Чужая боль. 2

Предыдущая страница http://proza.ru/2017/03/05/1340


И вот пришли. На крыше мы
стоим пятиэтажки мрачной,
а вид заброшенный, невзрачный
и вниз взираю с вышины.
Снежинки кроткие лицо
ласкают бережно и нежно,
и ветерок бодрит прилежно:
не злым, а добрым хитрецом.
Тоскливо здесь и зябко очень,
а время близится уж к ночи.
И это небо чёрное,
(как жизнь моя позорная!)
давило тяжестью своей,
а думы жгли больней, больней …
«Нет, этот мир нам не жилище!
Зачем? К чему плодиться нищим?!
Ну вот и всё — прощай мой враг,
осталось сделать только шаг.»
И это грозное решенье
уже хотела завершить.
«Ну да! Зачем? Зачем нам жить???»

Застыла я — но озаренье
вдруг посетило мозг усталый:
«Проститься надо с дочкой малой,
мы здесь не свидимся уж боле …
пока хоть ЭТО в нашей воле;
ну что ж! Недолго нам осталось».
Едва отпрянула устало,
сама ж, открыла покрывало, —
и ею так залюбовалась!
И снова, снова отшатнулась,
ловила личиком луч света …
Ну вот поймала … что ж, не сетуй.
А дочь проснувшись, улыбнулась
сама с собою, для себя,
миг пробуждения любя.
Зевнула сладко так — так славно! —
и носиком ведя забавно,
меня нашла, взглянула ново,
как будто молвила: «Здорово!
О жизнь! Прекрасная она ...
уверься, матушка, моя.
Зачем торопишь ты спасенье?
Защита та, лишь заблужденье —
и нет, не выход, а тупик —
капкан! — который злой шутник
нам Люцифер исконно ставит.
Ох, матушка! Да разве ж вправе —
дав жизнь, отнять её теперь.
Молю! Ну дай, вершить самой,
самой творить мне путь земной …
Всё образуется. Поверь! —
прочла в глазах её, гоня
все мысли пагубные прочь,
тогда вот так понявши дочь –
и это лишь спасло меня;
и прошептала я без зла:
— За счастье, даренное Богом,
бороться мне придётся много …

И ободрённая ушла.

Я помню, как стояла долго
там, у подъезда втихомолку,
от ужаса вся холодея,
воспоминаньем тяготея
слепой игры со смертью в прятки –
как мне она лизала пятки! –
и хладом кралась по спине,
давая знать так о себе …
Тогда ещё не понимала,
насколько глупо поступала,
желая прыгнуть в бездну с крыши,
ища в загробной мрачной нише –
покой, спасенье и отраду.
Но нет! От смерти мне не надо,
нет, ничего, совсем-совсем …
И благо то, что с этим всем
я (слава Богу) совладала;
коварный клич тот обуздала!
А мысли ж были – шёпот бесов –
меня он звал, тащил к отвесу;
те ощущенья не забуду,
покуда жить на свете буду.
За то мгновенье, молвлю смело,
я лет на двадцать повзрослела.

Темно, безлюдно, лишь фонарь
горит, не грея; всё ж — январь!
А я стою в раздумьях долго.
Или секунды стали вечны?
Иль рассужденья бесконечны?!
Так мерзко холодно; нет толку
в осенней куртке, в сапогах.
Но я не плакала совсем:
реветь уж нечем — и зачем?
Держу малышку на руках,
конверт укутав в одеяльце;
без рукавиц застыли пальцы;
пожитки жалкие в узле
у ног валяются и мне
ужасно пусто на душе;
а безысходность сердце гложет.
Коляски нет … (но не робей)
Зато пятнадцать есть рублей!
Куда идти? Кто нам поможет?!
Кто надоумит? Даст совет?
Антон, какой же стал скупой,
а в общем, был всегда такой,
(каких не видел просто свет!)
мобильник даже не отдал;
сказал, что САМ, мол, покупал.

Идти же надо, всё равно –
но вот куда? — вопрос тугой,
тут надо думать головой.
Подруг отвадил муж давно;
остались лишь друзья семьи —
так это все ЕГО они.
И тут, меня вдруг осенило;
а что? Пожалуй, даже мило,
пусть шанс почти что никакой,
однако, нам сойдёт любой.
Я до декрета медсестрой
работала в больнице нашей ...
Туда, поехали мы с Дашей.

Дежурный врач, впустил меня,
но лишь до завтрашнего дня;
а мне — и это добрый фарт.
С утра сходила я в ломбард
и заложила побрякушки:
цепочку, серьги золотые,
а это деньги всё ж такие,
что в тот же день я у старушки
за половину суммы смело
на целый месяц снять сумела
навроде что-то комнатушки;
пусть хоть и в маленькой лачужке,
пусть без удобств, но нам в тот час
и это было в самый раз,
лишь бы укрыться вместе с дочкой
от холодов морозной ночки.

Хозяйка та, Тамара Львовна,
была отнюдь немногословна,
(шести десятков лет от роду).
Одна не первый год жила,
довольно крепкая была,
дарила пыл свой огороду.
Хозяйство, пенсия … почтенно
вела свой быт уединенный;
про боль свою сказала сжато:
— Да! было счастье, но когда-то ...
Супруг, лет десять как скончался;
был сын, да пил сынок изрядно —
а спьяну всё ему неладно.
И вот в один из дней нажрался:
рассорился с соседом очень,
всю ночь вопил что было мочи,
к утру безвременно убрался;
немножко пережил отца;
иного ж, не ждала конца.

И это всё, что рассказала,
но жизнь её не поломала.
А повесть выслушав мою,
сказала:
       — Что же, чем смогу
тебе и дочке помогу,
(давно хотела я семью),
не зря судьба свела с тобой …

Да в общем, вот, расклад такой.
А у меня же, своего
замечу кстати — ничего:
ни полотенец, ни белья,
нет ничего-то для житья!
Ни ложки с вилкой, ни тарелки,
ни кружки (этакой безделки) …
да тряпки лишней не сыскать,
чтоб стол чем было протирать.
На всё про всё простой ответ:
ну ничегошеньки-то нет!

Хозяйка, с чутким пониманьем,
без поучений и советов
частично выделила это,
ко мне проникнув состраданьем.
В больницу, я само собой
назад вернулась медсестрой,
(при том намного раньше срока)
враз приступив к делам с наскока;
и был тогда завотделенья
моим доволен возвращеньем.

Прошло полгода. День рожденья
у дочки, помню, наступил
(ей только-только годик был);
хоть денег мало, тем не мене
с дежурства выйдя из больницы
подобно радостной юнице,
в универсам за угощеньем
стремглав пустилася тогда,
чтоб стол накрыть, отметить дату.
Пускай со скромным результатом,
один раз в год, пусть иногда,
но надо радовать свою
новорождённую семью.
Шампанское, конфет набор,
по силам вкусностей подбор;
бюджет насколько позволял,
а он тогда был слишком мал.

И тут, кладя в пакет покупки,
(я чуть не тронулась рассудком),
когда вдруг грубо, что есть сил
за локоть кто-то ухватил.
От неожиданности, боли
я оглянулась поневоле,
как оказалось, то был он.
Я даже вскрикнула:
                – Антон?!
Но здесь, он струсил страшно сам
и посмотрел по сторонам,
сконфузившись, при том ужасно
(хотя старался быть бесстрастным).
Ах, как он выглядел солидно!
Взирал он, вкрадчиво и всё же
с жеманной строгостью похоже.
Антон стоял и сразу видно –
ему со мною рядом стыдно;
(толкнуть безмерно важное,
могло настоль «отважное».)
И вот с заставочкой такой,
весьма довольный сам собой,
он констатировал ехидно:
     – Смотрю, неплохо мы живём;
шампанское, однако, пьём!
Мне прям-таки, скажу, завидно.

Сам весь с иголочки: костюм,
при галстуке, крутой парфюм …
Схватив меня за локоток,
завёл поспешно в закуток
от посторонних глаз подальше,
а уж затем без всякой фальши,
как прежде нагло, напрямик
застрекотал его язык,
не принимая возражений,
да и моих чураясь мнений.
Промежду прочим пригрозил:
   – Ты, снисхождений не проси.
А коль подашь на алименты,
имей ввиду, есть аргументы,
пойду, приспичит и на свинство:
тебя лишу я материнства …

А дальше хуже – и гораздо!
С апломбом, озираясь часто,
категорически заверил:
мол, вот – поймал, теперь не прячься;
кредит платить, мол, не намерен;
тот на тебе и в полной мере
сама, как хочешь и корячься,
но свой кредит (крути-верти!)
весь до копейки заплати.
В противном случае, мол, знай,
что натравлю я грозный лай
весь на тебя коллекторов –
прямым коротким вектором.

И это правда! Дело в том,
(отменно помню, как всё было
и даже чувство не остыло)
однажды, сидя над прудом,
вели беседу мы вдвоём
и разговор обыкновенный
зашёл о самом сокровенном.
Тогда ему сказала я,
что счастьем мне была б семья;
в тот час, и он поведал мне
о своей собственной мечте.
Антон сказал:
                – Да. Есть такая!
Я сплю и вижу, сон храня –
владельцем «Лексуса» себя.
Но тачка слишком дорогая,
(она – элитная, крутая!);
скорее сон, мираж … и та –
есть нереальная мечта.

И вот, ничуть не думая –
девчоночка безумная! –
решила: «Что ж, я всё смету,
но подарю ему мечту».
Не проявив большой смекалки,
(уж год жила как у него)
я продала живей всего
свою жилплощадь в коммуналке.
Хоть денег выдалось немало,
их всё равно не доставало,
(но разыгрался аппетит!)
а потому взяла кредит
и сумма та значительна;
Антон был поручителем.

И всё сбылось на редкость ладно.
Ах, как меня благоговел!
Какие дифирамбы пел!
Теперь, звучали бы нескладно
все те слова по той стезе,
что «ОН, по гроб ОБЯЗАН мне» …

Кредит платили аккуратно,
покуда не ушла в декрет;
а что стряслось уже потом,
как всё спустилось кувырком,
как закатилась жизнь в кювет,
прекрасно знаете ответ.

Не обольщалась я особо
на то, что будет впереди,
но сердце тешилось в груди
одним, что выбрались из гроба.
А тут опять судьбы удар;
нет, то не жизнь, то сон – кошмар!
Отколь корысть, откуда злоба?!
Где честь? Где стыд? Ну хоть бы, крошки?!
Неужто лишь одна бравада!
В душе безумствовали кошки …
В ответ на юные оплошки
невзгод явилась кавалькада;
за ту любовь, души порыв,
её возвышенный позыв –
(в кавычках) высшая награда.
Вот так вот, именно, мне мнилось
мне за мою наивность – «милость» –
моей судьбинушки урок.
А кабалы не малый срок!
Три года, каждый месяц нужно
ходить в тот банк, платить послушно
сей тяжкий денежный «оброк»;
быть своевременно должно
на счёт той суммы внесено
в три раза большее число,
чем я платила за жильё.
 О, деньги, деньги! – где их взять???
И вновь меня объяли мысли,
вползли, как змеи и зависли
клубком в мозгах моих; опять!
Язвя нашёптывают бесы
свои мне пакостные пьесы,
с коварным тем же их советом:
«Иди, иди и сделай это» …
И жажда нудно мозг мурыжит:
пойти и спрыгнуть с этой крыши,
там, где живёт Антон, в тот дом
и под его упасть окном
разбитой вдребезги. Тогда,
поймёт он сразу без труда,
узрев лежащую плашмя,
что это ОН убил меня.
Перед глазами заиграло
и я уже почти мечтала:
как совесть у моей могилы
его терзает с жуткой силой …

Но думы яро отметала,
в уме решительно черкала
все те зловещие флюиды,
что призывали к суициду.
Сама себе твердила твёрдо,
и хладнокровно и упёрто:
  – Поставлю на ноги я дочку –
и это всё, на этом точка!

Да нет, пожалуй, мало видеть,
как тужилась возненавидеть:
его, себя, и всех и вся …
Сама себя в уме казня,
я, призывая злые чувства,
травила их, надеясь вскоре,
что их бушующее море
разрушит разом с треском, с хрустом
все наши с дочерью преграды –
и на катящейся волне
(столь нежной, будто в сладком сне!)
нас принесёт в приют наградой –
и это будет наша Гавань!
Добро – в ней признак самый главный,
а верховодит смысл здравый;
где все любимы и прекрасны,
где мир как солнце греет всех,
всем дарит счастье и успех …
А знать, потуги все напрасны.

Тамара Львовна, благо ей!
Я каждый день молила Бога,
чтоб дал ей сил, здоровья много
от благодарности своей.
И я боялась! – если честно;
(боязнь быть может неуместна?)
да как бы вдруг не умерла,
не заболела, не слегла …
Её поддержка полновесна
настолько важною была.
Потороплюсь, скажу скорей!
Притом сполна, скажу, как есть,
(и те слова почту за честь)
что дочь совсем была на ней.
А почему? Да дело в том,
что с рокового того дня
вся жизнь замкнулась для меня
в буквальном смысле на одном:
в погоне жёсткой за рублём.

И сразу я из домоседов
вмиг в летуна преобразилась.
Как полоумная носилась!
Но в нанимателях в беседах
сарказм с издёвкой вперемешку
сменяли горькую усмешку;
ломалась всякая надежда,
поистрепалася одежда.
Причём настолько, в самый раз,
идти на паперть в ранний час,
а не бежать, искать прилежно
всем обстоятельствам в угоду
себе доходную работу;
мне не везло и безнадежно.

Да зоркий здесь не нужен взгляд!
Я ощутила сразу шкурой
по зыбкой жизненной фактуре,
что угодила прямо в ад.
Казалось, что, взбесившись мир,
хотел в заглот сожрать меня
и бесполезна беготня;
на мне его финальный пир.
От невезений изнывая,
но всё равно не унывая,
в душе не проклинала мир.
Идя сквозь слёзы, боль, нужду,
и за авто кредит душивший
(на коем разъезжает бывший)
с терпеньем стойким наряду
я мысленно в ночи бессонной
встав на колени пред иконой,
как грудничок молила Бога –
равно, как он кричит о пище!
Как просит корку хлеба нищий;
помог бы только, хоть не много.
Я не просила избавленья,
всем бедам быстрого решенья,
чтоб те исчезли без забот.
Просила я любых хлопот,
побочный, хоть и тяжкий труд;
чтоб успевать – и там и тут;
а весь доход от всех работ
вносить в уплату за «оброк»
в назначенный банкиром срок.

Продолжение http://proza.ru/2021/04/17/1154