Елена Прекрасная

                Я  кончился, а ты жива.
                . . . 
                Б. Пастернак

    Первый раз она увидела его на мосту, когда сбегала  по лестнице. Что-то подтолкнуло её оглянуться, и, поражённая его обликом, она остановилась. Взъерошенные, густые рыжие волосы и такая же золотисто-рыжая борода, грязная зеленоватая рубашка с закатанными рукавами. Взгляд его широко распахнутых, ярко-зелёных глаз был направлен на неё. Он был не просто красив, он был поразительно красив. Он сидел на деревянной подставке с колёсика¬ми, обитой тёмным материалом со сложенными на коленях руками. Она поняла, что он без ног, и сердце её болезненно сжалось. Уже спустившись, она реши¬ла вернуться, несмотря на то, что опаздывала на важную встречу. Ей захотелось увидеть его лицо. Когда она подошла к нему, он улыбнулся ей чётко очерченными, как будто подкрашенными, губами и произнёс:
    - Я знал, что вы не пройдёте мимо несчастного калеки.
На картонке лежали монеты и две деревяшки с ручками. Она достала из сумки деньги и подала ему в руки.
    - Спасибо. Вот сразу видно, что за человек! Другие  швыряют, кидают второпях, опускают глаза, и, даже не взглянув на меня, кладут подачку. Стесняются или пугаются такого красавца! Ну, Ильич будет доволен, подачка царская!
    - Как вас зовут?
    - Владимиром, Володькой - кому как.
    - Меня зовут Елена.
    - Добавляйте –  Прекрасная, - сказал он.
    Попрощавшись, она ушла. Она помнила о нём весь день. Его лицо, его глаза притягивали её к се¬бе. Во все последующие дни, поднимаясь на  мост, она надеялась его увидеть, но он исчез.
Второй раз, она увидела его на привокзальной площади и обрадовалась.
     - Я думала уже не увижу вас, куда вы пропали?
Усмехаясь - в этот раз от него пахло спиртным - он воскликнул:
    - Да вот, в смокинге, прогуливался по городу, ре¬шил себя показать и людей посмотреть! Не замечаете мой наряд?
Он был одет в потрёпанную кожаную куртку. Она обратила внимание на его руки: грязные, обветренные, натруженные тяжёлым передвижением, они бы¬ли красивы.
    - Хорошая куртка.
    - Ну, если вы её так оценили, то я погибну, но ни одному гаду её не отдам!
    К нему подошёл пожилой, худенький, со сморщенным лицом, с почти беззубым ртом человек.
    - А, здрасьте, - сказал он. - Это вы, барышня, я сразу догадался. Ну, Володька, у тебя губа не дура!
    - Замолчи ты, старый чурбан, - беззлобно остановил его тот.
    - Всё, молчу.
    - Вы не обижайтесь, это мой Ильич. Он добрый, без него я просто пропал бы. Тощий, но видели бы вы, какой он защитник и как таскает меня, когда я отбрасываю колена! У нас с ним гениальное сочетание, так сказать вождь в двух лицах.
Елена вытащила бумажную купюру.
    - Вот, возьмите пожалуйста.
    Он хмыкнул.
    - Взять возьму, а вы не боитесь разориться, имея такого кавалера, как я? Или у вас муж из этих - новых?
    - Нет, не из новых, не из старых, я сама по себе.
Он смотрел на неё с таким радостным удивлением, что она рассмеялась.
    - Но, муж у меня всё-таки был.
    - Муж, объелся груш, - откликнулся Ильич.
    - Цыц, ты опять?
    - Всё, всё, молчу.
    Проходили дни. Однажды она увидела его в переходе. В этот день шёл проливной дождь, было холодно и сыро. Он лежал на боку, на газетах, рядом валялись бутылки, мелочь - вокруг никого. Он был пьян. Понимая, что ей не удается привести его в чувство, она наклонилась, потрогала его руку. Рука была тёплая. Это несколько успокоило её, но ощущение тревожной озабоченности не покидало её. Желание помочь ему, усилилось. Надо что-то сделать, есть же в городе какие-то организации, приюты. У него, наверное, есть родственники.
   Но он опять исчез. Когда она уже отчаялась найти его, к ней подошёл чумазый мужчина и, озираясь, тихо заговорил:
   - Вы ищите Володьку? Он прячется от вас. Он нам пригрозил: протрепитесь где я, убью. Но вам, я всё равно скажу. Вон за тем магазином есть переулочек, так он там промышляет. Народу там маловато и он терпит убытки, но упрямится.
Поблагодарив, она подарила ему пачку сигарет.
   - Не выдавайте меня, - попросил он, - так и так, мол, шла мимо и наткнулась на тебя.
   - Да, да, не волнуйтесь, - успокоила его Елена.
Она подошла к нему сбоку. Увидев её но¬ги, он, не поднимая головы, воскликнул:
   - Ну, я точно этого гадёныша убью! Что вам нужно? Я не матрёшка безногая, хотя и валяюсь, как последняя тварь, я человек! Оставьте это, прошу вас!
В его словах было столько отчаяния, горечи и стыда, что она чуть не заплакала.
   - Владимир, успокойтесь, вы зря гоните меня, я вижу в вас именно человека, мужчину. Давайте поговорим по душам.
Она присела на, стоявший рядом с ним, деревянный ящик. Её не смущали недоумённые взгляды прохожих, их смешки, ух¬мылки, реплики. Она понимала, что выглядят они - более чем при¬мечательно. Она - ухоженная, элегантно одетая, молодая, красивая -  и грязный калека-бомж.
    - Я принесла вам пиво и сигареты. Если хотите, я схожу куплю что-нибудь поесть.
    - Что вы, Елена Прекрасная! Как можно при вас жевать ка¬кую-то колбасу с коркой хлеба? Лучше умереть от голода.  Другое дело несколько затяжек сигары, лучше кубинской, и кружечки две - три настоящего янтарного пива. Это будет красиво! Так, что вас интересует? Я готов к интервью! Но нам придётся уединиться. Не стоит баламутить народ. Ведь будут завидовать мне! Только ящичек не забудьте прихватить!
    Она просидела рядом с ним долго. Он рассказал, что удрал от семьи, которую оставил в городе, который числится теперь в другом государстве. Учился в столичном институте, подавал надежды, но, по глупости и молодости, попросился на ту войну, в которой погрязла огромная страна.
    - Вы знаете, я познакомился со своей женой на свадьбе друга. Как мы с ней танцевали! Мне раньше часто снился сон: мы кружимся, кружимся... Теперь это не снится. Мы любили друг друга и договорились, что если какая беда случится, будем вместе навсегда. Но когда я вернулся, то понял, что не имею права убивать её молодость и жизнь. Я удрал. Она, наверное, искала меня, но я постарался не попадаться ей на глаза.
    -     Вы продолжаете её любить?
    - Какая любовь, Елена Прекрасная, какая любовь! Это строго противопоказано такому вегетарианцу, как я. Ничего сладкого, острого, скоромного, изощрённого. Умеренность во всём, - и он громко рассмеялся.
    Ей нравился тембр его голоса – мягкий, сочный баритон, приправ-ленный хрипотцой, нравилась его ирония, его великолепное чувство юмора - без намёка на пошлость и двусмысленность. Говорил он азартно и красиво, она слушала его с удовольствием, забывая о его состоянии и поло¬жении, в котором он находился. Иногда ей казалось: вот он поднимется, и они пойдут, весело болтая.
    - Знаете, - сказала Елена, - я хочу обратиться в Союз ветеранов.
    Он тут же её перебил.
    - Какой Союз, о чём вы? Нет, это не для меня! Сидеть в конуре и ждать от них подачки, чтобы потом, на какой-нибудь выдающийся бывший праздник, меня приодели, причесали, умыли, и в чужой коляске повезли по улицам - вот, дескать, какая за¬бота о героях! Я мог бы иметь то, что имеют они, но я не за¬хотел: не люблю свалок и грызни. Сейчас там нет тех, кому бы я хотел довериться. А здесь я сам себе хозяин, вольный казак! Правда, раньше меня доставали, но мне приглянулся один из стражей порядка, и всё наладилось. А потом, как бы я смог увидеть вас, Елена Прекрасная! От этой мысли у меня начинают ныть несуществующие конечности, - заключил он, улыбаясь.
    - Вам нужна какая-нибудь одежда? - спросила Елена.
    - А зачем? У меня этих пижонских шмоток целая куча.  Вот только если ботиночки лакированные - это другое дело. Хотите, на следующее рандеву, я встречу вас торжественно: штаны с лам¬пасами и тельняшка? – и он опять рас-смеялся.
Елена радовалась тому, что он смеётся, что он оттаял и повеселел. Уходя, она попросила:
     - Владимир, я прошу вас, не прячьтесь от меня, мне в самом деле хочется вас видеть.
    Она увидела, как разгорелись его глаза, и сквозь щетину проступил румянец. Усмехнувшись, он сказал:
    - Влюбились, что ли, в меня?
    - Да пара, гусь да гагара, - пропел откуда-то вынырнувший Ильич.
    - Ты опять лезешь в наш приватный разговор? Сгинь, пока живой!
    - Всё, всё, прячусь.
    - Я давно хочу вас спросить: на каком поприще вы трудитесь?
    - Я переводчик, - ответила Елена.
    - Это интересно. С какого на какой переводите? Наверное, французский?
    - Нет, английский.
    На минуту задумавшись, он попросил:
    - Прочитайте мне что-нибудь на языке джентльменов.
    Не задумываясь, не выбирая, Елена прочла то первое, что пришло на память. Это была  "Жалоба" Шелли. Владимир  помол¬чал, потом сказал:
    - Красиво, но мне почему-то стало грустно, леди. Так о чём речь?
    Она поразилась его чувствительности, и подчиняясь интуиции, поняла, что пятые строки стиха следует опустить. Но, читая перевод, дважды - словно споткнувшись, делала паузы.

      О Время, Время, жизни скорбный гений!
      Я долго шёл, но дальше нет ступеней,
      И с дрожью я гляжу на прошлые года.
      Разбудит ли меня расцвет весенний?
      Теперь  уж  никогда!
      И днём, и ночью, и в часы рассвета,
      И в блеске осени, зимы и лета, -
      Душа моя безрадостна всегда!
      И будет ли  весной она согрета?
      Теперь уж никогда!

    - Это всё? – спросил он, глядя ей в глаза.
    - Да, - смутившись, ответила Елена.
    - Всё, интервью закончено, - тихо произнёс он.
    Когда она, загруженная работой, не показывалась по нескольку дней, он, встречая её, хмурился  и резко проговаривал:
     - Ну вот, опять вы, леди! Честное слово, как прекрасно я себя чувствую, когда не вижу вас. Но вы появляетесь, и всё летит к чёрту! Подачки ваши мне не нужны, у меня есть источник добывания этих паршивых денег.
Она замечала что он ревнует её ко всем мужчинам, которые, так или иначе, оказывались с ней рядом в то время, когда она подходила к нему.
    - Конкуренция большая, леди, - говорил он, называя её так после того памятного разговора. - Придётся мне встать на ноги и сразиться на дуэли с вашими поклонниками.
Она отшучивалась:
    - Это просто прохожие.
    - Знаю я этих прохожих, ни один не пройдёт, чтобы не положить на вас глаз! Не хочется показывать им свою силу. Вы¬бор за вами, леди!
В таких случаях Ильич приходил ему на помощь.
    - Вы знаете, барышня, его тут не раз хотели окрутить бабёнки, конечно не то, что вы, но одна долго ходила, обещала рай домашний, помнишь Володька?
    - Нет в мире такой бабёнки, которая могла бы убить во мне тягу к свободе передвижения!
    Елена от души смеялась, слушая их споры. Но, оставаясь наедине с собой – грустила. Она перебирала всевозможные варианты. Пригласить его к себе, но как? Она представляла, как Ильич или ещё кто-то другой затаскивают его в лифт, вносят в её ухоженную квартиру, где всё подчиненно  однажды заведённому порядку, и её охватывал стыд и страх. Боже мой, разве это возможно, он такой гордый, ироничный, он скорее умрёт, чем позволит себе такое! Нужно заработать побольше денег, ку¬пить коляску или ещё какое-то приспособление для ног! Но что-то не складывалось в её сознании. Она понимала, что её жизнь изменилась, но признаться себе в этом ей не хватало мужества.
    Несколько раз, при встречах, он просил принести сборник стихов Шелли. Понимая, что почувствовав её недоговорённость, Владимир за-интересовался прочитанными ею стихами, она нарочно тянула время, ссылаясь на свою забывчивость. Слова: Теперь уж никогда, - пугали её. Нет, эти строки не для него! Почему я прочла ему именно этот стих? – укоряла она себя, и, отвлекая, приносила ему другие книги. В надежде на то, у него появится желание выплеснуть своё состояние на бумагу и захочется написать ей, она подарила ему письменный набор. После этого он перестал напоминать ей о Шелли и она успокоилась. Он категорически отказывался брать у неё деньги, перестал напиваться и стал следить за собой. С промытой шевелюрой и бородой, с яркой зеленью глаз, он стал привлекать внимание прохожих, и однажды язвительно заявил:
    - Раньше, когда я был грязным и всклокоченным, как бездомный пёс, мне бросали подачку, и не задерживаясь, проходи¬ли. Теперь я стал похож на промытого идиота, выставленного на обозрение. Меня тошнит от моего вида, мне против¬но всё это.
Она успокаивала его:
    - Оставайтесь самим собой, мне вы больше нравитесь чумазым.
    - Хорошо, леди, с завтрашнего дня я прекращаю все процедуры!
    И они смеялись.
    Обычно Елена не назначала день очередной встречи.  Но когда возникла необходимость, сопровождая группу туристов, уехать на несколько дней к морю, она предупредила Владимира о своём отъезде. Если удавалось выкроить свободное время, она купалась, наслаждаясь солнцем, но где-то в глубине её души постоянно таилась тревога.
    Ей приснился сон: он сидел на коленях перед  ручьём. Зная что у него есть ноги, она сказала:
    - Володя, встань, умойся, ты опять чумазый, посмотри, какой чистый ручей!
    - А зачем? - ответил он. - Я просто сижу и любуюсь течением и потому не могу быть грязным.
    Она проснулась с ощущением тягостного беспокойства.
В первый же вечер своего возвращения, торопливо, не  переодеваясь, она нагрузила сумку фруктами, и, прихватив бутылку южного вина, помчалась, желая увидеть его глаза, которые за¬сияют ей навстречу, увидеть его улыбку, услышать его голос, когда он скажет:
    - Ну, леди, я не заслуживаю такого царского угощения!
Она прошла все известные ей места и, когда уставшая, доведённая до слёз, подошла к лестнице, чтобы подняться, услышала его по-особому тихий и ровный голос:
    - Ну вот, леди, мы уже не узнаём друзей!
Елена огляделась и увидела его: он сидел, прислонившись к тыльной стороне палатки, и смотрел на неё непривычно спокойно. Не скрывая радости, она подбежала к нему.
    - Здравствуй, Володя! Я испугалась, подумала, что ты опять задумал исчезнуть,    - впервые она заговорила с ним на ты.
    - С возвращением вас, Елена Прекрасная. Как море, как солнце? Мы уже на ты, это отрадно, - произнёс он с какой-то горечью.
Она почувствовала, что произошла перемена, появилась какая то отчуждённость, даже враждебность в том, как и что он говорил.
    - Вы не хотите, чтобы я была с вами на ты? - спросила она.
    - А зачем? - задал он свой любимый вопрос. - На вы, леди, романтичнее, но главное загадочнее, разве не так?
    - Хорошо, я исправлюсь, - сказала Елена, чувствуя скрытый укор в его словах.
Она вытащила бутылку вина, виноград, персики, груши, яблоки и разложила всё это на газету.
    - Всё мытое, - объявила она.
Он расхохотался так громко, что она вздрогнула.
    - Леди, я употребляю всё только немытое. Я не мою руки с Рождества Христова! Вы боитесь, что я наполнюсь микробами и заболею дизентерией? Кто же тогда будет таскать меня на толчок? Ильич, выходи из укрытия, барышня приехали!
Чувствуя, что может расплакаться, она решила не обращать внимания на его грубости и колкости.
    - Здрасьте, барышня, с прибытием! Смотри, Володька, как она загорела, почти чумазой стала, но хороша!
    - Ильич, возьми этот роскошный виноград, это тебе от барышни, ты старик и тебе показана глюкоза, а я молодой, зубастый, надкушу вот это крепкое яблочко.
И он выбрал самое большое красное яблоко.
    - Я должна вас, Владимир, предупредить, что эти яблоки не совсем твёрдые.
    - Плохо, - заключил он, - отпадёт желание работать челюстью. Как думаешь, Ильич, у Адама яблоко было твёрдое и кислое?
    - Что ты, Володька, - отозвался тот, - оно было сладкое и мягкое, иначе он не стал бы влазить в это дело с Евой.
    - Ты прав, Ильич! – рассмеялся Владимир. – Так и есть, в случае с Евой, яблоки должны быть сладкие и мягкие, иначе не стоило бы связываться и рисковать!
Пытаясь перевести разговор, Елена спросила:
    - Где вы ночуете?
    - Я бы показал вам наши хоромы, но боюсь, что однажды вы придёте без приглашения и застанете меня непричёсанным.
Непроходящий комок подкатывался к её горлу.
    - Я скучала, - взволнованно произнесла она, стараясь заглянуть ему в глаза.
    - Не стоит, не стоит, берегите ваше сердце, будьте веселей, - проговорил он, глядя куда-то в сторону.
Она увидела у его правого виска синяк.
    - Кто это вас?
    - Зачем вам лишние хлопоты, зачем вам знать про это? Иногда мы решаем наши проблемы не совсем по-джентльменски.
Елена поднялась.
    - Я ухожу, Владимир.
    Он поднял голову, насмешливо сверкнул глазами, ухмыльнулся в бороду и предложил:
    - А почему бы вам, леди, не остаться у меня в гостях на ночь? Преимущества налицо: не надо принимать этот чёртов душ, чистить зубы, здесь такое затишье. Народ уже исходит по домам, можно сказать - полный интим. Подремите у меня на плече, а я расскажу вам сказку и вообще, оставайтесь с нами! Ильич, мы найдём место барышне? Молчит, уснул бедолага!  Останетесь - угощу вином,  уйдёте -  оставлю  себе на память.
    Она понимала: ему больно, он не видит выхода, лето на исходе и всему скоро придёт конец. Она ощущала его страдание, и чтобы как-то смягчить его состояние, воскликнула:
    - А почему бы нет? Вот только сбегаю домой, переоденусь в вечернее платье, и мы устроим в ваших хоромах пир!
    - Идёт, - усмехнулся он, - буду ждать вас, Елена Прекрасная.
Она ушла. На сердце было тяжело и тоскливо. Елена понимала, что её снисходительное обещание, заведомо ложное, только усилило его отчаяние и боль. А может быть… может быть это возможно? – волнуясь и пугаясь думала она, смутно представляя реальность этой возможности. Но смогу ли я? -  спрашивала она себя. Ночь прошла сплошной бессонницей. Что делать, что придумать? День был занят работой. Она искала его весь вечер, бродила по всем местам, не стеснялась спрашивать у тех, кто мог знать о его местонахождении. Уже отчаявшись, она увидела в одном заросшем сквере лежащего Ильича: он был пьян. Она будила его, дёргала за рукав, наконец он приподнялся в совершенно невообразимом состоянии. Увидев её, он заплакал, запричитал:
    - Зачем ты только появилась, зачем тебя черти принесли? Я пропал! Что я теперь буду делать?  Без него – я просто сдохну!
    - Где Володя, скажи мне, где он, - спрашивала она, пытаясь достучаться до его сознания.
Он всхлипывал и плакал как ребёнок, размазывая грязные слёзы по лицу.
    - Он ушёл, уехал, собрал своё барахло, оставил мне деньжат и всё! Потом ещё эта проклятая книжонка, после неё всё началось, он запсиховал, загулял и смотался, чёрт безногий!
Он замолчал, опустив голову.
    - Какая книжонка? - встрепенулась  Елена.
    - Да вот, сейчас, вот - возьми, просил тебе передать ка¬кую-то бумажку.
    Он вытащил из кармана скомканный, сложенный в несколько раз, лист бумаги из комплекта, подаренного ею Владимиру. Развернув его, она не поверила своим глазам, это были фрагменты песни из драмы Шелли "Ченчи", написанные четким, красивым почерком.

    Другу слёзы или смех,
    Если я умру на  грех?
    Что мне в смехе, что в слезах,
    Буду я холодный прах.
    Прощай! Эй-эй!
    Кто там шепчет у  дверей?
    У тебя змея в устах,
    Горький яд в твоих слезах.
    . . .
    . . . Прощай!
    Смутный  колокол  вещай.
    Врозь идти нам далеко
    Тяжко мне, тебе легко.

    Внизу была приписка: "Елена Прекрасная, ты не прочла мне пятую строку, ты всегда знала, что в ней правда, а не в нашей с тобой болтовне. Ты  права: " Теперь уж никогда!"
    Совершенно потрясённая, она перечитывала знакомые строки, не узнавая их. Написанные  рукой Владимира, они приобрели другой смысл,  другую силу. Это был – его Шелли, это были слова, предназначенные только ему.
   - Ильич, ради Бога, скажи мне, где  он взял эту книгу?
   - Он пообещал всем дружкам поставить по две бутылки, ес¬ли они раздобудут эту проклятую книжку. Он всё говорил мне: вот дождусь мою Ленку,  посмотрю ей в глаза и начну новую жизнь. Я думал он трепется, а вышло всерьёз. Пропаду я без него. А ты теперь, как будешь? – спросил он, улавливая её состояние. – Вот, чёрт безмозглый, обидел барышню.  Ладно, я пойду.
Она хотела, на прощанье, что-то сказать ему, но он устало махнул рукой, говоря:
    - Иди, иди домой – поздно уже.
Однажды, во второй половине осени, она шла по длинному, бесконечно длинному переходу большого города. Поток людей двигался в двух направлениях, навстречу друг другу. Ещё издали Елена увидела коляску на больших колёсах, и сразу почувствовала, что это он. Она остановилась перед коляской. Владимир сидел в ней, как на троне - чистый, промытый, волосы и борода блестели, отливая золотом. На нём был пуловер и куртка. Ноги были укрыты пледом, руки, с чистыми подстриженными ногтями, ле¬жали на коленях. Какой он высокий, - пронеслось в её голове. Ей показалось, что он чуть поправился. Она хотела увидеть его глаза, улыбку, но он смотрел поверх голов каким-то стеклянным взглядом. Его лицо было неподвижным. Рядом стояла женщина в чёрном кожаном пальто, с узким зажатым ртом, с холодным, непроницаемым выражением глаз.
     - Володя, здравствуй, - выдохнула Елена, - я рада тебя ви¬деть! Ты не забыл меня?
     Бросив в её сторону жёсткий взгляд, женщина дёрнулась, но про-молчала. Елена обратилась:
    - Скажите, пожалуйста, почему он молчит, мы же с ним знакомы!
    - Нет у него знакомых, - процедила  она неприятным голо¬сом. - Он разговаривает только со мной, что ему с вами разговаривать? Девушка, вы проходите, вы же загораживаете его!
    - Володя, не молчи, что с тобой? - воскликнула Елена, чуть не плача. - Я уйду, ты только не молчи! Я получила твою записку. Это не правда, я так не думала! Всё было иначе! Посмотри на меня, дай мне свою руку! Всё не так! Володя, я должна тебе сказать, что я…
     Он сидел не шевелясь. Елену охватил ужас. Какая жуткая женщина, что она с ним сделала, случилось что-то непоправимое и страшное!
    - Девушка, что вы здесь встали? Давайте, проходите, что вы пристали к человеку? - раздался резкий злой окрик женщины.
    В полуобморочном состоянии, сдерживая рыдания, Елена обошла женщину и стала медленно удаляться. Возникший за её спиной  шум: скрежет, визг - заставили её остановиться и оглянуться. Владимир пытался развернуть коляску в обратную сторону, по направлению к ней, но женщина, ухватившись руками за поручни, не давала ему это сделать. Потом она кого-то позвала. Елена видела, как напряглась его спина. Наполовину развернув туловище в её сторону он крикнул громко, отчётливо, ясно, отделяя каждое слово:
   -  Елена, Лена, я люблю тебя, ты слышишь, я люблю тебя, я всегда буду любить тебя, моя Прекрасная Елена! Отойдите, гады, не держите меня!
К нему подбежал мужчина и, уже не надеясь развернуться, работая локтями, Владимир по¬катил коляску вперёд по наклонной поверхности. Женщина и мужчина бежали за ним, а он - удаляясь от них, орал на весь переход:
    - Елена, Ленка, не плачь, я вернусь, я вырвусь, помни это, я люблю тебя, люблю-ю-ю, люблю-ю-ю...
    Она стояла посреди перехода, не скрывая слёз, в которых было всё: отчаяние, любовь, надежда. Идущие навстречу люди, торопливо и равнодушно, обходили её с обеих  сторон.



Лето и осень 199. года