Тамара

Как ни странно, я угадал, где остановиться мой вагон. Со скрежетом, нехотя, скорый поезд «Кишинев-Москва» - «МОЛДОВА», втягивался в узкое пространство между двумя перронами. Пассажиры дружно, чуть ли не бегом, спешили к своим вагонам. Женщина-проводник в форменной рубашке, проверив мой билет, подсказала: «Это в самом конце». Да я и сам уже знал, что мое место в последнем купе вагона. В вагоне было чисто, на некоторых окнах, свешиваясь на макраме, висели горшки с зеленью. Мои ожидания не оправдались, хотя…
Я распахнул дверь в купе и увидел, как потом выяснилось, попутчиков до самой Москвы. Иван валялся на моей постели немного перегруженный воспоминаниями от расставаний в Кишиневе. Тамара сидела у окна. Это была женщина средних лет, с искорками в глазах, круглолицая крашенная блондинка. Как оказалось, она поменялась местами с пассажиром едущим теперь вместе со своими друзьями в плацкартном вагоне. Иван нехотя перебрался на свою верхнюю полку и уснул. Мы же с Тамарой, слово за словом, разговорились. Сейчас не то, что было раньше: вместо 22 часов поезд едет все 30. Дорога не близкая, времени полно, поэтому спешить некуда, а интересный попутчик коротает время лучше приключенческой книги.
Она возвращалась в Москву с похорон. В селе Крестеште живут ее дочь и два сына. Жил и муж. Умер. Особой грусти по этому поводу она не высказывала.
-Слава Богу! Теперь поживу. Он же работал трактористом, мог бы всю семью содержать. А на деле пил по-черному. Дом у нас не плохой. Сейчас старший сын женился. Невестка-золото! Повезло мне на невестку. Думала, мой будет молодых стыдиться - черта с два! Знаете, в селе зарплату не дают, а тут дали вместо денег четыре тонны пшеницы. Сейчас приехала - осталось килограмм сорок, остальное все пропил.
А как дрался! Пьяный был не управляем. Пока не отключиться от самогона, все норовил кулаком по голове, да в живот ударить.
-Неужто такой он был всегда? -спросил я ее.
-Э, знаете, думала, стерпится, слюбится. Вначале ладно было, а потом его как подменили.  Вы б меня раньше видели, вы бы удивились.
И она, достав фотографии уже пожелтевшие не только от времени, но и от рук, стала показывать.
-Вот я. Толстушка. Все делала. И корову доить, и в поле сапать, и погулять за столом- все могу. Веселая я. Детей тяжело поднимала, зато сейчас они у меня самостоятельные. Вот рядом со мной, -она ткнула пальцем,-мои младшие.
На фотографии рядом с дородной теткой стояли двое подростков: мальчик и девочка, напуганные моментом съемки.
-Хороши, -отметил я.
-Смотрю, нет дальше выхода, продолжала она, дети повзрослели, я с двумя бабами в Москву зимой мотнула. Представляете? Зимой! На ремонт квартир.
Мне оставалось, только слушать ее и, кивая головой, цокать языком, поддерживая междометиями разговор.
-Это потом мне объяснили, что зимой никто ремонты квартир не делает. Так бы и влетели бы как кура во щи, если бы не добрые люди. Познакомилась в поезде с хорошим мужиком. Вот он.
И она тут же достала, как видно наиболее ценную фотографию, сделанную Полароидом и хранимую отдельно от всех. На ней были запечатлены стоящие на Красной площади Тамара и  низенький мужик-крепыш, чуть ли не колобок. Хваткий мужичок, -подумал я. Такие обычно у строителей бригадирами работают. На фотографии лицо Тамары расплывалось в довольной провинциальной улыбке. Спутник обнимал ее крепко за плечи.
-И где он сейчас? - поинтересовался я, чувствуя продолжение разговора.
-Ждут! Там целая бригада. Я у них и повар, и штукатур,  и маляр. А он бригадиром у нас. Зимой помог мне, нашел работу в санатории. Мы там ремонт корпуса делали, в Подмосковье.
-А люди, как там, не косятся на вас, мол, хлеб отбираете?
-Что вы! Ко мне один дедушка профессор подошел и говорит, что-то мне ваши зубы не нравятся, любушка. Ну-ка пожалуйте ко мне, я вам их отремонтирую. А у меня с десяток гнилых было. А сейчас…
Она широко открыла рот, и я увидел блеснувшие металлической желтизной несколько зубов.
-За такие деньги, что заплатила, здесь и одного не отремонтируешь. Так, что люди там добрые. Правда, работяги их похуже наших. Пьют больно много.
Так вот, слово за словом коротали мы дорогу, а в окне уже мелькали зеленые поля, полустанки и станции Украины. Здесь, очевидно, прошли добрые частые дожди, и зеленый ковер растительности приятно радовал глаз в отличие от пожелтевших и пожухших полей Молдавии. Проход украинских пограничников, а затем таможенников не оставил глубоких воспоминаний. Единственное, что я запомнил - на все их вопросы лучше отвечать словом «нет!». Человеку, родившемуся в СССР и воспитанному по советским законам очень тяжело понять и принять такую процедуру внутри бывшего единого государства. Но, независимость, суверенитет, -что поделаешь.
К вечеру разговорились мы с Иваном. Сам он кишиневец. По делам был в родных местах, а сейчас едет на работу. Он – водитель у одного коммерсанта. Доволен жизнью. Шефу в подарок везет двадцатилитровую канистру крепленого вина, которая всю дорогу создавала в купе своим бульканьем непередаваемый звуковой эффект. Благо он ее забросил на самую верхнюю полку, еле пристроив среди картонных ящиков из-под бананов, сквозь прорези которых были видны огурцы и помидоры. Это негласный бизнес проводников. Каждое купе было нафаршировано такими ящиками. На ум приходит сравнение, -вот уж точно, мы все стали сегодня банановыми республиками. Все, что видишь, передвигается в ящиках из-под этих в прошлом экзотических фруктов.
Кстати, проводники меня удивили. Через каждые три-четыре часа один из них проходил по проходу с веником и, наводя идеальный порядок, расправлял ковровую дорожку и поправлял занавески на окнах. Кто-то из пассажиров заметил, что у них сейчас строгие порядки. Но выгодно, всегда есть живая копейка, вот и держатся за место. Регулярно, благо вагон-ресторан был недалеко, проходили ходоки из него, предлагая напитки, еду и прочие яства. Но,-«у нас с собой было…», как говаривал Жванецкий, и, потчуя друг друга за ужином, мы продолжали беседу. Иван был не очень разговорчив. Часто выходил курить. А Тамара все рассказывала и рассказывала. В Кишиневе у нее украли паспорт. Едет она с временным удостоверением. Его выписали на латинице, но она настояла, чтобы с обратной стороны написали по-русски. Тамара гордилась своей предусмотрительностью.
-Кто будет в Москве или на границе читать по-молдавски, говорила она.
На мой вопрос о народном фронте, почти не раздумывая, ответила: «У многих дурь повылетала. Есть, конечно, в селе, особенно среди молодых, но это те которые толком работать не умеют. А так все спокойно. Все хотят выжить, не до политики. Да и, что мы теперь сами не видим, где наша работа», -добавила она, показав рукой на ящики с овощами.
-В селе сейчас туго. Не очень довольны аграрниками. Зарплату не дают. Хозяйством и живут. Правда, у людей хозяйства стали больше, чем в прежние времена. Гораздо больше. Только у нас пять коз, корова, куры, индюки. Сейчас за этим молодые приглядывают.
Не успела она это договорить, как в купе вошло двое мужчин, один из которых поменялся местами с Тамарой. Они молдавские болгары. В Москву едут, как и все – работать. Пока есть время, пока еще не гоняют. А то, поговаривают, мэр дал указание всех таких иностранцев выкидывать из столицы.
Я засмеялся:
-Наш поезд получается, как стройотрядовский и продотрядовский.
Мужики попались общительные и веселые, и мы засиделись до поздней ночи, под непрекращающийся стук колес, рассказывая друг другу о своем житие бытие. А потом, что делать -спать!
 В шесть утра поезд начал притормаживать. Я проснулся. Тамара с воспаленно красными глазами сидела у окна, время от времени  выглядывая в него.
 -Мы вчера до трех часов гуляли! -весело заявила она.
 -Слышал, -подумал я про себя. Ночью из тамбура, в котором не было стекла, на землю вылетали, разбиваясь с грохотом несколько бутылок.
 -Шампанское пили, добавила она, все вино из канистры выпили, а канистру выбросили в окно. Хорошо было!
 Я выглянул в окно. Полустанок, на котором мы должны были стоять около часа, представлял собой длинный перрон. Вагон быстро заполоняли торговцы хрусталем. За 100-180 тысяч российских рубликов предлагались комплекты, наборы, вазы, кувшины, фужеры- чего только не было. Один, торгуясь в соседнем купе, сбросил в цене 50 тысяч, лишь бы продать, рассказывал - не платят, дают продукцией, и живи, как можешь. Вот и мотаются по вагонам. Я насчитал около десятка продавцов. Но покупателей было мало. Из вагона выходить не разрешали проводники. И если на украинских станциях  к поезду выбегает толпа людей предлагающих картошку, блины, вареники огурчики, водку, пиво, минералку, вареную кукурузу, то здесь, кроме нескольких человек, торговавших пивом и водкой, такой картины не наблюдалось. Зашли пограничники. Высокий, стройный пограничник с рацией в руках и с погонами прапорщика, попросил паспорта. Посмотрев наши, без вопросов вернул. А когда увидел Тамарин «аусвайс», спросил, -что это?
 -Временное удостоверение, ответила она, у меня паспорт украли.
 -Мы не имеем право пропустить вас на территорию России, строго, пожалуй, даже очень жестко, сказал прапорщик. Проезд с такими документами запрещен. Возьмите свои вещи и выйдете со мной.
 -Как же так, ударилась в плач Тамара, я еду в гости, денег на обратную дорогу нет, как же так?, -запричитала она.
-Не знаю, сказал пограничник и резко шагнув к ней, уже с металлом в голосе, добавил- или выйдете с вещами, или я вас сейчас вытащу без них, и нажал кнопку рации.
Картина представляла собой непривычное, да и неприятное зрелище. Когда у проводника выяснили, что она едет еще и не на своем месте, то ничего другого не оставалось, как помочь ей вынести большую, достаточно тяжелую сумку  на перрон и оставить Тамару разбираться с пограничниками.
Мы, соседи по купе, думали, что как-то все утрясется . Но…  В поезд Тамара уже не вернулась. А наш вагон катил и катил по просторам России, некогда открытой для всех, а сегодня и не очень гостеприимной. Да, не она же все это начинала.
Спустя определенное время впереди замелькали пригороды Москвы. Мы въезжали  в Киевский вокзал.