Мария

                Ткни пальцем в темноту. Невесть
                куда. Куда укажет ноготь.
                Не в том суть жизни, что в ней есть,
                Но в вере в то, что в ней должно быть.

                Ткни пальцем в темноту, - туда
                где в качестве высокой ноты
                должна была бы быть звезда;
                И, если её нет, длинноты, …
                И.Бродский.

Крупномасштабная зелено-голубоглазая карта, из времён его детства, распростёрлась перед ним на полу. Красивая земля. Я никогда там не был, - подумал Глеб, внимательно рассматривая и изучая карту. Леса сосновые, еловые, реже – осиновые, берёзовые, - гравий, валуны, гранитные скалы, россыпь островков на водном пространстве больших и малых, причудливой формы озёр со странными спотыкающимися названиями, бесконечные извилины рек, связывающие эти озёра, и … болота. Он зажмурился, быстро, несколько раз, перекрутил карту, и опустил указательный палец. Открыл глаза. Палец прикрыл обозначение города и часть водного пространства. Медвежьегорск, Повенецкий залив, - прочитал Глеб. – Мощное начало!
Впереди лето и долгожданный месяц отпуска. Извоз нескольких постоянных пассажиров и попеременная работа на двух автостоянках была утомительной,  однообразной, далёкой от его возможностей, но она давала сносный достаток и время для любимого занятия. Глеб сбросил подушку с дивана, с удовольствием растянулся на полу и, заложив руки за голову, прикрыл веки. И медленно, кадр за кадром, на воображаемом экране воспоминаний, возник образ, лёгкий, очаровательный – глаза, волосы, улыбка. Она ушла, улетела, но не покинула его. Остался её смех, заразительный, озорной, её слова, собранные в простые, ясные, удивительно откровенные фразы. И как прежде, были осязаемы её поцелуи, прикосновения и взгляд, полный любви и нежности. Мама, мама по имени Мария. Как же он был счастлив, когда она была рядом! Его ничто не тревожило, он ни в чём не испытывал нужды, довольствуясь малым. Самая незатейливая пища, приготовленная ею, была необычайно вкусной. Атмосфера любви и радости, в которой рос Глеб, и его соб-ственное доверительное отношение к тем, кто окружал Марию – не требовала напряжения. И потому, он ощущал себя полноправным и свободным участником этой взрослой, захватывающе-интересной игры под названием жизнь.
Прирождённый художник, специалист по дизайну, Мария занималась оформлением самых разных интерьеров и созданием садово-парковых композиций. Изысканность, фантазия, безупречный вкус и личное обаяние были её визитной карточкой. Её услуги были нарасхват. Она точно улавливала запросы и дух заказчика и, не отступая от норм эстетики, гармонии и практичности, создавала впечатление, что всё исполненное – прекрасная идея самого заказчика. Её творческая энергия была столь многогранна, что ей приходилось сдерживать себя. Я могла бы, - говорила она, - витать в облаках, в туманах, блуждать по лунным дорожкам, умываться росой, мне понятен язык цветов, деревьев, трав, камней, воды, я ощущаю страсть ветра, солнечных лучей. Из всего этого, и многого другого, я могла бы создавать что-то необычайное, диковинное. Но у меня растёт сын, и я обязана быть практичной и разумной. Часто, по утрам, она появлялась в чём-то невообразимо прекрасном, и смеясь восклицала. – На мне моё ночное вдохновение! Она страстно любила свою работу. А иначе и быть не могло. Жизнь, - говорила она, - без любви, без созидания, без труда, - невыносима и преступна.
Мария сплотила вокруг себя людей творческих, интересных. Это были только мужчины: талантливые мастера, способные материализовать любую идею. Они обожали Марию. Обворожительная, жизнерадостная, она была источником вдохновения. Тон её голоса был мягок и спокоен. Она никогда не сердилась, её взрывной смех моментально снимал напряженность. Она умела вовремя перестроить усталых друзей.   
- Мария, только тебе удаётся укрощать это безумное бешеное время и превращать его в праздник! - восторженно повторял Миша.
- Мама, ты не любишь женщин? – спрашивал Глеб.
- Женщина – это чудо, соблазнительное, своевольное и неуправляемое! Но ни одна из них не свободна от зависти и ревности.
- И даже если она умная и красивая?
- Тем более. Но у красивой и умной есть преимущество. Ей гораздо легче управлять целым роем мужчин, чем  одной женщиной.
- Мама, а ты? Какая ты?
- Сбалансированная. Любое свойство характера с эпитетом ''очень'' – разрушительно. Должна быть гармония. Я даю друзьям возможность реализовать свои способности и зарабатывать деньги. Они сосредоточены на работе и на мне. Но я не выпускаю коготки, не завлекаю их и не флиртую с ними.
Летом все собирались на чьей-нибудь даче. Всегда было весело, шумно и очень интересно.  Глеб чувствовал отношение к Марии, и ни раз слышал объяснения того или иного мужчины. Мама никогда ни с кем не уединялась. Все разговоры происходили открыто. Тайн не было.
- Мария, я больше так не могу. Скажи, у меня есть надежда?
- Как же можно жить без надежды? Душевный дискомфорт губителен для творчества. Побудь один. Если захочешь прежних отношений, возвра-щайся. Я тебе ничего не обещаю, так же как другим. Я всех люблю одинаково и всех считаю своими лучшими друзьями.
Как-то раз Глеб спросил:
- Мама, у тебя есть муж?
- Нет, - отозвалась она.
- А был?
- Нет, - рассмеялась она.
- А кто же мой отец?
- Никто.
- Мама, без мужчин дети не рождаются.
- Для зарождения новой жизни достаточно одного мгновения любви и страсти.
- Но всё равно отец должен быть!
- Мужчина, от которого ты был зачат, исчез. Я даже не помню его. Ты, мой сын. Живи и царствуй в этом мире!
- Мне говорят, что я похож на дядю Диму. И буду таким же, как он.
Это доставило ей удовольствие и она расхохоталась.
- Глеб, называй всех по имени, тем более что дяди у тебя нет. С Дмитрием я познакомилась прошлой зимой в джаз-клубе. Ты похож только на себя, и станешь самим собой. Нельзя быть кем-то.
- А тех, кто вертится вокруг тебя, разве ты их не любишь?
- Они мои друзья, моя поддержка в этом мире. И даже если я влюблюсь во всех или в одного, это ничего не изменит в моей жизни. Тот, ради которого я могу перевернуть свою жизнь, ещё не появился. Сейчас главное – это ты. Моя любовь принадлежит тебе. Есть ещё вопросы?
- Нет, мама, я всё понял.
Постепенно круг сужался. Кто-то уходил насовсем. Кто-то возвращался. Иногда появлялся новенький. Глеб закончил юридический факультет, защитил диплом с отличием. Но после двухлетней самостоятельной практики почувствовал, что задыхается от полного без-различия к своей работе.
- Мама, я не хочу выполнять работу, которая мне противна.
- Ищи себя в другом. Всё можно изменить.
- Меня неудержимо тянет рисовать.
- Рисуй, учись.
- Учиться? Пожалуй нет. Я буду просто рисовать, и знаю как.
- Прекрасно, мой сын! Ты найдёшь себя так же, как и я когда-то. Есть что-нибудь?
Глеб принёс несколько рисунков. Мария радостно вскинула брови, затем серьёзно и торжественно произнесла:
- Сын, у тебя талант! Я счастлива.
И вот настал день, расколовший время на до – беспечное, праздничное, защищенное её присутствием, и – на после, в котором Глеб остался один на один с жизнью. Это как дерево, перенесённое на другую почву. Цельное, без червоточины – зацепится, устоит, даст плоды, рыхлое, слабое – зачахнет или окажется бесплодным. В этот день Мария сказала:
- Глеб, пришло то время, когда мне нужно остаться одной. Я оставлю тебе всё, что имею: квартиру, дачу, машину. Всё оформлено на твоё имя. Деньги на твоём счету не слишком большие, на первое время – хватит. Не пугайся, мой мальчик, перемены не так страшны, как кажутся. Иди навстречу жизни, сталкивайся с ней нос к носу. Никогда не отступай от самого себя. Я люблю тебя и всегда буду любить, - это основа нашей жизни. Помни об этом.
- Мама, я не пугаюсь, но ты будто прощаешься со мной.
- Нет, я не прощаюсь. Я просто ухожу. Не хочу стариться, болеть – волнуя и огорчая тебя. Хочу сохраниться в твоей памяти молодой, жизнерадостной, красивой! Но ты не думай, что поступая так, я забочусь только о тебе. Нет, сын, я достаточно эгоистична для того, чтобы забыть о себе. Хочу начать всё с нуля, хочу перемен, хочу раскрыть в себе новые возможности, столкнуться с чем-то удивительным, неожиданным и прочувствовать, осмыслить жизнь и время. Мир так непостижим и заманчив! Душа моя заражена беспокойной жаждой новизны. Буду путешествовать. Моя любовь, как матери, принадлежит только тебе. Но другая часть моей души свободна, и я хочу её заполнить. Естественное желание каждой женщины. Я знаю, где-то бродит моё заблудшее счастье. Мечтаю безнадёжно влюбиться в короля, да так, чтоб вздрогнула земля! Любовь свою в стихи прекрасные сложить, и в миг короткий – большую жизнь прожить!
Глеб смотрел на прекрасное лицо Марии, запоминая каждую чёрточку, каждую морщинку, каждое движение её изменчивого лица. Чуть сузив глаза, она говорила и улыбалась ему. Потом взвихрила его волосы, обняла, поцеловала и спросила:
- Глеб, ты ещё не влюблён?
- Нет, мама, пока не влюблён.
- Не растягивай это пока. Пора любви – прекрасная пора! Женщины будут тебя любить, даже докучать. От тебя исходит энергия истинного мужчины. Только не пропусти ту, единственную, которая станет твоей женщиной.
- Ты имеешь ввиду – женой, - задумчиво проговорил Глеб.
  - Жена и единственная женщина – совпадение исключительное, почти мистическое. Любовь – редкое явление. Женщин много, можно и ошибиться. Важно вовремя почувствовать ошибку. Ошибки порой спасительны и могут привести к счастью. Не надо сомневаться, метаться, пугаться неизвестности. Неизвестность – это то, ради чего стоит жить.
- Мама, но почему именно так? Расставание, единственный путь?
- Сразу же отвечу и на другой вопрос, который ты захочешь мне задать. Здесь я исчерпала себя до конца. Крутиться в замкнутом пространстве скучно, очень скучно. Всё испытано и предугадано задолго до того, как должно произойти. Острота ощущений притуплена. Забота о тебе, годы проведённые с тобой, мой сын, самое дорогое и чудесное время моей жизни! Время - заполненное радостью, любовью и чудными открытиями. Я не боюсь за тебя. Ты – умный, сильный, самодостаточный, у тебя хорошее отношение к жизни. За меня не беспокойся. Во мне сполна энергии, воли, желания и азарта. Живи спокойно. Ты родился под счастливой звездой. Радуйся каждому дню, не теряй интерес к жизни. Учись ощущать себя счастливым, чтобы не случилось. Любое испытание – это сигнал. Думай, решай, ищи. У каждого есть своё место, но не каждый его находит. Причин много: лень, трусость, малодушие. Спасибо тебе за всё, мой мальчик!
- За что, мама? – рассмеялся Глеб.
- За то, что родился, за то, что ты такой, какой есть, за то, что веришь, понимаешь, за глаза, которыми смотришь на меня, за то, что не задаёшь вопросов, на которые нет ответа, за любовь.
- Мама, я не сумею сказать тебе … столько всего во мне, но сейчас не смогу…
Мария рассмеялась.
- Дорогой мой, не волнуйся! Скажешь потом, когда будешь думать обо мне и вспоминать наше время. Ты же знаешь – мысли передаются. Не печалься, не грусти. Помни только всё хорошее, а его было много. Проходит время и всё прошедшее предстаёт таким необыкновенным, добрым. Это – закон жизни. Всё что было –прекрасно! Я буду слушать тебя сердцем, - сказала она, прижимаясь щекой к его плечу.
Глеб не думал о себе и ему не было страшно. Он просто слушал, впи-тывая каждое её слово, любуясь и заражаясь её вдохновением, её мечтой. Для него это было продолжением игры в жизнь. Но очень скоро его настигла мучительная тоска. И, не зная как с ней справиться, он перепробовал многое. И когда понял, что единственный выход – принять предложенные правила игры - пришло успокоение. Исчезла тревога, страх – не за себя, за неё. Она не могла избрать путь в никуда. Она не оставила б его, если бы сомневалась в том, что он осмыслил и признал её решение.
Звонили часто. Спрашивали:
- Где Мария?
- Не знаю, - отвечал Глеб.
- Глеб, ребята видели Марию на Арбате. Она в Москве?
- Не знаю, - отвечал Глеб.
Однажды позвонил Миша.
-Глеб, только что вернулся из круиза. Был на Сицилии, в Мессине. Проезжал в такси и на центральной улице увидел Марию, она продавала цветы! Это была она! Попросил таксиста развернуться. Подъехали к этому месту. Цветы были, но рядом никого не оказалось. Таксист расспросил всех ближайших продавцов. Девчонка, - сказали они, - которая продает цветы отлучилась, но зовут её не Мария. На вопрос: Когда вернётся? – ответили, - точно не знаем, подождите. Я отпустил такси и больше часа крутился вокруг, но так никто не появился. Больше ждать не мог – теплоход не догонишь. Очень странно, но я уверен – это была Мария.
Потом позвонил вездесущий Володя.
- Глеб, привет. Димка не заходил к тебе?
- Нет, не звонил и не заходил.
- Знаешь, он исчез. Ты наверно в курсе, он завёл себе подругу и она родила ему девчонку. Он радовался как ребёнок, обещал оформить их отношения, и вдруг всё бросил и куда-то сорвался. Возможно, Мария подала ему знак? Он же безумно был в неё влюблен! Мне кажется что он уехал её искать! Как думаешь?
Однажды, поджидая своего пассажира, Глеб заехал в узкий проулок между домами. Притормаживая, увидел на тротуаре женщину. Это была Мария.
- Мама, мамочка, это ты? – крикнул он, открывая дверь.
- Проезжай, проезжай. Нам с тобой пока не по пути. У нас разные дороги. Прошу тебя, не переживай. Я как была, так и осталась: живая, здоровая, любящая тебя. Чего же тебе ещё надо, сын? – проговорила она, удаляясь.
Много раз Глеб приезжал в этот проулок, но напрасно. Он так и не смог понять было ли это явью или приснилось? Но в том, что это была Мария, и он слышал её голос, звучавший издалека, сомнений не было.

***
Небольшой рюкзак оказался лёгким. Комплект запасной одежды и обуви, альбом для рисования, карандаши и невесомый компактный спальный мешок. Никаких продуктов. Проблема питания Глеба никогда не волновала. Пара пирожков, чашка чая или кофе, этого хватало на полдня.
Сон на верхней полке под ритмичную музыку колёс был безмятежен и долог. Глеб открыл глаза. За окнами поднимался рассвет, совершенно непохожий на городской.  Полка напротив была свободна. На нижних кто-то похрапывал. Стараясь не потревожить спящих, Глеб спустился, вышел из купе. Опустил стекло. Сосны, редкие островки осиновых и берёзовых рощиц. Холмистая серовато-белая  земля, прошитая травянистыми растениями. Воздух чистый, прохладный. Проспал дорогу, - усмехнулся Глеб. Из первого купе показалась взлохмаченная голова проводника. Увидев Глеба, проводник надвинул фуражку и подошёл. Это был коренастый, средних лет, мужчина с озорными глазами на круглом, сильно помятом лице. От него разило перегаром. 
- Ну ты даёшь, - обратился он к Глебу, как к давнему знакомому – спишь как сурок!
- А вам не спится? – улыбнулся Глеб, - судя по времени, до Петроза-водска ещё далеко.
- Тебе – далеко, а мне – близко! Граждане пассажиры повскакивают, всё обделают, а мне – после такой ночи -  вкалывать.
- А что было ночью?
- Ты что серьёзно, ничего не слышал?
- Нет, - рассмеялся Глеб.
- После вашей столицы, сейчас такое редко выпадает, гулянка образовалась на славу! Народ подобрался что надо! Я, как мог, сдерживал порядок, но сам понимаешь, это же непосильный труд! Как устоишь, когда все норовят угостить и подружиться. А ты что, не при-нимаешь?
- Ну почему же? По случаю, в дружеской компании, можно позволить себе хорошего вина.
- По случаю, вина? Ты что не русский, француз?
Глеб рассмеялся.
- Эх, жаль что ты дрых! Тут две девицы, ох, до того были нарядны и приглядны, что голова пошла кругом, да ещё кой-что цугом! Твой сосед так и застрял с ними, чёрт знает где! Мужик при деньгах. Откуда, не признались, но думаю они наши мурманские кошечки. Теперь таких развелось, что в вашей столице, что в нашей - навалом. Но честно скажу, эти девки были что надо! – и он смачно и громко рассмеялся.
- Народ разбудишь.
- Народ! Вот раньше были пассажиры! А сейчас всё больше квёлые, сумрачные, всё спят, едят, как на похороны едут, никакой радости от них! Пойду чай заваривать, голова как чугун. Слушай, как тебя зовут?
- Глеб.
- А меня – Слава. Заходи ко мне. У меня фуражек разных – целый мешок: военные, пограничных много, даже ментовские есть. Хочешь, выбери себе любую.
- А говоришь, народ скучный, - рассмеялся Глеб. – Так расслабляются, что головы теряют.
- Да это раньше было! Хотя, в прошлый раз, двое выскочили без головного покрытия.
Через некоторое время, проводник, подмигивая Глебу, веселясь, громогласно объявил:
- Господа пассажиры! Просыпайтесь, пора опохмеляться, чаёк с минуты на минуту будет готов!
Обитатели нижних полок, пожилая супружеская пара, чай пили молча. Наконец женщина заговорила.
- Вы, молодец, спали как убитый, а мы не могли уснуть. Такой гвалт был, беготня, хохот. Весь вагон под руководством проводника был пьян. А вы не слышали?
- Вы мне разрешите присесть у окна? – спросил Глеб, улыбаясь.
- Да, пожалуйста, завтракайте.
Загораясь от предвкушения, ему понравился проводник, Глеб вытащил альбом и карандаши.
- Слава, это вам на память, - сказал он, заглядывая в купе проводника и протягивая ему альбомный лист.
Его реакция была мгновенной. Покачивая головой, довольно улыбаясь, он хмыкнул.
- Хм, как ты уловил мою личность? А что боком? Прямо было бы солидней!
- Это ваш характерный поворот головы, плеча и руки. Кто хоть однажды общался с вами, воскликнет: это проводник Слава!
- Ну спасибо, Глеб! Возьми фуражку, моя любимая, вот смотри! А? Капитан дальнего плавания оставил. Никому не предлагал, тебе дарю – от души!
- Беру, - рассмеялся Глеб, - спасибо за всё.
- Послушай, Глеб, дался тебе этот Медвежьегорск, ничего хорошего! Прокатимся с ветерком до Мурманска! У меня неделя отпуска, загудим за милую душу! Места у нас, вот такие! – и он вскинул большой палец.
- Спасибо за приглашение, Слава. Но я сойду там, где наметилось, а дальше видно будет.
- Ладно, Глеб. Если надумаешь, спроси любого на вокзале: Славка, проводник. Тут же укажут дорогу. Запомни: неделю катаюсь, неделю гуляю. Ну, будь здоров! Фуражку не забудь!
Перекусив в привокзальном буфете, Глеб решил ознакомиться с городом. Рынок, площадь, улицы – прямые, широкие, дома – разные, больше деревянные, и приметы времени – новостройки, успешно продвинутых граждан, со всеми, как везде, безвкусными погрешностями. Ноги привели его к узкой речке, довольно быстрой и чистой. Глеб расположился на невысоком возвышении, проросшем зелёной травой, рядом с раскидистой высокой берёзой и небольшим отрезком песчаного пляжа с деревянным помостом. Его привлёк противоположный берег. Одинокий, безжизненный, большой трёхэтажный дом с тёмными окнами, возвышался на краю высокого прямоугольного, будто кем-то срезанного берега, прошитого корневищами многочисленных деревьев, окружавших дом. Некоторые деревья, чудом зацепившись за жёлтую почву, трепеща листьями, с безнадёжной обречённостью, висели верхушками вниз. У основания берега, обмываемые водой, валялись стволы сорвавшихся деревьев. Речка, огибая берег под прямым углом, исчезала за поворотом. Глебу казалось, что он уже давно знает этот берег и этот странный дом. Всё это он уже видел. Но каким образом? На рисунках, во снах или на экране? Ощущение того, что когда-то он здесь был не проходило. Его рука потянулась к карандашу, карандаш к листу альбома. И когда набросок был завершён, Глеб услышал приветственный возглас.
- Здравствуйте!
Обернувшись, он увидел женщину, которая спускалась с пригорка. В одной руке она несла красное пластмассовое ведро с бельём, другой – прижимала к бедру доверху заполненный таз.
- Добрый день, - отозвался Глеб.
- Отдыхаете, любуетесь речушкой? Сейчас она обмелела, а вот весной так разливается, не подступишься.
- Любуюсь. Что за дом там наверху?
- Профилакторий, хороший был дом, а сейчас того и гляди рухнет, да и сад весь обваливается. Раньше бегали на танцы, музыка, розыгрыши всякие, весело было. А вы в гости к кому, или турист?
- Турист.
- Понятно, а где остановились?
- Пока нигде.
  Женщина взобралась на помост, встряхнула какую-то вещь, наклонилась и энергично заработала правой рукой из стороны в сторону. Приподнятая крутым задом юбка оголила полные, белые ноги, с напрягшимися, под коленями, венами. И в такт её движениям развевался хвост волос, затянутый на макушке резинкой. Ощущая на себе взгляд, женщина выпрямилась, повернула голову и, скосив глаза, отдёрнула юбку. Чтоб не смущать её, Глеб растянулся на траве.
Отношение Глеба к женщинам было весьма своеобразным. Его не привлекали просто женщины. Красивые, дурнушки, полные, худые, высокие, низкорослые, тёмные, светлые. Это не имело значения. Он воспринимал женщин как нечто неуловимое, мгновенное. Его могла поразить и увлечь походка, поворот головы, взгляд, цвет глаз, губы затаившие улыбку, сама улыбка, своеобразие смеха, голоса, прядь волос, изгиб шеи, приподнятое плечо и многое другое. Именно эти неожиданности, похожие на озарение, на внезапную вспышку, вызывали восторг и приводили его в смятение. Он не переставал удивляться метаморфозе, свойственной только женщинам. Подчас, сквозь грубую жёсткую телесную форму, обременённую житейским, земным, прорывалось нечто нежное, возвышенное, женственное и прекрасное. Ему было дано улавливать эти очаровательные мгновения. Листы его альбомов были хранителями таких открытий. Это был дар Марии. Она одна, пока единственная, сочетала в себе все чудные мгновения, данные ей природой, и не только не утраченные от соприкосновения с обстоятельствами, с бытом, но и усиленные её собственным отношением к себе и к жизни.
Глеб не любил афишировать свои зарисовки. Но однажды, вернувшись с территории стоянки, он застал в сторожке своего сменщика, в прошлом – артиста цирка, и непосредственного начальника – бывшего военного подполковника, за созерцанием своих рисунков. Он хотел возмутиться, но видя их сосредоточенные лица, остановился.
- Глеб, это кто ж такие? Или это одна, разобранная на запчасти, на детали?
- Разные моменты.
- Вот бы сложить всё вместе, закачаешься. Где ж такую красоту найти? Похоже, природа не отваживается отдавать всё в одни руки. Так, всем понемножку, чтоб не зарывались! – воскликнул сменщик.
- Иногда, - вступил в разговор начальник, - посмотришь, как моя рукой двигает или головой ворочает, или шлёпает по квартире, или так рассупонится… ё-твоё, смотреть противно.
- Не умеют бабы держать себя. Пока завлекают - ещё ничего, а как выскочат замуж, так всё. Хоть стой, хоть падай. Никакого соблазна, бревно – бревном. Приходиться на других пялиться и подзаряжать аккумулятор, чтоб потом хоть как-то исполнять супружеский долг, –закончил сменщик.
- Нужно находить в своих женщинах необычное, прелестное, - посоветовал Глеб.
- Без приёма на грудь, не получится, - заржал подполковник. – Рисуй, Глеб, свои моменты. У тебя всё впереди, в прямом и в переносном смысле! Ну а так, ты имел дело с кем-нибудь?
- С кем-нибудь имел, - рассмеялся Глеб.
- Смотри, охомутают в два счёта, на это они мастерицы. Таких как ты, бабы любят.
Мария была права. Женщины были неравнодушны к нему. Настойчивость иных, и даже настырность, отталкивали его. Но в сущности, он жалел женщин и относился к ним с пониманием, и с искренним сочувствием. Его спокойная сдержанность, деликатная отстранённость, хотя и заставляла женщин менять своё поведение, но ещё более усиливала тягу к нему. Последнее время Глеб старался реже  посещать дружеские вечеринки и всяческие мероприятия по поводу и без повода.
- Ой, ой, что же это! – раздался возглас женщины.
Глеб поднялся и увидел как по речке уплывает, раздувшись белым пузырём, то ли скатерть, то ли простыня. Чуть не плача, женщина, всплескивая руками, топталась на помосте. Глеб сбросил одежду и кинулся в речку. Вода оказалась холодной. Через несколько метров ему удалось ухватить опускающуюся на дно вещь.
- Ой спасибо, ой спасибо вам! – радостно восклицала женщина.
Глебу захотелось уйти, но он решил немного обсохнуть. Продолжая полоскать бельё, она несколько раз поворачивала к нему улыбающееся лицо. Наконец, загрузившись, стала подниматься на пригорок. Глебу стало жаль её.
- Постойте, я помогу вам, - произнёс он, натягивая одежду.
- Ой спасибо, ой спасибо! – смущённо лепетала она, шагая рядом. – Здесь недалеко, я – вон в том доме живу. Ой, вам же тяжело, рюкзак, и я тут ещё! Давайте ведро, я понесу. А может быть зайдете ко мне? Я чайку поставлю, да так найдётся кое-что поинтересней. Мой мужик сегодня в ночной смене, вернётся только завтра, а может нахлюпается и заявится только к вечеру, - рассмеялась она.
Глеб молчал, а она – разгораясь, разрумянилась, сдёрнула резинку, распушила волосы.
- Спасибо за приглашение, но я спешу.
- Так вы нигде не остановились! Договорюсь  со своим, возьмём вас на  постой, да хоть бесплатно, если только так, для видимости. Речка рядом, дом у нас нормальный, буду готовить для вас!
- Спасибо…
- Люся я!
- Я должен быть в другом месте.
Женщина сразу как-то свернулась, сникла. Глебу захотелось придать ей уверенности и он сказал:
- Люся, у вас красивое имя. Были бы вы свободны, можно было бы зайти. А у вас муж, да ещё с ночной, я сам работаю по ночам и знаю как это тяжело.
Она вздохнула, посмотрела на него, и опять рассмеялась.
- Да уж ладно вам! Просто не приглянулась я, а то не посмотрели бы ни на какого ночного мужа. Одно звание, что муж, толку от него ни днём, ни ночью. Да и  по виду: ни кожи, ни рожи.
Глеб расхохотался. Опуская ведро и таз на лавочку около её дома, он сказал:
- Люся, идите домой, развешивайте бельё, пейте чай и минут через сорок выходите. Я хочу сделать вам подарок.
Удивлённо, не скрывая радости, она смотрела на свое изображение.
Позолоченная солнцем речка, исчезающая вдали, песчаный пляжик, мосток и над всем этим – материальным, обычным, воздушное продолжение: пышные, оголённые плечи женщины, развевающиеся над головой волосы, перетянутые резинкой, и красивые полные руки, плавно устремлённые в сторону уплывающего белого полотна.
В памяти Глеба так и остались восторженные глаза женщины, всматривающиеся в альбомный лист. Он чувствовал – в эти мгновения она была счастлива. Она ощутила себя, она увидела свою прелесть.
По дороге Глеб приметил небольшое кафе и решил пообедать. Накормили его вкусно и недорого. Зашёл на рынок, побродил, купил пакет кефира, яблок и несколько пирожков. Затем направился на вокзал с просьбой: за определенную плату устроить его на ночь. Старший кассир предложила ему диван в небольшом кабинете какого-то начальника, и заодно дала несколько советов.
- Вещи в камере хранения  не оставлять на ночь, деньги держать по-дальше и при себе, а если надолго – лучше положить в банк. Жильё выбирать у приличных хозяев. С алкашами, и всякими там отморозками пришлыми, в переговоры не вступать. Одному путешествовать – не советую. Обычно к нам приезжают компанией, и не малой. Всякое бывает. Вот вам ключи от кабинета и туалета. В восемь утра – зайду. Отдыхайте.
Проснулся Глеб в седьмом часу от шума за занавешенными окнами.  Привёл себя в порядок, выпил стакан кофе с молоком, поблагодарил за гостеприимство.
- Если что, заходите, устрою, -  пообещала кассирша.
Глеб направился на пристань. Его всегда привлекало водное пространство. Вода умиротворяла и вдохновляла. Билет на теплоход в сторону Кижей и Валаама можно было приобрести за сутки до отплытия.  На полное освоение города и его окрестностей оставалось два дня. Тихий, меланхоличный день располагал к уединению. Глеб выбрал самый дальний уголок деревянного настила и опустился на его край. Достал альбом, карандаши. Он так увлёкся, что не почувствовал присутствия человека.
- Ваши документы, - раздался, за его спиной, спокойный и уверенный голос.
Глеб повернул голову и увидел мужчину в милицейской форме. Под взглядом Глеба милиционер подтянулся и представился:
  - Старший лейтенант Наумкатов. По каким делам прибыли?
- Решил провести отпуск в ваших краях.
- Где остановились?
- Пока вот на пристани.
- Рисуете? Впервые у нас? Нравится?
- Земля красивая.
- Когда прибыли?
- Вчера.
- Как поживает столица?
- По-всякому.
Задавая вопросы, бросая быстрые, короткие взгляды, старший лейтенант тщательно изучал паспорт Глеба.
- Желаю удачного отдыха, - улыбнулся он, возвращая Глебу паспорт.
После ухода симпатичного блюстителя порядка, Глеба охватила грусть. Он почувствовал себя одиноким. Надо было придумать что-то другое, более оживлённое. Хотя, это скорей всего болезненная адаптация к новому месту, - успокоил он себя. Глеб поднялся, набросил рюкзак и вдруг увидел старшего лейтенанта, захлопывающего дверь уазика. Улыбаясь, он подошёл к Глебу.
- Я за вами, Глеб. Жена приготовила обед, ждёт вас в гости. Вы не против? Будем знакомы: Артём, - проговорил он протягивая руку.
- Очень приятно, - радостно отозвался Глеб, - с удовольствием принимаю ваше приглашение.
Добротный двухэтажный кирпичный дом, аккуратное подворье: цветы, грядки, вымощенные дорожки, беседка – всё было ухожено. В доме их встретила молодая белокурая женщина среднего роста. Она была изящна и своеобразно красива, но жесткость в выражении лица и глаз нарушала её привлекательность. Она улыбалась, но пристальный взгляд её больших голубых глаз, был серьёзен.
- Эльза, - протягивая руку, произнесла она с заметным прибалтийским акцентом. – Хотите душ?
- Спасибо, приму, - представившись, произнёс Глеб.
- Пожалуйста, сюда, - сказала Эльза, открывая дверь светлой ванной комнаты, где всё блестело новизной и чистотой.
В просторной столовой, сочетающей оборудованную современной техникой кухню и бар со стойкой, торжественно сверкал белизной скатерти и столового сервиза большой овальный стол, окружённый мягкими диванчиками.
- Настоящий украинский борщ, - произнёс Артём, приподнимая крышку супницы, - пирожки с мясом, с грибами, с яйцами и зелёным луком, салаты. С чего начнём?
- С борща, - ответил Глеб, чувствуя нетерпение.
- Что пить будите? – спросила Эльза.
- Такой ароматный борщ разбавлять спиртным? Нет, не буду!
Второе блюдо было так аппетитно что, несмотря на сытость, Глеб не смог отказаться.
- Пожалуйста, Эльза, мне чуть-чуть, - взмолился он, - я, кажется, объелся.
- Это литовское блюдо, очень вкусное, надо попробовать, - уговаривала его Эльза. – Называется – зразы закрытые с хреном.
Напиток и мусс из клюквы завершали это пиршество. За столом почти не разговаривали.
- Эльзэ, ты умница, обед просто объедение, - проговорил Артём, откидываясь на спинку диванчика.
- Ты думаешь другие обеды были хуже? – иронично отозвалась Эльза.
- Нет Эльзэ, ты очень соблазнительная хозяйка, у тебя всё вкусно. Твои обеды всегда неповторимы!
Артём подошёл к Эльзе и, прижимая её к себе, поцеловал в губы. Ничего предосудительного в том, что муж обнимает и целует свою жену – правда при постороннем мужчине – не было, но Глеб ощутил неожиданное волнение.
- Отдыхайте, я – часика на два отлучусь по делам. Служба, ничего не поделаешь. Вечером будем пить кофе, чай, коньяк или что пожелаете.
- Эльза, разрешите я вам помогу, предложил Глеб.
- Как можно? Вы – гость.
- Извините, Эльза, в таком случае, мне нужно прогуляться. Меня клонит в сон.
Эльза рассмеялась.
- А как же путь, который ведёт к сердцу мужчины? Значит, сытый мужчина уже не мужчина, так?
- Сытый мужчина – похотливый мужчина, - подумал Глеб, имея ввиду своё неожиданное волнение, но вслух произнёс. – Не совсем так. От вашего великолепного обеда я захмелел. Надо как-то встряхнуться.
- У нас не принято расспрашивать гостя. Но если вы желаете что-то рассказать, пожалуйста. Я буду вас слушать.
Глеб улыбнулся.
- Я совершенно не умею рассказывать развлекательные истории.
- Да? – спросила Эльза, и он увидел как в её глазах загорелись искорки. – Это хорошо. Я не люблю болтливых мужчин. Тогда я спрошу вас. Вам понравились здешние места?
- То немногое, что я увидел, понравилось. А пока, я нахожусь в каком-то странном состоянии. Это пройдёт. Впереди целый месяц, успею сполна оценить достоинства здешних мест.
- Целый месяц? Так долго? – удивилась Эльза и опять в её глазах заметались искорки. – Муж сказал, вы рисуете. Что вас привлекает?
- Глядя на мои зарисовки, вы подумаете что я Дон-Жуан, - усмехнулся Глеб.
- Я еще так не подумала. Но чем плох Дон-Жуан?
- Мне не судить. Думаю, он был неотразим.
- У вас есть жена?
- Нет.
- Вот видите, Дон-Жуан тоже не имел жены. Настоящий мужчина сразу не женится. Он любит свободу. Я знаю, вы сейчас подумали о моём муже. Он не хотел жениться. Я его заставила это сделать, - сказала Эльза не отводя от Глеба долгого, проникающего взгляда.
Глеб промолчал. Что он мог ей сказать? В наступившей тишине было слышно тиканье настенных часов. Эльза сидела напротив. Глеб принёс альбом, и карандаш задумчиво заскользил по чистому листу. Есть в ней что-то двойственное, даже двусмысленное, - думал он, вглядываясь в её спокойное неподвижное лицо. Но тем не менее оно неуловимо менялось в зависимости от того, что возникало в её глазах. Загорающиеся в них искорки превращали её в чувственную нежную женщину. Но как только они гасли, в её лице появлялось что-то резкое и даже отталкивающее.
- Хотите в гостиную? – нарушая молчание, предложила Эльза.
- Спасибо, мне здесь удобно.
- Хорошо, я оставлю вас. Напитки в баре, не стесняйтесь.
Через некоторое время она появилась с влажными, распущенными прядями волос, румяная, посвежевшая, одетая в тонкое, светлое, облегающее платье. Открытые руки, шея. Наполнив стакан водой, не говоря ни слова, она удалилась.
Увидев Артёма, Глеб удивился.
- Уже вернулись?
- Три часа прошло. Как говорится, - счастливые часов не наблюдают. Всё рисуете?
- Пытаюсь, - рассмеялся Глеб.
- Трудный объект? Женщина – всегда загадка.
- Почему женщина?
- А что, меня изображаете? Приму душ и мы продолжим наше обще-ние. Эльзэ отдыхает, устала. Работы много, но всё успевает. Никогда не жалуется, без дела быть – не может.
Артём вернулся, переодетый в джинсы, белую футболку, с мокрыми волосами, небрежно откинутыми назад. Как они похожи, словно брат с сестрой, - подумал Глеб. – Светлые волосы, голубые глаза.
Артём присел, достал пачку сигарет.
- Глеб, вы не курите? Это хорошо. Эльзэ тоже не курит, поэтому её губы пахнут клубникой, только что сорванной.
- Иногда курю, по настроению, - отозвался Глеб, не придавая значения его несколько странному откровению.
- Хочу курю, хочу – не курю. У меня так не получается. Я всегда хочу и всегда курю, - улыбнулся Артём.
Эльза вошла в столовую и, будто продолжая начатый с кем-то разго-вор, задумчиво произнесла:
- Читаю роман давно, никак не закончу. Очень скучный и очень, очень выдуманный.
- Вы где остановились? – обратилась она к Глебу.
- Мне обещан привокзальный диван.
Откинувшись на спинку сидения Артём курил, наблюдая за Эльзой. Казалось он любуется ею. Но в его улыбке и во взгляде, которым он сопровождал каждое её движение, было что-то иронично-выжидательное. И в то же время Артём не оставлял без внимания Глеба. Как бы приглашая его в сообщники он улыбался, но при этом выражение его глаз резко менялось. Его самодовольно-покровительственный, изучающий взгляд не смущал Глеба. Взгляд милиционера, - отметил он про себя. Эльза была молчалива, суховато-сдержанна. Буквально за несколько минут она превратила стол в прекрасный натюрморт. На белоснежных салфетках: ваза с фруктами, блюдо с миниатюрными пирожными, бокалы, фужеры, на подносе – мартини, коньяк, водка и два изящных графина с рубиновым напитком, коробка конфет, и пламенеющие тёмно-красные флоксы в прозрачной невысокой вазе. Но самым впечатляющим был завершающий штрих, ритуально исполненный Артёмом. Эльза поставила перед ним подсвечник из резной золоченой бронзы и белого мрамора с жёлтыми прожилками, с тремя высокими красными свечами. Артём зажёг две крайние свечи и, дождавшись когда язычки пламени, колеблясь, набирая силу, выравнились, - с выражением особого удовольствия поднёс зажигалку к средней свече, торжественно провозглашая:
- А теперь ты, красавица, разгорайся!
Своеобразное поведение супругов: их отношение друг к другу, реплики Артёма, его взгляды, улыбка, молчаливое присутствие Эльзы, да и вообще весь ритуал, предшествующий застолью, - всё это не удивляло Глеба. Чувствуя во всём происходящем особый смысл, тайный и значительный, Глеб не усматривал в этом ничего сверхестественного. У всех свои причуды и тайны – темные и светлые.
- Эльзэ, поставь наш диск, - обратился Артём к жене, - и налей себе и гостю своего вина. Пришла пора поднять бокалы за более близкое знаком-ство, ты согласна Эльзэ? Садись напротив нас, мужчины должны видеть хозяйку дома. Да, и заодно по поводу дивана. Глеб, вечер может затянуться, переночуйте эту ночь в нашем доме. Отказываться не советую.
- Спасибо. Не откажусь.
- Ну что ж, поднимем наши сосуды, - усмехнулся Артём.
- Очень вкусный напиток, - сказал Глеб, нарушая молчание. – Не могу определить из чего он приготовлен.
- О, это редкое искусство! – оживился Артём. – Редкой женщине удаётся приготовить такое зелье. Да, Эльзэ? Это смесь разных ягод в определенной пропорции. Но суть заключена в другом, - рассмеялся Артём, заметно веселея, хотя всего лишь пригубил коньяк. – Из одних и тех же ягод напиток не получится таким опьяняющим. Нужно собирать, и не один год, много, очень много, очень разных ягод, и всё это соединить, перемешать и потом пробовать, пробовать, чем больше пробовать, тем слаще получается! И в конце – потрясающий эффект! Да, Эльзэ?
- Столько страсти в вашем объяснении, - улыбнулся Глеб.
- Да? Это заметно? Что может быть выше и сильнее страсти? Ничего! Страсть – это жизнь. Да, Эльзэ?
Глеб давно обратил внимание на то, что Артём называл жену Эльзэ, заменив конечную а на оборотное э. При этом её лицо принимало жёсткое выражение, и она  - будто защищаясь, опускала глаза. В свою очередь Эльза ни разу не произнесла его имени. Муж – говорила она. Оставаясь безучастной, она никак не реагировала на его восклицания: да, Эльзэ?
И опять Глеба охватило ощущение того, что он знает женщину, сидя-щую напротив - бледную, напряженную, с глазами, в которых то вспыхивали, то гасли искорки, - знает мужчину, исполняющего какую-то странную роль, и что когда-то он уже был здесь, в этой комнате, сидел за этим красивым столом, любовался пламенеющими флоксами, заворожёно всматриваясь в трепещущие язычки трёх красных свечей. Но главное было в другом. Часы, проведённые в этом доме, были долгими, растянутыми. Глебу чудилось, что за плотными, тяжёлыми оконными портьерами растворилась во времени уже ни одна ночь и даже не один день.
Густое, ароматное вино кружило голову. Медленные, плавные звуки музыки, вкрадчиво проникая в сердце, прикасались к чему-то очень  сокровенному. Блаженство, грусть, сладкая печаль, что-то необъяснимое, переворачивая душу Глеба, вызывало смутное томительное желание, жажду чего-то недостижимого, необычного. Вино, музыка, и ты уже счастливый незнакомец, не узнающий самого себя, - подумал Глеб.
- Нравится? – раздался голос Артёма.
- Что? – улыбнулся Глеб.
- Я говорю о музыке.
- Удивительная музыка, - отозвался Глеб.
- Специальная, медитативная. Подарок, сделанный Эльзэ. Эльзэ, ты помнишь? Ты ещё не забыла гостя из Финляндии?
- Глеб, что будите пить, чай, кофе? – предложила Эльза, не отвечая Артёму.
- Пожалуй, чай.
Глебу нравилась атмосфера вечера – молчаливая, спокойная, без надуманного веселья. Никаких откровений, анекдотов, разговоров о работе, о жизни, о погоде, о политике. Его ни о чём не расспрашивали. Не надо было утверждаться, и доказывая свою значимость, мудрствуя и философствуя, говорить о себе.
 В первом часу ночи Артём поднялся из-за стола.
- Пора расходиться по постелям, да Эльзэ? Я знаю, ты уже всё давно приготовила. Не надо, оставь, - опередил он её намерения. – Уберёшь завтра, - произнёс он жёстко и нетерпеливо.
Глеб хорошо чувствовал людей, но не любил копаться в их внутреннем мире. Он принимал их такими как есть, не анализируя, не предугадывая. К этому его приучила Мария.
- Никогда не пытайся пробраться в душу другого человека, не разгадывай, не ищи в нём пороки и достоинства. И того и другого – в избытке, можно захлебнуться,  потерять ощущение реальности. Полагайся только на собственные ощущения. Если человек тебе нравится, тебе с ним легко, приятно, сосредоточивайся только на этом. Если нет, удались молча, без объяснений и бичеваний.  Экскурсы в глубины человеческой сущности опасны и губительны. Люди не прощают когда их разоблачают. А вот в себя, не забывай заглядывать! Что там? Исповедоваться, очищаться следует перед Богом и перед собой. Это избавляет от лукавства и заблуждений.
Благодаря Марии, Глеб знал многих людей, и все они были, по-своему, прекрасны оттого, что поощряя, она видела их именно такими.
Настольные часы показывали девять часов утра. Глеб потянулся, с удовольствием ощущая своё тело, огляделся. Изысканно оформленная, небольшая, уютная, комната вызывала желание понежиться, поваляться. Сквозь гардины пробивался утренний свет. Постель, пахнущая цветочным ароматом, напомнила ему детство. Его охватило ленивое, безмятежное, радостное состояние похожее на то, когда он ждал прихода Марии. Открывалась дверь и она шептала. –Проснулся? Сгораю от нетерпения обнять тебя! Десять минут на раздумье и ты уже завтракаешь! Мария обожала свежее постельное бельё. И когда он ворчал. – Мама, всё чистое,  зачем менять? Она восклицала. – Глеб, запомни, постель должна быть безупречно свежей!
В доме притаилась тишина. Глеб заглянул в столовую. Стол был убран. Прошёл в прихожую, достал альбом, карандаши, вернулся, присел на кровать. Ему хотелось закончить начатый рисунок. Он видел перед собой загадочный облик женщины, её глаза, в которых разгорались искорки, губы – раскрытые в улыбке, такой редкой на её лице. Он хотел вернуть её к самой себе. Но упорство карандаша было непреодолимо. Когда набросок был завершён, Глеб удивился. На него смотрел жесткий взгляд холодных глаз, а улыбка, приоткрывающая зубы, была такой неуместной! Он был потрясен. Это противоречило его поиску прекрасного в женщинах.
Дверь отворилась и в комнату вошла Эльза. Она была очень бледна, но глаза… её глаза волнующе блестели.
- Опять рисуете. Можно я посмотрю, пожалуйста, - проговорила она, акцентируя слово «пожалуйста».
- Хороший рисунок, но неверный, - иронично улыбнулась она, захлопывая альбом.
Глеб поднялся.
- Да, Эльза, вы правы, рисунок неверный.
- Ты спал хорошо? – вдруг прошептала она и, притягивая его к себе, приблизила лицо и глядя в глаза, заговорила быстро и жарко. – Но ты не знаешь, как я  провела эту ночь. Я провела эту ночь, всю – до рассвета, с тобой. У меня никогда не было такой ночи. Я любила тебя. Я кричала, просила, называла его твоим именем. Я отдавалась тебе. Я ласкала не его, тебя. А знаешь как он назвал меня? Эльза, моя Эльза, теперь ты моя. Он произносил моё имя так, как произносишь его ты.
- Эльза, пожалуйста, что с вами? – отстраняясь, проговорил ошелом-лённый Глеб, чувствуя как его охватывает желание.
- Эльза, пожалуйста, что с вами? – передразнила она его. – Ты не хо-чешь испытать то, что испытала я? Ты отказываешься от меня? Ты не знаешь, от чего отказываешься, не знаешь! Глеб, я хочу только тебя! Всю ночь я говорила с тобой, я объяснялась тебе в любви. Почему ты не хочешь услышать мои слова?
- Эльза, я не могу воспользоваться… вашей слабостью, вашим… - он хотел сказать, - сумасшествием, - но воздержался.
Она расхохоталась.
- Ты называешь слабостью силу, которая сильнее смерти! Ты что, ка-страт? – усмехнулась Эльза, и прежде чем она успела проверить это предположение, Глеб перехватил её руку.
- Боишься мужа?
- Эльза, неужели ты не понимаешь? Это свинство! Быть приглашенным в гости, и спать с женой хозяина в его доме.
Эльза рассмеялась.
- Хорошо. Я расскажу тебе что такое настоящее свинство! Ты думаешь он пригласил тебя из-за личной симпатии к тебе? Нет. Он приехал и рассказал мне о тебе, описал тебя как мужчину, способного понравиться мне. Понимаешь? Он не ошибся. И когда мы встретились, он сразу почувствовал что я захотела тебя, и поэтому оставил ночевать. Он имеет наслаждение, когда я хочу другого. И тогда он – на высоте. Понимаешь? Ты что не знаешь о таком? У него сегодня выходной, он оставил нас вдвоём до вечера, потому что знает, если я не получу тебя, то он не получит меня до очередного гостя. Но последнее время, тех кого он приводит, я не хочу. Понимаешь? Забери меня с собой, Глеб! Я буду тебе верной подругой, женой. Я всё это оставлю. Мне ничего не надо. Забери меня. Я очень хорошая хозяйка, это я приучила его к красоте. Ты не знаешь какая я женщина, я очень темпераментная. Я буду работать, у меня есть профессия. Глеб, пожалуйста, посмотри в мои глаза, посмотри!
Глеб был потрясен. Он взял Эльзу за руку и, обращаясь как к ребенку, сказал:
- Эльза, пойдём в столовую. Я приготовлю кофе. Пирожные ос-тались?
Она послушно пошла за ним. Они сидели друг против друга. Она была бледна, но глаза её по-прежнему сияли, излучая магнетизм притяжения. Глеб не знал, что сказать, как вывести её из этого состояния. Она заговорила сама.
- Я училась в Вильнюсском университете на последнем курсе, готови-лась преподавать русский язык и литературу. Встретилась с ним на вечеринке у подруги. Он как раз окончил военное училище. Не знаю, наверное я полюбила его. Он имел успех, но кроме меня, он никого не видел. Я, конечно, загорелась. Наши парни не умеют ухаживать, они - сухие. Продержалась неделю, потом мы спали вместе. Я забеременела, но ему об этом не сказала. Я хотела стать его женой. Потом, совсем случайно, узнала что он уже получил назначение в Карелию, собирается уезжать. Остается несколько дней, а он ничего мне не говорит и спит со мной. Я чуть с ума не сошла! Думаю, он уехал бы даже не попрощавшись. Ночью, когда мы были вместе, я сказала ему, что если он не возьмёт меня с собой, если не женится, я пойду на всё. Я сообщила ему о своей беременности. Он не ожидал такого известия. Сказал мне. – Ваши девушки легко поддаются соблазну и легко меняют партнёров, в чём проблема? Аборт можно сделать. Я ответила, - аборт можно сделать. Но проблема в жизни и в смерти. Он почувствовал что я не шучу. Я стала его женой. Но всё уже изменилось. Я возненавидела его, но из чувства мести уйти не могла. Потом, назло ему, сделала аборт при уже большой беременности. Когда он узнал об этом, я думала он убьёт меня или себя. Он плакал, просил прощение, говорил, что хочет ребёнка, но детей у меня никогда не будет. Я отомстила ему, но больше себе. Такая я никому не нужна. Я сама себя не люблю. Я всегда об этом помню, это мучает меня. Разве ребёнок был виноват? Мы сделали его по любви.
Слушая Эльзу, Глеб подумал о Марии. Он никогда не задумывался над тем, как обошёлся с ней тот, от которого он произошёл. Мария подарила мне жизнь, а Эльза выбрала орудием мести плод своей любви. Глебу было жаль её, он чувствовал её боль. Почему мужчины так легко и бездумно отказываются от лучшей части своего существа? Почему женщины так безжалостно мстят за неудачи и разочарования, убивая своих детей?
- Он тоже мне мстит, - продолжала Эльза свою исповедь. – Ты, конечно, заметил, как он выговаривает моё имя: Эльзэ. Да, это моё имя, но я не люблю его. Отчим, которого я ненавидела, называл меня именно так. Я сказала мужу об этом и попросила не произносить его так. Он ответил: по паспорту ты Эльзэ, и я буду называть тебя этим именем. Я сделала другое – я никогда не произношу его имя, даже про себя. Я забыла его. В постели, - неприязненно усмехнулась она, - я называю его именами тех, кого он мне поставляет. Ему нравится это. Возьми другую женщину, - говорила я ему. Мне хватает одной тебя, - сказал он. Глеб, покажи мне весь альбом. Я хочу увидеть что тебе нравится в женщинах.
Долго, внимательно, возвращаясь к уже просмотренным, она вглядывалась в зарисовки, не проявляя эмоций, но в её плотно сжатых губах притаилась горечь.
- Возьми свой альбом. Ты не Дон-Жуан, ты – Дон-Кихот. Я так и думала. Я не похожа на твоих женщин. Я порченная.
- Эльза, не думай так. Надо изменить отношение к себе, и на что-то решиться. Взять малыша на воспитание, найти работу или занятие по душе.
- Работать? Где, в этом городе? Преподавать в школе язык, литературу? Это пустая трата времени и нервов. Сейчас никто не хочет учиться, читать, думать. Все ищут деньги, пьют, колются, курят, с двенадцати лет торгуют собой. Разве можно таким как я и он воспитать хорошего человека?
Бледная, с горящими глазами Эльза присела рядом и, прижавшись вплотную к его плечу, тихо-тихо проговорила:
- Глеб, прошу тебя, поцелуй меня, поцелуй на прощание.
Он улыбнулся и поцеловал её в щёку.
- Это всё? – возмущённо прошептала она и, в следующее мгновение, стремительным рывком задрав на нём футболку, прильнула к нему и, обхватив его голову руками, впилась в губы.
- Эльза, очнись, - выдохнул Глеб, ощущая на губах вкус крови, и освобождаясь от её горячих, цепких рук. – Я хочу запомнить тебя другой.
Она поднялась и, глядя куда-то в сторону, равнодушно, бесцветным голосом произнесла:
- Оставь мне твой неверный рисунок. Пусть у меня будет одна память, у тебя – другая. Что сказать мужу?
- Ничего.
Эльза задумалась, затем, злорадно усмехаясь, воскликнула:
- Расскажу всё как было! О, как он обозлится! Ему придётся унижаться передо мной, а он – гордый! Он возненавидит тебя за твой отказ. Ты не знаешь как он умеет ненавидеть! Уезжай из этого города. Он на всё способен. Сам не сделает, других наймет. В его руках многие. Но меня он больше не получит.
- Вы оба разрушаете себя. Страсть и месть - вот во что вы превратили свою любовь, - задумчиво произнёс Глеб.
- Что ты сказал! Какая любовь, я сплю с другими!
- Но удовольствие получаешь только с ним, так же, как и он с тобой. Не так ли?
- Я ненавижу его, ненавижу! Не говори мне о нём.
- Когда женщина так кричит о ненависти, то даже страдая, она продолжает любить.
- Замолчи! Я не хочу это слушать.
Глеб направился к выходу.
- Прощай, Эльза. Ты сильная. У тебя есть время. Ты ещё можешь изменить свою жизнь. Дальше – будет трудней.
- Но как?
- Подумай. Дорог много. Только не трусь.
- Глеб, оставь мне номер своего телефона. Звонить не буду, обещаю. Но у меня будет надежда.
- Нет, Эльза, это не выход.

***
Шагая по улице, Глеб чувствовал себя узником, выпущенным на волю после долгого заточения. Полученный опыт был тяжелым и мрачным. Но Глеб усвоил и проверил довольно расхожую, но тем не менее верную истину: случайных встреч не бывает. Значит так тому и быть.
Добравшись до окраины города, Глеб пошёл по дороге, которая оказалась под его ногами. Через час с небольшим он подошёл к лесному массиву и, не раздумывая, свернул на тропу, взбирающуюся на высокий склон. Ещё издали Глеб приметил на нём большой округлый камень. Взобравшись, осмотрелся. Камень действительно был красив. Высокий, величественный, с шероховатыми боками и с гладким, будто отполированным верхом. Он был не одинок. Вокруг него, в окружении деревьев, обрамлённые зеленой травой, покоились, вросшие в землю, такие же голыши меньшего размера. В обрывистый берег склона упирались воды залива, поверхность которого, освещаемая солнечными лучами, вырывалась из полукружья берегов и, расширяясь, простиралась до самого горизонта. С левого холмистого берега сбегала дорога и, почти у самой воды, сворачивая направо, продолжалась вдоль каменистой кромки залива. Затем, поднимаясь у подножья склона, скрывалась из виду. Глеб раскинул подстилку, присел, прислонился спиной к  валуну и, ощущая во всём теле приятную истому, вытянул ноги. Как хорошо, - ни лодок, ни людей, вряд ли кто забредёт сюда, тем более - в будний день. Для рыбаков – высоковато, для любителей приключений, не слишком уединенно, - думал Глеб, наслаждаясь покоем и бездельем. Уходить не хотелось.
Наступающий вечер слегка приглушил краски, но очертания берегов оставались четкими. Темные воды залива, покидаемые лучами заходящего солнца, оловянно поблёскивая, мерно подрагивали. Пора на вокзал, - подумал он, но  вдруг прислушался. Его натренированный слух уловил шуршание шин. Сглазил, - усмехнулся он, и увидел, как по левому берегу залива пробирается машина. Она остановилась и из неё  вышли пятеро мужчин. Они закурили, молча, озираясь, прошлись взглядом по берегу, затем - задрав головы, внимательно, задерживая взгляды, осмотрели склон. Один из них, - маленький тщедушный, с повадками собаки, потерявшей хозяина, суетливо, будто принюхиваясь, вертелся между ними.
- Ты! - резко цыкнул на него высокий мужчина, - не мельтеши под ногами! А ты что стоишь? -    обратился он к рядом стоявшему парню. – Учись соображать, давай развернись, подкатывай ближе к воде.
Машина тронулась с места, развернулась и замерла у подножья скалы, как раз в том месте, где начинался подъём дороги.
- В такую тишь да благодать кому охота подыхать, - неприятным визглявым голосом пропел вертлявый.
- Открывайте багажник, - скомандовал высокий.
Глеб насторожился, - что-то здесь не то! Защищенный валунами и де-ревьями, он мог наблюдать, не рискуя быть замеченным. Из багажника вы-тащили человека и опустили рядом с машиной. Труп, - промелькнуло в голове Глеба. Но когда снизу донеслось:
- Ты что, мать твою, охренел, не трогай кляп!
Глеб понял что человек жив, и быстро распластался по траве.
- Отойди, пидер недоделанный, ни хрена не соображаешь! Потом развяжем! Тащи бутылки! – отталкивая вертлявого, прорычал бритоголовый.
- Постой, Сашок, я хочу сказать ему, маменькиному сыночку.
- Не зуди, комар, отвали, - отмахнулся бритоголовый.
- Нет! – вскрикнул вертлявый, - я скажу ему про Вальку!
- Тихо ты, не базарь. Оставьте, пусть опорожнится, - махнул рукой высокий.
Вертлявый наклонился над человеком.
- Ты, гнида вонючая! Когда тебя будут трахать рыбы, я буду трахаться с твоей Валькой во все щели. Понял? А потом я её, суку дранную, отправлю к тебе, чтобы не вякала. Слышишь, урод? Да подождите вы! – истерично взвизгнул он. – А с твоей мамашей, алкашкой сранной, мы все выпьем за твой упокой! Притащим ей твои вещички, и скажем: утонул твой сыночек занюханный, накачался! Думаешь, слёзы будет лить? Нажрётся и завалится, а мы её по очереди натянем. Ты понял?
- Всё, комар, кончай надрываться, - остановил его высокий. Сашка, бутылки, кляп – быстро.
Все наклонились над человеком. Глеб догадался, что ему вливают в рот содержимое бутылок. Высокий отошёл в сторону, огляделся по сторонам, и закурил. Старший, гад, - отметил Глеб. Никаких признаков жизни человек не подавал.
- Открывай другую.
- Да он уже готов, смотри, совсем дохлый, - произнёс незнакомый го-лос.
- Кондрашка хватила, обосрался от страха, - хихикнул комар. – Я говорил вам, он – говно!
- Что уставились? Переверните его, проверьте, - проговорил вы-сокий.
- Готовый труп. Не дышит, - отозвался всё тот же незнакомый голос.
- Развязывайте. Верёвки и всё остальное в багажник. Комар дело говорит, шмотки – мамке его.
- А может не надо? Оставим всё как есть?
- Ну б…., до чего же вы тупорылые! Одно дело – сам утонул, другое – утопили. Нам это нужно? Начнут копать, что тогда запоёте?
- Серый, - обратился к нему Сашка. – Ты говоришь здесь глубоко, так?
- Сомневаешься? Нырни вместе с ним, поможешь ему залечь, потом нам расскажешь.
- Серый, может заберёмся наверх и оттуда шмякнем эту срань, чтоб наверняка, - подобострастно  пропищал комар.
-Говорю вам, глубина здесь охренительная. Всё, заканчивайте. Мало ли кого сюда занесёт. Свидетели нам не по рылу, - проговорил Серый и вдруг взорвался. – А ты, комар, не гнуси! Можно подумать из-за бабы мы затеяли это дело! Ваши трахальные проблемы меня не колышат! Хотите жрать и пить, - вкалывайте. Он решил слинять, стать чистым. Надо было раньше соображать. Всех предупреждаю. Назад хода нет.
- Стойте, - вскрикнул комар, - стаскивайте с него трусы! Принесём его мамане. Вот, твой сыночек пантовый выпендриться захотел, сигнул с голой жопой! Серый, разреши, я ему врежу по шпингалету.
- Кончай цирк, козёл бешеный! Надоел.
Человека подняли, раскачали и сбросили в воду.
Глеб начал отсчёт. Он был напряжен до предела, но понимал: вмешаться, значит подписать себе и другому приговор. Обычно, ввя-зываясь в какие-то дела он не суетился, не нервничал, не вдавался в сомнения. Или, или… Возникла проблема, - говорил он себе, - или решай её, или забудь. Вот и сейчас, зафиксировав всё увиденное и услышанное, он не рассуждал: плохой человек или хороший? Это было неважно. Главным было желание спасти его. Уезжайте, уезжайте, - молил Глеб, сбрасывая с себя одежду. На раздумье времени не оставалось. Каждое мгновение могло оказаться последним. Наконец машина тронулась с места. Предполагая, что сидевшие на заднем сидение могут наблюдать, Глеб всё-таки рискнул начать спуск заранее. Неожиданно посветлело и поверхность воды стала похожа на серебряное блюдо, на котором ничто не сможет остаться незамеченным.
Уже спустившись, Глеб вдруг увидел, что машина остановилась. Рас-пластавшись, он замер. Сердце колотилось рывками. Он взглянул на воду. Недалеко от берега, у самого склона, поверхность воды заколебалась, затем показалась рука, которая пыталась уцепиться за гладкую отвесную скалу и, в следующее мгновение, появилась голова. Забывая об опасности, Глеб соскользнул в воду, и поплыл, не упуская человека из виду. Но, в какую-то секунду, человек исчез. Глеб нырнул и буквально наткнулся на безвольное тело. Загребая одной рукой, другой поддерживая голову человека над водой, Глеб рвался к берегу. Машины не было видно. Подплывая, Глеб старался нащупать дно, но напрасно. Глубина здесь охренительная, - пронеслось в его голове. Он вытолкнул человека на берег, подтянулся и,  взобравшись, опустился на колени. Так, - сосредоточился Глеб, - язык, искусственное дыхание, массаж сердца. Обхватив одной рукой голову человека, другой – оттягивая подбородок, он разжал ему рот. Язык был на месте.
- Давай, возвращайся, возвращайся, - твердил Глеб, попеременно делая дыхание и массаж сердца. И вдруг он ощутил как, под его руками, дрогнула грудь человека. Он открыл ему рот, прислушался. Парень дышал.
- Молодец, дыши, набирай обороты, - радостно воскликнул Глеб, продолжая массировать его сердце.
Парень зашевелился, делая попытку поджать ноги. Глеб едва успел перевернуть его на правый бок, как из него хлынула вода. Он корчился, жестокая рвота сотрясала его тело. Глеб сидел рядом, не ощущая холода. И как только рвота прекратилась, он приподнял голову парня, похлопал его по щекам, и откинул со лба прядь волос. Перед ним лежал юноша лет двадцати, с правильными чертами лица, с натренированными мышцами. Похож на спортсмена, - подумал Глеб. Парень открыл глаза и отрешенно уставился на Глеба.
- Не пугайтесь, я вам не враг, - тихо произнёс Глеб.
Парень смотрел на Глеба, силясь подняться.
- Не торопитесь, дайте руку. Надо взобраться наверх. Вам необходимо согреться, у меня есть одежда, - сказал Глеб, помогая ему подняться.
- Я сам… мне нужно, - прохрипел парень, откашливаясь.
- Обнимите меня за шею и обопритесь на плечо, смотрите под ноги, старайтесь дышать всей грудью, - сказал Глеб, придерживая парня. – Эту - открытую часть дороги, нам нужно пройти побыстрее, а там, за деревьями – можно будет передохнуть.
Покачиваясь, парень шёл медленно, неуверенно, но вскоре Глеб почувствовал как оживляется его тело и убыстряются шаги. Молодец, - обрадовался Глеб.
- Ну вот добрались, - облегчённо вздохнул Глеб. -  Оденешься сам, или помочь?
- Сам.
- Но только побыстрее, - сказал он, открывая рюкзак. – Одевайся. А потом полезай в спальный мешок, тебе нужно согреться. Кстати, кроссовки не жмут?   
- Как раз. Мне нужно идти, надо, - воспротивился парень.
- Сначала ты должен помочь себе.
- Мама… объявиться надо, она может такое натворить, боюсь за неё.
- Они говорили, что …- начал Глеб, но парень перебил его.
- Я всё слышал. Сейчас они рыскают, ищут Валюшу, но эти твари, - произнёс он окрепшим голосом, - эти твари не знают, что я упредил их. Будут шарить по всем знакомым, а потом нагрянут к маме. Спасибо вам, я пойду. Как вам отдать ваши вещи?
Глеб улыбнулся.
- Не беспокойся об этом. Давай знакомиться. Меня зовут Глеб.
- Женя, Евгений, - отозвался парень.
- Так вот, Женя, уходим вместе. Вдвоём веселее, не так ли?
- У вас, наверное, свои дела.
- Мои дела подождут, а тебе нужна помощь. Одевай куртку, натягивай капюшон, а я прикину фуражечку. Капитанская, дарённая от души. Пригодилась. Ну как смотримся? Нормально. Итак, Женя, мы туристы, гости… гости из Финляндии, - проговорил Глеб, неожиданно пришедшее на память слова Артёма.
Сдерживая приступ неуместного смеха, он вскинул на плечи невесо-мый рюкзак и вдруг присел. Приложив палец к губам, он взглянул на Женю, и увидел его глаза, расширенные от ужаса.
- Ну что дальше? – донёсся снизу голос Серого. – Ты всех достал! Пошарьте вон там, за теми камнями.
- Никого, никаких следов, - отозвался незнакомый Глебу голос, - ё-твоё, комар! Какого хрена тебе всё мерещится!
- Это тебе мерещится! – взвизгнул комар. – У меня зрение стопроцентное, и потом – кошки скребут на сердце!
- Небось собаки бездомные рыскают, или зверь какой-то забрёл, - произнёс кто-то равнодушным голосом.
- Да, пошёл ты, пенёк! Твоё дело рулить! Говорю вам, кто-то шарах-нулся, видел я человека! Надо было сразу вернуться, а вы упирались.
- Здесь и бомжи шатаются, а если кто и был, так уже смотался от твоего визга. Чем базар травить, поднялся бы наверх!
- Эй, кто там наверху? – закричал Сашка. – Поднимемся, хуже будет! Отзовитесь, пока целы!
Несколько минут тишины показались Глебу вечностью. Его руки сжимали камень.
- Поехали, других дел по горло, - скомандовал Серый. – берега крутые, даже если и очухается, не выползет. Вода ледяная, здесь ключи бьют, околеть можно в два счёта.
- Да, не зря этого визглявого комаром прозвали, чутьё у него смертельное. Чувствует человеческую кровь, - усмехнулся Глеб. – У меня, признаться, сильный холодок прошёлся по сердцу. Ну, Женя, веди меня к своей маме.
Они шли по дороге, прислушиваясь к каждому шороху, потом свернули на узкую тропинку, поднялись на возвышенность и спустились на противоположную сторону. Невдалеке, за деревьями,  огороженный невысоким штакетником, просматривался двухэтажный деревянный дом. Женя остановился.
- Схожу, посмотрю что там.
- Нет, брат, пойду я. В случае чего, скажу – заблудился.
- Вход в дом со стороны леса, а во двор – с улицы, - прошептал Женя.   - Смотри машину, во дворе сарай, с навесом, если что, притаись за дровами. Калитка на щеколде.
Дорога ведущая к дому была безлюдной. Глеб обошёл двор, заглянул в окна. Было похоже на то, что в доме спят.
- Мы опередили их, - сообщил Глеб, - никаких следов. В доме тихо и темно.
Женя достал из-под крыльца ключ, отворил двери и, не включая свет, запер их на задвижку.
- Проходи, сюда, - сказал он, пропуская Глеба в одну из комнат. – Поглядывай из окна за дорогой, а я  - к маме.
- Мама, мама, проснись, вставай скорей! – раздался возглас Жени.
- Ну тебя, дай поспать. Женька, отстань, спать хочу, - полусонно, полупьяно бормотала женщина.
- Вставай, говорю! Быть беде, если не встанешь!
- Ну что ты ко мне привязался? Включи свет, ни хрена не вижу, - недовольно проворчала она.
- Нельзя включать! Ясно тебе?
Наконец она села на кровать, встряхнула головой и, протирая глаза, уже более осмысленно спросила:
- Ну что ещё приключилось? Идти тебе некуда!
- Мама, слушай и запоминай. Бригада Серого, твоя любимая, меня сегодня утопила. Я чудом спасся. Глеб, подойди! Вот этот человек меня спас. Сейчас они ищут Валю. Они должны приехать к тебе с моими шмотками, видишь, я в чужой одежде? Будут тебе рассказывать, что я нажрался и для форса кинулся голым купаться и утонул. Что ещё скажут, услышишь сама. Прикинься пьяной, веди себя натурально, разыграй что-нибудь. Если предложат выпить, соглашайся, выпей для вида. Мы с Глебом будем в сарае. Когда уедут, вернёмся, а там решим, что дальше делать. Деда не допускай вниз. Всё поняла?
Женщина выпрямилась.
- Значит так, пошло, поехало.
- Мама, ложись, ты спишь. Пусть они стучат, подержи их подольше.
Женя наклонился, накрыл её одеялом, поцеловал и ласково про-изнёс:
- Мамуля, всё будет хорошо. Не переживай.
- Поторопитесь, время не ждёт, - сказал Глеб, наблюдая за дорогой. – Всё, не успели. Едут.
Женщина мгновенно соскочила с кровати.
- Поднимайтесь наверх! Женька, запри дверь за собой! Ключ в карман. Ничего не оставляйте. На двери деда крючок накиньте! Достань бутылку из холодильника, хлебну для маскировки, не убирай, пусть стоит на полу. Окно к лесу освободите от запоров, на всякий случай!
Второй этаж был разделён на три комнаты.
- Здесь дед, эта – угловая, к лесу, - прошептал Женя, отворяя окно, - там – с балконом, на ту сторону, к дороге. Как думаешь, в какую нам?
- С балконом лучше, - отозвался Глеб.
Комната оказалась просторной и светлой из-за отсутствия занавесок на окнах. Дорога к дому хорошо просматривалась. У забора остановилась машина, из неё вышел мужчина, осмотрелся и, вскинув голову, посмотрел наверх. Следом за ним вышли остальные и гуськом вошли во двор.
- Гад гнилой, - процедил Женя.
Вскоре послышался стук в дверь, вначале сдержанный, затем всё более настойчивый. Это продолжалось несколько минут.
- Молодец, мама, держит оборону, - сказал Женя.
- Как зовут твою маму? – спросил Глеб
 - Мария Степановна.
- Мария, - задумчиво произнёс Глеб. – Странные совпадения.
- Иду, иду, сколько раз говорила тебе! Не буди меня по ночам, оставайся там, где был! – донёсся громкий голос Марии Степановны.
- Вы что, осатанели? Какого чёрта припёрлись все? Женька, не прячься, покажись!
- Тётя Маша, впусти нас, - это был голос Серого.
- Чего ради вас впускать без Женьки?
- Разговор есть. Выпить хочешь?
- Я всегда хочу, Серёженька, что спрашиваешь? – расхохоталась Мария Степановна. – Чёрт с вами, проходите на кухню. Располагайтесь, гости дорогие. Наливай, Серёженька. А почему только мне? Наливай всем, я одна не пью! Огурчики в холодильнике, стаканы на полке!
- Тётя Маша, ты не волнуйся, успокойся, сядь, давай поговорим.
- Серёженька, что ты меня всё успокаиваешь?
- Хороша тётя Маша, да не наша! Твоё здоровье, мать! – раздался голос визглявого. – Вот и ладушки! Где были? У бабушки! Теперь ты послушай. Поехали мы сегодня на большую воду, кой-какие дела решать. Пить не намечали, были как стёклышки. Порешили все дела, собрались уезжать, а Женька твой достаёт бутылки, да не одну. – две! Мы так, для отмашки, чуть тяпнули, а он – стаканы с краями! Не успели оглянуться, а он уже голожопый – и к воде! Мы его и так и эдак, а он орёт: поеду к Вальке, хочу быть чистеньким и бодрым! И с разбега шмякнулся в воду, берега там крутые. Ждём, пождём, а его нет. Мы туда, сюда, орём. Сашка вот, хотел сигануть, еле удержали, он ведь плавать не умеет. Серый нас опередил: всё, братцы, вода ледяная, глубина охренительная, ничего не попишешь. Короче – вот кошелёк и все его вещички. Паспорта или какой другой бумажки о его личности, не было. Тебе они без надобности, а рыбкам он и без бумажки сгодится. Писец котёночку!
- Мария Степановна, - раздался голос Серого, - завтра, прямо с утра, мы наймём водолазов, будем искать. Найдём – похороним, как положено. Всё будет за наш счёт. Поминки справим по-людски. Давайте выпьем за упокой его души.
Через несколько минут полной тишины прозвучал спокойный, насмешливый голос Марии Степановны.
- Спасибо тебе, Серёженька, за добрые слова. Хочу спросить, ты что, вместо жигулёнка джип прикупил?
- К чему ты это? Во сне что ли увидела?
- Да всё к тому. Вас пять лбов, еле умещаетесь, а Женька что ж, в ба-гажнике отлёживался?
- Ну Марья, - взвизгнул комар, - ты просто класс! Следопыт, ё твоё! Да мы, если надо, и восьмером и десятером раскатываемся. Я у твоего Женьки на коленях и ещё кой на чём подпрыгивал, а он меня, как бабу, за талию притормаживал! – и он рассмеялся.
- Ух, до чего ж люблю веселых мужиков! Вам весело, а мне ещё весе-лей. Серёженька наливай! Вот что я вам скажу. Какого хрена вы прикатили, на ночь глядя, меня разыгрывать? Вы же знаете: Женька лучший пловец в районе, у него разряд, не помню какой, второе – он в жизни не полезет в воду, если хоть чуть выпьет, а тем более стаканами. Он не раз говорил мне, что у пловцов, если выпить и нырнуть, сердце к чёрту разрывается. А с какой радости он стал бы себя губить? Вот змеёныш! Точно кувыркается с этой паршивой Валькой! Давно хочу заняться этой сучкой! Ну, что застыли? Будем пить за здоровье моего сыночка, придёт – при свидетелях заявляю – врежу ему по черепу! Мать надо уважать! Правильно говорю? Наливайте!
И вдруг визглявый залился смехом. Он был пьян.
- Что я вам говорил? Маша, ты баба, что надо! Давно хочу закрутить с тобой, вот только Женьку побаиваюсь! А может и женюсь на тебе, если сыночек твой разрешит. А чё, баба под сорок, самое оно! Сочная, разработанная. У тебя колечко, у меня - палочка!
- Ладненько, Коленька. Как только надумаю заневеститься, шепну. Присылай сватов, припаси колечки и палочку не забудь!
- Тётя Маша, - вмешался Сашка, - вот же его вещи, посмотри. А у Вальки мы были, там никого нет.
 - Что ты мне суёшь вещи? Да вы их выкрали, пока он с Валькой! А меня вам пришла охота позабавить! А у этой сучки - сто мест, где она может быть с Женькой!
- Маша, - захихикал комар, - смотри всё есть, а носков нет. Как дума-ешь, почему? Наверное у сынка твоего ноги потливые, вонючие и он надумал их простирнуть. А Валька не любит вонючих, кой-кто об этом знает.
Женя дёрнулся и под ним скрипнула половица. Стало тихо.
- Кто у тебя наверху? – настороженно спросил Серый.
- Кто у меня может быть? Да кто угодно! Ох ты какой пугливый, Серёженька! Может дед сейчас начнёт пускать струю после перепоя и уколов. А может доски от старости поскрипывают. Вот ключ, иди, посмотри. Или, боишься чего? Деда лучше не трогать, потом – не отвяжется. Сашка, наливай, выпьем на посошок за моё здоровье и – по домам! Устала я от ваших россказней, спать хочу! Выметайтесь все!
 Из калитки выходили по одному. Постояли около машины, покурили. Было видно, как  визглявый, размахивая руками, что-то говорил, хватаясь за живот.
- Веселится, сучок гундосый, - презрительно проговорил Женя.
Тарелка с огурцами, стаканы, пустые бутылки, спички, сигареты – всё это было сдвинуто на край стола.
Мария Степановна сидела за столом трезвая, сосредоточенная. Нет, она не походила на усталую, испуганную женщину. Её глаза сверкали от гнева и презрения. Бледные губы, искривлённые усмешкой, были упрямо сжаты. Весь её облик - прямая спина, поднятая голова, но особенно красноречивы были руки, разбросанные по столу ладонями вниз - всё свидетельствовало о непреклонной решительности. И даже халат, темный, с какими-то странными пятнами на груди, подчёркивал её непримиримость. Будучи свидетелем всего разговора Глеб был восхищён её отчаянной смелостью. Она вела  рискованную игру так естественно, будто не осознавала той опасности, которой подвергалась сама.
- Мама, ты как? Они уехали.
- Пойду переоденусь. Вся мокрая. Я её, эту проклятую, выливала себе на грудь. Хорошо, что халат толстый и тёмный, не видно. Очень боялась, что заметят. Отнеси вот эту бутылку в чулан, чтоб не попутать.
- А что в ней?
- Что, что? Девяностошестиградусный спирт.
- А зачем он здесь?
- А ты как думаешь? Вдруг поднялись бы, вас двое, их пятеро. Серый, точно при оружии. А тут тебе и спирт, и спички.
- Ну и что?
- Женька, ты дурак! Спирт похлеще бензина, вы – в окно, а я – в по-греб.  Ну ладно, не округляй глаза. Я пошутила. Открой окно, чтоб сгинул их вонючий дух. Поднимайтесь наверх, там светло, да и дорога, как на ладони. Переоденусь, приготовлю вам хоть что-нибудь поесть и вскипячу чай. Посмотри что там из съестного в шкафу и в холодильнике, отнесите всё наверх и посуду прихватите.
Глеб осмотрелся. В комнате, кроме большой самодельной деревянной кровати, покрытой ярким лоскутным одеялом, стоял стол, два стула, тумбочка и самодельный торшер.
- Не знаю как ты, но мой пустой желудок боксирует, - сказал Женя, и улыбнулся.
Совсем мальчишка, - подумал Глеб, радуясь его открытой и ясной улыбке и, тоже улыбаясь, произнёс:
- А меня мучает жажда.
Но когда Мария Степановна, одетая в длинный сиреневый халат, во-шла в комнату с эмалированной кастрюлей, от которой исходил густой пельменно-чесночный запах, Глеб ощутил властный приступ голода.
- Кушайте, пока горячие. Я зайду к отцу.
Через несколько минут она вернулась.
- Спит, бедняжка. Лекарство очень сильное. Господи, за что ему такие муки? Ведь добрый человек. Стольким людям помогал. Располагайтесь на кровати, а я посижу на стуле. Не торопитесь, ешьте спо-койно.
- Мама, а ты?
- Я буду пить чай.
- Ну вот, перекусили. Рассказывай, сын, всё как было, ничего не упускай.
Слушая сына, она не возмущалась, не перебивала. Её лицо оставалось спокойным и даже отрешенным. Глеб оценил сдержанность и деликатность Жени. Его рассказ был краток, он опустил все грязные, оскорбительные выходы в адрес Валентины, Марии Степановны и даже в свой собственный. Хорошая душа у этого парня, -  в очередной раз порадовался Глеб.
- Это ты про них рассказал. А что про себя не рассказываешь?
- Мария Степановна, Жене тяжело об этом говорить.
- Тяжело, кому как не матери рассказывать о тяжёлом? Кому? – вос-кликнула она и её губы, сдерживая рыдания, задрожали.
- Мама, мама, не плачь, я же живой!
- Не буду, - коротко бросила она.
- Собрались у Сашки для разговора. И вдруг они, все разом, навалились на меня, кляп в рот, связали. Я уже в багажнике понял, что они затеяли. Было не по себе, но не верилось. Без Серого мы занимались мелкими делами, - рынок, палатки, некоторые магазинчики, автостоянки, по договорённости крышевали дома тех, кто побогаче. Никого не избивали, не убивали. Появился Серый, он не из наших краёв, откуда не знаю, и начал нас направлять на другие дела. Дед наш всю жизнь работал на зоне, у него есть подходы, через которые можно раздобыть оружие. Раньше, за бутылку можно было всё достать. Сейчас построже, да и продавцы стали поаккуратней, и не всякому продадут. Серый несколько раз намекал, а потом дал поручение. Я отказался: с оружием не связываюсь. Я к ребятам, но меня никто не поддержал. А тут ещё, Валюшка очень приглянулась ему. А этот, визгун опущенный, не за себя пантуется, куда ему безствольному! Серому потакает. От Сашки я такого не ожидал. За одной партой сидели! Я на такое никогда не пошёл бы, хоть убей! Ну а те двое – столбы, куда вроют, там и будут стоять. Им – без разницы. Ну что? Собрал всю волю в кулак. Информацию, что и как надумали, получил благодаря их трёпу. Киллера тупоголовые! Когда заливали водку, я - как мог,  сдерживал глотки, старался сливать через края рта, а когда перевернули набок, слил остаток, сыграл отключение, прикинулся мертвецки пьяным. По своей бестолковости они клюнули на это. Если бы пустили в ход вторую бутылку, думаю, ничего у меня не получилось бы. Решение Серого развязать верёвки, освободить меня от одежды, и сделать из меня утопленника по собственной дури, было тоже не худшим. Опять же, этот козёл гундосый отвлекал всех своими прикидами. Когда он подскочил с задумкой насчёт трусов, эти огрызки держали меня вверх лицом, но стаскивая трусы перевернули вниз  лицом. Иначе вода ударила бы в нос и я мог  захлебнуться, а стал бы переворачиваться, могли  заметить. А так, я сразу же пошёл на глубину и поплыл. Холода не ощущал. Водка что ли, согревала?
Неожиданно Глеб рассмеялся. Женя, глядя на него, тоже засмеялся.
- С чего это вы развеселились? – удивилась Мария Степановна.
- Оказывается, эти уроды сделали всё для того, чтобы Женя остался живым! – воскликнул Глеб.
- Да уж, конечно, - усмехнулась Мария Степановна. – Это их первая проба, научатся – смешного будет мало. Эти ублюдки, если их не остановить, на многое способны. Рассказывай, что было дальше.
- Плыл к другому берегу. Стало не хватать дыхания. Ткнулся в отвесный берег, зацепиться не смог, вдохнул воздуха, надо было подольше подышать, но боялся, что они заметят меня, нырнул, дальше не помню. Очнулся на берегу, вначале плохо соображал, но потом сердце рванулось – я живой! Конечно, я смог бы от них вырваться, когда развязали, и нырнуть, но они не оставили бы меня пока бы я не выдохся. Из них, Серый хорошо плавает, остальные хиляки.
- Я от начала и до конца всё видел, запомнил каждое их слово, - сказал Глеб, – хотел нырнуть с откоса, но понимал, что они могут наблюдать, что собственно и подтвердилось. Их возврат был шоком, не знаю, как бы мы выкрутились, если бы они поднялись на склон. Когда увидел твою руку, кинулся сразу же, что и было замечено комаром. Боялся тебя напугать. Да, судьба! Вернись они раньше… всё было бы совсем по-другому.
- Если бы не водка, сил хватило бы доплыть самому. Не люблю пить, не умею. Организм противится. Дед пил по-чёрному, отец пил.
- И я пью по-чёрному, - тихо произнесла Мария Степановна.
- Мама, ты просто выпиваешь, не наговаривай на себя, -  сказал Женя и погладил её руку. – Мам, давай, заварим чайку горячего!
- Ну вот что, - решительно проговорила Мария Степановна. Завтра приходит Мурманский. У меня там родная сестра, Варвара. Живёт не плохо, потом я ей всё опишу. Поживёшь у нее до поры до времени. Глеб,  пожалуйста, купи билет до Мурманска, или договорись с проводником.  Утром, а это уже сегодня, отправитесь на вокзал. Проводишь Женю, вернёшься, расскажешь, чтоб я успокоилась. Мне пойти нельзя, здесь всё становиться известным моментально. Женя, а что с Валентиной?
- Я уже что-то почувствовал и отправил её к родному отцу, в Петрозаводск. И потом она вообще боялась Серого. Он домогался её и даже угрожал.
- Правильно, её предупредил, а меня нет.
- Мама, не успел, они меня уже пасли.
- Если ты это уже предвидел, то почему не уехал, не скрылся, хотя вместе с ней? Почему, почему? – с горестным отчаянием воскликнула Мария Степановна.
- Но я не думал, что они такие звери, - растерянно произнёс Женя.
- Ну ладненько. Дело сделано, - усмехнулась Мария Степановна. – Надо чтобы тебя никто не узнал, особенно эти привокзальные крысы. У тебя, сын, уж очень красивое, примечательное лицо, на зависть всем! Глазищи синие, волосы солнечные, а вся остальная растительность – черная! – и она рассмеялась. – У меня завалялась краска для волос, чёрная. Покрасим волосы, подчерним брови, ресницы, хорошо бы ещё усы. Одежду подберём какую-нибудь завалящую. Спускаемся вниз. Пьём чай, у меня баранки, варенье клюквенное.
- Мама, они опустошили мой кошелёк, оставили только мелочь! Вот гады! Что делать? Занять у кого-нибудь!
- У меня есть небольшая заначка для деда. У кого сейчас займёшь? Вот дура, дура, почему я не проверила кошелёк, когда они мне его всучили? Не до того было! Надо спешить, уходить. Что же придумать?
- Мария Степановна, успокойтесь. У меня есть деньги. Могу поделиться.
- Ты приехал путешествовать, тебе самому они нужны. А впрочем, вот что я придумала. Займу у тебя. Утром, когда уйдёте, пойду будто искать сына, Валентину, буду всех расспрашивать, буду клянчить у этих нелюдей деньги, вытрясу из них всё, что у тебя украли и что наворовали, сволочи проклятые! Схожу на воду, посмотрю кого они там вылавливают, а к вечеру притворюсь в дупель пьяной. Дня через два зайдёшь ко мне, Глеб, я тебе всё и верну. Вот, возьми мою заначку. Бери, бери! Добавишь своих.
- Мария Степановна, сейчас не время, потом решим.
Перекрашенный Евгений стал неузнаваем. Брюки, свитер, ботинки – всё было старомодным поношенным и удивительно гармонировало с его обликом. Всматриваясь в своё изображение он хмурил чёрные брови, явно не симпатизируя своей чёрномазости.
- Волосы жалко, -  буркнул он, отходя от зеркала.
- Ну Женька, - насмешливо фыркнула Мария Степановна, - ты прямо как по пословице: снявши голову, по волосам не плачут. Береги голову, а волосы отмоются!
Глеб отдал Жене очки. В небольшой потёртый чемодан Мария Степановна уложила бельё, костюм, несколько рубашек, тренировочный костюм, джинсы и кроссовки, подаренные Глебом.
- Женя, пакет с документами: паспорт, военный билет, свидетельство о рождении и ещё коё-что, на дне чемодана. Береги их пуще ока, без них ты никто. Все вещи новые, старьё тебе ни к чему. А вот из еды, Женька, ничего нет! Холодильник пожизненно пустой. Глеб, купи ему что-нибудь поесть. Пока Глеб будет добывать билет – не светись, сын.
И вот настали, нагрянули те самые минуты прощания, когда расставание неизбежно, а встреча не предназначена. Но кто может знать об этом? Кто способен, прозревая, усмотреть в непроницаемых, непостижимых складках времени будущее, для которого это прощание окажется неповторимым и самое ужасное – последним. «И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг…»
Глеб восхищался здравым смыслом Марии Степановны. Её действен-ная энергия и сообразительность создавали ощущение, что ей известен тот единственно верный, спасительный путь, способный разрешить сложившиеся обстоятельства. Подумать только! Никакой растерянности, никакой суеты. Одинокая, беззащитная, – умирающий отец, безденежье, и только одна отрада – сын, который должен покинуть её, должен скрываться. И только потом, спустя время, ужаснувшись, он ощутил собственным сердцем, что чувствовала эта женщина, когда прощалась с сыном. Она была сдержанна, но в её глазах притаилась пугающая  решимость. И когда он пристально смотрел на неё, она отводила взгляд. Глеб догадывался, она приняла решение, возможно окончательное, но какое?
Мария Степановна обняла сына, уткнулась  лицом в его плечо. Молча, несколько мгновений, они стояли прижавшись к друг другу.  Затем она подняла голову и, всматриваясь в лицо сына, погладила его по голове, по щекам, улыбнулась и сказала:
- Сын, береги себя. Ты моя единственная радость, ты у меня только один, роднулечка моя. Не забывай свою мать. Прости, если что было не так, прости, - и она заплакала так горько, так отчаянно!
Женя растерялся.
- Мам, ты что в самом деле? Будто на век расстаёмся! Ты что? Устро-юсь в Мурманске, найду работу, вышлю денежек тебе, ты приедешь ко мне. Снимем жильё, будем вместе. Я женюсь, пойдут внучата, деда заберём к себе. Валюшкины родители помогут. Ну что ты, мама?
Мария Степановна смахнула рукой слёзы, рассмеялась.
- Конечно, сынок, всё так и будет. И я приеду, и деда заберём, и внуки будут. Ты только не волнуйся.
Она говорила, стараясь казаться весёлой, но голос её, готовый каждую минуту сорваться, дрожал.
- А теперь, Женечка, послушай мой наказ. Не пиши мне, не вздумай, сразу вычислят, найдут. Я сама буду подавать весточку, только не тебе, а Варваре. Понял? Сюда не возвращайся до поры, до времени. Но после моей телеграммы, сможешь поехать в любое место, никто тебя не тронет, никто искать не будет. Женя, ты всё запомнил?
- Какой телеграммы?
- Фу ты, господи! Обыкновенной.  Когда получишь, поймешь. А сейчас не ломай себе голову.
- Мам, ты что надумала?
- Женька, не зли меня напоследок, не канючь!
- Мама, ты Валюшкиной матери объясни как было, чтоб не волнова-лись.
- Ещё что! Совсем одурел! Да они прижмут её, и она всё им вывалит! Если о себе не думаешь, подумай обо мне и о деде. Ну всё, пора, сынок, пора.
И опять они обнялись, поцеловались.
- Ты мой сын. Помни это, - сказала она и перекрестила его три раза. – Я за тебя молиться буду, чтоб ты был счастливым и здоровым и жил долго, долго.
- Мамуля, ну что же ты такая? Всё же обошлось. Хочешь, я останусь и разберусь с ними.
- Господи, как я тебя люблю, мой Женечка! – воскликнула она, целуя его. – Глеб, я жду тебя. Смотри, будь повнимательней! Вся надежда на тебя.
Это раннее, по-особому ясное, белое утро – так и осталось в памяти Глеба символом любви и расставания. Как она сказала? Я за тебя молиться буду… Возможно, Мария Степановна  никогда не читала «Балладу о прокуренном вагоне» А. Кочеткова, и ей неведома история этого произведения, некогда так потрясшая Глеба, но она произнесла самые главные слова, заключенные в нём.
                Я за тебя молиться стану,
                Чтоб не забыл пути земного.
                Я за тебя молиться стану,
                Чтоб ты вернулся невредим.
Образ Марии Степановны и его мамы Марии, соединившись, превратились в единый, целостный, прекрасный Образ Матери. Они были так непохожи внешне, и были так похожи в главном, в той сущности, которая заключена в самом слове – мама.
До вокзала добирались порознь, но не упуская друг друга из виду. Договорились встретиться на платформе, за несколько минут до отправления. Чемодан нёс Глеб.
- Держи, Евгений, это твой билет, а это – мой адрес. Будет возмож-ность, приезжай без всяких. Буду рад. Так, на дорогу тебе наши -  россий-ские, а вот зелёненькую сотню спрячь, пригодится по приезду. Тебе надо отоспаться, но будь осторожен. У тебя мама – золотая! Ну всё, давай руку. Пока!
- Глеб, - смущенно прошептал Женя, и его глаза повлажнели. – Зачем мне, отдай лучше маме. Передай ей привет, и скажи, что я очень люблю её, и буду очень скучать. Пусть не печалится,  ждёт меня, или сама приедет, вот только дедушка. Глеб, самое главное, я не попросил прощения у неё.
- Не роняй слезу, ты же крашенный весь, забыл? – улыбнулся Глеб. – В дороге без денег нельзя. Не последнее отдаю. Маме всё передам и заначку её верну. Не беспокойся.
Поезд, набирая скорость, удалялся. Вот уже последний вагон скрылся из виду. Глеб стоял, ощущая как тоненькие острия грусти прокалывают его сердце. Что за способность такая – прилагая, растрачивая себя, прикипать душой? Чем больше отдаёшь, тем больше получаешь. Да, мы в ответе за тех, кого приручаем, и за тех, кто прикасается, тянется к нам душой. Вот ещё одна страница прочитана, перевёрнута, за ней – чистый лист. Что таит он, что объявит, чем удивит, порадует или испугает? Мария учила сына не страшиться следующего дня, считая его ещё одним чудом, подарком. Бояться, - говорила она, - значит спугнуть и всё испортить. Встречать день надо открыто, радостно, иначе он изменит свои благие намерения.
Глеб присел на скамью, прикрыл глаза. И на  мысленном, воображаемом белом чистом листе возник образ Марии Степановны: руки, обнимающие сына, глаза, в которых всё смешалось, - любовь, тревога, радость, тоска и ещё что-то жёсткое, пугающее. На другом листе – откос, дорога, валуны, прозрачная гладь воды и тёмный силуэт плывущего под водой человека, рвущегося к берегу. Листы - запечатленные мгновения жизни.
Вечером он постучал в дом Марии Степановны, как условились – три раза.
- Жду тебя, будем ужинать, картошечку поджарила, огурчики, лучок, зелень – свои, - сообщила она, улыбаясь. – Ты уж извини, Глеб, обещанную программу не выполнила. Заняла немного у соседки. Никуда не ходила. Закрылась, надо было выспаться, прикидываться пьяной не пришлось. Представляешь, никто из них не заявился. Ну, сучки вонючие, ты уж извини меня, отольётся им всё!
 В этот раз она была подтянута, опрятна. В простеньком платье, стройная, хорошо сложённая, молодая женщина. Пышные, золотистые волосы красиво обрамляли её миловидное лицо, на губах блестела розовая помада. Евгений был похож на мать.
- Рассказывай как проводил Женечку. Только всё по порядку.
Она слушала сосредоточенно, но выспрашивала каждую подробность. Как выглядел, какое было у него настроение, что говорил, что велел ей передать? Выслушав Глеба, она разволновалась и, обращая к нему сияющие глаза, попросила:
- Глеб, пожалуйста, повтори ещё раз, что просил передать мне Женечка? Надо же, прощения просил. А за что? – удивлённо произнесла она, а по её лицу блуждала трогательная, счастливая улыбка.
Потом, убирая со стола, она сказала:
- Посидим немного, попьём чайку. Я-то выспалась, а ты устал, хочешь спать, а я всё с разговорами. Отец не спустится к чаю, очень плох, протянет недолго, да это и к лучшему. Не удивляйся моим словам. У него почти нет желудка, держится на уколах. Его пенсии не хватает даже на льготные лекарства. Подрабатываю уколами, больные люди не переводятся. Я ведь – медик. Вся наша семья пахала на зоне. Я числилась старшей медсестрой, а практически выполняла работу врача. Насмотрелась на горе – горькое! Отец командовал охранной. Мама, красавица была! Такой и осталась в моей  памяти. Я на отца похожа. Мама работала шеф-поваром. Она погибла…ой, как страшно! – закачала головой Мария Степановна. – Меня даже не допустили к её гробу. А было мне двенадцать лет. Ею заболел один заключённый, помогал на кухне, чистил овощи. И однажды перевернул на маму котёл с кипящей похлёбкой. Отец хотел его застрелить. Не дали. А тот, не дожидаясь суда, удавился и оставил длинное письмо, в котором рассказывал о своей безот-ветной любви к маме. От судьбы – не спрячешься. Отец, после всего этого – запил. Слава Богу, Женечку обошла эта участь – работать на зоне. Армию он отслужил пограничником на финской границе. Отец Жени, молоденький лейтенант, приехал в гости к родственникам. Увидел меня на танцах, влюбился, остался, и тоже пошёл работать на зону. Но это его сломало. Он не смог вариться в том котле, к которому привыкли мы. Стал выпивать, обвинял меня в своих неудачах, считал что любовь ко мне – исковеркала его жизнь. Однажды проснулась, а его нет. Искать не стала. Зачем? Любила его страшно, да и сейчас люблю без памяти. Появись он, наверное умерла бы от счастья. Женька больше на меня похож, но характером в отца – такой же ласковый, нежный. Эх, повезёт Валентине, если он на ней женится. Ты знаешь, мы с ним родились в один день, под одним знаком. Пятнадцатого августа мне исполнится тридцать девять, а Женьке – двадцать один.
Мария Степановна задумалась и, будто что-то подсчитывая? спросила:
- Вчера какое число было?
- Седьмое.
- Надо же, какое совпадение, - удивилась она, - пятнадцатого августа будет ровно сорок дней, - и, заметив недоумённый взгляд Глеба,  весело воскликнула. – Не бери в голову! Это я так – про себя!
- Мария Степановна, вы что-то решили? Надо подать в суд. Я – свидетель.
Она посмотрела на него так, словно он только что спустился с небес, и произнёс что-то совершенно несбыточное.
- Свидетель! У тебя, Глеб, своя жизнь, у нас – своя. Это первое. Второе – ты что не слышал что такое суд вообще, да ещё здесь, в этом бесправном захолустье, с этими затюканными нищетой и страхом людьми,  и с теми, кто нахапался! Да уже через неделю, нас, а тебя так особенно, или изуродуют или пригрохают, или зажарят живьём в собственном доме! И никто не будет искать правды. Все повязаны. У них найдутся защитники, у них родня, а я одна – без денег, без защиты. У людей годы уходят на поиски правды. Неужто ты веришь в справедливость?
- Я – по образованию, юрист, адвокат.
- Ну?
- Юриспруденция – наука очень интересная, всесторонняя, но практика оттолкнула меня от этого занятия. В этой профессии нужно быть или очень талантливым, самоотверженным, безупречным рыцарем, или артистом, -  упорным, хитроумным, расчётливым, достаточно беспринципным, и иметь холодную душу. Моё первое дело – защита человека, который вызывал у меня неприятное чувство и явно не имел право остаться безнаказанным. Но тем не менее, без веры нельзя, это опустошает душу. Я верю в любовь, в её живую силу, в её истинное, действенное добро. Любовь – это и есть высшая справедливость.
Мария Степановна смотрела на Глеба. Она улыбалась и её глаза бле-стели от набегающих слёз.
- Глеб, кто твои родители?
- Отца я не знаю. А мама… её тоже звали Мария.
- Почему звали? Она что…
- Нет, она жива. Просто ей захотелось побыть одной,  и дать мне воз-можность жить самостоятельно. Я – производное её любви.
- Постой, она живёт в другом городе?
- Я не знаю где она живёт, но её присутствие ощущаю всегда. Я прочитаю вам несколько строк, которые почему-то крутятся в моей голове, возможно они знакомы вам.
                Не зарастёт на сердце рана,
                Прольётся чистыми слезами.
                Не зарастёт на сердце рана,
                Прольётся пламенной смолой.
                Пока жива, с тобой я буду –
                Любовь и смерть всегда вдвоём.
- Не знаю, не слышала, - задумчиво проговорила Мария Степановна. – Глеб, черкани на бумажку эти слова, пригодятся мне. Забирайся наверх, я постелила чистое бельё. Туалет, душ, ты знаешь – внизу.
Высокое солнце, посылая сдержанные лучи, поглядывало на спящего Глеба. Он открыл глаза, посмотрел на часы. Пора, - сказал он себе. Подошёл к окну, открывать не стал, вдруг кто-то увидит его. Ему показалось что наступивший день холодноват и не очень благосклонен. Мысль о путешествии по воде заставила его поёжится. Это временное отчуждение от воды, - подумал он, - связано с тем, что произошло.
Мария Степановна сидела на диване с газетой в руках.
- Как спалось? Жду, завтрак готов.
- Спасибо. Надеюсь, что на этот раз, я выспался!
- Останешься? Уедешь?
- Уеду, Мария Степановна. Хотел проплыть до Петрозаводска, но раздумал. Прокачусь до Кондопоги, а там - видно  будет.
- Жаль конечно, но что тебе здесь делать? Скука смертельная. Раньше было дружно, весело, а сейчас жизнь – никакая. Что живёшь, что не живёшь, всё одно, никакого просвета, как в клетке, где ничего уже не изменится.
- В который раз я слышу это, - подумал Глеб, но вслух произнёс:
 - Мария Степановна, вы ещё так молоды! У нас с вами только всё начинается. Наше поколение обязано выполнить свою миссию, заполнить добром, любовью, духовностью тот вакуум, который образовался, и помочь тем, кто идет следом за нами. Простите за патетику, но я действительно так считаю! – и глядя на удивлённую Марию Степановну, Глеб рассмеялся. – Вот что значит выспаться. Какие мысли!
- Глеб, что ты несёшь? Чуть старше моего Женьки, а речь ведёшь о нашем поколении.
- Да. Десятилетие – одно поколение. Вам тридцать восемь, а мне - в декабре, исполнится двадцать восемь. Дни подсчитывать не будем. У вас есть Женя, у него будут дети, ваши внуки. Представляете, какая радость иметь бабушку, да ещё такую молодую, красивую, сильную. У меня никогда не было ни одной бабушки, я завидовал тем, у кого они были.
Мария Степановна улыбалась, но внезапно по её лицу пробежала тень, она нахмурилась и глухо произнесла:
- У Женьки будет всё. У меня уже ничего не будет. У меня другая задача. Я должна её решить. Никто, кроме меня, не сможет этого сделать. Я никому не позволю сломать жизнь моему сыну. Он должен жить свободным. Не хочу, чтобы он прятался, боялся встречи с теми, кто приговорил его к смерти, и за что? Он добрый, хороший парень, у него душа отзывчивая, жалостливая, ему не справиться с тем злом, которое его ужалило. И если даже он сумеет справиться, то будет сломлен так же, как его отец. Я этого не допущу! Ясно? Всё, Глеб, не будем об этом.
Несмотря на резкость её тона, сердце Глеба сжалось от какого-то несознанного, неясного предчувствия. Что она имеет в виду? – подумал он с тревогой, и понял, что не хочет знать намерения Марии Степановны, так же, как когда-то не захотел разгадывать тайную причину ухода Марии. Кому дано предугадать умысел другого человека? Жизнь представлялась ему в виде капризной, полноводной, обольстительной реки, где сочетание всех закономерностей согласованно и предсказуемо: повороты, отмели, водопады, заливы, паводки, льды, омуты, - и каждый раз всё так неожиданно и, порой -  непоправимо!
- Что задумался, Глеб? Не горюй! Всё будет как надо. Тебя, нам сам Бог послал. Моя благодарность тебе так велика, что нет на свете слов, которые могли бы её выразить. Не окажись ты на этом склоне?…  Ой, Господи, сердце прямо заходится. Не обессудь, но чтоб не раскиснуть приму немного зелья. Не откажешься составить компанию?
- Вам отказать не могу. Сто грамм, не больше.
Мария Степановна обняла Глеба, поцеловала, перекрестила так же как Женю.
- Будь счастлив, Глебушка. Если судьба сведёт тебя с Женечкой, рас-скажешь ему о нашем разговоре. Память у тебя хорошая. У Женечки есть твой адрес?
- Конечно есть. Встретимся непременно. Приезжайте ко мне в гости.
- Спасибо, Глебушка. Я полюбила тебя, как сына. Дай Бог тебе всего – и любви, и здоровья, и радости! Ты – славный парень!
Уходя, Глеб положил под хлебницу заначку Марии Степановны, добавив к ней часть своих сбережений, адрес и переписанную на чистый белый лист всю «Балладу» А.Кочеткова.

***
Поезд остановился.
- Стоянка десять минут, - объявила кондуктор.
 - Выйду, разомнусь, - решил Глеб. И вдруг, в последнюю минуту, он заскочил в вагон, схватил рюкзак и, опережая удивлённый возглас проводницы: - Вы что? Это не Кондопога! – спрыгнул с подножки.
- Знаю. Захотелось прогуляться!
 - Что же так?
- Воздух здесь чистый, - рассмеялся Глеб, не задумываясь над тем, что заставило его сойти именно на этой станции.
Город ещё не проснулся. Пустые улицы выглядели одинокими и грустными. Город, без присутствия людей, как бы красив он не был, вызывал у Глеба чувство потерянности и бесприютности. После двухчасового хождения Глеб присел передохнуть на автобусной остановке. Когда подошёл первый автобус с несколькими пассажирами – сонными, угрюмыми, он, не глядя на маршрут, вошёл в него.
- Конечная, - объявил водитель.
Глеб шёл между домами: старыми, новыми, недостроенными, деревянными, кирпичными. Вырытые котлованы, застаревшие фундаменты, словно кто-то, разочарованный в своих замыслах и начинаниях, приостановил процесс обновления. Во всём сквозила незавершенность. Глеб не любил незаконченности. Исчезала целостность восприятия. Природа сама по себе, строения сами по себе, ни родства, ни связи, всё порознь – нелепо и скучно. 
Проходя мимо аккуратного небольшого дома, Глеб замедлил шаги, радуясь увиденному. Горки из небольших округлых камней с разноцветием цветов и зелени, небольшой водоём с фонтанчиками, изящная беседка и такое же строение, напоминающее летнюю кухню, высокие фонари – сопровождающие дорожки, выложенные узорной плиткой, - ярко и весело оформленный колодец и, поодаль от него, несколько статных берёз и между ними гамак. И всё как на ладони. Невысокая ограда из железных прутьев, окрашенных в сочный салатовый цвет, позволяла любоваться всей этой красотой. Глеб почувствовал жажду. И по этой причине, или из любопытства, он позвонил. На порог дома вышел мужчина … и если бы не бесцветные плавки, его можно было бы назвать голым.
- Вам кого? – лениво спросил он.
- Доброе утро! Глядя на ваш колодец, мне захотелось пить.
- Мария, принеси воды человеку, - крикнул он и скрылся.
Сердце Глеба дрогнуло, и горло вдруг действительно перехватило, но не от жажды, а от внезапно вспыхнувшей радости. Потом, возвращаясь к этому мгновению, он пытался понять, что его так всколыхнуло? Магия имени, или предчувствие того, что должно было произойти?
В дверях предполагаемой кухни появилась босоногая женщина, в ко-ротком, открытом цветастом платье. Её длинные, чёрные, прямые волосы были распущены по обнажённым плечам и рукам. Несколько секунд она молча смотрела на Глеба, затем исчезла и, в следующее мгновение, он увидел её с кружкой в руках. Не отрываясь он смотрел как она откинула крышку колодца, легко, без усилий, вытащила ведро и наполнила кружку. С глазами Глеба что-то произошло. Дальнейшее он видел сквозь светящуюся прозрачную дымку. Её движения стали замедленными и, когда она направилась в его сторону, он увидел что она не идёт, а плавно неспешно плывёт, приподнимая босые ноги.
- Вода холодная, - произнесла она, останавливая на нём спокойный взгляд сияющих темных глаз.
 Не говоря ни слова, Глеб выпил воду, не ощущая ни вкуса ни холода.
- Ещё? – спросила она.
Он кивнул головой. Её глаза вспыхнули, и она улыбнулась - сдержанно и чуть насмешливо.
- Спасибо, Мария, - произнёс он одними губами.
Весь день он бродил по улицам, дорогам, не ощущая усталости. Сердце было лёгким, голова – совершенно пустой. Состояние, в котором он прибывал, было столь прекрасным, что казалось нереальным.  Подобное происходило в детстве, когда проснувшись, он замирал от радостного счастливого ощущения своего присутствия в этом мире. Вот и сейчас его настигла неслыханная радость! Подобно порывам шквального ветра, она врывалась в него, заполняя грудь такой обжигающей истомой, что приходилось останавливаться для того, чтобы выравнить дыхание. Один раз увидеть и стать счастливым, разве это возможно? Он ни разу не подумал о том, чтобы сделать набросок. Мария … её лицо, босые ноги, волосы, цветастое платье, чарующая грация движений, взгляд … нет, не сейчас, может быть потом он сумеет передать совершенство существа, созданного из столь пленительного естества.
Во второй половине дня его организм возмутился и потребовал пищи. В небольшом магазине, под вывеской «Продукты», было несколько покупателей. Вглядываясь в содержание полок, Глеб почувствовал лёгкое подташнивание. Молоденькая худенькая продавщица, улыбаясь, игнорируя ранее пришедших, обратилась к Глебу:
- Здравствуйте, вам что? В гости приехали?
- Да, - машинально ответил Глеб, - пожалуйста булочку, сыр, огурец и …
- И бутылочку беленькой, - рассмеялся мужчина навеселе, - дам совет какую брать.
- Спасибо. Мне бутылку минеральной.
- К кому прибыл? Я тут всех знаю.
- Отстань от человека, тебе что за дело? – прикрикнула на него про-давщица и, зазывно улыбаясь, сказала. – Спасибо за покупку. Завтра завезут всё свежее, заходите!
Около магазина Глеба поджидал уже знакомый ему мужчина.
- Слушай, друг, не обижайся, одолжи десятку, ей-богу отдам, я здеш-ний.
Глеб вытащил десятку. Через несколько шагов мужчина догнал его.
- А два рублика у тебя не найдётся? Не хватает.
Улыбаясь, Глеб отдал ему пятирублёвую монету.
- Спасибо, дай Бог тебе здоровья. Хороший ты мужик. Ещё встретимся.
К вечеру Глеб подошёл к знакомой ограде. Остановился на том же месте, прикрыл веки и, замирая, представил как Мария появляется в дверях, подходит к колодцу, поднимает ведро, зачерпывает воду и плывёт к нему с кружкой, наполненной холодной прозрачной водой. Он открыл глаза. Мария стояла за оградой, напротив него, всё в том же ярком платье, прильнувшем к её, волнующе прелестным, формам тела. Её  восхитительные глаза, излучая радость, восторженно сияли. Коротко рассмеявшись, она спросила:
- Ещё воды?
Глеб не ответил. Он смотрел на неё, просто смотрел. Никогда он не был так счастлив, как в эти мгновения. В её глазах, в этом коротком смехе был сосредоточен весь мир. Одержимый желанием дотронуться, прикоснуться, убедиться в реальности её присутствия, он протянул пальцы между прутьями ограды. Она заключила их в свою ладонь и, нежно сжимая, медленно соскальзывая, отпустила. У Глеба перехватило дыхание, сердце подскочило и забилось почти у горла. Ничего подобного он не испытывал. Впервые прикосновение женской руки стало для него откровением, осязаемым чудом, о котором он даже не догадывался.
- Рюкзак, - рассмеялась Мария, - может быть сбросишь?
Глеб скинул рюкзак и прислонил его к ограде.
- Я отнесу, - сказала Мария.
Она вошла в дом, вышла в накинутой поверх платья длинной темно-малиновой вязаной кофте, заперла дверь и калитку.
Они молча шли по дороге. Останавливались, удивлённо, радостно смотрели друг на друга и целовались. Поцелуи были нежными, робкими. Они не хотели нарушить волшебное равновесие своих сердец.  Волнение, охватившее их, было таким, когда чувственность, способная перерости в жажду обладания, отступает перед чувством высоким и чистым. Деревья, трава, камни, белая дорога, еле заметные тропинки, возникающие под ногами и куда-то зовущие, воздух – мягкий, насыщенный запахами, одинокая заброшенная каменоломня, покрытая толстым слоем белесой пыли, заросли малинника, огромная лапчатая ель, раскинувшая нижние ветви на несколько метров, таинственное шуршание, шевеление, незнакомые звуки, - всё это представлялось Глебу сказочно-притягательным и волнующим.
- Устала? – спросил он.
- С тобой я никогда не устану.
Слова Марии прозвучали обещанным продолжением чуда. Дорога привела их к озеру.
- Это озеро реликтовое, - сказала Мария, - очень красивое, но вода всегда холодная.
Они присели на обтёсанный ствол дерева. Прижавшись, смотрели на тёмную, слегка посеребрённую, воду. Было светло и тихо. И это совпадало с их внутренним состоянием. Они не сказали друг другу слов любви, не стали близкими. Их восторженные души не нуждались в подтверждении. Глеб, перебирал пряди её тяжёлых бархатистых волос и, зарываясь в них лицом, вдыхал их запах. Чем пахли её волосы? Хвоей, солнцем, речной водой и ещё чем-то сладостным и хмельным. Он целовал её руки и когда поднимал голову, встречал её чудные глаза. Опуская веки, она приближала к нему губы, на которых дрожала счастливая улыбка.
Что может быть прекраснее первого свидания влюблённых? Ничего. Нет, нет – не любовников, а влюблённых, когда душа возвышенна, а плоть смиренна. Первый взгляд, первое хрупкое прикосновение, первое узнавание друг друга, первый голос восторженного сердца, и сумасшедшая надежда на невообразимое, бесконечное блаженство. И всё вокруг, сопутствующее этим мгновениям, преображаясь, являет себя ярким, значительным, непревзойденно единственным. Ах, какой был вечер, какой воздух, какая ночь, какая луна! Промчатся годы, плоть охладеет, но душа, эта неугомонная душа, мечтая о вечном, несбыточном,  сохранит навсегда запечатлённый образ первого свидания. И не однажды, трепеща и волнуясь, подарит себе очарование неувядающих мгновений первого свидания, свидания влюблённых.
Безмолвная белая ночь подошла к концу. Стало ещё светлее.
 - Мария, - сказал Глеб, прижав её руки к своей груди. – Я сегодня уеду. Оставаясь, я не смогу не видеть тебя. Это уже не в моих силах. Я не стану сдерживать себя. Иначе я превращусь в изваяние у ограды твоего дома. Ты – замужем, я – не женат. Моя жизнь, моё счастье – в твоих руках. Я приеду в середине сентября, я найду тебя. Чтобы не случилось, какое бы решение ты не приняла, знай, встреча с тобой – дар Всевышнего.
Ничего не обещая, Мария смотрела на него, улыбалась, слушала, отвечая коротким счастливым смехом. Всё, что она могла бы сказать, было в её сияющих глазах.
Вернувшись домой, Глеб радостно прокричал:
- Мама, мама, ты слышишь меня? Я полюбил. Твой сын полюбил. Её зовут Мария. Теперь я знаю, что такое любовь. Ты права, только ради этого стоит родиться и жить.
В первую неделю сентября, вернувшись с ночного дежурства, Глеб увидел на ступеньках у своей квартиры Евгения.
- Женька, ты? Вот молодец! Как я рад, что ты приехал. Давно ждёшь?
- С вечера.
- Я забыл записать тебе телефонный номер автостоянки. Замёрз? Го-лодный конечно. Лезь в ванну. Я приготовлю завтрак.
Женя открыл сумку, поставил на стол две банки и две полуторалитровые бутылки.
- Это тебе, Глеб, от Валентины. Клюквенный напиток и белые грибы.
Глеб, радуясь встрече, ничего особенного, кроме усталости, в облике, в тоне и в поведении Жени - не заметил. Но когда они оказались  напротив друг друга, он увидел его глаза, и…ужаснулся. В них была такая тоска, такая скорбь, что сердце его болезненно сжалось.
- Женя, что случилось? Как мама?
Женя поднялся, наполнил два бокала и, глядя на Глеба, произнёс:
- Глеб, помянем маму и дедушку.
- Как помянем?
- Пей, Глеб. Расскажу, затем и приехал. Ты только не перебивай, я должен выговориться,  ты просто слушай. Начну по порядку, так мне будет легче. Всю дорогу до Мурманска спал как убитый. Добрался до тёти Вари, до замужества она жила в нашем доме, сейчас работает в юридической фирме. Когда я всё рассказал – она, её дочь и муж решили подать в суд, раз есть свидетель. Я не согласился. Зная наши власти и свои прошлые дела, я понял что ничего путного не получится. Будет только хуже. Затягивать тебя в это дело, я - наотрез отказался. Эти отморозки мстительные, везде достали бы. Не знаю, я много думал об этом, я один во всём виноват. О себе  подумал, а о маме – нет. Как вспомню её слова, сердце заходится! Не могу я никак смириться! – воскликнул Женя и заплакал.
Глеб боялся спрашивать, подсознательно, по-детски, надеясь на чудо.
- Тётя Варя всё уговаривала. Потерпи, там жить ты уже не сможешь. Марья не бросит отца, продать дом за копейки? Придётся жить порознь. А с пропиской как? Ты же числишься в мёртвых, тебя - как бы нет, и то и другое надо будет доказывать. Я – трус, надо было вернуться и самому разобраться  в своих завязках. Мама звонила, разговаривала будто с тётей, а на самом деле – со мной. И всё притворялась пьяной, хотя, по голосу, я точно определял, что она трезвая. Боялась, что кто-то заподозрит и, в конце, всё повторяла. – Береги себя. Ты помнишь про телеграмму? Вот, вот, жди её, недолго осталось! Целую, обнимаю, люблю. И обязательно смеялась. И вот, пятнадцатого августа, пришла телеграмма без обратного адреса, отправленная из другого города. Телеграмма поздравительная, у нас с мамой в один день рождение. Сначала подумал -  ну это, уж точно, с пьяных глаз написала. Слова такие странные, но сердце ёкнуло, что-то не так. – Свобода сын наконец мы свободны ты и я день рожденья день варенья день сороковой поздравляю обнимаю целую люблю очень помни обо мне. И в конце слова, из песни что ли? Ты понесёшь с собой любимый, ты понесёшь с собой повсюду родную землю, милый дом, не забывай меня любимый, за расставаньем будет встреча, вернёмся оба – я и ты.
Глеб сразу понял, Мария Степановна исполнила задуманное, но что она совершила?
- Тётя Варя решила одна съездить. Её сбила с толку непонятная длинная телеграмма. Совсем спилась, поеду, поговорю с ней, - сказала она мне. Но я и слушать не хотел, сердце моё рвалось на части, я уже чувствовал, что-то случилось страшное, но то что она сотворила было ужасным. Я не стал таиться, мы пошли напрямик. Те, что встретились нам, застывали, глядя на меня. Но мне было всё равно. Ещё издали я увидел что дома нет, рванулся, побежал и когда приблизился, похолодел. Всё было сожжено, все постройки, деревья обугленные, на месте дома, залитые водой, чёрные головёшки и куча обгоревшего хлама.
Женя опустил голову и заплакал.
- Мама, мама, я виноват, ведь она совсем молодая, что она видела в своей жизни? Отец мой предал её, я тоже её предал. Разве такая ей жизнь нужна была? Ты знаешь, какая она была красивая, озорная, добрая! Прости, прости меня, мама. Почему, почему я не почувствовал, что она затеяла? Я не должен был уезжать. Ведь были намёки явные, помнишь, она говорила про спирт, дураком меня назвала? Но я всё пропустил мимо ушей.
- Женя, я сварю кофе, - предложил Глеб, задыхаясь от жалости и боли. – Передохни немного.
- Мы с Валюшей, - проговорил Женя и его глаза ожили, - решили по-строить на этом месте новый дом, развести сад и цветы. Валюша – одна мне подмога. Её родители и тётя Варя обещали нам помочь. Валюшка в положении. Сказала – родится девочка, назовём Машенькой, а если пацан – Стёпкой, в честь деда.
Он задумался, помолчал и снова продолжил разговор.
- Это же надо, какое отмщение устроила! Соседи рассказали, как всё было. Всего наготовила, еды навалом, водка – рекой. Собрала всех соседей, знакомых своих и деда, праздновать свой и мой день рождения. Когда наелись, напились – объявила. Спасибо всем за добрые слова, за подарки, за то, что пришли, а теперь - выметайтесь. К вечеру я пригласила лучших дружков моего Женечки, будем справлять поминки, сорок дней, как утонул мой сыночек. Дружки у него, что надо, сами видите какой стол был. Это на их деньжата, хорошие парни, не пожалели, отстегнули! Марья, - сказала её подруга, - была не в себе: смеялась, плясала, пела, плакала, в общем - куролесила. Все удивлялись, сын утонул, а она? Говорят, была очень нарядная и красивая. Пришли все пятеро.  Кутили всю ночь, а к утру - всё разом полыхнуло, да так, что не успели оглянуться. Мама, я знаю её, заранее всё обдумала и приготовила, говорят, был сильный лекарственный запах. На месте дома обнаружили шесть обгоревших трупов, а у калитки - ещё один, Сашкин. Наверное, не сильно упился, успел вырваться, но уж поздно было. Я думаю, мама себе и деду сделала сильный укол, чтоб не мучиться. Разговоры были всякие. Родственники, по сложению и по остаткам того что осталось, схоронили своих, а маму и деда уложили в какое-то тряпье и закопали вместе. Не знаю оставить так как есть, или перезахоронить. Тоскливо мне и страшно, не уйти от этого, не уйти. Досок пожалели, что за люди? 
 - Женя, твоя боль невыносима, со временем она утихнет, пройдёт. Нужны усилия разума и воли. Однажды моя мама, её тоже звали Мария, сказала мне. Ты уже взрослый, живи самостоятельно, не хочу при тебе стариться, болеть. Обо мне не беспокойся, не ищи меня. Она была не только самой любящей матерью на свете, не только самой красивой женщиной на свете, она была моим лучшим другом. Я долго и мучительно искал выход из состояния тоски и одиночества. А потом … смирился и принял её право на подобное решение. Ушла, улетела, уехала, живёт в другом государстве, на другой планете. Я стараюсь не думать о непоправимом, но мысли настигают меня. И, наверняка, истинная причина её ухода, мной не разгадана, но я упрямо отвергаю то, что причиняет невыносимую боль. Я ощущаю, я вижу её живой, но так ли это – не знаю. Неизвестность – страшна, но она, хотя бы, оставляет место для надежды, а вот такая известность, как твоя – абсолютно беспощадна. Тебе, Евгений, будет очень трудно, но ты, во имя той жертвы, на которую решилась твоя мама, постарайся жить так, чтобы эта жертва не была напрасной. У тебя есть любимая женщина,  а это – основа нашей жизни. Расскажи, как отнеслись к тебе те, кто знал о твоей истории?
- Некоторые спокойно, другие как увидят – крестятся, поплёвывают и даже пугаются. Соседка сказала мне. Я почему-то так и думала, что ты не утоп. Не беру греха на душу, но думаю, Марья что-то надумала, отомстила, а может – обожрались, уснули, ну и погорели. Пришёл я в домоуправление насчёт участка и строительства дома, уставились на меня. – Ты откуда? Ты же утонул. Мы тебя выписали, участок поставили на продажу. Спрашиваю. – На каком основании? У мамы есть наследники – сестра родная, племянница. Они отвечают. – А на том основании, что владелица дома и земли сгорела, ты – утонул, а на родственников нет завещания. Опять спрашиваю. – Кто, по закону, прямой наследник? Ты, - отвечают, - но ты утонул. Представляешь, Глеб? Хорошо, - говорю им, -  я стою перед вами живой, но вы меня не признаёте. Тогда ответьте, где мой труп? Представьте мне его. По- твоему, - бросают мне, - из-за твоего трупа мы должны были всё озеро кверху дном перевернуть? Я смотрю на них и спрашиваю, - интересно, кто из нас с катушек съехал? Вы, или я? Они в крик. – Если ты живой, что же ты не объявился, когда всё полыхнуло? А может быть ты, со своими дружками, что-то не поделил, или избавиться надумал от больного старика и матери, чтоб получить наследство? С тобой надо разобраться, где ты был, что делал в это время? Явился живой, когда все погорели! Думал, разнесу их конуру, но взял себя в руки. Мне нечего было делить, - заявляю им, - ясно вам? И тонуть я не собирался. У меня разряд по плаванью. Выпил, сделал заплыв, очухался, и решил от всех отдохнуть, уехал к тёте в Мурманск. У меня свидетелей навалом, есть билет, там даты! Ещё раз такую ахинею услышу, тогда уж точно, вам не сдобровать! Ты давай не грози, без документов ничего у тебя не получится. Землю будем продавать, она переходит к государству. А документы твои все сгорели, - отвечают с усмешкой. Вот ведь как, такое горе, а мне нужно вести переговоры с этими козлами! Я просто взбеленился. – Откуда вам известно, что  документы сгорели? Улыбаются. – По-твоему всё сгорело, а бумажки нет! А по-моему, не сгорели, - говорю им. Ну иди, - ухмыляются, - покопайся, может что и отыщется. А вы что копались? – говорю им. Не копались, - отвечают, -  а проверяли. Спрашиваю, - и не нашли? Они опять в крик. - Ну хватит попусту языком трепать, если хочешь, судись с властью! Тут и я не выдержал. - Вас и впрямь судить надо. А документы я нашёл. Ей-богу, они рты пооткрывали. – Ну и где же ты нашёл? В сейфе, - спокойно отвечаю. Смеются. – У Машки сейф был? Не у Машки, -  не знаю, как я тогда сдер-жался, внутри всё  закипело, - а у Марии Степановны и у Степана Фёдоровича был сейф, в котором они хранили всё ценное от таких, как вы…- уточнять не стал. Мама, на дно чемодана, положила документы, помнишь всё наказывала беречь их. Я думал там только мои бумажки, а когда разобрался, очень удивился. Там были все документы на землю, на дом, паспорт деда, мамы, наградные удостоверения деда, короче – всё. Хотел её спросить, когда разговаривал по телефону, но забывал. Понимаешь, она уже тогда всё предусмотрела! Никогда не забыть мне той последней ночи и нашего прощания. Ну почему я не угадал, не понял, не учуял? Был занят только собой.
- Мы, сыновья, зачастую не чувствуем своих матерей, а их сердца всегда обращены к нам. Мы навсегда остаёмся для них – детьми. Они просто нас любят. Мария Степановна – чудная женщина. Её открытое сердце, исполненное любви, металось, искало выхода, но не находило. Мы не судьи своих отцов, но останься с ней тот, кого она продолжала любить, возможно всё сложилось бы иначе. Женщины, в отличие от мужчин, без любви теряются и надламываются, не столько физически, сколько духовно. Наш взгляд на женщин довольно поверхностный и примитивный, а отношение к ним эгоистично-потребительское и бездуховное. Тебе повезло родиться у Марии Степановны. Я передам тебе дословно наш последний разговор, она просила меня сделать это. Я понимал, чувствовал , что она что-то задумала и был очень встревожен, но такого поворота предвидеть не мог.
 Склонив голову, смахивая кулаком набегающие слезы  Женя слушал  уставившись в одну точку. Его плотно сжатый рот судорожно подрагивал от волнения и боли.
Выслушав  Глеба, он поднялся, выпрямился и сказал:
- Пойду, умоюсь. Приведу себя в порядок. Завари чайку.
Чай пили молча, им необходима была передышка для того, чтобы прислушаться к себе и осмыслить ту реальность, которая их настигла. Первым нарушил молчание Женя. Он  уже не плакал, его глаза были сухими, взгляд задумчивый и сосредоточенный.
- Знаешь, Глеб, меня мучает одна мысль. Я не слишком верующий, хотя крещён. Потому мне не судить. Но я сомневаюсь. Самоубийство считается грехом. И вот я думаю, мама из-за меня приняла страшный грех на душу, лишила жизни себя и других. А стоит ли моя жизнь такой платы? Да, они сволочи, подонки, но ведь люди же. Сашку жалко, почему он так перестроился, не знаю. А был, ещё с детства, хорошим другом. Сейчас как-то всё перевернулось вверх тормашками. Как думаешь, Бог простит, примет душу моей мамы? Такие муки приняла на себя! Я всё время думаю, что было бы лучше, если бы я утонул.
Слушая Евгения, Глеб, уже не впервые убеждался в том, что несмотря на изломанные судьбы, природа рано или поздно, проявляет закономерную справедливость, награждая человека прекрасной, чуткой душой.
- Если исходить из того, что Бог человеколюбив и милосерден, то страдающую душу твоей мамы он не оттолкнёт. Это хорошо, что ты сомневаешься, думаешь и о тех, кто пожелал тебе смерти. Твоя душа чиста и добра. Я верю, что ты сможешь своей жизнью выровнять излом, доставшийся тебе от тех, кто был в твоём роду до тебя. Не гневи, Женя, судьбу. Ты остался жив, и это не твоё решение, и не твой выбор. Знаешь, у Пастернака есть такие строки. «Но продуман распорядок действий, и  неотвратим конец пути … ». В этих строках – вся истина нашего пребывания на земле.
Они помолчали, потом Женя спросил:
- Глеб, я наверное достал тебя подробностями?
- Не достал, Женя. Подробности – это краски жизни, её вкус, аромат. Без них жизнь однообразна, пролетит как один день. Ни вспомнить, ни рассказать. Пустой болтовни я не люблю, хотя и она иногда бывает необходима. Всему своё место и время. Нас судьба не зря свела. И наш разговор – это часть нашей жизни. У меня был один знакомый, который, при просмотрах фильмов, как только догадывался или узнавал кто кого подставил, замочил и кто с кем переспал – полностью терял к фильму интерес. Игру актёров, философию сюжета, диалоги, паузы, пейзаж и всё прочее, он называл шелухой и чепухой, засоряющей мозги. Читать не любил. Сейчас любую классику низводят до уровня нескольких статичных страниц. Само по себе чтение настоящей литературы, наслаждение. Незабываемые мгновения сопереживания будоражат чувства, душу, заставляют мыслить. Хочешь, приведу пример? Приехал к тёткам на побывку некий Нехлюдов, соблазнил некую Катюшу – горничную, уехал, она забеременела, тётки  выдворили её, она осталась на улице без средств к существованию, потеряла ребёнка, стала торговать собой, попала в лапы мошенников, угодила на каторгу,  Нехлюдов, мучаясь угрызениями совести, покатил за ней в Сибирь. Всё. Банальная житейская история без подробностей. Но ведь это роман Льва Толстого!
- Глеб, я ведь тоже ничего путного не читал. Как называется этот ро-ман?
- «Воскресенье».
- Приеду, попрошу Валюшу отыскать его. Прочту.
Они проговорили всю ночь. Глеб рассказал, правда без подробностей, о Марии. Евгений, искренне радуясь, воспрянул, оживился.
- Глеб, значит ты приедешь в наши края? Я оставлю тебе адрес Валентины. Приезжай, ты не представляешь какая это будет радость, особенно для Валюши.
- Спасибо, Женя. Как сложится. Не знаю когда, но знаю точно – встреча состоится. А сейчас, - Глеб снял со стены картину с изображением одного из тех, неповторимо прелестных, исчезающих с  неоправданной скоростью, старинных уголков города, - это вам на новоселье в новом доме. Она исполнена талантливым художником, влюблённым в мою маму и в Москву. И  ещё, - сказал он, открывая книжные полки, - я дарю тебе роман «Воскресенье». Я думаю, ты увлечёшься и почувствуешь тягу к чтению, только не читай всякую новомодную дешёвку, которой завалены все прилавки.
 - Глеб, ты не представляешь, как я тебе благодарен за всё. За книгу, за картину – особое. Обещаю тебе, читать начну уже в дороге. Не зря я к тебе рвался, не зря! Я привёз тебе долг. Вот.
- Женя, я не давал тебе денег взаймы, понимаешь? Разве ты не сделал бы тоже самое? У меня к тебе просьба. Купи цветы, выберешь сам, отнеси их твоей маме и дедушке. Насчёт перезахоронения - думаю не стоит ворошить погребённых, искажать память о них, и причинять себе страшную боль. Лучше заняться оформлением могилы и надгробия - посадить деревья, цветы. Впрочем, Женя, подумай, и решай сам.

***
По договорённости, Глеб должен был догулять свой отпуск в сентябре. Но, как нарочно началась неразбериха: одни уволились, другие категорично потребовали отпуск для уборки дачных урожаев, третьи – запили.
- Виктор Павлович, - взмолился Глеб, - не могу я откладывать! Обещал вернуться пятнадцатого сентября! Меня ждёт женщина, понимаете? Иначе – уволюсь.
- Ну что такое одна неделя? Куда  денется твоя женщина?  Любить будет крепче, какая ж это любовь, если через неделю сбежать может? Здесь не окрутили, так там нашлись лихие! Через неделю человек придёт!
- Виктор Павлович, я ценю ваш юмор, но это другой случай.
- Увольняться надумал! Тебе же деньги нужны будут. И потом, работа у меня не как у других, и отношение к тебе, ты знаешь какое!
Глеб уступил. Если Мария, если решит… Так или иначе придётся подыскивать другую работу. Ночи должны принадлежать только нам, - думал он, замирая от счастья. Радость, заполнившая его сердце не уменьшалась, напротив – приобретая новые оттенки, она превращалась в воздух, которым он дышал. Всё вокруг: люди, дороги, по которым ездил, вереницы машин и даже бесконечные пробки, разговоры, которые раньше утомляли – всё теперь казалось прекрасным. Он чувствовал – Мария ждёт его.
Глеб подошёл к калитке, позвонил… несколько раз. Никого. На работе, - подумал он. – Где она работает? Я ничего о ней не знаю. Эти мысли вселили в него тревогу. Он позвонил ещё раз. В дверях кухни возник уже знакомый ему мужчина, взлохмаченный и заспанный. Не сходя с места, он выкрикнул:
- Чего тебе?
- Дай попить! – неожиданно резко и зло бросил Глеб.
- Да пошёл ты, - гаркнул мужчина и захлопнул дверь.
Глеб нажал кнопку звонка и не отпускал её до тех пор, пока разъяренный мужчина не подбежал к нему.
- Ты что, о….? Иди к себе и пей, хоть залейся!
- Не хами! У меня нет поблизости дома. Я – приезжий. Воды что ли пожалел, или лень обуяла?
- Обуяла…ходят тут всякие, - вяло огрызнулся он и скрылся.
Глеб нервничал. Звонить не имело смысла, ждать тем более. Собираясь отойти, он окинул взглядом подворье. Выглядело оно поблёкшим, заброшенным и одиноким. Это встревожило его. Но ведь уже осень, - успокоил он себя. Подожду вечера, разведаю у соседей.
- Эй, ты, водохлёб, постой!
Мужчина подошёл к ограде, приглядываясь к Глебу, сказал:
- Я тебя где-то видел. Знакомая физиономия. Раньше не встречались?
- Не знаю, может и встречались.
- Ты где остановился?
- Как видишь, у твоей калитки.
- Ладно, заходи в дом, только без фокусов. Сейчас разные хмыри бродят. А поговорить не с кем. Только сплетни сводят друг про друга, да водку на халяву жрут.
В доме было тепло, но не прибрано и уныло. На столе красовалась грязная посуда, на диване – скомканная постель. Сердце Глеба сжалось. Что случилось? Потерпи, узнаешь, - приказал он себе, сдерживая беспокойство.
Мужчина вытащил из серванта бутылку водки, сдвинув на край стола грязную посуду, спросил:
- Не брезгуешь, если налью в эти стаканы? Закуска – огурцы, помидоры, картошка, сало есть, хлеб забыл купить.
- Живёшь один? – равнодушно произнёс Глеб.
- А ты сам не видишь? Раньше всё блестело. Выпьем до дна, за знакомство! Илья, только не пророк, мать твою! Не угадал, что такое может со мной произойти. И он залпом опорожнил весь стакан. – Что молчишь, и не пьёшь? Ты вызываешь у меня подозрение. Не люблю непьющих мужиков.
- Зовут меня Глеб, а водку я не люблю. Вина, по такому случаю, пожалуй выпил бы немного.
- Вино? – рассмеялся Илья. – А как же, остались кой-какие припасы от прежней жизни, - и он поставил на стол бутылку, - клюквенная настойка, собственного производства.
Глеб усмехнулся.
- Что улыбаешься? Напиток стоящий.
- Удивительно! Сплошная клюква. Куда не приду, все клюквой угощают.
- Нашёл чему удивляться! Я – уже ничему не удивляюсь. Твоё здоро-вье! – сказал он, поднимая наполовину наполненный стакан.
Глеб, выросший в окружении мужчин, хорошо чувствовал их содер-жимое. Он смотрел на Илью с нарастающим чувством симпатии. Несмотря на явные старания Ильи усилить драматизм того, что с ним приключилось, он не производил впечатление человека, потерпевшего крушение, скорее, он походил на бесшабашного заводилу, покорителя женских сердец. Он был хорошо сложен, тёмные кудрявые волосы, смуглая кожа и какая-то смешинка во взгляде выразительных синих глаз. Нарочитая грубость его выражений, ирония по отношению к себе и к тому что произошло, желание покрасоваться - всё говорило о том, что глубина его переживаний относительна. Бурные эмоции, переходящие от трагедии к фарсу – свойство людей способных, более безболезненно, менять своё отношение к любым событиям. Глеб почувствовал желание сделать набросок. Из небольшой спортивной сумки он вытащил альбом, карандаши и молча принялся за работу.
- Ты что там мараешь?
- Да, возникло такое желание, не возражаешь?
- Валяй, - махнул рукой Илья. – Да не пропаду я! Баб, желающих по-пасть ко мне в постель, до хрена. Но такой, точно знаю – не будет.
- О ком ты пытаешься мне рассказать? – подзадорил его Глеб.
- Не пытаюсь, а говорю! Что, сам не понял? Я  женатый, а жены нет! Соседка, старая мандарилья, поздно рассказала мне, что видела её с каким-то хмырём, рюкзачником. Всю ночь шатались, под утро вернулись. В дом не заходили, боялись наследить. И это было, мать твою, в ту ночь, когда я дежурил на  лесопильне. Я  бригадиром работаю. Раньше, ещё юнцом, сплавлял лес. У меня акции этой чёртовой лесопилки, охранять кому-то надо, ведь воруют постоянно, без хозяйского досмотра никак нельзя. Вот мы поочередно, по несколько человек, дежурим. Так вот, после этой прогулки, не мог к ней подступиться. По виду она была как и прежде, убиралась, что-то вышивала, платье себе сшила не по нашей моде, и всё улыбалась. Ну ни в какую! То плохо себя чувствует, то настроение неподходящее, то месячные, то запах изо рта не тот, одним словом, чёрт знает что! Довела меня до белого каления. Я что, какой-то там импотент? Мужик – в полной боевой готовности! Запах изо рта! На кой чёрт мой рот, если есть другое! Я и прижал её. Никогда не забуду её глаза. Посмотрела на меня так, как никогда не смотрела. Скажу честно, я опешил. Заявляет мне, - если ты меня тронешь, удавлюсь. Ты что, сука, говорю ей, с катушек съехала? Мало того, что не рожаешь, так ещё и не даёшь! Я же муж твой законный! Потом, на следующий день, так спокойно, с улыбкой говорит. Твой роман с Анютой одобряю. У тебя, Илюшенька, хороший вкус. Если бы соседка - эта старая про*****, раньше доложила бы об этой прогулке, я бы её, стерву, прижал бы, ох и прижал бы, пикнуть не успела бы! А я, как дурак, стал оправдываться, плакаться, прощения просить, а за что? За один фырк с этой бестолковой Анькой!
- Илья, ты мог обходиться без некоторых слов? И потом, я не понял, кого ты прижал бы, соседку или…
- Жену свою прижал бы, а соседка это прозвище заработала своей…
- Не уточняй, я понял, - остановил его Глеб.
- Она мне, после всех моих унижений, опять же с улыбкой – веришь, возненавидел её улыбку так, что мог бы грохнуть - преподносит. Илюша, после другой женщины, я с тобой спать не буду, это исключено. Что мне оставалось делать, яйца себе отрезать? Так и жили – ни муж, ни жена. Эх, думал обойдется, а нет – не обошлось. Прихожу однажды, её вещей нет, на столе записка: Илюша, прости, но я должна уйти, себя не вини. Искать меня бесполезно, я не вернусь к тебе. Веришь, так паскудно на душе, так хреново, не знаю куда себя деть.
- Когда это случилось? Ты искал её?
- Не искал. По записке чухнул – не вернётся! А что когда случилось?
- Когда ушла из дома?
- Шестнадцатого, как раз в день аванса. Школа вся на ушах. Учительницей работала. Работу, детишек любила, а никого не пожалела. Подозрений, до этой ночи, у меня не было. Никаких шашней не заводила, а заглядываться на неё боялись, строгость соблюдала. Я гордился – такая красавица, а подступу нет. Я работал для неё, всё в дом. Во всём потакал ей. Любил очень, даже перестал материться при ней. Познакомились в Крыму, у неё там бабка родная, роман завязался ураганный! Вышла за меня, привёз её сюда, здесь ей всё понравилось. И вдруг, на тебе! Скурвилась, и с кем? С этим хмырьком, рюкзачником залётным! – он сплюнул, наполнил до половины стакан, и сказал. – Давай, плесни себе, опрокинем за мою пропащую жизнь!
Глеба разбирал смех, ему хотелось воскликнуть:
- Я и есть тот самый хмырь рюкзачный!
Но он сдерживал себя не из боязни, а от нежелания бить наотмашь, причиняя человеку боль. Глеб протянул Илье рисунок.
- Я, что ли? Точно, – но вдруг удивлённо приподнимая брови, произнёс. – Почему не за столом? Интересно.
- Так рука повела.
- А почему я оказался на пороге дома, да ещё в трусах?
- Первое впечатление самое сильное, - проговорил Глеб, удивляясь своим словам.
- Что значит первое? Постой, постой…так это ты летом просил попить? Я же говорил тебе, чёрт тебя задери, рожа твоя мне знакома!
- Да, это я тот самый хмырь рюкзачный, - рассмеялся Глеб.
Илья ошалело смотрел на Глеба.
- Так это с тобой она снюхалась, с тобой натрахалась под завязку?! -–прокричал он, вскакивая с места. – И ты ещё, гад приблудный, посмел показаться мне на глаза? Да ещё внаглую скалишься? Да я тебя…, - он хлебнул из бутылки и, упираясь руками в стол, приблизил лицо к Глебу.
Глеб, продолжая сидеть, спокойно смотрел Илье в глаза.
- Ну расскажи, пока цел, где она, шлюха блудливая?
- Илья, я зауважал тебя, как стоящего мужчину, а ты, оказывается дерьмо! Как ты можешь рассуждать о любви, обзывая женщину грязными словами?
- Ты не увиливай, защитник хренов, где она?
Глеб рассмеялся.
- И ещё я решил, что ты умный мужик, но и тут я ошибся. Если бы я знал где она, не прискакал бы к тебе за сотни вёрст попить водицы и выслушивать твою исповедь.
 Илья опустился на стул.
- Так что же выходит, она и тебя кинула?
- Не знаю, кто кого кинул.
 - Так вот оно что? - удивленно протянул Илья, - всю ночь промоталась, протрахалась с тобой, по параметрам не подошёл что ли? Что же ей надо? Сбесилась что ли? Уехала искать кабеля по себе?
Глеб встал.
- Илья, спасибо тебе за приём, но больше не хочу выслушивать твои пьяные бредни.
Илья вскочил.
- Погоди, не уходи. Я загнусь от мыслей, помоги мне разобраться. Раз ты приехал в такую даль, значит что, влюбился в Марию?
- Наконец то ты назвал женщину по имени. Я полюбил Марию. Того, на что ты постоянно напираешь – не было.
- А она? – негромко проговорил Илья.
- Не знаю, затем и приехал, чтобы услышать её ответ. Тогда, летом – я действительно почувствовал жажду, и если бы ты сам поднёс мне воды, ничего  не случилось бы. Вот и сегодня ты упирался, не хотел выходить. А спустился бы тогда с крылечка, всё пошло бы по-другому, лениться не надо, - улыбнулся Глеб.
Илья заворожено смотрел на Глеба.
- Будешь искать её? - мрачнея, спросил он.
- Буду, пока не отыщу.
- А если я начну искать, что тогда? – усмехнулся Илья.
- Ищи, Илья, твоя воля. Но решать, сам знаешь, будет Мария. Из каких она мест, не скажешь?
- Нет, не скажу, - отрезал Илья. – Предупреждаю, соседи не в курсе. Знаю, побежишь в школу, но я уже не раз там был, опрошены все, даже дети. Никто не знает.
- Ладно, Илья, ухожу. Спасибо за приём.
- Проваливай! Найдёшь раньше меня, передай ей от меня большой стоячий привет! Приезжайте в гости, встречу как родных! – прокричал Илья и, опрокинув бутылку, ударил кулаком по столу. – Постой, чёрт тебя задери, мазню свою прихвати! Запомни, я развода ей не дам! Ясно тебе? – и он швырнул вслед Глебу скомканный рисунок.
Глеб зашёл в знакомый магазин. При виде его, всё та же худенькая продавщица радостно воскликнула:
- Ой, это же вы! Всё гостите или снова приехали?
- Снова приехал и опять захотел есть. Что-то у вас сегодня пусто.
- Рабочий день. К вечеру сбегутся. Зайдёте ещё? – с надёждой спросила она, рассчитываясь с Глебом.
- Сегодня или завтра уеду.
- Вот даёте, приехали из столицы на один день?
- Из какой столицы?
- Да из Москвы! У вас разговор московский и по образу вы - натуральный москвич, московский артист.
- Я то думал, что смахиваю на голливудского супермена,  - рассмеялся Глеб.
- Ой, эти супермены! Американцы уж очень надоели, а у нас ещё эти – финны, а нам хочется полюбоваться на своих  настоящих мужчин! А потом я думаю так: наши мужчины – самые красивые!
- Ладно, любуйтесь, - улыбнулся Глеб. – у вас здесь одна школа? Как к ней пройти?
- Одна. Учителем хотите у нас остаться? А каким?
- Случись другие обстоятельства, мог бы  остаться учителем рисова-ния.
По дороге к школе, вспоминая Илью, Глеб улыбнулся. При всей серьёзности положения, комичность их встречи была очевидна. Пожалуй, это было вызвано ярким своеобразием Ильи, его искренностью и открытостью. Глеб понимал Илью, и у него не возникло к нему неприязни и тем более злости. Выпады в адрес Марии коробили Глеба, но для Ильи это было обычной нормой, согласованной с исключительным своеобразием и выразительностью русского мата, и непобедимой устойчивостью, привычных для такого случая, выражений. Глеб верил, что Мария вышла замуж по любви. И не появись он, вероятно, их совместная жизнь протекала бы и дальше мерно и согласно. Но он тут же отбросил эту мысль. Нет, нет! Мария уже давно разлюбила Илью, она готова была к этой встрече, она мечтала о нём. Он помнил её сияющие глаза. А её уход, разве это не доказательство её любви? Не выжидая, не зная о его намерениях, она всё бросила и, не теряя достоинства, ушла, тем самым отвечая ему. Она сделала выбор. Он опоздал. Теперь его черёд принимать решение. Записка, оставленная Илье, подтверждала её благородство и невозможность компромисса. А её защита от посягательств Ильи была так логична в своей истинно женской хитрости и лукавстве! Такая женщина, как Мария, без любви - не станет заводить ребёнка.
Глеб был уверен, что в школе ему сообщат адрес Марии, оставленный только для него. Ещё немного и я увижу её. Сердце бешено колотилось, желание охватывало его. Он представил Марию в своих объятиях и его сдержанность, которой он так гордился, уступила нетерпеливому желанию ласкать, целовать её, не отпуская ни на одно мгновение. Разве может быть что-то более прекраснее, чем это желание? – думал он.
Огороженный школьный двор был пуст. Свежеотштукатуренное, двухэтажное здание школы настороженно притихло в ожидании того торжественного момента, когда при первых, нетерпеливых, резких трелях долгожданного звонка всё разом, стремительно приходит в суматошное движение. Глеб вошел в здание и остановился у окна. Раздался звонок и все двери, как по команде, распахнулись и шумные стайки девчонок и мальчишек заполнили коридор. Пробегая мимо, девчонки, замедляли бег и внимательно, без смущения, рассматривали Глеба. Некоторые здоровались. Улыбаясь, он отвечал на приветствие. Две пожилые учительницы, сурово поглядывая на Глеба, прошли мимо. И когда из дальних дверей вышла молодая учительница, Глеб направился ей навстречу.
- Простите, пожалуйста, можно с вами поговорить?
-  По какому вопросу?
- Я приехал из Москвы. Мне нужен адрес Марии, она работала в вашей школе, и уехала в середине сентября.
- Зачем вам её адрес? - настороженно, но не скрывая любопытства, спросила учительница.
 - Возможно, вы знаете куда она собиралась уехать, или знаете того, с кем она могла бы поделиться своими намерениями, - сказал Глеб, не отвечая на вопрос.
- Вы следователь? Что-то случилось? – встревожилась учительница.
- Да, - усмехнулся Глеб.  – Мой казенный язык явно не будет способ-ствовать общению. Простите меня, просто я несколько скован. Скажу прямо. Я тот, кого Мария не дождалась. Я обещал вернуться к пятнадцатому, но опоздал. Пожалуйста, - взволнованно произнёс Глеб. - Помогите нам найти друг друга!
- Зайдёмте в класс, здесь неудобно разговаривать.
- Меня зовут Глеб, а как величают вас ваши ученики?
- Наталья Вадимовна, это на уроках, а за воротами по-разному, в зависимости от оценок. Вы знаете, что Мария замужем?
- Да, я только что общался, и довольно долго, с её мужем.
- Да что вы? Живы и даже не покалечены?
- Я не обнаружил в нём таких наклонностей, мне он понравился. Ещё неизвестно, как бы я повёл себя на его месте! Можно я буду называть вас Наташей?
- Конечно. Зато нас он просто достал. Грозился школу запалить, обзывался, чуть не каждый день прибегал с безумными глазами. Опросил всех, даже ребят из её класса. Мария уехала, даже Трудовую не взяла. Удрала, оставила два класса без преподавателя, свой - четвёртый и первый. Мы были в полном недоумении. Что случилось, гадали мы? Жили они с Ильёй дружно, она никогда не жаловалась. Все завидовали её семейной жизни. Был слух, видели её у воды с каким-то заезжим красавцем. Значит, это вы были?
Глеб рассмеялся.
- Вы сомневаетесь? В одном лице – артист, следователь, красавец и хмырь рюкзачный. Очень колоритный тип получился.
- Это Илья вас так окрестил? На него это похоже. Он мастер колоритных прозвищ! – рассмеялась Наталья. – Со мной Мария была более дружна, чем с другими. Она была обходительна и добра со всеми, не сплетничала, не конфликтовала. В основном, кроме заядлых завистников - красивым всегда завидуют - её любили, особенно дети. Поэтому её уход для всех был неожиданным. В Мурманске живёт её родной брат, моряк. Родом она из Крыма, в Симферополе у неё проживает бабушка, а родители живут в Николаеве. Куда она уехала не знаю, может быть к родителям, а может быть туда где её не знают. Что ж она не дождалась вас? Странно. Разыщите её через передачу «Жди меня», мигом отыщут.
- Я найду Марию сам. Это не тот случай. Пожалуйста дайте мне её данные.
- Мария о вас тоже ничего не знает?
- Нет.
- Везёт ведь людям! Влюбились - ничего не зная друг о друге. А тут хоть все глаза прогляди, незнакомого не отыщешь. Все знакомы. Одни пьют, другие – или глупы, или ещё не подросли, или престарелые, остальные – женатые. – Значит Илюшка теперь холостой? Надо будет захватить инициативу, а то ведь желающих полно. Начну навещать его по разным причинам, вдруг соблазнится? Как там в рекламе говорят: я ведь достойна этого! Заодно и вам помогу, чтоб не препятствовал с разводом. Не осуждаете?
- Я в восторге от вашей искренности. Илья – интересный человек и по-моему - он добрый. А эта грубость слетит с него. Наташа, обо мне ни слова! Вы меня не видели, не слышали. Он уверен, что я направился в школу. Отоспится, прибежит. Вот вам мои координаты, и если можно дайте свои. Очень прошу вас, если хоть что-то вам станет известно, звоните в любое время.
- Сейчас я вам нарисую, - сказала Наталья, быстро заполняя мелким убористым почерком блокнотный лист. – Здесь всё. Номер телефона только её родителей. Удирайте поскорее, чует моя душа, прибежит Илюшка. Вот я его как раз и перехвачу! Желаю вам удачи и счастья. Спасибо, что зашли в школу. Вдруг это и моя судьба?
Поиски не дали результата. Следы Марии не были обнаружены. Ба-бушку из Симферополя, не зная ни адреса ни фамилии, найти не удалось. Брат, после окончания мореходки, находился на учениях. Оставались родители, но по звонку они приняли Глеба за Илью: поздравили с днём рождения, посетовали что давно никто не пишет, не звонит, спросили как Мария и нет ли прибавления в семье? Глеб не посчитал себя вправе тревожить родителей Марии. Он надеялся, что она разыщет его, когда свяжется с родителями и поймёт кто звонил им, или позвонит в свою школу. Но Глеб тут же отбрасывал эту мысль, настолько она казалась ему необоснованной. Мария ничего не обещала. Обещал я – и мне искать её.
Мысли, набегая, мучили, не давали покоя. Почему не оставила хотя бы крохотной зацепки? Боялась, что Илья что-то предпримет? Или не поверила его обещанию, разуверилась в его чувстве? Тоска сжимала его сердце. Но самой невыносимой была мысль, преследовавшая его: а вдруг то, что было – это всё? И больше уже ничего подобного не случится! Быть может это рок, предначертанный свыше? Загадочная аналогия – исчезновение мамы, встреча Марии. Почему опять Мария? Имя, связанное с ним кровными узами, имя Любви? Мама, где ты? Помоги мне отыскать Марию.
Много раз, возвращая себя в ту безмолвную, долгую волшебную ночь, проведенную с Марией, он пытался припомнить то немногое, что было ими сказано. Но почему-то слова ускользали, уступая место ощущениям. В ту ночь они были легкомысленны и беспечны как дети, которые играют, носятся, смеются ни о чём не размышляя, органично радуясь и блаженствуя от ощущения себя и жизни, которая так легка и соблазнительна!
Однажды прозвеневший поздний звонок заставил дрогнуть сердце Глеба.
- Глеб, здравствуйте! Мария в Медвежьегорске, преподаёт в школе. Спасибо вам за всё!
Глеб потерял дар речи.
- Алло, что же вы молчите? Забыли? Учительница, Наталья Ва-димовна!
- За что спасибо? – ничего не соображая, просипел Глеб.
- За Илью! Приезжайте! Не отходит от меня. Втюрился. Приглашу на свадьбу, будете самым желанным гостем! Вы поняли? Мария в Медвежьегорске, средняя школа по улице…
- Какой Медвежьегорск?
- Ну что вы, Глеб! От радости, или перебрали? Карельский!
Глеб заходил по комнате. Сердце колотилось так, что казалось вырвется наружу. Он был взволнован необычайно. Но что-то, сбивая радость, не давало ему покоя. Медвежьегорск, Медвежьегорск, - повторял он потерянно, как заведённый. Почему Медвежьегорск? Перед его мысленным взором прокрутились, промелькнули кадрами пять дней, вобравших в себя целую жизнь. Проводник Слава – хмельной и весёлый, женщина на мостике, белый пузырь, уплывающий по речке, Эльза – её горячие руки, три красные свечи, серебряный залив, склон, валун, лунное лицо Жени, распростёртого на берегу, Мария Степановна её глаза,  руки, обнимающие сына… Какая связь во всём этом с тем, что произошло потом? Мария – это белая ночь, белая дорога и его очарованное сердце, истомлённое неизъяснимой нежностью, это ощущение сбывшегося счастья.
И вдруг он замер. Он вспомнил, нет – он услышал голос Марии.
- Что привело тебя в эти края? – спросила она.
Он ответил четверостишием Бродского.
- И куда попал твой ноготь?
- В Медвежьегорск, - сказал Глеб и тут же забыл её вопрос и свой от-вет.
- Как я мог забыть самое главное? – ликуя, вскричал Глеб. – Почему  я забыл именно это?
Когда Глеб объявил о своём отъезде, Виктор Павлович, крайне возбуждённый этим обстоятельством воскликнул:
- Ну ты даёшь! Когда же ты прекратишь мотаться в эту чёртову Карелию?  Выбрось ты её из головы! Девок – море!

***
Опять вокзал, перрон, поезд.
- Здравствуйте! Я вас узнала, - сказала проводница, обращаясь к Глебу. – Опять проспите всю дорогу?
- Раз на раз не приходится, - ответил Глеб.
- Понравились наши края?
- Бог любит троицу, – улыбнулся Глеб.
- Да кто же знает, что любит Бог! – вздохнула проводница.
- Я об этом как-то не подумал, - задумчиво произнёс Глеб.
Спать не хотелось. На верхних полках похрапывали два парня. Третий пассажир, пожилой мужчина, объяснил Глебу:
- Моя семья в соседнем купе, так что я только пересплю здесь. Скучать не будете?
- Постараюсь.
Глеб сидел у окна, наблюдая как мелкие тщедушные снежинки, больше похожие на моросящий дождь, пролетали за окнами, оставляя на стекле мокрые следы. Глеб хотел обрадоваться возможности увидеть землю, покрытую белым, чистым, непорочным  снегом, но понял, что таким слабым снежинкам это не под силу. Сон не шёл. Сглазила, - усмехнулся он, вспоминая проводницу. Поезд, набирая скорость, мчал его к желанной цели. Что- то не похож я на влюблённого, сгорающего от нетерпения. В чём причина? Устал так скоро от неопределенности или, достигнув желаемого, успокоился, охладел? – вопрошал он себя. И отчего так смутно и тревожно на душе? Где же моя радость? Без определенных намерений, желая увести себя от самокопания, Глеб достал альбом. Ну, что ты изобразишь? – мысленно обратился он к руке, сжимающей карандаш. И произошло чудо. Возникшая на листе ограда, калитка и -  за прозрачной рассеянной дымкой – диковинный сад, таящий в себе нечто такое, что заставляло сердце замирать от блаженства. Глеб смотрел на своё творение, ощущая, как пустоты его души заполняются сладостной надеждой и прежней, упоительной радостью. Окрылённый своим состоянием он продолжил поиски вдохновения. Где- то там, в глубине сада, сияли глаза Марии. Она смотрела не него. Но как только он пытался их изобразить, они – удаляясь, меняли своё выражение. Не то, не то, - говорил он себе, переворачивая лист за листом. Ему так и не удалось поймать взгляд Марии.
Глеб поднялся на второй этаж, и сразу же увидел женщину, в чёрном элегантном костюме, с гладко зачёсанными волосами. Твёрдым, уверенным шагом она направлялась в его сторону. Глеб узнал её. Что за чертовщина, - неприязненно подумал он. – Эльза! Почему она здесь? Она приостановилась, и вдруг рванулась к нему.
- Глеб, ты! Мой Бог! Я знала, знала,  что ты приедешь. Какая радость, как я желала тебя видеть! Ты опередил меня. Знаешь, я забронировала билет не зимние каникулы, приготовилась приехать к тебе. Да, Глеб, не удивляйся! У меня есть твой адрес, я заставила его это сделать!
- Эльза, я  приехал не к тебе.
- Ах, Глеб! Ты пришёл ко мне в школу, что ещё надо объяснять? По-смотри на меня. Я всё сделала так, как ты сказал. Ты знаешь, я теперь кто? – рассмеялась она, довольная его замешательством.  - Я – директор. Моя школа лучшая  в городе и в районе.
- Эльза, послушай. В этой школе работает Дубровина Мария. Я приехал к ней.
Глаза Эльзы сверкнули, лицо ожесточилось.
- Что преподаёт?
- Учительница начальных классов.
- Ах, учительница! – мило улыбаясь, воскликнула она. - В моей школе нет учительницы по фамилии Дубровина.
Глеб нахмурился. Быть может  Мария скрывается под другой фамилией? – подумал он, обеспокоенный новым препятствием.
- Мне назвали этот адрес. Неужели ошиблись? – произнёс он, не глядя на Эльзу.
- Ну конечно, - встрепенулась она, - в городе несколько школ.
- Прости Эльза, я пойду.
- Глеб, зачем такая спешка? Завтра я обзвоню все школы и найду эту учительницу начальных классов.
- Прошу тебя, сделай это сегодня.
- Глеб, - спокойно проговорила Эльза, ласково коснувшись его руки. – Посмотри, который час? Ты видишь, школа пустая. Как тебе нравится мучить меня, как ты это хорошо умеешь!
- Эльза, о чём ты говоришь?
- О любви. То, что было между нами – нельзя забыть.
- Что было, что?! – глухо воскликнул Глеб, сдерживая себя от раздражения.
- Всё было. Я чувствовала тебя, ты меня. Этого мало?
- Прости меня, но это всего лишь твои безумные фантазии.
- Если ты не знаешь что любовь и есть безумие, значит - ты никогда никого не любил. Меня это радует, Глеб. Подожди меня. Я сейчас оденусь и вернусь.
Глеб чувствовал себя совершенным идиотом. Его злила собственная заторможенность, но он не мог позволить себе грубость по отношению к женщине. Эльза вызывала у него двоякое чувство – неприязни и жалости. Ничто в его душе не отзывалось на её откровения. Состояние опустошённости и болезненного равнодушия не покидали его. Эта женщина, - подумал он, - привыкла добиваться желаемого любым способом, полагая что утолённое желание и есть любовь. Впрочем, что я знаю о любви?
- Красивая шуба, да? – спросила Эльза, беря его под руку. – Пожалуйста, проводи меня домой, я многое расскажу тебе.
Они вышли на улицу, обдуваемую холодным резким ветром. Неуют-ная, безлюдная улица ещё больше усилила тоскливое состояние Глеба.
- Эльза, прости, но мне хочется побыть одному. Я не смогу тебя проводить, - холодно произнёс он.
- Глеб, почему ты отказываешь мне в такой мелочи? Ты же – мужчина.
- Неубедительный и неуместный довод, - усмехнулся Глеб.
- Да? Ты так думаешь? Пожалуй, ты прав. Для тебя неубедительный, для меня – очень уместный. Ты хотел меня, но тебя удержал страх. Разве не так, Глеб?
- Ничего не изменилось. Ты всё такая же, Эльза.
- А ты, другой? Каждый кого-то желает. Какая разница между нами? В любви? Тогда  почему ты меня презираешь? Я тоже люблю. Молчишь? Ты можешь ответить – я люблю другую. Но я тоже люблю. Видишь – всё сходится.
- Если бы сошлось, у нас с тобой был бы другой разговор.
- Не сразу Москва строилась, так говорят, да? У тебя тоже что-то не сошлось с первого захода. Почему? Опять испугался? Две женщины ищут одного мужчину. Кто быстрей его найдёт?
- Ищу – я.
- Вот видишь, тебя даже не ищут. А я уже нашла, - улыбнулась Эльза.
- Молодец. Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать, кто не спрятался, я не виноват. Чей девиз? Твой или… Кто есть кто? В чём отли-чие?
- Своим намёком ты сделал мне больно, это нечестно. Но я … я отвечу тебе. Если не бояться и не считать свои желания, свои чувства свинством, то всегда есть возможность показать в чём отличие, - сказала Эльза и, освобождая его руку, сошла с тротуара.
Медленно, будто на ощупь, не глядя по сторонам, она вышла на проезжую часть дороги и когда из-за поворота выскочила машина, она устремилась ей навстречу. На испуг времени не было. Глеб успел обеими руками ухватить край шубы. Со всей силой он рванул её на себя и, не удержавшись, упал, увлекая за собой Эльзу. Пронзительно взвизгнув тормозами, машина остановилась у их ног.
- Что же вы, сволочуги, делаете? – выскакивая из машины, закричал пожилой водитель, - накололись, напились и лезете под колёса! Я должен, ё вашу мать, отвечать за вас! У меня нервы, сердце больное! Из-за вас, паразитов, мне подыхать от инфаркта? Сдам вас, к такой матери, в милицию, пусть разбираются!
- Без свидетелей не станут разбираться, -  спокойно сказала Эльза,  отряхивая шубу. Простите меня, если будут повреждения - я проплачу. Мы не кололись, а пить за встречу только ещё собираемся, - неожиданно рассмеялась Эльза.
Возмущенный водитель уставился на Эльзу.
- Повреждено? А то, что я пережил не в счёт?
- Что вы так кричите? В счёт. Зайдите утром в здешнюю  школу, в любой будний день, спросите Эльзу Инваровну. Я компенсирую ваш испуг.
- Эльза, к чему всё это, чего ты добиваешься? – проговорил Глеб, сдерживая себя от срыва.
- Глеб, - тихо произнесла Эльза. – Если ты сейчас уйдёшь, если ты не проводишь меня, я – утоплюсь. Как сможешь ты жить, зная об этом? Ты не веришь мне, ты думаешь обо мне по-другому. Да, да, я полюбила тебя! Кто может запретить мне это? Ни ты, ни даже Бог. Никто не будет тебя любить так, как люблю я. Я сдержала слово. Никто не прикоснулся ко мне. Ты не знаешь, что мне пришлось вынести после твоего ухода. Он грозился меня убить, отравить. Я пряталась, закрывалась. Я поехала в Петрозаводск, добилась приёма к очень большому начальнику и лично передала ему заявление об угрозах мужа. Его предупредили: если со мной что случится, он лишится всего, даже жизни. Он всегда был трусом. Стал тихим, незаметным. Тот начальник захотел иметь меня под боком и хочет перетащить нас в столицу. Через день названивает. Но я на это не пойду. Мне всё противно. Я подала на развод. Сейчас он на сборах, там есть с кем развлечься. Видишь, как меня любят мужчины, - заключила она, прижи-маясь к Глебу.
- Эльза, я не хочу участвовать в твоей жизни, и не хочу, чтоб вторга-лись в мою. Я приехал не к тебе. Тебя задел мой намёк, но разве ты сама не ломишься в чужую, закрытую дверь?
 - Глеб, для меня это вопрос жизни и смерти.
- Ты уже однажды получила ответ на этот вопрос. Не стоит повторяться.
- Всё повторяется в этой жизни, всё! И ответы бывают разные! – вос-кликнула Эльза. – Ну вот, мы пришли. Глеб, умоляю тебя, не оставляй меня одну. Зайди, отогрейся, просто поговорим или помолчим. Посмотри на себя. Ты испачкался. Я приведу в порядок твою одежду. Отдохни с дороги. Ты устал. Ты что, боишься моих чар? Не бойся. Спать будешь отдельно, я не лишу тебя невинности. Пожалуйста, закрой дверь на ключ. Завтра утром найдём ту, ради которой ты приехал. Как у вас говорят: утро вечера мудренее, - сказала Эльза и рассмеялась так весело и непринуждённо, словно не она только что рисковала и рассуждала о жизни и смерти.
- Ты знаешь - где душ, ванна. Я приготовлю ужин. Будет очень вкусно. Возьми халат, я купила его для тебя под цвет твоих невозможных глаз.
Глеб стоял под душем. Тёплая вода согревала его тело, но душа была холодна. Мама, почему так происходит? Я знаю, во всём виноват я сам. Как ты говорила? Можно ошибиться, важно вовремя почувствовать ошибку. Ошибки порой спасительны и могут привести к счастью. Только не пропусти ту, которая станет твоей единственной. Глеб не злился на Эльзу. Она естественна и, как ни странно, более свободна, чем я, и бесстрашна в выборе средств, приближающих её к цели. И даже если это всего лишь игра упрямой женщины, то игра -  достойная уважения.
- Что будешь пить?
- Чай.
- Кого боишься? Себя или меня?
- Ни то, ни другое. Просто нет желания.
- Знаешь, Глеб, я скажу тебе, почему я так его возненавидела. Никогда, ни разу он не позволил мне, не помог подняться, возвыситься. Своим отношением ко мне он возбуждал во мне ненависть и презрение, больше к себе, чем к нему. Он желал, чтобы я была грязной дрянью. Теперь я знаю, ненависть и презрение питаются пороками также, как гиены питаются падалью. Я помню, какая я была до него. Во мне столько всего хорошего, зачем мне быть хуже, чем я есть на самом деле? Но с ним я желала быть всё гаже. Хотелось сделать что-то такое ужасное, мерзкое, чтоб самой задохнуться от отвращения. Глеб, ты другой. С тобой я чувствую себя чистой, мне хочется вернуться к себе, стать прекрасной женщиной, похожей на тех, кого ты рисуешь. Ты понимаешь меня, Глеб?
- Эльза, я понимаю тебя. Я верю – ты вернёшь себя.
- Мой Бог! Глеб, когда ты произносишь моё имя, я хочу взлететь.
Спасительный сон унёс Глеба в ночь. Мысль – это сон, опередила его пробуждение, и несмотря на то, что последующая реакция мозга была ясной и категоричной – нет, это не сон, - его тело, погружаясь в сладостное томительное состояние, воспротивилось этой определённости. Уступая неумолимому, властному желанию, Глеб лежал с закрытыми глазами, боясь пошевелиться. Он не хотел просыпаться.
Её руки, её пальцы – неторопливо, мягко, по-кошачьи  прогуливались по его телу. Задерживаясь, она давала им волю: выпускала коготки, и тогда волны жгучего, пронизывающего блаженства заставляли его вздрагивать. Склоняясь, прижимаясь прохладной грудью, она целовала его влажными губами, и тихо, тихо нашептывала:
- У тебя мурашки от моих прикосновений. Глупый, глупый…почему ты сдерживаешь своё сильное, прекрасное тело, отпусти его… Ты ждал меня, ты оставил дверь открытой…
Её губы пахнут свежей клубникой, - пронеслось в голове Глеба. И когда он, одним рывком, опрокинул её навзничь, она издала громкий стон, похожий на торжествующий клич. Её страсть была безудержна. Она была неутомима. Обвив его руками, ногами, прижавшись к его плечу, она говорила:
- Я загадала, если ты закроешь дверь на ключ, я оставлю тебя, но ты не сделал этого, ты хотел, чтобы я пришла. Почему ты тогда не уступил мне? Столько времени потеряно, но у нас с тобой всё впереди. Ты теперь мой, только мой! Твоя кровь заражена моей страстью. Ты не сможешь спать с другой. Ты зачахнешь в объятиях любой женщины. От меня все с ума сходили. Ты мой, мой, - смеясь, восторженно возглашала она, вновь и вновь возбуждая ответную страсть.
Глеб чувствовал себя выпотрошенным. Чувство одиночества, ещё бо-лее щемящее чем прежде, не покидало его. Ничто не связывало его с этой женщиной. Она шла рядом с ним, счастливая, возбуждённая, а он ничего не испытывал к ней. Словно не он провёл в её объятиях целую ночь, словно не он позволил ей утолить его желание. Его не мучило чувство вины, и тем более, он не винил Эльзу. Она поступила так, как должна была поступить, это её право. Восторженное влечение души, самозабвение сердца, истекающего нежностью, жажда обладания, жажда наслаждения, безумие страсти и ещё множество других, тайных, необъяснимых, утончённых и грубых инстинктов души и тела. Что объединяет эти понятия? Всё существует само по себе? Или вся эта смесь импульсивного и плотского, животного и разумного, возвышенного и примитивного – связанная воедино, и есть истинная любовь? И каждое, в отрыве от другого – мёртвая зона, опустошающая душу?
- Глеб, вернись! – донёсся до него голос Эльзы. – А как выглядит эта твоя учительница?
- Зачем тебе это?
- Я к тому, что у нас в школе недавно появилась учительница младших классов, кажется, её зовут Мария Александровна.
Приступ гнева, нет – ярости, в одно мгновение сжал горло Глеба. За-дохнувшись от удушья, он приоткрыл рот, готовый закричать, выплёскивая непотребные слова: взбесившаяся сука! Такое с ним случилось впервые. Но внезапная, спасительная мысль заставила его стиснуть зубы. Я должен её перехитрить, я должен её переиграть, - сказал он себе. Сохраняя внешнюю невозмутимость, продолжая шагать, он молчал, подставляя лицо под освежающие прикосновения холодного воздуха.
- Глеб, - удивленно произнесла Эльза, - ты меня не слушаешь?
- Эльза, вчера ты сказала: утро вечера мудренее. Радуйся, я стал мудрее. Мне всё равно кто работает в этой школе. Ночь всё изменила, - добавил он проникновенно, удивляясь неожиданной способности лицеме-рить.
- Мой Бог! Что ты сказал? – воспрянула Эльза, забегая вперёд и глядя ему в глаза. – Повтори, пожалуйста, повтори!
- К чему повторять? И так всё ясно.
- Глеб, - взволнованно произнесла Эльза, - ты не думай, я не нарочно, я действительно забыла об этой учительнице. До неё ли мне было? Я думала только о тебе. Понимаешь? На фамилии у меня плохая память.
- Эльза, не волнуйся. Я тебя понимаю.
- О, Глеб, я так счастлива, - продолжала Эльза, интуитивно чувствуя, что проявленное великодушие только возвысит её в глазах Глеба, - ещё есть
время до начала уроков. Пригласить её?
- Мне всё равно, как хочешь, - бесстрастно ответил Глеб.
Они поднялись на второй этаж. В коридоре было тихо и пусто.
- Не удивляйся, до занятий все дети в спортзале и на цокольном этаже. Моя идея. Зато везде чисто, спокойно и все под присмотром педагогов. Подожди меня здесь, - сказала Эльза, направляясь в учительскую.
Через несколько минут она вернулась и улыбаясь произнесла:
- Смотри, возможно, это она.
Дверь открылась. Это была Мария. Она приближалась к нему.
- На этот раз она не сможет взлететь, нет, ей не взлететь, слишком близкое расстояние, - лихорадочно подумал Глеб
Глаза Марии, смятённые неожиданной радостью, сияли, полуоткрытые губы дрожали от улыбки, такой трогательной, такой неза-щищённой!
- Глеб…это ты, - проговорила Мария, - я… - вымолвила она и перевела взгляд на Эльзу, стоявшую рядом с Глебом, и он увидел, как сомкнулись её губы и погас свет, горевший в  глазах. – Я рада тебя видеть, - произнесла она просто и буднично.
- Пожалуйста, извините, я вас покину, - улыбаясь, сказала  Эльза. – Глеб, ключи от дома, в твоём кармане. Погуляй, но вообще тебе надо ото-спаться, да? Не скучай, я постараюсь вырваться пораньше! – рассмеялась она и поцеловала Глеба в щёку. – Мария Александровна, не забудьте, вы сегодня дежурите по школе, - игриво пропела Эльза, удаляясь.
- У тебя измученный вид. Прости, Глеб, меня ждут дети, - проговорила Мария дрогнувшим голосом.
- Мария, я приду к тебе домой.
- Приходи, но не раньше восьми вечера. У меня дежурство, - произнесла она ровным спокойным голосом и уголки её рта чуть дрогнули, сдерживая не то улыбку, не то боль.
Глеб вышел во двор. Было холодно. Его знобило. Он сунул руки в карман и наткнулся на ключи. Всё обдумала, - усмехнулся он. Почему я не крикнул. – Мария, я люблю тебя! И пусть бы вся школа и этот, избранный мной город, услышали мой вопль. Эльза права. Я – трус. Из дверей школы выскочил мальчишка лет четырнадцати. Поёживаясь, он забежал за угол здания и закурил. Глеб подошёл к нему.
- Привет, меня зовут Глеб, а тебя?
- Дмитрий, по кличке «солист».
- Угости меня, Дмитрий, сигаретой.
- Курить – здоровью вредит. Обеднели что ли?
- Вообще я не курю, но сейчас – захотелось.
 - Не советую привыкать, потом не отвяжетесь. Я вот - втянулся, а у меня голос классный!
- Ты мне лекцию не читай. Жадничаешь?
- Да у меня всего одна! На, докуривай! Еле вырвался, сказал – в туалет, прихватило. У нас теперь строго. Эльза порядок навела. Чуть что – штраф, родителей вызывает, по домам сама ходит и других обязывает. У неё муж – мент. Вот и боятся все. Но вообще, она деловая. Спонсоров завела, после нового года завезут компьютеры. Теперь в эту школу  попасть не очень, а вылететь – запросто!
- С какого урока отпросился?
- Этот историк – дятел допотопный! Всех достал датами: когда это, когда то произошло, войны всякие столетние, революция, какие-то  перевороты и другая дребедень: кто кого победил, кто кому голову срубил! Чего зря мозги забивать?
- Историю, Дмитрий, надо знать.
- Много чего надо знать, но голова – не резиновая. Учусь я хреново, держусь за счёт голоса. Первое место держу по самодеятельности. Приходят послушать, зовут в музшколу. Эльза Инваровна советует дотянуть до среднего, но я считаю – восьмилетка, в самый раз. На день милиции, я такое выдал, вся ментура обхлопалась. Говорят – самородок я.
- Здорово, я рад за тебя. Ну а кроме пения, что ещё тебя привлекает?
- Английские слова. Я тут одной шепнул: ай лавью дарлинг, так она теперь прохода не даёт, хочет отдаться мне! А на кой мне это дело? Я выучил одну английскую песенку. Холодно, а то бы я вам её напел. Но не буду рисковать.
Глеб с удовольствием рассмеялся.
- Да, Дмитрий, я понял – ты парень популярный. Но Эльза Инваровна права, образование тебе не помешает. У меня к тебе просьба. Ты случайно не знаешь, где живёт учительница Мария Александровна?
Глаза Дмитрия озорно вспыхнули, раздвинув в улыбке рот, он уставился на Глеба.
- Машенька! – радостно воскликнул он. – Ты что, её хахаль?
- Допустим, - рассмеялся Глеб, - откуда такие познания русского язы-ка? И почему Машенька?
- У всех прозвища. Один ляпнет и пошло. Директриса – Лайза, историк – дятел, математичка – дышло! Моя бабка всех мужиков называет хахалями. Теперь мне всё ясно! А то все голову ломают, такой товар и без хозяина! Старшеклассники - все влюблены в неё. Кто только не подкатывался к ней. А этот, дятел исторический, просто достал её, то провожает, то встречает. Настырный такой! Мы его предупредили: Машеньку – не тронь. Откуда прикатил?
- Из Москвы.
- Во здорово! Как я тебя понимаю! Ты – класс! Она тебя видела?
- Да. Адрес не спросил, решил сам отыскать её.
- Машенька снимает комнату у нашей уборщицы, Тамары Игнатьевны, кличка – корка. Вон по той улице четырёхэтажный серый дом, второй подъезд, квартира двадцать шесть. Ёлы-палы, во проболтал! Скоро звонок. Скажу – с толчка не сходил. Ну Москва, действуй, одобряю!
- Чудный парень, - думал Глеб, направляясь в сторону знакомого кафе. Общение с Дмитрием уравновесило его состояние. Улица посветлела, а холодный воздух, взбадривая, вселял надежду. Всё что было, случилось не со мной. Я ничего не помню, я ничем не обременён. Душа моя легка и свободна. Я готов ко встрече с Марией. Она не позволит мне оправдываться, каяться, не станет докучать вопросами. Она посмотрит мне в глаза и всё поймёт. Она простит меня. Нас объединит молчание. Так думал Глеб, шагая по улице, с букетом цветов, составленных по его просьбе. Он не любил бездушные гвоздики, не любил розы, считая их чрезмерно высокопарными и категоричными. Его пленяли цветы затаённые, нежные, романтичные, не претендующие на первенство. Ровно в восемь вечера Глеб позвонил. Несколько секунд молчания насторожило его. Он прислушался. Кто-то подошёл к дверям.
-Господи, кого ещё принесло? – услышал он недовольный женский голос.
- Простите, я хотел бы увидеть Марию Александровну.
- Да что же это такое, в самом деле? С ума все посходили. Марии Александровны нет.
- Я подожду её, - отозвался Глеб, чувствуя, как страх сковывает его сердце.
- Глупости какие-то! Мария Александровна уехала.
- Как уехала? Не может быть, - произнёс он шепотом, но ему показа-лось, что он закричал и весь этот серый дом услышал его вопль.
- Мне незачем вас обманывать. Машенька сегодня уехала.
Лестничная площадка качнулась под его ногами. Прислоняясь к про-стенку между дверями Глеб опустился на корточки. Смертельная усталость разлилась по всему телу. Он чувствовал себя жалким, ничтожным, раздавленным. Впервые в жизни ему захотелось заплакать, закричать, освободиться от невыносимой печали и боли. Его лицо, искажённое гримасой от сдерживаемых рыданий, стало походить  на маску. Почему, почему всё так, а не иначе? – в который раз вопрошал он неизвестно кого, не имея силы подняться. Уймись печаль, застыньте слёзы, - произнёс он вслух. – Душа моя пуста, беспомощен рассудок, и счастье, словно призрак ускользает от меня, и стоит ли продолжать гонку? Я знаю, плакать не пристало тому, кто сам себя предал. Моя игра была нечистой и лукавой, и Мария почувствовала это. Горечь, разъедая сердце, подкатыва-лась к горлу.
Дверь чуть приоткрылась, и тот же женский голос сказал:
- Господи! Вы здесь, вы не ушли?
- Да, пожалуй, я слишком засиделся, - проговорил Глеб, поднимаясь. – Пожалуйста, поставьте эти цветы в воду.
Дверь распахнулась.
- Входите!
- Спасибо, но мне лучше уйти.
- Не упрямьтесь, заходите! Раздевайтесь, умойтесь, вид у вас, не ахти! Я заварю чай. Вам нужно согреться.
Глеб опустился на стул, вытянул ноги. Тело было вялым и бесчув-ственным.
- Давайте знакомиться, - сказала женщина, протягивая руку. – Тамара Игнатьевна. Работаю в школе уборщицей и заодно помогаю преподавателям проверять домашние задания и контрольные по русскому и литературе. Безграмотность – вопиющая. По специальности, я корректор. Моя профессия мало оплачиваемая и не очень востребованная. Все сами с усами! Вы откуда приехали?
- Из Москвы.
- К Машеньке, из столицы! – воскликнула Тамара Игнатьевна. – Кто вы ей?
- Хахаль.
Она рассмеялась.
- По нынешним временам, не модное слово.
- Так меня обозвал ученик Дмитрий, по кличке солист.
- Ах, Димка! Хороший парень, и голос у него и слух хороший, только бы не прокурил и не пропил бы! Что же вы не спрашиваете о Машеньке?
- Я не знаю о чём спрашивать.
- Она знала, что вы приехали?
- Да. Сказала, что я могу зайти к ней после восьми.
- Не может быть! Это совершенно на неё не похоже. Без веской причины, Машенька не поступила бы так.
- Причина есть. Она во мне.
- Кой о чём я догадываюсь, и думаю, причина не только в вас. Пейте чай, варенье у меня просто чудо. Я приготовлю бутерброды, потом если будет желание, яичницу. Могу предложить домашний напиток, хотите?
- Не хочу, тем более, что напиток наверняка клюквенный, - уныло проговорил Глеб.
- А что вы имеете против клюквенного напитка?
- Напиток из клюквы – это целая философия. Мое пребывание в этих краях проходит под мистическим знаком клюквенного напитка. С него всё началось и, по-видимому, им же всё закончится. Заколдованный круг.
- Вот так всегда. Во всём виноват кто-то или что-то, но только не я, - рассмеялась Тамара Игнатьевна. – Глядя на вас, Глеб,  общаясь с вами, я всё больше убеждаюсь, что вы очень провинились. От таких мужчин, как вы, не убегают, за такими бегают сломя голову.
- Тамара Игнатьевна, вы – второй,  после Дмитрия, человек, который выводит меня из мёртвой зоны.
- Это отрадно. Так вот, слушайте. В два часа дня Машенька приходит, я думала на обед. С виду спокойная, но глаза прячет. Смотрю раскладывает чемодан и дорожную сумку. Что случилось, Машенька? Тамара Игнатьевна не волнуйтесь, но я уезжаю. Как так, почему, зачем, куда? Не спрашивайте – так надо. И всё кривит губы, старается улыбаться. У меня сердце оборвалось. Я так к ней привязалась, да и как могло быть иначе? Собрала только книги и личные вещи. Постельное бельё, совсем новое, вот эту вазу, и многое другое не взяла. Она любила живые цветы и ваш букет ей бы очень понравился. Предметы, вещи – молчаливые свидетели нашей жизни. У меня есть вещи, связанные с разными моментами моей жизни, но иногда от некоторых я избавляюсь для того, чтобы не засорять настоящее и не думать что жизнь уже прошла. Из посуды взяла только кружку, на остальное даже не взглянула.
Глеб поднял голову, выпрямился и медленно, словно молитву, произнёс:
- Кружка белая, на ней алые и синие цветы.
- Да, - удивлённо вскинула брови Тамара Игнатьевна, - это её любимая вещь, она пользовалась только ею. Откуда вы… Господи! Ваши глаза ожили. Это хорошо.
- Кружка – участница нашей встречи. В ней – Мария поднесла мне воду.
- Вот видите, это хороший признак. Так вот, говорю ей. За квартиру, за целый месяц вперёд, ты заплатила, а я получу деньги в конце месяца. А как же школа, дети? Детей, - отвечает она, - я предаю уже дважды. Об остальном не стоит говорить. Подумай, Маша, может быть всё обойдётся? Не уезжай, как же я буду без тебя. Тамара Игнатьевна, я вам очень благодарна за тепло, за участие, я тоже очень к вам привязалась, простите меня, но жить в этом городе я не смогу. Попросила меня позвать соседа Николая, чтоб помог дойти до остановки. Написала заявление на увольнение, просила передать его директрисе. Вот оно, можете прочитать.
Заявление на увольнение, по причине перемены местожительства, было написано ровным красивым почерком. Внизу была приписка с просьбой передать, причитающуюся ей, денежную сумму матери Серёжи Майкова.
- У Серёжи мама – инвалид. Маша, как могла помогала. В школе её все любили, вот только Эльза Инваровна относилась к ней как-то настороженно и даже неприязненно. Я думаю – это неосознанная женская зависть. Красивые женщины – интуитивные соперницы. И ваш случай это подтверждает. Теперь объясню почему я вас так раздражённо встретила. Приди вы чуть раньше, наткнулись бы на Эльзу. Да, да! Она дважды прибегала ко мне. Глаза сумасшедшие, бледная, разъяренная как тигрица. Искала Машу везде, не постеснялась заглянуть под кровати и в шкаф. Я – глазам своим не верила. Потом курила, допрашивала меня куда она уехала, на чём уехала, объясняла ли причину, что говорила? Пошла к Николаю, но что толку, он теперь неделю будет невменяемый, пропивая Машины деньги. Посидела, попила чай и вдруг спрашивает, а не приходил ли к ней мужчина? По описанию вижу, она имела ввиду вас. Нет, - говорю ей, - не приходил. Но может ты из окна  видела мужчину, который её поджидал? В окно, - Эльза Инваровна, я действительно  смотрела, но кроме Николая никого не видела. Заклинала меня говорить только правду. Честно говоря – я растерялась. Даже заявление забыла ей передать. Кто бы мог подумать, что Эльза на такое способна? Прибежала  второй раз. Всё опять осмотрела и говорит, пойду на вокзал, там всё и решится. Что решится? Я думаю, Маша, предвидя её и ваши забеги, уехала на автобусе до ближайшей станции.
Глеб выпил весь чай, съел все бутерброды и улыбаясь сказал:
- Тамара Игнатьевна, вы обещали яичницу.
- Сейчас, сейчас! Я тоже такая, когда нервничаю, могу умять всё без разбора. Сколько яиц?
- Сколько не жалко, но не более трёх.
Справившись с яичницей из четырёх яиц, Глеб произнёс:
- Спасибо за ужин. Тамара Игнатьевна, приготовьтесь. Я теперь сытый и нахальный. Буду вас допрашивать и тормошить. Куда Мария могла поехать? К кому? Вспоминайте все подробности, все разговоры, слова, сказанные вскользь, мимоходом.
- Мы находили время для бесед, но разговора на эту тему не было. Маша много читала, говорили о прочитанном, о детях, о разном житейском, о себе она почти ничего не рассказывала. Любила меня послушать, большая часть моей жизни прошла, так что было что расска-зать.
- Тамара Игнатьевна, я конечно не знаток жизни, но прихожу к такому заключению, что жизнь штука загадочная,  и может оказаться очень ёмкой и значительной не по времени, а по ощущениям, по событиям. И завтрашний день может стать необычайно вместительным и продолжительным. Может быть Мария упоминала кого-нибудь? Брата, бабушку, родителей, мужа по имени Илья? Может быть были письма, открытки с обратным адресом, звонки?
- Господи! Так она замужем? Невероятно. Писем не было, а телефона у меня нет.
- Значит так, - вздохнул Глеб, - дорог, мне известных, несколько, а сколько неизвестных?
Некоторое время они молчали и каждый думал о чём-то своём. Тамара Игнатьевна смотрела на Глеба, пытаясь вспомнить что-то главное, способное ему помочь, и вдруг она встрепенулась.
- Был один разговор. Однажды я спросила. Маша, чего ты ждёшь? По тебе с ума сходит историк - разведён, видный, подрабатывает в фирме и при деньгах, правда нудноватый, но зато не алкоголик. Учитель по спорту – молодой, красивый, неженатый, глаз не сводит, цветы дарит, да и так, из городской администрации, правда женатые, повадились расточать тебе знаки внимания. Она улыбнулась, но не ответила. Более обворожительной улыбки я не видела, а какой у неё голос, манера разговаривать, а глаза? Да что там  распространяться! Машенька – редкое создание. Без неё школа, ей-богу, поблекнет, загрустит.
И вы знаете, никаких внешних проявлений по поводу своей притяга-тельности. Спрашиваю её в шутку. – Маша, ты ощущаешь свою красоту? Она посмотрела на меня и так серьёзно говорит. – Красота относительна, и без счастья – вянет. А я хочу ощущать себя счастливой. Вы знаете, счастливые – всегда красивы. Она очень иронично относилась к разного рода ухаживаниям. В этом году был большой приток  первогодок. Школу разрекламировали, объявили элитной, а Маша появилась в середине сентября и сразу же согласилась взять два класса, хотя забот полон рот, а зарплата – не очень завидная. Эльза, помнится, обрадовалась. Обычно малышами занимаются мамы, но случилось небывалое явление, инициативу перехватили отцы. Приводят, привозят, встречают своих отпрысков, звонят, наведываются, советуются по разному поводу, предлагают помощь, спонсоры стали объявляться. Эльзу это стало раздражать. Она женщина властная, не терпит чтобы её кто-то опережал и затенял. А тут ещё, просто смех! На собрание, как на военные сборы, пришли, в основном, папы. Разговоров потом, хватило надолго. Маша пришла возмущённая, щёки пылают, глаза сверкают. Тамара Игнатьевна, просто умора смотреть на этих отцов! Я всех предупредила: на следующее собрание приглашаю только матерей. Возмутились все, в один голос: мамы работают, заняты домашними делами, дескать, какая разница! Объясняю им: есть вопросы, которые следует решать только с матерями. Однажды звонок, открываю дверь, стоит такой мощный, лобастый – в руках большая красивая коробка, огромный, шикарный, прямо-таки - свадебный букет и в нём конверт. Просили передать Марии Александровне. От кого? От хозяина. А вы кто? Охранник. Маша вскрыла конверт, а там – перечень индивидуальных турпоездок и письмо на солидном бланке: Уважаемая Мария Александровна! Предлагаем вам любую, на ваш вкус, турпоездку… за счёт фирмы. С уважением, подпись, печать. Отважный папа у Миши, - смеется Маша, и говорит мне. – Тамара Игнатьевна, никогда, ни у кого не принимайте подобных подношений. Букет и коробку, мы с вами, поднесём на день рождения Раисе Со-ломоновне. Это наша математичка.  Вы не представляете, какой фурор это произвело! Раиса Соломоновна расплакалась от такой роскошной щедрости. И вы ещё жалуетесь, что у вас маленькая зарплата, - усмехнулась Эльза, обращаясь ко всем. Она конечно догадалась откуда такая роскошь. Да, вот такая она, Маша, Мария! По нынешним временам, небывалое сочетание красоты, достоинства и скромности.
В другой раз, кстати не очень давно, в воскресное утро, она вошла на кухню, села за стол, а на лице такая грусть. Отчего такая печальная? – спрашиваю её. Мне приснилось море, такое ласковое, прозрачное, каждый камешек на виду, я  наклонилась, опустила руку – вода теплая, мягкая и там в глубине чьё-то лицо, распознать не успела. Вдруг всё забурлило, запенилось, и я вижу наш дом, на крыльце стоит мама, машет рукой, зовёт меня, а я стою обнаженная, чувствую запах моря и хочу, очень хочу искупаться, и никак не пойму, почему я оказалась во дворе нашего дома? Проснулась, сердце заныло, как они там? Соскучилась очень. Родители Маши живут в Николаеве. Говорю ей, - поезжай на каникулы домой. Она задумалась. - Не знаю, может быть летом, а сейчас пока не могу. Я не стала задавать вопросы, зачем?
Глеб подошёл к Тамаре Игнатьевне, расцеловал  в обе щёки и, поднимая её со стула, закружился с ней по кухне.
- Тамара Игнатьевна, вы сотворили чудо! Я вижу, я чувствую конец пути. Меня ждёт дорога. Пока не забыл, - сказал он, направляясь в прихо-жую, - вот эту связку ключей отдайте Эльзе Инваровне вместе с заявлением Марии.
- Даже так? – Ну, вы не промах!– покачала головой Тамара Игнатьевна. – Но что я скажу Эльзе? Мне даже страшно. Она, вгорячах, может меня заподозрить в заговоре и выкинуть с работы. Глеб, вы это понимаете?
- Предвижу. Солгите. Я это уже сделал, и в данном случае иначе нельзя. Скажите, сегодня утром незнакомый мужчина встретил меня у школы и просил передать какие-то ключи. Кто, откуда – вы не знаете. А заявление было оставлено вечером, вы просто забыли его передать, это уж точно не ложь! Всё. Эльза переживёт, она умная, сильная.
- Ох, Глеб, - вдруг расхохоталась Тамара Игнатьевна, - как же вы мне напомнили одного моего давнего хахаля! Как только он назвал меня умной и сильной, я поняла – это конец, уйдёт. Кому нужны сильные да ещё умные женщины? Сто раз убедилась – быть умной и сильной – непрактично. Настоящие мужчины предпочитают других женщин!
- Вам повезло. Многие женщины вообще не догадываются о существовании настоящих мужчин. Тамара Игнатьевна, я вам очень признателен, я всегда буду вас помнить. У меня есть способ отблагодарить вас, но сейчас нет времени, надо уходить. Давайте я запишу ваш адрес.
- И куда же вы собрались,на ночь глядя?
- На вокзал.
-Глеб, думаю что встреча с Эльзой вам противопоказана. Оставайтесь. Вот Машенькина комната, кровать, постель. Представляете, как-будто специально для вас застелила чистое бельё! Утром будет некогда, скажу сейчас: вы мне понравились, встреча с вами приятное событие в моей  однообразной жизни. Я рада за вас. Зная Машеньку, скажу вам: она будет ждать только вас.
- Спасибо. Вы не против, если я ещё немного посижу на кухне? Вдохновение – вещь капризная.
- Да ради бога! Я сплю крепко.
Утром Глеб постучался в комнату Тамары Игнатьевны.
- Тамара Игнатьевна закройте за мной дверь. Я ухожу.
- Что так рано? Не выспались, наверное. А завтрак?
- В дороге высплюсь и позавтракаю. До свидания, спасибо за всё.
 Глеб представил, как Тамара Игнатьевна придёт на кухню и увидит альбомный лист на котором - в проёме широко гостеприимно распахнутых дверей, стоит небольшого роста женщина в халате, в наброшенном на плечи пуховом платке, который она придерживает сложенными на груди руками. Светлые короткие волосы обрамляют её открытое, смущённое лицо. Она чем-то обеспокоена, встревожена, но в её глазах столько добра и участия. Господи! Вы не ушли, вы здесь? Входите, входите! – говорят её полуоткрытые губы. Удивлённая Тамара Игнатьевна покачает головой и её глаза повлажнеют от благодарности, и на лице появится счастливая улыбка.
 Глеб умел отстраняться от внешнего воздействия и не позволял себе вторгаться в чужую жизнь. Но тем не менее он любил людей случайных, незнакомых. И как ни странно, именно эти незнакомцы становились его друзьями. Оставляя частицу своей души и память на листах его альбома, они  уходили, предоставляя ему самому извлекать истину. Глеб был уверен, что существует обратная связь. Пройдёт время, что-то изменится в облике его и Марии, но Тамара Игнатьевна будет помнить их молодыми, красивыми и будет гордиться причастностью к их тайне, к их любви.
Очередная дорога не затронула Глеба. Его состояние было настолько внутренним, настолько отрешенным, что не было на свете дороги, способной его увлечь. Город встретил его теплом и солнцем. Влекомый потоком пассажиров он вышел на площадь и, как только остановился, к нему тут же подкатила машина.
- Вам куда? – не выходя из машины спросил молодой быстроглазый водитель.
Глеб назвал улицу.
- Далековато.
- Возьму другую машину.
- Другую нельзя, моя очередь.
- Ну и что? Стоять будем?
- Да нет, - пятьсот.
- А тысячу не хочешь?
- Ну ладно, триста пятьдесят.
 Глеб открыл заднюю дверь.
- А что назад? – встревожился водитель, - садись вперёд!
Глеб не выдержал и рассмеялся.
- Ты меня боишься, а я – соответственно, должен тебя бояться. Так что ли?
- Да нет, какой разговор! Но всякое бывает. У нас впервые? Сейчас не очень, а вот в сезон - хорошо. Сами откуда? – затараторил водитель.
- В этом городе впервые. А сам - издалека, с Севера, но предупреждаю, я не при деньгах! – улыбнулся Глеб.
- Вот времена пошли! – возмутился водитель.
- Какие люди такие и времена.
- Но я то причём? Жить надо на что-то!
- Согласен. Я тоже не причём, только в другом городе, я так же как ты, занимаюсь извозом.
- Да?  - удивленно протянул водитель. - А кто же тогда причём?
- Все, кроме нас с тобой. Останови в начале улицы. Ты меня развесе-лил, а мне нужно сосредоточиться. Ну пока, спасибо.
- Пока, и вам спасибо! А обратно когда?
- Вот этого я - точно не знаю! – рассмеялся Глеб.
Глаза водителя повеселели, глядя на Глеба, он улыбался. По-прежнему ни о чём не думая, Глеб шёл по улице, но внезапно возникшие слова проводницы. – Да кто же знает, что любит Бог! – нарушили его бездумье. Что любит Бог? Что любит Бог? – повторил он про себя. И вдруг его осенило. Ответ был простым и ясным. Трижды попей водицы из заветного колодца и душа твоя оживёт, и ты воскреснешь! И всё-таки я прав. Бог троицу любит.
Дом номер семнадцать. В глубине большого фруктового сада, на высоком фундаменте белел двухэтажный кирпичный дом. Широкие ступеньки, огороженные перилами, поднимались к площадке с входными дверями. От калитки к дому вела широкая дорожка, выложенная крупной серой плиткой. Глеб отодвинул внутреннюю щеколду, вошёл, прикрыл калитку, остановился. Он смотрел на двери, которые должны были открыться. И с каждой секундой его волнение нарастало. Сердце колотилось настойчиво и гулко. И когда дверь отворилась и на площадку вышла незнакомая женщина, он произнёс громко и отчётливо:
- Пожалуйста, дайте попить. Я умираю от жажды.
Женщина смутилась и как-то виновато, даже испуганно прого-ворила:
- Да, да, я сейчас… я принесу вам компот из ягод.
- Мама, он не любит компот! Он пьёт только холодную колодезную воду!
 Сердце Глеба рванулось и покатилось, охваченное радостью, похожей на потрясение. Мария спускалась с лестницы. Он не побежал ей навстречу. Он стоял и смотрел. Он боялся пропустить хотя бы одно её движение, он хотел запомнить каждую чёрточку её лица, каждый её шаг. Лёгкой, свободной поступью она приближалась к нему.
- Только не умирай, - сказала Мария, передавая ему, до краёв напол-ненную водой, белую кружку с разбросанными по ней синими и красными цветами.
Глеб молча выпил воду.
- Ещё? – спросила Мария.
Он наклонился и опустил кружку на землю.
- Мария… - произнёс он, растворяясь в сладостном блаженстве, в том самом, когда душа и тело, сливаясь, едины в своём порыве и уже ничего не существует кроме этого ощущения, такого цельного, редкого и таинственного.
Он смотрел на неё, замирая от безграничной нежности, а она смеялась своим чудным коротким смехом и в её глазах было всё то, что никак не передаётся словами.
- Пойдём, - сказала она и взяла его за руку. – Нас ждут.

                Лето и осень 2011 года