В это время Леонтий Алексеевич Бызов (1886-1942) был исполняющим обязанности командира артиллерийской батареи на Западном фронте, на севере нынешней Белоруссии.
Леонтий Алексеевич Бызов. Дневник 1917 года
7 марта 1917 года
Позиция противоаэропланного взвода, у деревни Талуть
Читал сейчас свои старые записки и остался доволен. Думаю, что писал общеинтересно. Какое особое острое желание чувствую прочитать их кому-нибудь, но и не просто кому попало, а именно ЧИТАТЕЛЮ. Ирина (Примечание: Ирина Алексеевна Бызова (Сысоева) - сестра Л.А.)поняла бы меня. Однако такого безусловно дорогого мне читателя я знаю, и ему именно хочется прочитать: это Лидия Виссарионовна.(Примечание: Лидия Виссарионовна Некрасова (Зинкевич) - жена непосредственного командира Л.А. - А.М. Зинкевича и сестра Министра путей сообщения Временного Правительства Н. В. Некрасова.Расстреляна в 1937 г.). Так недавно я ее знаю, так, в конце концов, мало видел, - но ни с кем, кажется, решительно ни с кем я не чувствовал себя так легко и так просто, так свободно разговаривается, так легко и хорошо думается при ней. Ей мне хочется прочитать выдержки из своего дневника, ей мне хочется много, много написать, а еще лучше поговорить. И вновь она чуть-чуть не приехала сюда.
А как беспредельно много нужно сейчас говорить. .Ведь только подумать, только стоит произнести – Россия стала республикой! – то есть она еще не стала, но Учредительное собрание учредит несомненно республику. Я счастлив, что не обманули меня предчувствия.
Сейчас оторвал меня звонок телефона. Бобрик передал содержание приказа по нашему ведомству нового министра Гучкова; отменяется название «нижний чин», заменяется на «солдат», отменяется титулование «Ваше благородие» и пр.; отменяется «Ты», отменяется параграф 99-104 Устава Вооруженной Службы. Но только не было бы деморализации, только счастливо бы окончить войну.
На французском фронте Англо-французы на фронте в 75 км. Продвинулись примерно на 20 км. Сомневаюсь, что это большой успех. Это не большой успех, а последствия большого успеха…. Таким образом хотят выиграть месяца два, которые потребуются англо-французам, чтобы начать новую наступательную операцию против новых хорошо укрепленных позиций и в местности, заранее определенной по плану и с немецкой последовательностью. Мне кажется, - этот факт – отхода немцев – с несомненностью доказывает, что наступление немцев будет на нашем фронте. Отчасти это хорошо, - для революции хорошо. Это может вызвать дружное и однородное настроение. Но немцы могут и серьезно прогадать, если окажется, что англо-французы более сильны, чем можно было подозревать.
Какое изумительное время! Россия – республика! И как скоро устарели такие, казалось бы, словесные выражения, как «долой самодержавие» и т.п. Но только бы закончить войну.
Да, продвижение французов есть последствие большого успеха всех вообще союзников. Семнадцатый год хорошо начался: Багдад, революция в России, продвижение на Западе, - на немцев все это должно действовать.
8 марта
Утром прочитал на батарее приказ об отмене благородий и т.п.
Сейчас вернулся из Сибирского отряда. Интересно рассказывал о последних событиях. Много говорил с Чулковым.
19 марта. Позиция у дер. Локачи.
Я опять дошел Бог знает до чего! Казалось бы, такое деятельное, бесконечно творческое время, а у нас у всех, в частности и особенно у меня полная апатия. Сегодня утром я проснулся около 6 часов, и чувствовал какое-то отчаяние, - как будто душа навсегда, навсегда похоронена. Все мучения нашей души точно опять и уже навсегда оборвались на последней нити, связывающей тебя с миром. И сейчас мне бесконечно горько. Сам себе, без всякой чужой помощи испортил и искалечил жизнь. Как всегда, груда недоделанного, начатого и брошенного на половине. А теперь мне предстоит командовать батареей. У меня ощущение, точно я не смогу сейчас быть не то что командиром, но кем бы то ни было. Внутренний развал ужасный. Я стал писать эти записи для того, чтобы создать видимую грань между тем что было, и тем, что будет, грань, которая хоть на мгновение удерживала бы от дальнейшего погружения в апатию и безнадежность.
И такое настроение в такое время! Когда, кажется, все должно воскреснуть! Именно этот факт особенно удручающе действует и доказывает, что экзамен на жизнь не выдержан бесповоротно.
А как-то жить все-таки надо. И вот во имя того, что надо как-нибудь жить и делать хоть маленькое дело (увы, я не верю, что и его буду делать хорошо), я и возобновил делать записи.
19 марта. 1 батарея
Был на заседании Технического Комитета. Буланов рассказывал, и не без таланта, впечатления от минского съезда, попасть на который у меня было столько шансов. Потом заседали, решали несколько мелких вопросов, но до моего доклада о триангуляции не дошло, утомились раньше и решили отложить до следующего раза. Да, все как-то плохо.
Степана, к сожалению, видел только минуту, едучи сюда, встретил его направляющегося на Зеленый Остров, вернется он только завтра около 2-х. Говорит: «у меня много нехороших вещей». Вероятно, в связи с Комитетом и по службе.
Да, как-нибудь, а нужно жить.
В Бригадный Комитет кроме меня избраны: доктор Заливский, Брицке, Буланов, Рулев, Летончинский, Колосовский, Барашков, Вильман и Эсаулов. Никаких заседаний не было.
22-ого. Дома.
Вернулся сегодня около 4-х часов. Как всегда, пришел домой с несколько тревожным чувством – что-то в батарее, не случилось ли чего-то неприятного, не было ли каких-то происшествий. Это, конечно, потому, что всегда за собой чувствуешь что-то недоделанное, что-то не вполне добросовестно выполненное. Все оказалось как следует и на местах. Федор М. и Саша ездили третьего дня в Штаб Дивизии докладывать о путешествии Саши к немцам. Оказалось, что Чермис ровно ничего не знал о подвигах своих землячков, о том, что они похаживают в части к немцам, и очень благодарил за важное сообщение и очень сочувственно отнесся к идее Ф.М. о необходимости возможно более широкой огласки происшедшего через Комитеты и всяким другим способом. Сегодня Ф.М. и Саша специально докладывали этот случай на заседании Дивизионного Комитета, который хотя и заинтересовался, и должен вынести по этому поводу резолюцию, резко осуждающую начавшуюся дезорганизацию. Нельзя не сожалеть, что во всей этой истории моя роль не очень завидная.
Третьего дня и вчера, а также сегодня, наша батарея раза четыре стреляла по немецким большим флангам, сегодня в ответ на стрельбу, нас самих обстреляли. В нас выпустили с десяток снарядов, четыре последних упали на батарею.
Весь вчерашний день прошел довольно бестолково. Комитет сейчас занимается ревизией всего хозяйства батареи с начала войны, и печальная картина открывается, как говорит депутат Лебедев. Нашли, что во-первых, выдача пайка для офицеров деньгами признается незаконным и составляет кругленькую сумму до 2000 рублей, нашли какие-то денежные счета. С грустью должен сознаться, что наш Комитет сильно отстал от других – вот тебе и передовая батарея! Да, нужно как-нибудь жить. Нужно делать свое маленькое дело.
22 марта 1 час ночи.
Кажется я перестаю быт оптимистом. Не будь войны, все было бы хорошо. Но война, война… Армия несомненно дезорганизуется, времени мало, скоро немцы пойдут в наступление, если только у них не случится революции. Ведь конечно, должна же она случиться.
Сегодня какие-то прохвосты подбросили на батарею записку, написанную безграмотно, с угрозами, что если батарея будет стрелять, придут пехотинцы и всех переколотят как лягушек или забросают бомбами. На наблюдательные пункты тоже заходили какие-то сволочи и грозили разведчикам. Я снял с письма две копии и послал их командирам полков, а подлинник переслал начальнику дивизии. Сам был у Куприянова.
Потом был в резерве. Говорили о Комитете, в который вошло большинство представителей от ездовых. Не знаю, как потом наладится работа в этом Комитете. Я перестаю быть оптимистом. Знаю, что очень многое худо, знаю, что во многом поступал неправильно. И сейчас то же: правда, не лично и предположительно – что одно уже является ошибкой – я сказал чтобы назначили Степанова приемщиком, а он не послан, так как батарея ошельмована, а я как страус спрятал голову под крыло – тоже ничего хорошего.
Получил письмо от А.М. Зинкевича, оно звучит по отношению ко мне как к человеку, который справится с ролью начальника. Но я плохой начальник. Радует только полная сплоченность боевой части. Ну может, как-нибудь и выкарабкаемся.
Но – тревога, тревога, как перед военной катастрофой. Завтра надо заняться, и кое-что написать.
23-ого 1 час ночи.
Завтра рано вставать – надо ехать на рекогносцировку позиций третьей линии.
Вечером были у нас полковник Петров, доктор по пехоте, и какой-то дурак поручик из Павловцев. Рассказывали разные более или менее похабные анекдоты и «случаи из жизни», более или менее остроумные. Весь день сегодня я просматривал «Бюллетени литературы и жизни». Хороший журнал! Теперь необходимо издавать журнал типа «Культура».
Да, осознание о близости катастрофы – всеобщее.
24-ого в ночь.
Не могу. Спать хочу. Рано встал, много ездил.
27-ого. 7 часов утра.
Еду сейчас с Бобриком в бригаду. Сегодня заседание Бригадного Комитета, председателем которого я избран, но за эти дни пока ничего и не для кого не сделал.
12 мая 12 часов ночи.
Приехал новый вольноопределяющийся, приятель врача, некто Никольский, окончивший Московский Университет по естественному факультету. Попович, славный и хороший малый, народный социалист. Бобрик много посмеялся над ним, всем было весело.
10 июня 3 часа ночи.
Весь месяц живу изо дня в день, ничего не делая, можно сказать, опускаясь с каждым днем, все ниже и ниже. Приехал, - и опять уехал в командировку Александр Михайлович. Я ездил на съезд 3 армии. За это время у А.М. на батарее произошел небольшой, но довольно острый инцидент, в котором не без некоторых оснований можно считать виноватым именно меня. Я., оставаясь за командира, до сих пор не наладил прядка, да по-видимому, и наладить не могу, ибо разве можно наладить сидя в землянке и ровно ничего не делая. А именно так проводим мы все время. Скорее бы наступление – оно дало бы сильный толчок к реальной работе.
13 июня.
У нас в батарее то же самое несчастье, что и во всей России, безвластие, безволие, разруха и беспорядок. Недаром же все мы – и министры, и кадеты, и большевики, - а также и солдаты и офицеры – настоящие русские люди. И как для России в настоящий момент единственное средство выйти из положения – диктатура Временного Правительства, так и у нас – должна быть утверждена чья-нибудь диктатура. А по сему признали мы за благо ввести диктатуру по вопросам внутреннего порядка к офицерской столовой и всей вообще офицерской жизни и назначить диктатором поручика Бобрика. Мне будет поручена командирская диктатура, в силу которой я всюду насажу СД-офицеров, но зато диктатура Бобрика в сфере его компетенции прекрасна и непререкаема. Вчера и сегодня он целый день метался, убирал комнату, словом диктаторская власть сразу дала результаты. То-то бы на нас глядя поучиться все России…
14 июня
Кроме диктатуры Бобрика мы решили также установить педантическое исполнение каждым из нас своих обязанностей, главным образом, по вверенной нам канцелярии, которая у нас обычно содержится с решительным беспорядком. Утром в 10 часов я устроил совещание по боевой части: присутствовали все офицеры, два подпрапорщика, взводные, старший телефонист и… Я показал им командную задачу, задачи частные, задачи каждому принимавшему - завтра на работу. Надо сказать, все-таки, что главная моя задача – вовсе не чисто боевая, а главным образом педагогическая, надо постепенно приучать к мысли о том, что работать надо, довольно бить баклуши, пора за дело приниматься.
Вечером с Андреем Николаевичем были на заседании культурно-просветительского общества. Я был избран товарищем председателя и председателем лекционной секции. Нельзя однако не сказать, что разбивка наших планов по отдельным отраслям будет трудно осуществима. Времени в сутках не так, чтобы очень много, и расстояния здесь совсем не подходящие для постоянной энергичной работы. А теперь еще в ожидании приезда Гусева нужно наладить массу дел в канцелярии, которая у нас – запущена невероятно, настоящие авгиевы конюшни. …
Одна только РКаждый вспоминает свою дорогу… Я написал Раисе, что мне хотелось бы писать ей каждый день, ей излагать свой дневник, хотелось бы и от нее каждый день иметь такой дневник. Буду сейчас совсем откровенен: не потому мне это нужно, что именно Раиса будет восприемником моей души, и что именно это душа нужна мне, нет, по внутреннему строю мне намного ближе Лидия Виссарионовна. Раиса для меня все еще «кто-нибудь», - хотя уже родной и близкий, но к чувству примешивается слишком много жалости, слишком много сознания близости ее разбитой души моей дурацкой и нежившей душе.
Милая Раиса, прости меня, если ты будешь моей женой, и прочтешь то, что я сейчас пишу. Тебе тогда уже будет все ясно и ты не будешь во мне видеть нечто большее, чем я имею; ты не будешь меня презирать, когда я стану перед тобой таким каким я есть, а не таким как казался. Если бы я всегда не чувствовал, что обо мне женщины гораздо лучшего мнения – во всех отношениях – чем я есть – многое сложилось бы иначе и я сам был бы немного лучше. И условимся: когда в следующий раз будем вместе, - просто пойдем вдвоем, проживем день как друзья и ляжем в постель как супруги.
15 июня 2 часа ночи
Только что написал длинное «политическое» письмо Меле . Письмо писалось быстро, легко, написал на 8 страниц, - и оно есть часть моей души. И немножко обидно: зачем расточать свою душу Меле! Впрочем, не так. Ирина справедливо говорила: - Ирина обыкновенно права, она очень зрелый жизненно человек, нужно больше отдавать людям, не следует в сердце гноить запасы. Это верно. Но нужно иметь такое место, куда передавать самое дорогое, и это место должно быть самым дорогим. Этим местом должна быть душа и сердце любимого человека, - любимой женщины. А что такое мне Меля? Меля могла бы (с моей точки зрения) стать моей любовницей или женой, это верно, Меля доставила бы этим мне известное счастье и может быть сама была бы немного счастлива. Но была ли бы достигнута та интимность душ? О, нет – наши души очень различны. Я думаю, что по возможности моя душа богаче Мелиной, И, конечно, пришлось бы искать еще другого сердечного места, или опять-таки носить запасы в себе.
День сегодня не прошел совсем даром. Медленно, но по обыкновению с развальцем, но все-таки начали осуществлять программу подготовки к предполагаемому наступлению немцев. Обошли намеченные разведчиками и телефонистами места запасного наблюдательного пункта и передаточной семафорной станции. На взводах люди принялись за работу, и не ворча и не споря копаются в земле. После объезда был в культурно-просветительском обществе. Наметили на завтра заседание секции и ее порядок дня. Ох боюсь своей неработоспособности, боюсь ее проявления и в этой области. Я всегда обещаю дать немножко больше, чем делаю фактически. Я всегда хочу казаться немножко больше, чем я есть, но это – право же – отнюдь не рисовка, отнюдь не сознательный обман. Разве я не могу сделать, или совсем-таки не умею? М.б. это надо признать. Но правильнее сказать, что я не умею – и это уже видно несомненно - не умею уметь, не умею поддержать в себе нужную настроенность души. Для приобретения этого умения уметь опять возвращаюсь к старому – мне нужна интимность, полная открытость души – нужна ты, Раиса, прости мне, что я в тебе вижу средство личного спасения. Я ведь надеюсь, что и сам я тебе не буду совсем бесполезен.
Влад. Дм. сегодня весь день путался с Комитетом. Комитету я все-таки задал работу, и еще задам. Не буду давать ему отдыху. Завтра будет первая поездка – репетиция отражения удара немцев.
16 июня, 12 ч. Ночи
Вот и рухнули все планы, связанные с Культурно-просветительским Обществом 17 Дивизии. Сегодня стало известно, что 17 Дивизия сменяется одним полком 55 Дивизии, и уходит в резерв армий, в дер. Куренец Минской губернии. А артиллерия остается на месте. Задача наша становится еще труднее: - правда немцы вперед не полезут, я в этом почти уверен, но приготовиться нужно, и работы производить нужно. Нельзя не вспомнить, что батарея работает охотно и бодро, более чем когда-либо. Появилось такое нетерпение – выражение удовольствия, вот мол, начинается война, надоело сидеть сложа руки. Подпрапорщик остался очень доволен произведенной проходкой взвода, все сделано было быстро, без суеты, в полном порядке. Завтра нужно будет поблагодарить людей.
Весь день в общем прошел не без пользы. Утром – не особенно рано правда – я с Эсауловым в Семенках, Бобрик – с Дубатовым пристреляли передовые окопы – свои. Немцы сегодня выпустили свыше 200 снарядов по 5 батарее 55 бригады, говорят, совершенно ее разбили, обошлось без потерь, есть только раненые, потому что людей увели вовремя. И пожалуй завтра дойдет очередь до нашей батареи, немцы и ее наверное расстреляют.
Написал Ивану 6 страниц. Иван пишет, что несчастье на фронте, - страшная отдаленность от всяких культурных центров, потому известия доходят до них страшно поздно, с нелепыми – зачастую – перетолкованиями. Плохо было сразу после переворота: растерялось высшее начальство, растерялись младшие офицеры, но все-таки все остались очень спокойны; и вообще весь переворот был принят очень спокойно. Я полагаю, что пожалуй отдаленность фронта скорее плюс чем минус, по крайней мере, с чисто военной точки зрения. Не дойдет тлетворное влияние большевизма, играющего на самой чувствительной струне личного самосохранения. Ох уж этот большевизм! Вчера я в письме к Меле решительно высказался о необходимости беспощадно с ними бороться. Но дело конечно не в большевизме, а в том трагическом положении всех вообще социалистов, во имя социализма нужно, необходимо во что бы то ни стало бороться с естественным носителем социалистического идеала – рабочим классом, нужно вправить его, далеко оторвавшегося от равнодействующей экономических законов хозяйственного развития вправить на место и посадить в колею. Так или иначе, а это будет сложно. Но неужели же нет других средств, кроме Каваньяков и т.п. Неужели без июньских дней мы не обойдемся? И вот трагедия социалистических министров, вот настоящий кризис социализма. Социалистов сейчас развелось видано –невиданно, и называться сейчас социалистом, даже демократом даже противно – я это испытал с необыкновенной живостью на съезде 3 армии; на котором моим товарищам по партии. Появились такие поразительные идиоты как поручик Кузьмичев из штаба 67 дивизии. Но когда идеология социализма будет работать, и с криком поищут социалистов вчерашнего дня , я обещаюсь, я вновь буду социалистом. А сейчас социалист – это просто торжествующая свинья, шут, хам, ищущий куда бы пристроиться, чтобы получить жареного.
17 июня
С сенокосом начинаются проблемы, желающих косить оказалось недостаточно – всего четверо. Я распорядился назначить по взводам – в резерве шумят, что это хозяйственное распоряжение, которое мной может и не исполняться. Комитет почти как всегда поддерживает солдат в их жадных стремлениях разделить прибыль, которую могут получить от косьбы никому не принадлежащей травы. Придется довольно резко настаивать , и я не знаю как это мне удастся. Если не удастся, значит нужно собирать пожитки да уходить, но так следовало поступить месяц назад, а сейчас это совершенно невозможно. Если будут еще трения, обращусь к армейскому Комитету, послав туда представителей от батарейного Комитета.
Хуже в полках. Полки 17 Дивизии должны были смениться полками 55 Дивизии. Но 55 Дивизия отказалась исполнять приказ , и полки не пришли. Сегодня к вечеру товарищи из 17 дивизии, уже прошедшие довольно большой конец в сторону Куренца, где они должны были стать в резерв, принуждены были возвращаться обратно. Ворчат на начальство, что оно будто бы хотело открыть фронт, что они не уйдут, пока не подойдет 55 Дивизия, все это довольно-таки худо и неприглядно. Скорее бы в наступление – но непременно в удачное наступление. Так или иначе, а наступать нам необходимо, иначе бездействие совсем сломит и развратит армию. Впрочем, неудачное наступление м.б. совершенно погубит все дело. Завтра проклятые большевики в Петербурге что-нибудь устроят. Ну пусть, пусть уж скорее. Хотя помечаю, что главное дело будет все-таки не сейчас еще, а только месяца через полтора. И худо, худо будет, если к тому времени не будет еще наступления.
День прошел довольно содержательно. Утром обошел работы. Работают довольно сносно, хотя и не так хорошо, как мне показалось сначала. Как трудно разговаривать с нежными членами Комитета по поводу последнего постановления . Эх, ведь, действительно жадность, жадность! И главное, ни для чего другого не нужны деньги, как для самой безудержной игры в карты, и всюду играют, играют, играют…. Когда-нибудь из этого прямо скандал будет.
Разобрались наконец с Эсауловым в лавочных суммах. Довольно забавно нарушил сегодня Бобрик планы немцев. Около 6 часов немецкая батарея стала стрелять по нашему второму взводу. Впечатление было такое, что немцы хотят сделать с нашим взводом то, что вчера сделали с 5 батареей 55 Бригады. Бобрик в ответ пустил им с третьего взвода, наугад по звуку – и о, удивитесь, немцы перестали стрелять. Когда через полчаса они возобновили стрельбу, Бобрик опять пустил им штук 10 снарядов, и они опять замолчали. То ли они решили, что спутали точку стояния нашей батареи, или еще что-нибудь, но факт остается фактом. Мы остались не наказаны. Впрочем, и до нас дойдет очередь. У немцев есть какой-то способ борьбы с артиллерией, способ, которого мы как следует не знаем.
18 июня 12 ч. Ночи.
Конфликт на почве покоса разрастается, но пока я держусь твердо и определенно. Был лично в передках и в резерве, очень мило поговорил там – был в хорошем настроении, пошутил, посмеялся…и в конце концов решил, что вопрос переложим на Бригадный Комитет, а завтра к 10 часам выслать по наряду людей для начала косьбы, предупредил, что если наряженные не явятся, то будут отвечать за неисполнение приказания. Все как будто наладилось, и особо острых вопросов не поднялось: ведь ясно, что Бригадный Комитет решает, а мое приказание должно быть исполнено, если Комитет найдет, что мое приказание неправильное, его можно будет обжаловать в Бригадном Комитете. Затем я поехал назад, произвел проверку всех передков, остался доволен, и вернувшись на батарею узнал, что Комитет, изволите видеть, что Комитет передумал и решил людей на работу не наряжать, тогда я вызвал Богданова, секретаря и главного заправилу Комитета, очевидно главного заводилу всей этой истории и вообще типичного демагога, более всего боящегося потерять среди солдат свою популярность, - и предложил ему объяснить в чем дело. Разговор происходил по телефону. Богданов стал немедленно вертеться, отвиливать, но в конце концов на мой вопрос, поставленный прямо, заявил, что действительно Комитет решил не посылать людей. Тогда я предложил ему немедленно заверить это за подписью Председателя и Секретаря, и переслал Председателю Телегину бумагу, предлагающую письменно изложить отказ Комитета от наряда. Пришел Телегин – говорит, что не я один так решил, решило большинство, на частном совещании письменного решения выносить не собираются, - стал что-то говорить Бобрик, Телегин по своему обыкновению резко отвечает: «И как это ты, господин поручик, глупо рассуждаешь», - я его немедленно осадил , начались препинания, и я предложил ему окончить разговор, на что он ворча по своему обыкновению и согласился. Завтра в бригаду едет Владимир Дмитриевич, защищать точку зрения командира, то есть меня. Сам .я не хочу выступать в этом грязном деле. Но кое-что в этой истории есть и отрадное: Комитет старается опереться на существующие правила о полковых и ротных комитетах, да и отношение солдат ко мне лично мне очень нравится.
Радостно, хоть я и старый тертый волк очень скептично настроен к известию – новости: 11-ая (кажется Корниловская) и 7-ая армии перешли в наступление, бой продолжается… Эх, если будет успех, успех настоящий, громовой!
День прошел не без помех. Уже не говоря об обострении конфликта, что я тоже считаю чрезвычайно желательным и нужным, ибо это ставит вопрос определеннее, и потому лучше – сейчас пора определяться – утром мы с Бобриком были в окопах, нашли новое весьма хорошее место, посмотрел я как работают – очень хорошо.
19 июня, 1 час ночи
Сегодня уже хуже: на столе беспорядок, днем больше времени пропало без толку, впрочем, еще сносно. Утром ходили смотреть траву на скос – люди пришли-таки. Вечером был в бане. Побывал во взводах. Ал. Мих. пишет, что получает на днях назначение, просит приготовить батарею к сдаче.
Говорят, взят Галич, число пленных называют 10000 в т.ч. 173 офицера, 7 орудий, 7 пулеметов. Телефонограммы об этом еще нет, боимся верить – вдруг ошибка.
Сегодня не пишу письма, лягу спать раньше. Жду, что завтра м.б. проснемся под грозой.
20 июня
Сам не знаю зачем, написал Лидии Виссарионовне прощальное письмо. Мне очень тяжело с ней расставаться. Ни с кем кроме нее я не чувствовал себя так просто и хорошо, как рядом с ней. В последнем письме она писала: Мне очень хочется сейчас признаться Вам в любви. Она была очень добра к Ал. Мих., а через его голову и ко мне, и этим, не говоря обо всем остальном, купила мое сердце. Я ответил сегодня сердитым и жалобным письмом, что всякий хороший отзыв обо мне вроде удара бича. Написал я письмо, и как-то раскис. Уж очень стало жалко самого себя, в самом деле, думается, взял да последнего хорошего человека собственными руками от себя оттолкнул. Но все это вздор. Пусть мне действительно страшно жалко даже подумать, что возможность такого сердечного отношения с Лидий Виссарионовной, как это было, потеряно навсегда. Я ничуть не соврал, говоря; что в разговорах с ней у меня отдыхала душа. Но письмо мое тут ни причем. Вообще мы были немножко неосторожны в отношениях друг к другу. Мы перешли ту грань, которая отделяет добрых знакомых; и позволили себе приоткрыть души немного больше, чем это обыкновенно делается. И уже давно намечался перелом. Что-нибудь одно из двух – или вообще порвать знакомство, или просто стать друзьями, и уже не бояться самой близкой душевной интимности, и тогда возможно все. Не нужно закрывать глаз. Сам то я, конечно, хорошо вижу, что просто оберегаю Л.В. от того разочарования, которое постигло Инну, а себя от повторения того положения, - недостойного и самого глупого – о котором вспомнить нельзя без боли.
Я жду письма от тебя, Раиса… Я тебе хочу писать каждый день. Я тебе сейчас буду писать стихотворение: Твою душу хочу я взять, и тебе отдать свою душу. Но я не влюблен в тебя. Я просто в отчаянии, и ищу у тебя спасения.
Ну а вообще нужно просто делать свое маленькое дело. Можно говорить и писать какой угодно вздор, но маленькое свое дело делать нужно. Сегодня я его плохо делал. Погода была скверная, настроение прощальное и покаянное – правильнее настроение отчаяния.
Завтра утром предстоит объясняться в резерве по поводу неисполнения приказа. Кажется мне, что я одержу большую победу.
Возвращаюсь все-таки к письму Лидии Виссарионовны. Я немножко боюсь: женское сердце устроено странно, что м.б. лучше всего купить его именно таким письмом, какое я написал. Но я отнюдь не желаю этого, я просто боюсь. Я не знаю даже, хотел бы я, чтобы ЛВ меня больше вспоминала. Право, не знаю…Я вообще мечтаю о том, чтобы меня просто и интимно полюбили. Надеюсь, что и за прикрываемое признание в любви ЛВ мое письмо не примет. Хотя – м.б. Ведь так бесконечно трудно выразить правду, когда сам не знаешь, где правда.
На прощание еще одно Иринино стихотворение: ну, впрочем, переписывать не стоит. На завтра я встану бодрым. Так и нужно.
21 июня, 1 час
Да здравствует Керенский! Вечером получена телефонограмма, что наступление на юг продолжается. В первый день взято в плен 10000, за второй – 6000 солдат и 25 орудий. От радости прыгать и петь! Вот что это значит – мы спасены! Это значит – жива еще – и не погибнет – Россия!
Сегодня часа три или четыре беседовал в резерве. Ни до чего определенного я не договорился, но поговорили хорошо. Многое я разъяснил окончательно – хотя, конечно, придет Богданов и многое опять свернет в сторону, этот Богданов такой демагог и такой хитрый и двуличный человек. Я предпочитаю ему Телегина или даже Ситикова. Между прочим Ситиков, которого я убедил во всем чего хотел, меня упрекнул и совершенно правильно в недостаточной близости к солдатам, в том, что я редко бываю в резерве, что почти ни с кем не говорю, а только скажу «как следует поступать по закону». «А мы здесь темные, закона своего мы не знаем, а так думаем, что если чего исполнили, значит, должны получать деньгами». Вот и все.
Чуть не позабыл. Сегодня у нас на третьем взводе несчастье. Дневальный, канонир Корявый, разбирал неразорвавшийся патрон, по-видимому нажал оставшийся порох, произошел взрыв, и Корявый убит на месте. Завтра будем его хоронить.
Со дня на день, можно сказать с минуты на минуту, ждем наступления и у нас на фронте. Очень может быть, что уже завтра, мы пронесемся под грохот Сморгонских пушек. Ужасно хочется победы, хочется как никогда за все время войны. И чувствуется, что случись что, можно заплакать от радости и действительно идти куда угодно. Я чувствую по себе, что м.б. именно сейчас по всей России рождается тот революционный энтузиазм, которого до сих пор не было, и который спасет Россию. Ведь мы пойдем вперед, опьяняя себя криками и завораживая Германии: Да здравствует революция и справедливый мир!
23 июня, 10 часов
Вчера я лег спать ничего не записав, - и вот уже достаточно было одного упущения, чтобы на него попало и следующее. Обыкновенно так и бывает – стоит сдать в одном месте, сдаешь и в ряде других. Последние дни я опять стал впадать в терзающее меня уныние, и хотя не дошел до самых пределов, но многое уже упустил.
24 июня, 11 часов дня
Вчера я поздно возвратился из резерва, где делал выводку лошадей и присутствовал на заседании Комитета. Выводка дала плачевные результаты: ковка совершенно никуда не годная, если бы у нас осмотр был сейчас, черт знает как вышло бы наезженному командируемому, этому «превосходному командиру», по выражению ЛВ. Чистка ниже всякой критики, приличные лошади только у разводчиков, которых я поблагодарил. Затем был на заседании Комитета. Богданов доложил, что было на Бригадном Комитете. БК почти целиком встает на точку зрения солдат, и для меня создалось положение, в результате которого я предполагаю резко и полностью отказаться от председательствования в почтенном Комитете, который окончательно свихивается с нормального пути. Пора ставить вопрос принципиально, пора начать решительно бороться с анархическими настроениями. Довольно. Момент настал грозовой.
Высказываются предположения, что часть войск как на южном фронте так и здесь у Сморгони по-видимому будет приостановлена. Проклятье большевикам и всякой сволочи!
24 июня
Славная 170 дивизия так в конце концов и не ушла с этого гиблого места. Сначала 23 полк не хотел сменяться, отговаривались тем, что он не может защищать весь свет, потом в самой Дивизии стали происходить какие-то недоразумения; в Куренец, куда отошли некоторые полки, произошло несколько митингов, на которых участвовал некоронованный король 68 полка Кирюшин – вольноопределяющийся демагог. Потом 68 полк чуть не арестовал, обвинив во всем бедного начальника Дивизии; славного и доброго генерала Чермоева. Сейчас опять направо стоит 68 полк, налево – 678.
Утром свиделся с Андреем Николаевичем и пользуясь помощью вольноопределяющихся Лузина и Саши продолжал триангуляционные измерения. Завтра продолжаем, направляясь на наблюдательный пункт и далее на передовую. Мне интересно проверить некоторые теоретические предположения.
После обеда созвал «военное совещание» начальников, Бы ли взводные, старший разведчик и старший телефонист. Сначала я предложил доложить, в каком состоянии находится работа, заказанная на прошлом совещании. Говорят, что 68 полк снова братался с немцами на полу-командном составе, но слухи это или нет, никто не знает. Я говорил о необходимости установления дежурства на ночь. После совещания был в Комиссии по осмотру обоза. Осмотр тоже дал плачевные результаты. Все разваливается, все нужно чинить и чистить. Завтра вынимаем из ящика деньги, и производим нужные закупки материала.
Вчера на заседании Комитета я несколько сразился с Богдановым, которого, конечно, припер к стене. Беда только в том, что это двуличный человек, и он всегда говорит одно в глаза, и другое за глаза. Затем я, сознаюсь, из чисто политических видов принял такую тактику: предложил поставить на очередь вопрос о выборах в Учредительное Собрание, а так как этот вопрос нельзя решить без литературы, то необходимо одного человека командировать в Петроград. Конечно, таким человеком является Богданов, и, конечно, у него никогда не хватит духа отказаться от этой чрезвычайно подходящей для него поездки. Так что он сам будет хлопотать, чтобы хотя бы на время избавить батарею от своего присутствия. И действительно, когда Фабель стал возражать большинству коллектива выбора в делегаты Богданова, мотивируя необходимость его присутствия как «культурной силы», в Комитете, Богданов скромно заявил, что, конечно, его может заменить в Комитете «тов. Михайлов», да и дел особо с Комитетом не предвидится. . Кроме того я предложил для точного учета и точного определения причины, почему нам на станции Вилейка не дают достаточно продуктов, послать одного представителя Комитета. Кого же – натурально Телегина… На него через Комитет возложил также обязанность отправиться в Корпусное интендантство, .а оттуда в Брусы, чтобы определить, не лучше ли нам действительно перейти со всем продовольствием в Брусы. Далее: я поднял вопрос о невозможной у нас ковке, согласились; решено перековать всех лошадей. Поручили члену Комитета – Ситикову – обоз. Нужно осмотреть… Фабель будет участвовать в комиссии по осмотру обоза… Итак – все разогнаны и всем поручено дело. Меньше будут болтать и мутить людей, а я тем временем постараюсь немножко распропагандировать людей резерва.
Нет, кроме шуток… Комитет, как и все эти организации, чрезвычайно элементарно понимает свою задачу. Они все воображают, будто им нужно только исполнять волю солдат и не быть «мячиком» в руках Командира батареи, как выразился Богданов. У них совершенно еще нет сознания того, что они должны прежде всего заботиться о делах общего интереса, а потом уже ходатайствовать и бороться за личные интересы отдельных солдат. У них, конечно, нет никакой гражданственности. Ничего решительно удивительного в этом нет. Я мало бываю в резерве, мало разговариваю с солдатами, я вообще слишком мало общительный и общественный человек, - и вот результат! Упрек брошенный мне вчера Ситиковым и повторенный Богдановым в формализме и недостаточной внимательности к солдатской массе, увы, не безоснователен. И это я должен был признать и признал, как на общем строю, так и на заседании Комитета.
Ужасно болит горло. Даже говорить больно. Боже, как бы не захворать.
26 июня 12 часов
После перерыва, казавшимся таким зловещим и сопровождавшегося такими мрачными слухами, сегодня наконец пришло известие – на фронте генерала Корнилова взято в плен 130 офицеров, 7000 солдат, 48 орудий, из них 12 тяжелых. Слава Богу, и еще и еще раз слава Керенскому!
Но у нас на фронте до сих пор нет решительно ничего. Дня три назад и наши и немцы повывешивали много «колбас» друг против друга, наши висели низко, а немецкие забрались как всегда куда-то далеко-далеко под небеса. Как будто откуда-то очень издалека до нас доносился грохот большого артиллерийского боя, - но ничего не было. Говорили, будто в конце концов в 20 Корпусе 5 дивизии, которому надо было идти в бой, оказались несогласные, и дело расстроилось. А м.б. все дело в погоде: дождик для артиллерийской подготовки действительно не особенно подходящ.
Эх, как бы и у нас! Победа, большая победа – да и окончить войну с шумом и треском! Тогда действительно начнется новая жизнь. Тогда действительно будет спасена революция.
Что-то все-таки погромыхивает.
2 июля
Неделя прошла со дня моей последней записи. Скверная неделя – скверная с моей личной точки зрения. Плохо я провел эти дни. Кое-что впрочем делал, время не совсем даром выбросил. Между прочим отказался от председательствования в Бригадном Комитете, мотивируя дальностью расстояний, а потому невозможностью лично руководить делами Комитета, а потому нежеланием взять на себя ответственность за деятельность Комитета, принимающую в последнее время явно противозаконный характер. Однако по просьбе членов Комитета последнее собрание провел. И вышло довольно хорошо. Все крикуны как-то присмирели и завяли. Дело о сенокосе в нашей батарее пошло на утверждение Командира Бригады, который, конечно, вернет его для пересмотра в саму бригаду. Комитет останется на своей точке зрения, но конечно придется дать делу дальнейший ход. Между прочим, на последнем заседании я предложил организовать при Бригадном Комитете культурно-просветительскую секцию, главной задачей которой была бы культурная деятельность на почве подготовки выборов в Учредительное Собрание среди всех вообще чинов Бригады. В эту секцию вошли доктор Заливский, . Андрей Иванович, и один умный солдат с первой батареи, и Казанский, который после инцидента с самоизбранием устранился от всякой «службы по выборам», а теперь мы хотим его опять привлечь к делу. Согласился.
Вчера я имел неприятность, председательствуя в Культурно-просветительском обществе при 170 Дивизии. Неприятность, потому что председательствовал плохо. Потом председательствовал лекционной секцией, тоже неважно. Решили приступить к деятельности Общества. Завтра первая лекция Заммеля. Всюду Заммель! У него действительно замечательная организаторская энергия.
Вчера же устроил небольшое собрание в резерве. Говорил о том, как прошли выборы в Московскую городскую Думу. Сегодня опять буду в резерве. Опять буду что-нибудь рассказывать. Резервники говорят: «приезжайте к нам почаще; ведь мы так мало знаем». Темнота действительно ужасная, и никакого желания и возможности понять общие интересы, общность жизни. Плохо. Всюду жадность, та жадность и леность, которая губит Россию.
Впрочем, не совсем. Боевая часть, телефонисты и разведчики агитируют за «батареи смерти». Основа рассуждений, конечно, такая: все равно, мы никогда не отказываемся драться, стоять на месте надоело, - так не лучше ли получить почетные нашивки и считаться доблестной батареей. Ну, конечно лучше. Бобрик и Эсаулов энергично поддерживают, я – вяло. Отчасти – перед собой должно и можно во всем сознаваться – из трусости, и отчасти, и даже больше – из чувства ответственности, сделавшись «батареей смерти». Мы должны быть образцовыми в боевом отношении, а чтобы сделаться образцовыми, нужно работать, работать и работать. И вот сознаюсь, что ни у меня, ни у подчиненных мне офицеров и их помощников, не хватит силы, умения и настойчивости заставлять всю батарею.
26 июля
Сидел сейчас часа полтора и пробовал писать пару статей, - одну в Климовический листок, другую – в Гатчинские Известия. Увы, ничего ровно не вышло. Неясность многого, чрезвычайная разбросанность, постепенное нарастание и углубление темы, потом моментами настоящее ощущение творчества, - и все пропадает. Совершенная простота проблем – куда уж писать в какой-нибудь Климовический листок патетические воззвания и призывы. Страшное, ужасно страшное начало! Я совершенно не умею писать, просто-таки технически. Разве же я не знаю, что я в десять раз богаче многих, чем какой-нибудь Николай Николаевич Кузьмин , заключающий каждый номер «Гатчинских Известий» тягучей белибердой на пошло социалистические темы? Конечно, я гораздо богаче его. А он вот пишет, а я не могу. То есть попросту не могу связать двух слов. Черт знает что такое!
26 июля
Сижу во 2 Дивизии. Не понимаю, как тут живут люди. У нас скучно, у нас нечего делать, а здесь жизнь – просто ложись и умирай. Андрей Иванович уезжает куда-то в Дивизию, Василенко болел и валялся полумертвый, доктор пьет, и над всей этой почтенной компанией атмосфера безнадежного безделья. Гибель, гибель от безделья…
Приехал я сюда для производства выборов Бригадный Суд. Избрали меня председателем. Еще не совсем потеряли веру в меня. Но если они думают, что я что-нибудь сделаю, то очень ошибаются; ровно ничего не сделаю, мы к этому привычны.
Сконстируировалось новое правительство, и об этом по всем частям дали телефонограмму, но это не решение вопроса; это опять компромисс и совершенно не видно, чтобы компромисс этот дал хорошие результаты. Безнадежное настроение.
27 июля
Утро. Андрей Иванович, покрытый только простыней, с головой – от проклятых мух, еще лежит на боку. Тоска ужасная.
2 октября
Три месяца… И вообще три месяца – срок немалый, а в наше лихорадочное время – ведь это целая вечность. Быстро выдвинулись, поднялись до самого верху Корнилов и Савинков. И уже рухнулись. Сейчас торжествуют большевики, и выражают это постоянно. Сознание того, что положение все ухудшается и ухудшается, и не видно никакого проблеска впереди. Учредительное Собрание? Что такое Учредительное Собрание, и будет ли оно когда-нибудь?
Дела у Батареи? Очень средне.
Лично? Очень плохо.
23 октября
Пароход Киев – Гомель. Первый класс. Просторно, светло и очень жарко.
Первая моя поездка по республиканской России. Впрочем, уже далеко не первый день; выехал я 9 октября, сроком по 6 ноября, был сначала в Петербурге, оттуда поехал с тетей Машей в Курск, а затем в Киев к Ирине. На поездах ездить – одно мучение, сидишь в первом классе, заплатив положенное за билет, и сомнительное удовольствие стоять в коридоре целыми часами… Поэтому из Киева я решил ехать хоть и дальше, но с комфортом; пароход от Киева до Пропойска протянет не меньше 3 дней, да от Пропойска в Климовичи на лошадях. Зато дорога интересная, потому что новая.
В Петрограде я провел всего дней шесть. Жил у Николая Тимофеевича , повидал довольно много народу. Целый день провел с Верой . Как она выросла духовно и повзрослела! Наша дружба в результате этого еще больше закреплена. Муж ее мне не особенно понравился, м.б., впрочем, по причинам политического характера, он член МК эсеров и как таковой показался мне недостаточно политически сильным. Был у Николая Васильевича. О проектах журнала говорили мало, теперь действительно не время, что-то покажет конец войны. Просидел до глубокой ночи у Сергея Федоровича Дубянского. Всюду занимался проповедью относительно необходимости введения как временной меры смертной казни. Провел полдня с Лидией Виссарионовной, остался недоволен собой – почти разрушилось то необыкновенно милое впечатление об общении с ней, которое возникло в начале года, когда она приезжала в нашу Батарею.
Непростительную, ужасную ошибку сделал я в Киеве, не попал в Дарницу к Александру Михайловичу. Это безобразие, и может иметь незаметное, но неприятное влияние на мои отношения с Лидией Виссарионовной.
Ирина, - ну Ирина, конечно, как всегда умна и глубоко в меня проницает. Она настоящий человек, она в себе воспитала и развила то, что в нее вложено природой, и всегда служит укором мне.
Да, и она права: мне нужно во что бы то ни стало жениться. Это факт, это действительно нужно делать, не откладывая далеко. Но сам я когда-то недавно думал о Раисе, но теперь к ней уже нет тяги. Она не отвечает на мои письма, а когда отвечает, то на каждой строке виден такой больной, неизлечимо больной человек, что невозможно ожидать ничего хорошего по поддержанию отношений.
Ну а политические впечатления? Сейчас они не совсем оформились. Одно я могу сказать: положение фронта, которому грозит не сегодня-завтра голод, потом обвал – находится в ужасном положении. Тыл совершенно не думает о фронте, и вот-вот все накроет сокрушительная волна, все сметающая на своем пути. И ужасно еще то несчастье, которое поразило Италию– мы стали ко всему ужасно равнодушны, точнее безразличны к тому как закончится война. Но мне поражение Италии ужасно больно. И во всем будет объявлена виноватой Россия. И среди виноватой России не найдется никого более виноватого, как социалистические партии, на которых главным образом и падет проклятье народа и истории. Ближайший период, который будет периодом большого строительства, но не под знаменами социализма.
30 октября
Климовичи … Третий день здесь…
В первый же день, как сюда приехал, узнал новость: большевики арестовали все Временное Правительство с Коноваловым во главе; успел уйти только Керенский. С тех пор все в полной неизвестности. Вчера, 29, газеты в этой проклятой дыре были только от 25-ого. Там заседал Совет Республики, и безумно глупая формула перехода к очередным делам, принятая левым сектором Совета. Решительно отряхнуть прах от ног своих этих проклятых трусов, всех этих промежуточных, половинчатых людей – эсеров, меньшевиков и пр. Такой глупости, такой поразительной политической слепоты невозможно было, казалось, ожидать от искушенных марксизмом людей, но увы!
Я был бы в крайне затруднительном положении, если бы мне пришлось голосовать в Учредительное Собрание по Могилевской губернии. Выставлено много списков, но голосовать не за кого. Список меньшевиков-оборонцев – хороши оборонцы! – возглавляемый Либером, за которого по совести я голосовать не могу: он вместе с Данном участвовал в этой глубокой немощи по поводу речи Керенского и большевистской измены.
Здесь в Климовичах мало что изменилось после революции. В конце концов, - то же самое г.
Томительно сидеть здесь. Порываюсь ехать назад раньше срока в батарею. Ведь сейчас настолько грозно стоит вопрос на фронте, что присутствие мое там необходимо. Во всяком случае я сам хочу быть участником того обвала фронта, который нам грозит теперь уже с почти неизбежной грозностью.
В Петрограде, Киеве и здесь я всюду проповедую диктатуру и террор. Словом, совсем тоже собрался террористическую партию основывать. И действительно, довольно старых баб, пора мужественных деятелей настала.
Тот-то Бобрик удивлен был бы моими речами, терпеть не могу этого Бобрика.
4 ноября, Климовичи
Сегодня уезжаю. И право же, рад, рад тому, что решительно невозможно сидеть в этой дыре, тогда когда рушится вся Россия, когда м.б. уже обвалился фронт. Здесь уже три дня нет никаких точных сведений, нет ни газет, ни писем, ни телеграмм. Комиссарбат сидит три дня без каких бы то ни было определенных данных.
15 ноября. Батарея.
Нет еще, мы не обвалились. Каждый день ждем, что есть будет нечего, но пока кое-как тянем. По газетам совершенно критическое положение на северном фронте. Когда погибнет северный фронт, значит, настал и наш черед. Расскажу по порядку, что делаю в батарее, и вообще в войсках.
По приезде сюда узнал, что около 20 октября, к тому времени, когда должен был состояться Съезд Советов Рабочих и СД, созываемый большевиками, по всему корпусу, захватывая «отсталые» части, прокатилась большевистская волна. Справился 12 октября Бригадный Комитет, еще не увлеченный общим настроением, вынес резолюцию, которой признавал Съезд Советов несвоевременным, и захват власти Советом накануне выборов в Учредительное Собрание недопустимым. С этой резолюцией наш солдат Федор, казалось бы очень благоразумный человек, был командирован на корпусное собрание, собиравшееся специально по этому поводу а также, если не ошибаюсь, для выбора представителей на армейский съезд. Федор с резолюцией эсерского характера явился с резолюцией в кармане на корпусное собрание, .оказавшийся в массе своей большевистским, с которыми и голосовал по всем вопросам: долго ли в самом деле сделаться большевиком, особенно если большевики так много хорошего обещают. Словом, Федор явился в батарею ярым большевиком, подговорил сейчас нашего домашнего большевика Фабеля, который воспламенился и решил всю батарею обратить в большевизм. Устроили общее собрание. Пришел бедный Федор Михайлович. Начались, конечно, «буржуи попили нашей кровушки довольно», «не надо нам таких командиров» (про меня за строптивость в денежных делах); Макс Заммель и Федор Михайлович надрывались, доказывая, что принятие революции в большевистском духе приведет косвенным образом к гражданской войне и кровище! Федор Михайлович даже всплакнул от огорчения. Макс чуть не подрался с…, который весьма яростно ратовал за братание. … защитил Макса грудью, а потом накинулся на насильников с бранью. Словом, большевистская резолюция с подписями была принята огромным большинством, включая даже и боевую часть. Не подписалось всего несколько человек, вроде Глебова и разведчиков, самостоятельности которых хватило на то, чтобы не пойти за неожиданно образовавшимся большинством. Так была завоевана большевиками наша батарея. Но Фабель бы не был правоверным и настоящим большевиком, если бы не захотел воспользоваться победой для дальнейшего расширения сферы влияния большевиков. Он настоял, чтобы от имени батареи, были посланы в Бригаду делегаты с предложением пересмотреть решение Бригадного Комитета, и присоединиться к большевистской коалиции. Этими делегатами оказались конечно сам Фабель и Федор. Миссия их блестяще удалась – так как в каждом солдате до поры до времени дремлет большевик, которого стоит только разбудить, чтобы он начал бушевать, - то понятно, что Бригадный Комитет немедленно и с помпой голосует за пересмотр эсерской резолюции, нашел что она в корне буржуазна, и преспокойно принял резолюцию большевиков – вся власть Советам и поддержим это требование силой оружия! Все это было еще до 25 октября. Так 35 Корпус стал большевистским и доставил массу удовольствия «товарищу» Троцкому, искавшему возможность и право сказать, что армия поддерживает Совет, и его безумных главарей. Одна только вторая батарея отказалась солидаризироваться с Комитетом.
Настали кровавые события конца октября и начала ноября. Сначала через штабы шли кое-какие телефонограммы о том, что Временное Правительство арестовано, о том, что Керенский скрылся, организует поход на Петроград; наконец,; подходит с войсками к Петрограду, а потом все точно провалилось в черную пропасть: никаких известий, никаких новостей, одни только странные слухи о том, что под Петроградом идут бои, что Москва вся разбита тяжелой артиллерией. Наши домашние большевики, заставившие Федора Михайловича расплакаться, не делавшие даже попыток остановиться от шага, ведущего к гражданской войне, все-таки почувствовали себя неловко. Они никак не ожидали, что действительность так скоро и так грязно оправдает предсказания буржуя-офицера (то есть меня). Настроение как-то переломилось, и все притихли, ожидая, что будет дальше. Впрочем, одновременно с этим, пользуясь благоприятной ситуацией, решили кое чем и попользоваться: в это как раз время пришел брезент, его посмотрели, признали негодным для накидок и решили поделить между солдатами в собственность, да еще на шитье раздать остаток, от ассигнованных 5000 рублей – 1445 рублей.
Однако события второй революции отразились на жизни корпуса и глубже. Прежде всего корпусной комитет, а потом и вновь избранный на съезде с 29 октября по 7 ноября армейский комитет, оказались в руках большевиков. Отставать от столичных местные не захотели, и немедленно по получении известий об организации Совета Народных Комиссаров, Комитеты стали организовывать особые Военно-революционные Комитеты, на предмет, с одной стороны, борьбы с контрреволюционным командным составом и, с другой стороны, для управления всеми делами. Сначала Комитет 67 Дивизии подготовил ввести коллегиальное управление во всех частях, командир + 4 выборных представляют собой военно-революционную власть, которой все решительно должны повиноваться без прекословия. Сегодня получен уже приказ по Бригаде о перевыборах батарейного Комитета, из состава которого будут выделены сокомандиры. Ни одна бумага не должна быть подписана без выборного представителя. Поговаривают также о выборном Командире, причем одни толкуют так, что командир может быть выбран из солдат, а другие так, что выбирать можно только из офицеров.
Да, до конца придется испить чашу. Все это будет продолжаться годы, все грозящие лишения – может быть лишение всего содержания, полагающегося офицеру, и даже разжалование в какие-нибудь канониры с исполнением обязанностей рядового, - все это ерунда и пустяки. Все это можно вынести, и найти в этом даже внутреннее нравственное удовлетворение, ведь куда меня не сунь, я всюду буду стоять выше массы, и так или иначе она это оценит. Гораздо хуже общие перспективы, открывающиеся большевистским восстанием, и последующего за ним распада России. Нет будущего, вот это ужасно. Мой мозг так уже устроен, что я привык рисовать себе картины того, что будет завтра, послезавтра, через неделю, через месяц, через год, через десяток лет. И до сего времени эти или другие представления у меня были, и они в большинстве случаев оправдывались дальнейшими событиями. Теперь же впереди какой-то провал, впереди такое мрачное время, что самое пессимистически настроенное воображение отказывается нарисовать картину в полном его объеме. Ну, прежде всего – голод в армии. Можно ли его избежать? Кажется, нет. У нас на фронте с запасами еще держимся, м.б. продержимся еще недели две. А на северном? И неоткуда ждать улучшения. Если голод действительно настанет, тоне ясно ли, что настанет он сразу для массы людей, и потому достаточно будет тронуть по одной части, и весь фронт безудержно побежит, а не будет постепенно рассасываться. А если побежит – значит погибнут сразу сотни тысяч из миллиона людей, что может остаться на пути, когда начинается всесокрушающая паника? Очевидно, что станут, и надолго окажутся непригодными к восстановлению, железные дороги, очевидно, что все деревни и города на пути бушующего потока будут сметены с земли. Но дальше: ясно, что грабежи, насилие и убийства друг друга пахать и сеять хлеб не дадут, значит значительная часть армии обеспечена на голодную смерть. Образуются вооруженные шайки, которые будут друг у друга отнимать последние запасы, их отнимать до последнего зерна и потом победители в свою очередь падут мертвыми от голода. Когда же встанут железные дороги, то будет отрезана ото всяких источников продовольствия вся северная половина России, которая будет обречена, по крайней мере городская, на полное вымирание. Ведь скоро, очень скоро к голоданию присоединится мор – чума или что-нибудь подобное. Как избежать этих страшных перспектив, или хотя бы ослабить эти грядущие ужасы? Сильная центральная власть? Но где она? Где ее взять? Покориться большевикам? Но ведь они настолько невежественны и тупы, что ни одна их мера не может быть выполнена, а будучи выполнена, привести к благому результату. Создать новую власть? Но поди-ка создай-ка, когда не на кого опереться, когда на поверхность политической жизни вынесено трусливое бездарное и аморфное болото эсеров и меньшевиков. Разве можно опереться на них, когда сами они опираются на анархичное, разложившееся до основания население России. И вот – выходов нет. Остается ждать – чего ждать – чуда или гибели? Пусть тот кто верует, ждет чуда, я не могу ждать ничего кроме гибели, и в этой гибели – спасение всего, что можно спасти в общем крушении, я и буду стремиться.
Но все что я написал, это ведь только одна сторона дела. Ну а придуманное бравым верховным главнокомандующим Крыленко перемирие с немцами? Что это может дать? Расскажу сначала в двух словах, что было у нас на фронте вчера.
Стоит у нас один из полков 137 Дивизии. Перед самым выступлением этого полка на позиции в нем произошел «переворот». Когда полк получил приказание двигаться, Комитет, поддерживаемый солдатской массой, отказался идти, ссылаясь на то, что полком еще не получена теплая одежда. Офицеры полка долго уговаривали своих дорогих «товарищей» исполнить приказ, ссылаясь на то, что полк, подлежащий смене уже давно стоит, устал и настойчиво требует смены, взывали к патриотизму, и, конечно же, безуспешно. Тогда в виде последней меры, офицеры собравшись решили одни исполнить приказ, объявили об этом солдатам и ушли. Полк остался без офицеров. Еще два дня постояли «товарищи», получили за это время теплую одежду, и наконец тронулись вслед за своими офицерами. Придя на место сбора, вызвали офицеров и заявили им, что работать и жить с ними больше не хотят. Комитет стал уламывать солдат, говорил о том, что совсем без офицеров невозможно, и наконец сторговались: полк поротно и побатальонно выбрал себе по одному офицеру, командиром полка по рекомендации Военно-революционного Комитета поставили саперного штабс-капитана, а всех остальных офицеров под конвоем с винтовками отправили куда-то в тыл. Кстати объявили их всех контрреволюционерами, да и правильно: как же можно идти против Его Величества солдатского большинства. Само собой разумеется, что ротными и батальонными командирами попали те из офицеров, с которыми у солдат не было столкновений, а такими оказались по преимуществу только что прибывшие из тыла прапорщики и подпрапорщики, никогда еще не бывавшие на позиции, не занимавшие никаких ответственных должностей и не входившие ни в какие отношения с солдатами. И вот начальником нашего боевого участка является прапорщик только что прибывший из тыла. Командующий батальоном не имеет абсолютно никаких знаний и опыта. Если прибавить к этому, что командует он солдатами, которые не желают исполнять не только его приказаний, которые он впрочем, как всякий офицер в настоящее время, стремится отдавать возможно меньше, но и приказания своих представителей Комитета, то картина «боевой мощи» нашего, да конечно не одного нашего участка, станет ясной.
Такова обстановка. Третьего дня после знаменитого предложения Ленина начать немедленно переговоры с немцами, группа в Корпусном Комитете начала организовывать делегацию. Предложили выбрать и от нас, но телефонограмма пришла поздно, и дело у нас как будто стихло. Но вот вчера пришла депутация от полка, пришел и сам командир полка, который бывает у нас довольно часто, и большей частью пытается обыграть меня в шахматы, - захватила в качестве представителя от нас Федора, и они пошли в передовые окопы. Я хотел было с ними рассмотреть содержание переговоров, да стало противно участвовать каким бы то ни было образом в этой мерзости и в унижении. Депутация парламентеров выставила белый флаг – чего впрочем собственно говоря и не требовалось, так как братание производилось целый день безо всяких белых флагов, - прошла за горку, на позиции полка №17, и скрылась. Сегодня я узнал, что она была в штабе батальона, откуда командир батальона вел по телефону переговоры с начдивом, который согласился на перемирие на таких условиях: 1) обе стороны не делают ни одного выстрела; 2)обе стороны не производят никаких работ; 3) устанавливается особое место, где ежедневно от 12 до 2 – могут сходиться обе стороны. Причем каждая сторона высылает одного уполномоченного и пять членов; всякое другое схождение воспрещается. На этих схождениях будет передаваться литература, газеты и проч. 4) о прекращении состояния перемирия, сторона, желающая этого перемирия, уведомляет за трое суток. Все эти условия должны быть утверждены соответствующими начальственными лицами. Сам я условий этих не читал, и передаю со слов вольноопределяющегося, который ходил с депутацией.
Итак, - к чему же может привести это перемирие и вся вообще «мирная политика» этих сумасшедших людей? Об этом даже подумать страшно. Пробую нарисовать себе картину будущей России, учитывая те возможности, которые видишь сейчас, учитывая обвал фронта, отказ союзников от нас, полное экономическое и политическое порабощение расколовшейся России германскому и американскому капитализму, - учитывая все это, - видишь какую-то огромную пустынную страну эпохи средневековья, чуешь, как трагически прав был Уэллс, рисуя картину крушения цивилизации, думаешь о том, какую мрачную, бедную и чисто физически, не говоря уж о нравственной тяжести, тяжелую жизнь придется вести нашему бедному, а еще больше несчастному грядущему поколению. Медленное восхождение, медленное собирание разъединенных клочков, постепенное усиление национального чувства, пробуждение патриотизма и создание русской нации – и в каких условиях и с какой бесконечно мрачной окраской! И как слепы и глупы сейчас все эти младенческие революционные партии, все эти эсеры и эсдеки, уже проклятые историей, до сих пор праздно болтающие о сохранении «завоеваний революции», - восьмичасового рабочего дня, земельной реформы и т.п. Спасти нужно пытаться только одно, самую возможность начать в возможно ближайшем будущем восходящее движение.
Мне часто думается, что я слишком мрачно смотрю на будущее. О, если бы! Я сам по натуре оптимист – общественный – но я реалист, и мои ожидания должны на чем-то реальном основываться. Но где же реальные основания к тому, чтобы минула нас ужасная чаша сия? Где? Мне мучительно хочется, чтобы во всех моих рассуждениях оказалась огромная проруха, чтобы я упустил какой-то важный фактор, который должен принести разрешение проклятого вопроса. Но я нигде ничего не вижу, Все, кто не верит рисуемой мной картине, в конце концов основываются только на одном: не может быть, чтобы случился такой ужас, жили же как-то до сих пор, проживем как-нибудь и дальше. Но это разве выход? Разве выход – свойственная человеку инерция мысли, благодаря которой он никак не может представить себе, что привычный мир, который его окружает, и в котором он вырос, вовсе не есть что-то неизбежно данное, которое в один прекрасный день не может развалиться до основания. Вообще ум человеческий не склонен верить в катастрофу. Но это не означает, что катастроф не бывает.
16 ноября
Я постоянно тянулся к дневникам, но в этой тяге всегда была какая-то неловкость, когда казалось почему-то, что ведение дневника есть проявление какой-то незрелости, какой-то детскости. Вдумываясь в причины такого отношения к ведению дневника, я вижу, что в его основе лежит следующее совершенно правильное соображение: зрелый, законченный и представляющий вообще идеал человечества – с чисто возрастной точки зрения, ибо растет и мужает человек именно для того, чтобы … - должен быть прежде всего человеком дела, каково бы это делом ни было, ибо у многих делом может быть мысль и слово. У человека дела вся умственная энергия уходит на дело, так что для дневника остается в лучшем случае только регистрация, если только само ведение дневника не есть дело, как это бывает у путешественников, зачастую ученых и т.п. Поэтому зрелый дневник зрелого человека отличается сухостью и последовательностью, наоборот, всякий другой дневник, вроде моего, естественно превращается или просто в болтовню, свидетельствующую только о том, что у его автора слишком много времени, которое он не умеет утилизовать более продуктивно, или в разные мысли, которым место м.б. совсем в другом «месте» - то есть в публицистических или научных произведениях и т.п., или наконец превращается в переписку с самим собой.
Я между тем – не странно ли – в такое время, как наше, из которого разводами пойдет все будущее России и всего мира, - неужели недостаточно простого, самого скромного изложения событий, свидетелем которых являешься, и с другой – психологии своей и своих товарищей по несчастью, - ведь вся наша психология не есть психология индивидуальностей, оторванных от общей почвы, - нет, наша психология есть психология времени, места и момента. Нужно ли быть талантливым литератором, для того, чтобы суметь показать и выявить в своих писаниях эту психологию? Вовсе нет. Нужно быть прежде всего добросовестным и во-вторых – живым. И вот между прочим причина, почему такой плохой бытописатель я: я мало добросовестен и далеко не прост. У меня слишком много пополненности от литературы, слишком много – и притом как доказывает с очевидностью практика, совершенно безосновательно – стремление к товариществу, и полное отсутствие умения делать свое маленькое самое нужное дело. Словом старая, как история русской интеллигенции, песня: суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано… Период революции, вероятно, - при всех тех огромных потерях, которые он принес России – дает по всей вероятности по крайней мере один положительный результат: нарождение людей, которые может быть не будут так предаваться порывам, но которым суждено будет свершить большое дело, пусть даже каждому из этих новых людей суждено будет свершить дело и небольшое – в общем многим оно дает много. Они, эти новые люди, должны будут создавать новую Россию, из тех обломков, в которые превратил великую страну, старый, навеки проклятый строй в сообществе с нами, рожденными в подполье старого строя людьми. Было бы только из чего строить!
Сегодня никаких событий. Заходил командир полка играть в шахматы и проститься, так как сегодня ночью происходит смена полков. Командир полка доволен, что уходит от грязной истории с перемирием. Я спрашивал его, как же предполагается урегулировать этот вопрос – ведь придет новый полк, а старые обязательства – должны же остаться, но ничего порядочного сказать не может. Значит, по всей вероятности, будет общее распоряжение от командира корпуса, а еще вернее – от корпусного Комитета, который сейчас по всей вероятности соединят в одно целое. Цель перемирия на участках разных полков корпуса: ведь корпус наш целиком характерен для всей армии, и даже всего фронта. В батарее спокойно – никто ничего не делает, и меньше всех – я, по словам Лидии Виссарионовны, - прекрасный командир. Где-то производятся выборы, назначаются кандидаты в батарейный Комитет, которому предлагается превратиться в коллегиальный орган при командире. Все ждут, а чего ждут, черт не разберет.
17 ноября
Каждый день приходится удивляться: мы все еще живы! Оказывается, дают откуда-то хлеба и сухарей, и хотя в России нет сколько-нибудь настоящей власти, то мы еще не совсем погибли. Иногда в хорошие минуты даже кажется, что мы как-нибудь да вылезем, право же кажется. И перемирие как будто не так страшно, - правда глупо, но не так страшно. Посмотрим, что будет дальше.
В батарее особо событий нет. Получен приказ об отпуске 1900 года. Издан, конечно, Лениным. Ленину-то просто отдать распоряжение – отпустить и все тут, совсем другое дело исполнить: многие части окажутся в тяжелом положении – людей не станет. У нас уходит десять человек, пополнить которых некому. Идут перевыборы Батарейного Комитета. Откровенно говоря, я не знаю, какая причина перевыборов, кажется, то соображение, что Комитеты сейчас будут играть более серьезную роль, а потому нужно особенно подумать, кого посадить туда. Очень любопытно, что возвращаются кое-какие старые симпатии, хорошо идет Кондратюк, которого давно уже забаллотировали, и который теперь составляет определенную оппозицию местным «большевикам» - Фабелю и т.п. Выставлена кандидатура – и это очень интересно и знаменательно – Мурника, Корнилова и Федора Михайловича. Будет чрезвычайно интересно, если пройдет в Комитет Федор.
На днях – 22-ого – начинаются выборы в Учредительное Собрание. Это уже совсем будет вещь случайная: совершенно невозможно предвидеть, как будут рассуждать господа избиратели. Впрочем, несомненные шансы у большевиков - №9 – и эсеров, которые вряд ли успеют растерять к ним своих поклонников.
Вышел первый номер «Пути свободного солдата» - органа Дивизионного Комитета 67 Дивизии. Направление – скептически-большевистское. Вообще, нельзя не отметить, что судя по армейской прессе, кроме пожалуй Бюллетеня ВРК 3 армии – наш армейский большевизм отличается порядочной робостью и сговорчивостью. Большевики, завоевавшие Армейский Комитет 3 армии, не могут превратить «Голос 3 армии» в чисто большевистский орган, да и вообще весьма дипломатично рекомендуют образовать очередную социалистическую власть, «включая и большевиков». В Батарее большевистские настроения по-видимому уже сломлены.
19 ноября
Вчерашний день прожит почти без известий. Впрочем, очень-очень плохо с фуражом, так плохо, что не сегодня-завтра начнут падать лошади. Впрочем, обвиняют в плохой заготовке сена меня и вообще весь офицерский состав, и в значительной степени правы, забывая, впрочем, что именно они устроили «бузу» в период сенокоса. Но правы они в том, что если ни один способ заставить людей работать не удался, значит надо найти других и сделать это своевременно. Сейчас особенно плохо то, что Федор Михайлович уехал в Полоцк, откуда в Смоленск, и до сего времени не вернулся. Можно предположить две версии: по первой он заехал в Лугу, по второй – с ним что-то случилось в Смоленске. Вторая версия вероятнее, но тогда бы нас все-таки известили. Воробьев, который с ним ездил в Полоцк за сеном, вернулся ни с чем.
Вчерашние газеты принесли вести о большой победе в Петрограде крайних флангов за счет «болота»: большевики провели 6 своих главнейших имен, кадеты четверых с Милюковым во главе, и победоносные эсеры – двоих, из коих один исключенный из партии - Камков. Надежда народная! По России по-видимому, тоже весьма усилились кадеты за счет «болота», особенно блестящи их дела в Воронеже. Вообще впечатление такое, что страна-таки разделяется на два взаимно противоположных и абсолютно непримиримых лагеря, из которых один стремится во что бы то ни стало съесть другой. Немножко выпрямит положение деревня, которая после получения от Учредительного Собрания земли, и поможет властвующему кадетству проглотить ужасных большевиков, а с ними временно и рабочий класс. И ничего по-видимому не сделаешь, такова четкая логика событий.
Вчера заходил ко мне Макс Заммель. Беседовали на тему об агитации в батарее в Учредительное Собрание. Батарея в большинстве отдает свой голос большевикам, это так – но кого противопоставить им, и за кого голосовать тем, кто к большевикам не идет? Наибольшей популярностью пользуются эсеры – за них что ли? Во всяком случае, за них, благодаря их близости к Совету Крестьянских Депутатов – легко агитировать. Но ведь что такое эсеры? Это такое тоже болото, такая трусость и в конце концов такая демагогия, что голосовать за них просто противно. Да мне список №10 – Единства» Воли народа и т.п. С принципиальной точки зрения, это единственный список, за который можно голосовать и агитировать по совести. Но ведь как это трудно в большевистской атмосфере! А во-вторых, - каковы шансы этого списка? Не окажется ли голосование за него такой же простой потерей голоса, как это случилось в Петрограде? Но тогда КД – ибо остальные списки по своей безнадежности например, русско-демократический, во главе с генералом Алексеевым отпадает? Если бы я был уверен, что список №10 безнадежен, то отдал бы голоса кадетам, пусть создается противовес большевизму. Но и кадеты имеют в конце концов очень мало шансов, если бы даже весь офицерский состав голосовал за кадетов, то и тогда получилось бы не свыше 40000 голосов, между тем командный состав несомненно разобьется между 6, 10 и 3 списками. Вот тут и гадай! В конце концов с Заммелем мы решили, что среди солдат надо вести агитацию за эсеров, как наименьшее зло. Впрочем, кое-кто из солдат, кажется, хочет голосовать и за кадетов, так например Глебов вчера заходил и говорил, про разведчиков и сержанта Александрова.
Выборы в Комитет еще не кончены, и еще таким образом неизвестно, что они покажут. Говорят о выборе командиром вместо меня…. Эсаулов сообщает, что всюду устанавливается выборное начало, что офицерство лишено жалованья и бежит со службы. Возможно даже, что Эсаулову придется возвращаться в бригаду, хотя какой расчет? Можно попросту снять погоны и форму и заняться чем-нибудь в тылу, право же пользы будет больше.
Но мы, и даже северный фронт, еще держимся. Надолго ли? И грядущее в связи с созывом небольшевистского –а оно вероятно будет небольшевистским – Учредительного Собрания – не будет ли последним толчком? Или демобилизация, которую усердно проводит Крыленко? Вчера уехали из батареи 10 человек призыва 1899 года, говорят о скором отпуске 1900 года. Худо будет, ибо пополнения все нет да нет.
На фронте перемирие. Ни одного выстрела по ночам нет привычных ракет. Не знаю, как у немцев, но наши все погрузились в сладостный сон – в боевом отношении, - впрочем уже задолго до перемирия. Мы, офицеры, готовимся к тому, что нас или прогонят, или разжалуют в солдаты. Что ж! Чашу нужно испить до конца. Говорят, будто в бригаде Чайковский уже переведен в разведчики, но это явная утка, ибо Чайковский попросту в отпуску. Степан почему-то ничего не отвечает. Говорят, у него тоже какие-то недоразумения с солдатами, хотя это казалось бы странным: какое дело солдатам до младшего офицера?
20 ноября
Был вчера у милой нарочанки.
21 ноября
Пришел вчера целый ворох новых и старых газет, и я отвлекся от дневника. Газеты наводят прямо ужас, пока сидишь и видишь только то, что совершается непосредственно около тебя, иной раз подумаешь, что и минет нас чаша сия; но когда оглядишь все что делается в России, когда с ужасом увидишь, что большевизм еще не дошел до своего конца, а наоборот ширится и растет, и следовательно долго еще не найдутся силы, способные противостоять разлагающему влиянию демагогии и борьбы за мир, когда видишь все это, действительно приходишь в отчаяние. А тут еще собственные батарейные невзгоды и неурядицы: сегодня кончилось сено, соломы не нашли и не подвезли, овес тоже кончается; Федор Михайлович пропал безнадежно, если он, как это можно предполагать, уехал в Лугу, то я – говоря откровенно даже не знаю, как он вернется, как ему руку подать. Перед его отъездом мы с ним очень хорошо и истинно по-дружески поговорили; казалось бы, что в моем одиночестве, а я очень одинок и в одиночестве своем страшно слаб, - и нашел в нем товарища и опору; мне нужна эта опора;. Опора благожелательная и уважающая меня. И вместо этого такое безобразие, такое предательство: оставить батарею в такой критический момент, оставить порученное дело, от исполнения которого зависит вся жизнь батареи; и вся это для того, чтобы повидаться с домашними, которых Ф.М. должен был и без того скоро увидеть, попав в отпуск…Это черт знает что такое! Этому нет названия и я сейчас не знаю даже, чего мне в душе хочется, того ли, чтобы оказалось, что с ФМ случилось в Смоленске что-нибудь в духе современности, и его убили, или чтобы он вернулся живым и здоровым из-под бока жены. Право лучше первое!
Стёпа пишет мне: «У нас все гораздо спокойнее, чем у вас. Ничего подобного тому, о чем только что рассказывал Суханов, нет. Не лучше ли тебе, Литочка, уйти куда-нибудь?» Интересно, что такое рассказывал ему Суханов, впрочем, все это дурацкие бредни, ходящие по баратее, о том, что меня хотят сместить, что командиром выберут Виноградова… что наконец меня хотят не то побить, не то убить, когда начнут падать лошади. Любопытнее всего то, что у них в батарее выразили недоверие Милию и выбрали командиром минуя Эдуарда Карловича – поручика Розе. Нет сомнения, что эти «перевороты» сопровождаются угрозами, грубостями и т.д. – по адресу вышеупомянутых личностей, но как всегда, вблизи все это гораздо менее страшно и гораздо меньше всяких сплетен и слухов доходит снизу наверх. Зовут чай пить, надо идти.
Хотя и много времени прошло, и собственно не до того уже, хочу все-таки два-три слова сказать о милых нарочских учительницах, особенно о Юлии Алексеевне. Ей уже 26 лет, милый она человек чрезвычайно, и я серьезно задумываюсь, не жениться ли на ней. Это правда, легко сказать, и не так просто сделать, особенно с моей робостью с женщинами, с одной стороны, и - … с другой стороны. На всякий случай нужно к этому подготовиться – то был не женат, то вдруг женат, и я начинаю готовиться. Просидел я у них всего часа три. Набился к ним какой-то полупьяный мужик, было воскресенье и весь Нарочь полон самогонно-пьяными, по всем дорогам ползут и идут с пьяной бранью – вызвал Ю.А. и стал что-то бормотать: «Вот, сестрица, Вы выдаете хлеб ребятам… и поповским, и сморгонским, и баровским,… а нашим почему не выдаете? Куда мой хлеб деваете? Вот, собрались мы сорок мужиков, комитет, говорили, чтобы знать, где хлеб держится… И решили: арестовать. Так решили арестовать». Что поделаешь с пьяным? Его м.б. никто и не посылал, а просто он спъяну болтает что придет в голову. Садят куда-нибудь, ведь черт знает до чего мы дошли, могут и изнасиловать. Управы никакой нет, кто есть знакомые – далеко. Впрочем, там парк, и они их знают.
Из Нарочи я проехал к Янушу, и ночевал у него. Зависть берет на их батарею. Все пока что чинно, мирно, благородно. Батарея эсеровская, и твердо пока что держится эсерства, официально примыкая к дивизионной эсеровской организации. Кроме того она ударная, и от чужих это предохраняет. Впрочем, и сам Януш на месте гораздо больше чем я, особенно в такое время.
Комитет наш еще не сконструировался окончательно, несмотря на то, что выборы закончены, и увы – вполне большевистски. Абсолютным большинством прошли Фабель, Вязьминов, Федюн – словом старая большевистская компания. И Телегин красуется тоже. Затруднение сейчас в том, что Фабель и Вязьминов, неизвестно, политиканствуя или так просто, отказываются принять честь быть в Комитете и задерживают конструирование Комитета. Да, забыл: в Комитете еще Мурник, он же по всей вероятности будет и председателем. Если уйдут оба эти артиста, входит членом Комитета Федор Михайлович, но так как уход – это только комедия, то Федор Михайлович и Корнилов остаются только кандидатами. Надо скорее конструировать этот дурацкий коллектив, который, впрочем, при нынешнем положении, то есть когда армия и отдельные воинские части уже не представляют войска, а только общину, стремящуюся каким-бы то ни было образом выйти из дурацкого положения, в котором она пребывает, с этой точки зрения коллектив полезен.
Для нас, офицеров, это чрезвычайно важный и тяжелый вопрос – как поступать, когда выборы закончатся не в пользу того или другого офицера. В одной инженерной армии было так: чертежник был выбран командиром, а командир стал чертежником. Если бы так, то все хорошо, чем бы ни тешились. Но что весьма вероятно, если Крыленко решит, что не выбранные офицеры занимают свои должности, на которую их назначит какой-нибудь коллегиальный орган, а, скажем, ездовые – что тогда? Можно во-первых, заставить себя арестовать, и во-вторых, быть при всех обстоятельствах лояльным. Но этот путь весьма опасный, ибо влечет к оппортунизму, и страшно тяжел, внутренне и непрерывно тяжел и вряд ли сколько-нибудь крупные массы офицерства могут встать на этот путь по чувству мужества и готовности испить чашу до дна: претерпевший до конца спасается. И потому м.б. лучше действительно заставить себя арестовать – пусть делают, что хотят, пусть убивают, но в общем – нет выхода.
22 ноября. Утро.
Еще живы и держимся. Держимся как «вне», так и «внутри». Армия еще никуда не побежала. Россия еще делает вид, что существует; большевики еще продолжают делать завоевания, но крепнут также и силы, им противящиеся. Предвидеть, когда настанет резкий перелом в настроении большевизма, невозможно, но ясно только – перелом этот обнаружит наконец во всей неприглядности бессилие т.н. революционной демократии. Она изжила себя, оказалась банкротом, оказалась совершенно неподготовленной к той роли, которую возложила на нее история, и которую так кичливо вожаки партией брались сыграть. Революционную демократию, - .да что там революционную, - просто демократию – нужно еще строить и нужно прежде всего сделать культурной демократией.
Вчера, наконец, сконструировался новый Комитет. Фабель и Телегин мотивируя своей непрерывной работой, отказались войти в состав Комитета. Председателем избран Кондратюк, секретарем Мурник. Остальные члены – Федюн, без своих главарей Фабеля и Телегина, - надо полагать будет безвредным – Кудрявцев ездовой, Голиков ездовой и Вязьминов в хорошей компании, Вязьминов – человек дельный, но странным образом лишенный всякой самостоятельности – окажется хорош. Собирался вчера Комитет по моей инициативе, я предложил ряд вопросов хозяйственного характера, вопросов, которые предыдущий Комитет в своем последнем заседании третьего дня отверг: это заготовка овса, продолжение закупки картошки и т.п. Основная моя мысль – подготовиться к возможному обвалу фронта и к необходимости жить собственными запасами – независимо от положения фронта. Попутно, конечно, всякое обеспечение батареи продуктами необходимо. Новый Комитет мне удалось вполне убедить в необходимости произвести назначенные покупки, вопрос только в том, насколько это удастся. Считал я весьма трагичным положение сенного вопроса в батарее на эти три-четыре дня до получения из Полоцка обещанных огромных 500 пудов – и порученного попечению Кузнецова 500-1000 пудов из числа закупленного бригадой. Оказалось не так худо, как я думал: вчера привезли до 40 пудов соломы и сена, да обнаружилась возможность достать еще до 100 пудов, правда по цене 4 руб. за пуд, но цена в конце концов не важна. Того дней на шесть мы как-то обеспечены, и за эти шесть дней, надо полагать, наши запасы придут. Неудачно поднял я вопрос, озаглавленный мной «организация продовольственного дела», продумал я свое предложение плохо, и встретил резкую и правильную критику Кондратюка. В основном, однако, я прав – нужно распределить понятно и ясно все хозяйственные функции, нужно строго установить, кто и какого характера распоряжения делает и не позволять никому вмешиваться не в свою компетенцию. Я сторонник – особенно по нынешним временам – возможно большей власти Комитета, но с непременным условием, - строгой ее определенности. Вопрос этот отложили до следующего заседания Комитета, к которому нужно будет подготовить хорошо разработанный проект внутри-батарейной конституции. Работой этой я займусь с Зарубиным. Зарубин мне все больше и больше нравится: настоящий человек дела, хороший и весьма добросовестный работник, неглупый человек. Правда, он вял, и первое впечатление такое, что он лишен каких бы то ни было творческих порывов, но теперь я думаю, что ошибался; он вял, но это в значительной степени последствие только что перенесенного тяжелого триппера; он теперь не будет очень деятелен и оживлен, но в нем есть тяга к работу и делу. Вечером вчера обыграл его четыре раза в шахматы и прочитал небольшую лекцию по шахматному искусству, а потом занялся с ним планом разработки подготовки борьбы с последствиями обвала фронта, этим хотел я заняться с Федей – он и больше подходящ для этого по своей практической сметке, но Феди нет, и неизвестно будет ли он. Судя по газетным сведениям, уже около 16 ноября на путях к Могилеву – возникла такая неразбериха: эшелоны… по приказу Крыленко двигались на ставку; в Ставке генералы то спешили убегать, то решали под давлением солдат оставаться, то, наконец, предполагали вступить в переговоры с Советом Народных Комиссаров. Самое последнее, но, пожалуй, и наиболее фантастичное сведение – будто союзники разрешили нам заключение сепаратного перемирия, и потому Ставка предлагает найти приемлемого для обеих сторон Верховного главнокомандования – но не Крыленко – и принять руководство о ведении переговоров о перемирии. Сведения о том, что союзники разрешили нам заключение сепаратного перемирия, фантастичны, но строго говоря, не невозможны, союзникам на парижской конференции есть расчет – если только они признают, что Россия выбыла из числа воюющих, санкционировать переговоры, предложив только, чтобы переговоры эти велись Учредительным Собранием, и тем создать условия перелома настроения в России. Поживем – увидим.
А в Учредительном Собрании большевиков много будет, ох, как много! Вчера получены избирательные бюллетени всех партий; списков девять, и в батарее полное недоумение, за кого голосовать. Да и вообще этот вопрос весьма трудно разрешить. Против большевиков? Но за кого? Эсеры? Но среди кандидатов там Нагаев, пресловутый есаул, выступавший против Каледина, весьма недвусмысленно разоблаченный в прессе; не говорю уже о том, что такая внутренне противоречивая партия, включающая в себя взаимоисключающие друг друга элементы, никак не может претендовать на представительство. Но дальше? №10? Безнадежно. Кадеты? Но за кадетов голосовать все равно никто не будет. Я сам окончательно еще не решил, за кого я буду голосовать.
Как всегда, с большим внутренним удовлетворением просматривал я статью Потресова в присланном мне сразу номере «Дня», с удовлетворением потому; что мой самостоятельный ход мыслей так постоянно и последовательно хотя и в значительной степени, как-то совершенно независимо совпадает с ходом мысли Потресова. Впрочем, кое в чем я с ним не согласен.
23 ноября, утро
Страшная телефонограмма получена за подписью Главковерха Н. Крыленко. Ставка взята без боя, Могилев занят красногвардейцами и матросами. Генерал Духонин растерзан обезумевшими солдатами. Не совсем ясно, из текста телефонограммы, очевидно перевранной на промежуточных инстанциях, что послужило поводом к самосуду: кажется, бегство Корнилова. Безнадежное настроение охватывает душу. Страшный преторианский режим, и притом режим не консервативный, поддерживающий то, что есть, и тем самым служащий какую-то службу государству, а режим, разрушающий до основания все усилия государства, - и где исход? Какие силы смогут сломить преторианство? Учредительное Собрание? Но каким образом? Силой своего морального авторитета? Какой авторитет и какая сила может быть учреждения, которое будет разодрано на две непримиримые половины, одна из которых не стесняется решительно ничем и опирается на воинскую силу разнузданных и никуда не годных, кроме как на погром, солдат. А катастрофы, - именно катастрофы, а не катастрофа, надвигаются. И, кажется только катастрофа и сломит большевизм; исход будет опять в преторианстве, но уже в преторианстве чистом, без примеси черносотенства. Гадать, впрочем, и скучно, и безнадежно, очень уж мрачно наше будущее, очень уж глубока пропасть, в которую мы валимся.
По газетам («Русские ведомости») пока, кроме уже избранных по Петрограду 12 чел., судя по шансам можно зачислить в УС следующий состав: 11 большевиков, 7 кадетов, 5 эсер, 1 еврейской группы (Грузенберг), 1 украинский СД, итого 11 большевиков против 14 небольшевиков. Соотношение довольно мрачное, особенно если принять в расчет наличность весьма двусмысленных элементов у СР. Большевиков всюду, конечно, поддерживают солдаты. На практике сказывается также вся опасность канонических правил, принятых на выборах; пропорциональная система фактически устранила прямое представительство.
В батарее без событий. Собирался вчера опять Комитет. Из офицеров присутствовал Зарубин. Решили дать письменные наказы всем старшим офицерам и фельдфебелям, кому что делать и кто кому подчиняется. Это правильно и умно, - именно этого и хотел я, поднимая этот вопрос третьего дня. Вернулись с опозданием уходившие в отпуска Шемякин и Геллер, говорят, что раньше невозможно было выехать вследствие ледостава: в Вятке, рассказывают, до сих пор идут «бои», стоит там какой-то запасной полк, который гонят на позиции, но он не идет, и его «бьют»; кто бьет и каким образом удастся этому таинственному некто совершать такие героические дела – понять невозможно.
Прислали вчера последний предсмертный номер «Климовического листка». Умерла бездна газет, умерла не вынеся тяжести непрерывно растущих типографских расходов: в марте номер обходился 5 коп., в ноябре 20 коп. И это маленький по листку в две странички! Итого живой пример, как неизбежно гибнет мало по малу, весь культурный аппарат страны.
24 ноября, утро
Опять был вечером у нарочских учительниц, и остался недоволен. Увы, все ерунда, - все, все ерунда. Застал там батюшку, который между прочим сообщил мне довольно любопытную вещь: священники получили откуда-то, - очевидно из Синода – предписание всеми силами поддерживать Русскую Демократическую партию, ту самую, дела которой у нас на фронте идут совершенно безнадежно – Алексеев и… Р-Д партия – совершенный сфинкс, и эта поддержка церкви кое-что разъясняет. Я выражаю батюшке свое сомнение, чтобы эта никому решительно неизвестная партия могла иметь успех у крестьянства, которое, конечно, потянется к более радикальным в аграрном вопросе программам. Батюшка сказал, что православное население по националистическим мотивам весьма вероятно будет голосовать за того, кого укажет священство, а оно будет выступать дружно и единообразно. Это реально – клерикализм, сейчас; впрочем, такой робкий и податливый.
Сегодня получено известие, что производство выборов в нашей батарее назначено на 27 ноября. Помещение придется заготовить у разведчиков, - у них землянку можно будет перегородить занавеской на две части; и таким образом устроить настоящее помещение для выборов – как у больших. Присматривался и прислушивался к тому, что говорят, можно предположить, что в нашей батарее примерно 70% голосов отойдут к большевикам, которые обязаны будут этому главным образом Фабелю, около 25% получат эсеры и голосов 10-12 получат кадеты. Но наша батарея – вероятно промежуточная в техническом отношении. В большинстве частей – в результате вероятно окажется до 80% большевиков, 15% эсеров, 5% кадетов, которые кроме командного состава, поддержит еще личный персонал земских и городских организаций. №10 – «Единство» - и пр. – увы, совершенно безнадежны. Да, как скоро практика разбивает предвзятые идеи о «выявлении народной воли» с помощью наиболее демократических избирательных законов. Что есть демократичность?
Утром пала от истощения первая лошадь – Керпасова. Худо. Лаверов, член коллегиального органа при Командире Батареи, говорит, будто совсем на днях предполагается увольнение сразу еще трех годов – 1900, 1901 и 1902. Но ведь так можно совсем пропасть. О чем думает дурак Крыленко? Поручик 55 полка, который вчера также был у учительниц, говорил, что в Москве, судя по газетам от 21-ого (у нас еще не получены!), хорошо идет №8 – «Единства», кооперативов и т.п. с Плехановым во главе; Ужасно хочется, чтобы Плеханов прошел. Очень обидно было за Потресова, что он провалился в Петрограде. Конечно, и в Москве, главный бой идет между большевиками и кадетами. Это же поручик рассказывал, что он видел в Петрограде, откуда он вернулся дней 5 назад, расправы, эксцессы, агитация за кадетов и противодействие большевиков и т.п. У них уже произвели выборы командного состава, и в частности сам он – бывший командир парка. На мой вопрос, что же делают офицеры, оставшиеся за флагом и неизбранные ни на какие командные должности, он ответил - Чай пьют, - а что будут делать дальше – не ведает.
25 ноября, 9 утра
Полчаса назад разбудил меня Козырев: в 10 часов Собрание и просят кого-нибудь из офицеров быть. Я просил узнать, по какому поводу собрание, но Козырев ничего путного сказать не мог. Кондратюк же, вызванный мною к телефону, сообщил, что вернулся из Дивизии Голиков, специально туда командированный по вызову Дивизионного Комитета, привез протоколы Дивизионного и Бригадного Комитетов. Сведение, что на 26 нужно послать каких-то особых представителей опять в Дивизию, неизвестно для каких целей и наконец, известие, что Комитет «руководствует выборами командного состава». Так значит достали…
Сейчас подают лошадей. Заседает только Комитет. Потом может быть и общее собрание. С любопытством будет, вероятно, будущий историк военного быта останавливаться на фактах этого рода. Совершенно своеобразный военный строй, тем более на позиции, перед лицом неприятеля, правда, перемиривающегося, но остающегося грозным.
Вчерашние газеты (от 26-ого) действительно несколько «выпрямляют» Уч. Собрание деревенскими голосами, проводящими эсеров. Из избранных депутатов 11 большевиков, 13 эсеров, 1 меньшевик и 5 кадетов. Кавказ, по обыкновению, вероятно даст меньшевиков – Церетели-то и Чхеидзе, уж наверное.
В батарее вчера без событий. Призывы первого, второго и третьего года собираются уходить – уходят Абрамов, Амосов, Телегин, Воробьев, целый ряд ездовых, заменить которых будет не так-то просто.
Четыре дня (16 часов)
Ну вот: Голиков привез протокол Бригадного Комитета от 19 ноября, согласно которому надлежит произвести выборы всех командиров батарей, командиров дивизионов и командира бригады прямым и равным голосованием. Как эти мудрецы будут избирать командиров дивизионов и командира бригады, о деятельности которых .господа избиратели не имеет ровно никакого представления, я уже не знаю. Что касается командира батареей, то это сравнительно просто, правда, комитет весьма «мудро» указывает, что на должность командира должно быть избрано лицо во первых, наиболее подходящее по своим боевым качествам, и во-вторых, согласное с большинством своих солдат, но как могут судить почтенные ездовые, землемеры, кашевары, писаря и прочая тыловая шушера и боевых качествах – неизвестно. Нет также и оговорки относительно того, можно ли выбирать из солдат. Комитет, - он, кстати, теперь уже не просто батарейный комитет 5 Батареи, а, следуя заразительной моде Военно-революционный комитет 5 Батареи – назначил выборы командира на 28 ноября, причем выставлены кандидатуры меня и Мурника. Кондратюк предложил меня, его поддержали Вязьминов и Кудрявцев, причем последний несколько принужденно; Я думаю, что солдаты остановятся в конце концов на Мурнике. Собственно говоря, я не совсем уверен, как нужно мне поступать. Если смотреть с точки зрения принципиальной, то выборы командира батареи – настолько нелепая вещь, что и принимать подобное «назначение» и даже баллотироваться в командиры решительно не следует. Но какой вопрос может быть о принципиальности, если нет у меня другой тактики, кода всей армией ворочает самозваный, глупый и невежественный Военно-революционный Комитет, представитель которого какой-то прохвост прапорщик Боярский, зарвался в своей архи-большевистской деятельности до того, что его сами большевики не выдержали по сообщению «Голоса 3 Армии», сбежал куда-то с 200 тыс. рублей, какой толк может быть, когда «командует» нашей третьей армией какой-то подпоручик и доктор Коган, невежественный болван, руководит армейским комитетом. Какие могут тут быть решения? Одно – плыть по течению в надежде, что как-нибудь что-нибудь да наладится, и стремиться во что бы то ни стало сохранить сложившуюся организацию – нашу батарею. Но как глупо будет: Мурник – командир батареи! Куда девать его? Что именно делать он будет? Если бы Федор, черт бы совсем его взял, - куда он так совершенно бесследно девался – если бы Федор не пропал, вероятно, никакого вопроса не возникло бы о командире: ясно – он был бы избран, а остался бы в качестве младшего офицера, и разница получилась бы только та, что… , а в остальном я как был раньше, готовился к демобилизации и мирной работе, да горевал бы над судьбами России, революции, всемирной демократии. Возможно, что и сейчас все это будет с Мурником-командиром, а может быть и не так. Ну да будь что будет!
Остальные вопросы, затронутые Комитетом, не представляют особого значения. Выбрали в Бригаду на какое-то важное заседание Кудрявцева и Ивана Петровича Корнилова, а в Дивизионный Комитет – Мурника, что-то говорилось по поводу старослужащих. Очень хорошо Кондратюк шугнул Телегина, в совершенно пьяном виде ввалившегося в землянку, где происходило заседание. Было легкое, но кажется мне, симптоматическое и чреватое последствиями столкновение между председателем Кондратюком и Мурником. Ну вот и все. С полной добросовестностью рассказал все о сегодняшнем заседании.
27 ноября
Время с момента последней записи прошло довольно оригинально: я исполнял обязанности петербургского генерала, который за четвертной билет и бесплатную выпивку играет роль посаженного отца на свадьбах сомнительного характера. Бобрик выступал в качестве посаженого крестного, и нельзя не отдать ему справедливости, справился со своей ролью гораздо лучше чем я. Третьего дня вечером был «стол»: Николаев с невестой угощали своих почтенных родителей самогонкой, приготовленной у нас в передках. Самогону пришлось мне пробовать впервые; ну и напиток! Крестный отец, поддерживая славу офицерства, ни от одной рюмки не отказывался, мне они были совсем невмоготу: кислая, воняет, не лезет в глотку, словом, такая мерзость, что вспомнить противно, к тому же еще и мало пьяная, так что три выпитые мной рюмки этой мерзости не оказали никакого влияния на мою слабую на вино голову. Недурно было пиво, которым я занялся довольно плотно. Хороший хлеб испекла невеста офицера Николаева, вместе с моим Иваном, в роли главного повара и хозяина – насколько мог хорошо приготовил закуски. «Молодая» - средних лет – долгое время жила где-то в Ялте в услужении, в мае брат ее, находящийся в Петрограде, соблазнил ее на какой-то снарядный завод – работы мало, зарплата хорошая, восьмичасовой рабочий день – сам Николаев мне рассказывал, берет он за нее 9000 рублей. Словом, роль посаженного отца – препротивного генерала – как раз по обстановке.
К «столу», который состоялся, увы, в землянке, ибо домов в деревне Щапь осталось ровным счетом один, да и тот совсем плохой, налезло много наших и не наших солдат, уже уставших и падавших от выпитого самогона. В компании было довольно просто, и в конце концов хорошо. Полупьяный Богомолов задним числом на старый строй – признавался мне в любви, я, мол, всегда при Николае считался первым офицером в батарее, слова бранного на меня нельзя было услышать, и настал новый строй, и все изменилось, пошел я против солдат, не захотел раздавать им деньги и т.п. «Я плакал о Вас, господин капитан», - плел Богомолов. Так один из наиболее прочных большевиков с большой откровенностью высказал основы своего большевизма; сделав мне тоже довольно кислый комплимент, что мол при старом строе я был лучший офицер, а теперь – нет, теперь не «первый», - он заявил, что хотя я и не буржуй, но держу руку буржуев (и на том спасибо!), потому что говорю против большевиков и против мира. «А по мне кто говорит на мир, тот и хорош. После мира мне хоть трава не расти, только б домой пойти. Социалисты – это те, которые говорят за мир, а кто против мира, говорят так буржуи. Пусть что хотят делают, только б мир делали». Любопытная, колоритная фигура современного большевика этот человек: парень не глупый, но совершенно лишенный общественных идеалов военного порядка, настоящий черносотенец по типу. По этой фигуре, думается, довольно типичной для большевистского «войска», т.е. правильнее для одного его, пассивно большевистской части, можно судить о настоящих корнях большевизма, о причинах его стихийного роста и о трудности борьбы с ним, ибо, конечно, с этой жадной, неразборчивой, стихийной жаждой мира, мира во что бы то ни стало, мира, который независимо от своего содержания , от последствий для целого – является бесконечным благом сам по себе, разве можно сохранить какие-нибудь авторитеты, какие-нибудь отвлеченные принципы и т.д. Даже жажда земли полностью и целиком отдается в жертву жажды мира. А потому, если покажется, что если вдруг покажется, что Учредительное Собрание вдруг остановит этот желанный мир, значит – долой Учредительное Собрание, в котором будут заседать буржуи. Если большевизм задержится в своем стремлении к миру, если он «погодит» с отпуском все новых и новых сроков службы, то долой проклятый большевизм, и пусть пропадет все…Прав был Гинденбург, когда предсказывал, что победит тот, у кого окажутся крепче нервы. Наши нервы не выдержали.
Вчера состоялось венчание. Так как у православных сейчас уже «Филипповна», то венчаться у нас было нельзя. Николаев долго задумывался – упустить 9000 рублей – невеста должна возвращаться в Петроград – не ахти, и он решил попросту перейти в католицизм, благо сейчас полная свобода совести. Поэтому в домовом костеле в Ризенках сначала ксендз сначала приобщил Николаева к единственно спасающей католической церкви, что, оказывается почти столь же легко сделать, как записаться в большевистскую партию: прочитал ксендз по-польски Символ веры, некоторые выдержки из «партийной» программы, предложил ни слова по-польски непонимающему Николаеву повторять «про себя» и постараться понять прочитанное, - потом прочитал гнусавым голосом какие-то латинские слова, оканчивающиеся на…, и чин принятия в лоно католической церкви был закончен. После этого беспрепятственно совершается обряд венчания. Я первый раз видел этот обряд по католическому чину. Поражает крайняя рационалистичность обряда, почти полная гражданственность. Наше венчание, - не даром же брак есть таинство, неизмеримо мистичнее, гораздо больше проникнутое религиозным настроением и красивее. Впрочем, м.б. внешние обстоятельства лишили венчания его красочных одежд. Во всяком случае то, что у нас мистично, здесь рационалистично. Тем страннее, собственно говоря, та строгость, с которой католическая церковь относится к разводу, зато понятно, что церкви понадобилась еще «консомация» брака непосредственным плотским сближением.
После свадьбы вернулись в убогую землянку в Щапах, и до 10 часов, когда ушли, мы – «посаженные отцы» - гуляли на свадьбе. Гуляли, - то есть опять пили самогонку, пиво, чай, закусывали, Никольский и Михайлов «разводили» музыку; на гитаре и на мандолине, и наконец, в десятом часу по обряду дарения невесты ободрали с публики около 200 рублей (свадьба обошлась в 400). К счастью, вовремя пришел Зарубин, которого не без дальновидности специально пригласил Николаев, и дал мне возможность положить на блюда 30 рублей. Всего удовольствие быть посаженным обошлось мне в 36 руб., и полтора дня в атмосфере рвотной самогонки. В конце концов не так дорого…
Вчера же совершенно неожиданно произведены у нас выборы в Учредительное Собрание. Комиссия, состоящая только из солдат, очевидно, очень плохо понимает свои обязанности, и, объявив, что будет у нас 27, не постеснялась приехать 26 вечером, пробыв у нас…, и уезжать себе домой за 20 верст, приглашая всех, кто хочет подать свой голос, явиться туда не позже 2 часов 28 ноября. В нашей батарее, которая рассчитывала произвести голосование 27-ого и соответственно этому распределила наряды, осталось 40 чел., не успевших подать свой бюллетень, среди них Зарубин, и др. Будем подавать жалобу. Сегодня Николай Николаевич и Геллер, которые ни за что не хотят потерять свое право влиять на будущее России, уехали в Кристанополь . По общему впечатлению, кроме офицеров все солдаты голосовали за большевиков или эсеров, причем разведчики, телефонисты и пр. выразили сочувствие эсерам, большая часть передовых и резервы(однако далеко не все) – большевикам. Два домашних магометанина отдали голоса своему списку. Нельзя не отметить, что среди голосовавших за эсеров, намечалась большая дифференциация с уклоном в сторону кадетов, но в конце концов чувства солидарности с товарищами с одной стороны, и боязнь, что поданный за кадетов голос, пропадет и тем усилит большевиков, эти соображения несомненно играли роль и, наконец, угрызения совести, напоминающей о том, что кадетство – это буржуи, заставили большинство склониться в сторону эсеров. Среди «вновь обращенные к СР», значатся: Никольский, Макс Заммель, Копейкин и даже Челищев, живущий сейчас с разведчиками.
Завтра выборы командира, и, вероятно, я буду изгнан; по всему видно. А сядет на батарейный трон Мурник, - ибо о Федоре Михайловиче так и не слуху, ни духу. Глупо, но что делать?
28 ноября, утро
День открытия Учредительного Собрания! Что-то делается в Петрограде… Будет ли этот день исходным пунктом по подъему России из той ямы, в которую втащили ее большевики, или, наоборот, разное Учредительного Собрания большевиками послужит исходным пунктом новой гражданской войны. Впрочем, всего вероятнее, что сегодня открытия не последует, по соображениям чисто техническим, не успеют съехаться.
Получил вчера хорошее письмо от Лидии Виссарионовны. «Голос Третьей армии» сообщил в номере от 26 ноября, что по приказанию Каменщикова выборы командного состава в тех частях, где они еще не состоялись, откладываются вплоть до издания правил о выборах; подлежащих утверждению на фронтовом съезде. Любопытно было бы знать, как все эти Каменщиковы и просто мудрецы представляют себе отношение своего домашнего юридического творчества к грядущему творчеству Учредительного Собрания и правительства, которое будет Учредительным Собранием поставлено. Судя по поведе6нию Ленина, Троцкого, Крыленко и Каменщиковых – они рассчитывают царствовать гораздо дольше, чем это отмерено им историей. Недаром же во вчерашней газете пришлось мне прочитать, что в голове Ленина уже созрел план создания большевистского Учредительного Собрания из большевистской части его с прибавлением большевиков, вызванных на новый, Третий Съезд Советов РСДПР. Несомненно, к сожалению одно: Учредительное Собрание – не есть выход, и тоже его не разрешает, ибо остаются Советы, поддерживаемые солдатской и рабочей – это-то еще ничего – массой, еще не изжившей большевизм.
О приказе Каменщикова отложить выборы командиров в тех частях, где эти выборы еще не произведены, я сообщил Кондратюку, но уверенности в том, что сегодня выбирать нет будут, у меня нет никакой. Возможно, что найдут распоряжение , что распоряжение Каменщикова для себя необязательно. Я решительно ничего не имею против того, чтобы меня выгнали, дотянуть до первого, то есть до выдачи подъемных – весьма желательно. А там – пусть выгоняют – быть командиром в такое время дело неблагодарное и совершенно никчемное.
29 ноября, утро.
Федора Михайловича так нет и нет…Однако нет и ни одного письма на его имя по Луге; это подозрительно чрезвычайно. Но ведь надо же и честь знать: надо же иметь хоть какую-то совесть! Тем более, что у него 2000 рублей казенных денег и около 600 рублей столовой.
Вчера выборы Командира не состоялись. Очевидно, решили ждать нового приказа. Хоть бы Федор Михайлович приехал к этому времени! Тогда вопрос разрешился бы очень просто: выбрали бы его командиром , и дело с концом, а я остался бы сидеть и ничего не делать. Кстати, я все собираюсь заняться подготовкой самого себя к новой мирной жизни. Правда, как всегда, все больше собираюсь и рассуждаю сам с собой, чем именно нужно заняться, чтобы лучше себя подготовить. Мало того, даже элементарную подготовку - физическую – никак не могу наладить. Во всяком случае ясно, что чем бы я ни занимался «на воле», мне необходимо использовать то одно, единственное мое преимущество, которое я имею, и это – есть способность к мышлению. Но для того, чтобы использовать эту способность, нужно научиться владеть пером, в чисто элементарном даже значении этого выражения. Я не умею писать, у меня нет простой техники письма, даже составление рапортов и тому подобных бумаг требуют от меня некоторых усилий, и по совести говоря удается плохо. Значит, единственное, что я могу делать для подготовки будущей своей мирной жизни, тем более имея ввиду предположения издания с Николаем Васильевичем об издании журнала «Культура» - это настойчивое самообучение письму – письму во всех его видах и родах – начиная со служебных бумаг, и кончая публицистическими и философскими статьями.
Вчера начал, - или, впрочем, возобновил, заниматься немецкой грамматикой, которую начал перед самой революцией, и бросил в начале марта. Для усидчивости.
13 часов
Отыскался след Тарасов… Сейчас получена телеграмма от 29 ноября из Полоцка 5 бат., 67 Бригады. Леонтию Алексеевичу Бызову. Прибыл 28 в Полоцк из Витебска, где был арестован. Козлов.
Так… Теперь остается вопрос – ехал ли он в Лугу, или из Луги, или из Полоцка в Смоленск, или, наконец, из Смоленска в Полоцк, когда произошло это печальное событие. Дома, то есть в батарее, он может быть не раньше, как завтра утром. Посылаю для встречи лошадь. Неужели же он раньше не мог дать о себе знать, и любопытно по какому случаю он оказался арестован. Ну, подождем до завтра. Но это в общем решает вопрос: пусть вберут его командиром, я же останусь критиком.
Федор Михайлович остался в Полоцке. Почему? Могут быть два объяснения: 1) Он присоединился к Воробьеву, закупающему сено; 2) он «препровожден» - «прибыл» по телеграмме в штаб армии в качестве арестованного, и только по наведении справок будет выпущен в батарею. А может быть им совершен ряд преступлений в пути? Может быть он категорически отказался признать власть «народных комиссаров»? Посмотрим, посмотрим…
Знамение времени: телеграмма адресована без чинов, подпись без чинов.
30 ноября, утро
Феди еще нет. Должен прибыть примерно через полтора часа, включая время, необходимое для пути от Вилейки до нас и остановку «погреться» у нарочских учительниц. Если и сегодня его не будет, значит история с его арестом еще не исчерпана, и следовательно нужно присылать к нему в Полоцк человека - .офицера. Так и сделаем.
Событий никаких. Зарубин слегка захворал. Вместо него послали в Пулеметную школу - хотя зачем сейчас Пулеметная школа? – Корнилова. До сих пор еще не возвратился из Полоцка капитан Воробьев с сыном – недоумеваем, почему, и лошади страшно страдают. Перебиваемся покупками по 20, 30 пудов по цене в 7 рублей за пуд. Кузнецов, о чем я забыл написать, дней пять назад возвратился из Лиозно с людьми и лошадьми, уехали третьего дня, и раньше, как через две недели рассчитывать получить от него сено нельзя. Если бы Воробьев привез обещанные 500пудов, от полоцкого агронома, все наладилось бы, и дело решилось. Но нам что-то не везет.
Ирина немножко пишет. Из дому нет ни строчки. По газетам все по-прежнему мрачно и безнадежно. В «Русских ведомостях» горькие, но весьма справедливые статьи Процесс стремительно развенчивает «социалистический» выбор интеллигенции, и быстро идет вперед. Даже слишком сейчас становится ясно, что наша революция есть не победа, а тяжелый кризис социализма. Вину, которая так тяжело ложится на всю социалистическую группу, чувствую и на себе. Поэтому фельетон Тимковского «Паровые цыплята» ощущая как направленный и против себя, но вижу, что горько, но во многом справедливо. Ирина пишет: Большевиков считаю подлецами. Они лишены какого бы то ни было нравственного облика. Они только гной из нарывов.
Вчера откуда-то издалека на юге были слышны отдельные оружейные выстрелы. Сегодня там же слышна чуть не канонада, что это такое?
1 декабря, утро
Приехал наконец Федор Михайлович – вчера к обеду. Ни в какой Луге он не был, и таким образом совершенно напрасно встревожили мы его жену телеграммой. В Смоленске Федя пробыл до 16 ноября, получил все требуемые документы, и 17-ого возвращался в Полоцк. Как раз в это время дикой ватагой двигались отряды Крыленки, направлявшиеся в Ставку, двигались неорганизованно, голодные, грабя на своем пути все, что можно было достать и вынести. В Витебск поезд, в котором был ФМ прибыл в 8 часов вечера. Как только поезд встал, в вагон ввалилась толпа вооруженных солдат и заявила, что все офицеры по приказанию Военно-революционного комитета объявлена арестованными. В вагоне оказалось 11офицеров. Все их под строгим конвоем по 5 человек вытащили, предварительно обезоружив, и отправили в общежитие офицеров, где уже было собрано 98 офицеров, не признавших власти «Совета Народных Комиссаров». Офицеры эти сидели уже второй день и ничего не знали о своей предстоящей судьбе. Зачислены все они были на солдатский паек и получали плохой суп и пол фунта хлеба. Не возбранялась, впрочем, также и покупка предметов, продававшихся в городе, цены стали совершенно фантастическими – селедка 4 рубля, фунт масла 15 рублей, фунт сахара тоже 15 рублей. Так как у многих из офицеров денег не было, особенно у захваченных в поезде, ибо некоторые возвращались из отпусков, понятно, истратив все, что было, другие ехали по казенной надобности, имея при себе только казенные деньги, и пришлось устроить артель, и кто только мог, вложил в артель деньги. Что же касается захваченных в поезде, то они – 11 человек – даже не были зачислены на котел, и на них хлеба и супа не выдавалось. Начальником охраны был какой-то унтер-офицер, относившийся к заключенным довольно доброжелательно. Но и весьма истово к своим обязанностям по охране. Так никому из заключенных не разрешил ни послать телеграмму в часть, откуда они выехали, ни сам не соглашался передать просьбы и требования заключенных выяснить свое положение в Военно-революционном Комитете. Ф.М., и все задержанные в поезде, просидели в заключении 8 суток, ничего не зная ни о своей судьбе, ни о причинах задержания. Наконец, на восьмые сутки им удалось настоять, чтобы о них было доложено в Военно-революционный комитет. В первый раз им ответили: «пусть посидят», но на следующий день вышло распоряжение отпустить их на все четыре стороны. Выйдя из общежития, они решили потребовать от РВК удовлетворительного объяснения причин ареста и о возвращении оружия В Ревкоме их встретил какой-то солдат-еврей, который заявил, что их арест является недоразумением, за которое все они теперь очень извиняются, и что они все теперь свободны. На требование удовлетворения, солдат заявил, что у него голова идет кругом от массы дел, что его рвут на части, и что задержанные должны быть благодарны, что их выпустили – чего же им еще оружие! Распоряжения отбирать оружие РВК не давал, следовательно, караул сделал это по своей инициативе. Вызванный представитель новой власти заявил, что ничего поделать не может, и офицерам с Федей во главе пришлось уйти ни с чем. 28 ноября Федя прибыл в Полоцк в ужасном настроении, и прежде всего наткнулся на дикие сцены: с какого-то поручика солдат сорвал погоны, кричал, что все такие отличия отменяются, что офицеров больше нет, и оторванным погоном ударил поручика по лицу. Федя закоулками побежал в гостиницу, там в коридоре скорей сорвал с себя погоны, и отправился в Штаб Армии, кстати желая навестить… В Штабе застал он полную панику, так как жалованья не выдают, Штаб едва-едва питается картошкой с хлебом, масса офицеров арестовано; армией командует какой-то подпоручик, из штаба «доктора Когана». Все офицеры уже поснимали погоны, и остались в опорках и старых шинелях, .стараясь возможно меньше отличаться от солдат. Из пехотных полков бегут и бегут офицеры; больше их сдерживать невозможно. И так как жалованье не выдается, то бегут голодные, чуть не босые, безо всяких вещей. При Ревкоме скопилось много арестованных из полков; кода там производились выборы, им удалось дать знать о своем положении в газеты, и тогда Ревком выпустил их, предписав вернуться в полки. Но в полки – на чем? На растерзание толпе, которая их выпустила из полка? Часть офицеров решилась на возвращение в свои части, другая, пользуясь полной невозможностью последовать за ними, просто бежит. Настроение у Ф.М. создалось такое, что он решил было даже совсем не возвращаться на батарею, а бежать, бежать домой, или еще куда угодно, только бы вырваться из этой обстановки хаоса и ужаса. Стоял он у кассы, и раздумывал куда брать билет, и вдруг увидел Колосовского, возвращающегося из кратковременного, по случаю свадьбы, отпуска, в Петроград. Колосовский рассказал, что у нас в бригаде еще совсем не так скверно, что какие-то эксцессы были, но мирно улажены и т.п. , и что вообще – фронт, самый близкий фронт, - намного лучше тыла. В конце концов они решили ехать к нам, и подъехав к Вилейке, высадившись из вагона (едва пробив груду тел), увидели обычную картину интендантских повозок с лениво сидящими на облучке солдатами, находящимися на погрузке сена, и настроение стало немного успокаиваться. А приехав к нам на батарею, увидев, что все мы по-прежнему в погонах, и что все идет по-старому, впервые, говорит, стал чувствовать, что все-таки еще можно жить.
Между прочим, в Полоцке 28 ноября состоялась большая манифестация в честь Учредительного Собрания, главную массу манифестантов составили евреи, но были и войска. Колосовский уезжавший из Петрограда 28-ого, передавал, что там тоже произошла большая манифестация, и когда отходил поезд, в котором сидел Колосовский, на Невском и Знаменской площади была слышна стрельба. .По газетам мы еще ничего не знаем, так как последние газеты от 28 ноября. «Русское слово» закрыто по предписанию Московского Совета, во главе которого стоит Покровский. М.Н. Покровский, профессор Московского Университета, такой дельный и интересный ученый. Страшно, что мы теперь?
У нас все больше и больше разбаливается Зарубин. Третий день повышается температура. Сегодня был молодой доктор, который советует , если сегодня вечером температура опять будет высокая, отправить в лазарет; предполагает воспаление легких. Зарубин вообще очень слабый и склонный к заболеваниям человек, так брюшной тиф был у него дважды, что по словам доктора представляет по редкости игру природы, раз был возвратный тиф, четыре раза воспаление легких, не считая прочих заболеваний. Потеря Зарубина для батареи очень велика, он самый дельный и наиболее работоспособный человек у нас.
Передавая вкратце рассказ Ф.М., я совершенно забыл сказать, что арестованные офицеры витебского гарнизона в числе 93 человек, так и остались сидеть, т.е. 11-ый день ничего не зная, сидят. Однажды числа 20-ого внимание арестованных было привлечено к происходящему на улице шумом и какими-то криками. Оказалось, что это один из отрядов Крыленко возвращается из Ставки; помещений для него в городе нет, и он требует у караула, чтобы выгнали всех офицеров, и дали ему помещение. «Чего смотреть на них? Выгнать, да переколоть всех на месте, и все тут! Только хлеб народный едят эти буржуи проклятые. Бей их, ребята». У заключенных затряслись ноги; подвергнуться самосуду – это такая ужасная перспектива, стоит только припомнить ужасы о смерти Духонина. Оружия нет ни у кого, перебьют все как куропаток, и разорвут может быть еще живое чувствующее тело на части. Однако, на этот раз обошлось благополучно. Начальник караула, унтер-офицер, о котором я уже говорил, смог-таки уговорить их, и они кляня буржуев, разошлись. Но ведь это на сей раз. Какая гарантия что в следующий раз толпа не придет, вынуждаемая алкоголем, и никакой уговор не подействует? А офицеры гарнизона продолжают сидеть в заключении. Доколе?...
Колосовский рассказывал, будто в Петербурге организуются террористические группы, будто по всем городам уже самоорганизовалась «белая гвардия». Масса офицеров ушла на Дон. Большевики хвалятся, что Каледина, уже избранного в Учредительное Собрание, они привезут в Петроград живьем.
Ирина пишет, что когда она работает в Думе, она несмотря ни на что, не может поверить, что Россия гибнет. Ну а я верю в то, что Россия не гибнет, что она выдержит. Не знаю. Что России так или иначе предстоит великая будущность – в этом я уверен, но не придет ли это будущее через гибель - того я не знаю.
Корнилов вернулся: адъютант Штаба армии немедленно направил его домой. Собралось всего человек 20, да и тех наверное скоро разгонят. Корнилов собрал свой чемоданчик, и с превеликим усилием влез в вагон, отправляющийся в Вилейку. Мы обсуждали вопрос, надлежит ли и нам снимать с себя погоны, и решили так: до получения приказа, несмотря на то, что о существовании этого приказа нам неизвестно, ничего не предпринимать; уезжая из батареи в тыл, во избежание насилия, погон не носить.
Ну на сегодня довольно.
2 декабря, батарея
Дошли до предела. Сегодня днем собрали общее собрание, на котором решено, что все чины и звания упраздняются, все знаки различия как погоны, нашивки и т.п. Уничтожаются и отменяются все ордена, медали, кресты и т.п. В ближайшем будущем будут произведены выборы командного состава, а также фельдфебелей, и т.п. Решили даже не ожидать правил порядка выборов, о которых говорит дурацкий приказ дурацкого главнокомандующего, и произвести их в день, который будет назначен Комитетом. Таким образом кончилось неопределенное время. Реально встает вопрос о том, - что делать, как реагировать и как держаться в случае, если офицер на командную должность не будет выбран. Это весьма возможно. Могут ли быть офицеры, по теперешней терминологии просто граждане, быть назначаемыми в ездовые, повара и т.п. По смыслу приказа, которым руководствовались наши солдаты, да, и во всяком случае никакой опоры нет для противоположного утверждения. Да, могут, да, можно, - заставить командира чистить картошку и убирать навоз около конюшни. Основания противостоять нет никаких. «Демократия»дошла до крайних, совершенно абсурдных пределов. Никто ни на одну минуту даже не заикается и не думает о том, что батарея есть целевая организация, задача которой состоит в том, чтобы быть боевой. Все эти нововведения совершенно застлали глаза всем, что никто уже и не думает, что может прийти время, когда батарея должна будет выпустить по противнику хоть один снаряд.
Вернувшись с собрания, на котором из офицеров присутствовал я один, я немедленно оповестил всех наших, предлагал им, каждому за себя, решить, что он должен при этих обстоятельствах делать. Что касается меня самого, то я уже раньше решил, что чашу надо испить до дна; и что я ни в коем случае не дезертирую, за исключением того единственного случая, когда мне предложат уйти из батареи на все четыре стороны, как поступили с Романовским, Каменским и Чайковским в 4-ой батарее. Почему я так решил? Просто потому, что не чувствую себя вправе уйти в поста; мой пост в батарее. Офицер обязан доказать, что он офицер, вовсе не потому, что ничего больше не умеет делать, а только быть барином, - нет, офицер – тот, кто умеет делать все, что делает солдат, и кроме того умеет быть офицером. Офицер должен уметь подчиняться сознательно и добровольно тому, с чем он не считает возможным по той или другой причине бороться прямо, плюя на все. Но эту точку зрения, конечно, не все могут разделить. Ф.М. прежде всего говорит, что он не может переносить такого положения, чтобы он был командиром, когда я буду рядовым, или даже младшим офицером, - с другой стороны, он не может быть ни рядовым, ни поваром.
Так вот значит до чего дошли мы. А общее политическое положение продолжает оставаться до крайности неопределенным. Учредительного Собрания до сих пор нет; нет никаких телефонограмм, по которым можно было бы судить о том, что делается в Петрограде. Нет ни ликующей и наглой пляски Ленина над трупом Учредительного Собрания, и нет также и торжества Уч.Собр. Газет сегодня нет и не было. Эх, скоро ли пройдет эта проклятая неопределенность, лишающая какой-бы то ни было возможности действовать прямо и уверенно! Прислали сегодня результаты подсчетов голосов и нашем избирательном участке. Результаты эти превосходят всякие пессимистические ожидания. Всего избирателей 2268, голосовало 1661 (68%, в большом проценте абсентизма безусловно виновата комиссия, не исполнившая своего плана объезда участков). Подано голосов в порядке номеров:
№1. Украинцы – 13;
№ 2 – Магометане – 5;
№3 – Кадеты – 7 (из них наших 4!);
№ 4 – Белорусы – 3;
№ 5 – Меньшевики – 9;
№ 6 – Русские демократы – 6;
№ 9 – Большевики – 1460;
№ 10 – «Единство» - 3;
№ 12 – С.-Р. – 161.
Никак я не думал, что в артиллерии засилье большевиков может быть так страшно велико, если еще принять в расчет, что в нашей батарее за С.-Р. Было подано не меньше 40-50 бюллетеней, то мизерность влияния С.-Р. В войсках просто поразительна! А командный состав! Как безнадежно он разбился, и как мало нашлось голосующих за кадетов! Ведь из 7 голосов наших 4, из коих мой и Бобрика подан за №3, только в интересах сосредоточения голосов. Вот так сосредоточились!
Завтра утром Федя уезжает. С ним я посылаю эту тетрадь своего дневника за 1917 год. Неизвестно, что будет дальше, и удастся ли спасти что-нибудь. Так хочется спасти хотя бы дневники! В случае, если меня убьют, или я пропаду без вести, их тебе перешлют, Ирина, мой милый друг, я тебе их отдаю. Ты увидишь по моим неаккуратным записям, что ты преувеличивала мои таланты, и что вряд ли что-нибудь из меня могло выйти. Во всяком случае, позволь мне здесь написать завещание: что бы ни было, что бы ни случилось со мной, с тобой, со всей Россией, никогда не падай духом, и верь, что важнейшая работа – создание демократической культуры. И еще завещаю: приносить пользу самым малым обычным делом. Демократия, культура на почве национальности, - итог преодоления ступенек, преодолел – и двигайся дальше. Ну, друг мой, больше нет места. Прощай, потому что потому что прочтешь вот эти строки только в том случае, если меня уже не будет.
Леонтий Алексеевич Бызов
Из дневника моего деда Леонтия Бызова 1917 год
© Copyright: Леонтий Бызов, 2015
Свидетельство о публикации №215021000074
Свидетельство о публикации №215021000074
Рецензии
Выражение «эсеровская батарея» (порядком на которой восхищается автор фронтового дневника) как пример, что показывает всю глубину развала и кризиса старого российского социума, всю неадекватность «ответа» на непонятные и оказавшиеся непосильным для него «вызовы».
Виктор Клёнов 29.05.2016 15:15 • Заявить о нарушении
Виктор Клёнов 29.05.2016 15:15 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.