонила и в жадности обвинив, укорила, вздыбился Лаврентич над столом необъезженным жеребцом, скаканул к вешалке схватил шарф и, не закрыв сейф и оставив распахнутой дверь кабинета, галопом рванул к детскому саду, где его Светлана воспитателем работала. Влетел в её группу – спят детишки, тихий час. Ага, значит, в столовой чаи гоняют. Лаврентич туда, правда, с галопа на трусцу перестроился, пиджачок на нём в распашку, в одной руке шарф, в другой очки. Увидела его Светлана, от испуга лицом изошла, побелела. Да и женщины присутствующие оторопели.
     – Сева, что случилось? – медленно вставая, почти крикнула Светлана.
     – Как что? Что? Выиграл. Машину выиграл. Всё село гудит. Поздравляет. А ты молчишь? Я последний узнаю. Всё-таки выиграл, выиграл! Что я говорил. А я последний…
     – Какую машину, Сева? Испуг, охвативший Светлану, гас. – Господи.  А я подумала, с детьми что-то. А ты опять о своём.
    И она, подбоченившись, внимательней вгляделась в Лаврентича. Его сощуренные глаза сверкали, губы кривились, а лицо излучало счастье, как в тот миг, когда она согласилась стать его женой.
     – Вы гляньте, бабоньки. На моего охламона. Ну, совсем, приехал, охренев от своей лотереи. Ой, лихо, мне лихо, бабоньки. Иди, Сева. Не позорься. Дома поговорим. Или ты вернёшься к нормальной жизни. Или я подам на развод.
    
     И Лаврентич, вернулся…
    
     После посевной он, Салим и Коршунов, прихватив бутылочку, поехали на зорьку, порыбачить. И Лаврентич, приняв с ними по стакашку водочки и закурив «беломорину», посматривал на поплавки и наслаждался сонным утром, разбуженным радостной неповторимой трелью жаворонка, воспевающего солнечный восход, растекающийся густой розовостью в зыбком тумане, скользящем по неоглядному целинному простору…

               
                2013г. – 2014г. г. Карлсруэ.