Надежда

Едем в школу.
Лиза на заднем сидении болтает ногами, напевая что-то, а я всё больше раздражаюсь. Не из-за неё, конечно. Если бы не дочь, то, пожалуй, злость моя к этому моменту была бы куда яростнее.
Что же меня раздражает?
А отчего сатанеет любой автолюбитель, как не от самого процесса перемещения в пункт назначения, когда до этого пункта ещё добираться и добираться, а время катастрофически тает?
Понатыкали светофоров! И где обещанная «зелёная волна»? Не успели, видишь ли, в который раз не соизволили в срок отремонтировать злосчастную дорогу! А ведь обещал мэр, прилюдно клялся-божился… Перекрыть всё, что можно и нельзя успели и только.
«Куда прёшь, деятель! Правила почитай! Сам ты…»

Успокоиться, сейчас же. Так никаких нервов не напасёшься. С тобою дочь, а ты уподобился… Посмотри: и погодка – обалдеть! Нет, ты глянь, глянь как солнышко в крыле отражается… слепит.
А крыло менять нужно. У нас ведь теперь в магазинах вроде бы всё есть, а как кинешься – ну не разыскать правых. Левые крылья – пожалуйста, правых тоже навалом, но… на любую модель, кроме твоей. Пока закажешь, пока туда-сюда…
Впрочем, что это я ною? Нашёл, называется, неприятности: дорожные пробки, запчасти какие-то. Мелочи всё это, наплевать и забыть. Два, три глубоких вздоха…
Не оборачиваясь, наблюдаю за дочерью в зеркало: она продолжает напевать, болтая в такт ногами. Она думает, что я не слышу. Лиза отгородилась песенкой от заряженного общей раздражительностью отца, от визга тормозов и даже от солнышка, такого яркого сегодня. Она в своём уютном мирке, в своей скорлупке, одновременно хрупкой и бронированной.
И правильно, так лучше, дочка.

Я удивляюсь её чувству ритма. Как точно ногою в такт попадает, умница. Когда Лиза была совсем маленькой, музыкальных способностей у неё вроде не наблюдалось. Я, честно говоря, даже слегка огорчился. Ничего страшного, конечно, вполне можно жить и без абсолютного слуха. Живут же миллионы людей.
Но миллионы – это не твоя дочь. Какое тебе дело до тех, обойдённых природой! Почему твоя, самая-самая, должна входить в их число? Что за несправедливость, если и у отца, и у матери, и у бабушек с дедушками…
Пронесло. Появился-таки у Лизы слушок, со временем наметилась ритмичность, даже голосок какой-никакой прорезался. Но об этом пока говорить ещё рано. Спешим, спешим, дёргаем себя понапрасну, суетимся.
У детей иначе. Вон Лиза сидит, напевает тихонько, дрыг-дрыг ногой о своём. И правильно. Нам бы как они ко всему относиться.

Едем в школу.
В замечательную, между прочим, школу направляемся. Точнее сказать – в лицей. Или – в гимназию? Нет-нет – в колледж… Тьфу, дьявол их разберёт! Запутался. Прекрасное, словом, учебное заведение. Подготовка там – блеск, и воспитание эстетическое, и всё такое. Дороговато, правда, но кто же на своих чадах экономит.
Не советовали мне некоторые Лизу туда отдавать, мол, без штанов останешься, да и окружать её будут «новые детские», изрядно подпорченные сановно-чиновными родителями.
Я было призадумался. Не за штаны, конечно же, испугался, хотя и они не казённые, а за девочку. Но жена настояла. А спорить с женщиной, как известно, себе дороже. Однако дело не в этом – убедила она меня (пусть так, пусть убедила). Она – мать, и я поддался её материнской интуиции.
Я не жалею. Возить далековато, но я потерплю. Зато там парк, теннисные корты, лошади. А ещё три языка и музыка, и вообще много чего толкового. Не Англия, ясное дело, но и я не магнат, не олигарх и даже не вице-премьер.
И фиг с ними! Поднапрягшись, тоже кое-что можем себе позволить. Захотели, вот, дочку в лицей или как её… в гимназию, жена утарахтела – и никаких проблем, будет вам престижное образование!
Нет, можем кое-что, могу.

…Скоро, должно быть, тронемся. Четвёртая тачка впереди меня поехала, третья газанула. Слава богу, двинулись. Надолго ли?
Учителя там классные. Преподавательницы. Хотя и мужиков немало. У меня, помню, ни одного мужика-учителя до седьмого класса не было. Вру, по труду один был, всё пилить что-то заставлял. Кстати, научил. Я до сих пор на том же столярно-слесарном уровне подготовки остался, кстати, для жизни вполне достаточном.
Мне бы тогда компьютер… Откуда! И слова такого не слыхали. Если бы да кабы… Если бы тогда компьютеры, планшеты, то и сейчас всё было бы иначе, совсем по-другому, да и не со мной вовсе.
У доченьки так и будет – современно, по высшему классу! И правильно: Пушкина на английском, Мериме в подлиннике, кросс справа по-Уимблдонски.
Меня-то чему учили? Чёрте чему. Стыдно признаться: выучили, в том числе, вышивать крестиком и штопать носки. И неплохо, надо сказать, получалось. Особенно штопка.  Все, помню, приносили из дома деревянные грибки – специальные такие были, - натягивали дырявыми пятками вверх и штопали. Сперва вертикальные нитки закрепишь, а затем уж меж ними в виде сеточки продеваешь горизонтальные. Главное – не перетянуть и усердно так, не спеша… Разгладишь в конце, и как новые носочки.
Только зачем всё это?! Ни разу в жизни не понадобилось. А ведь гордился когда-то своим умением. Смех! Даже демонстрировал домашним плоды тех своих занятий.

…Это Надежда. Это она так изгилялась над нами, Надежда Ивановна. Пришла она в первом классе, но не сразу, месяца через три после начала занятий. Поэтому первой учительницей её вроде и не назовёшь. Первой была другая, как оказалось временно замещавшая Надежду – молодая, лёгкая и весёлая. Вот бы она и дальше…
Но появилась Надежда Ивановна.
Она пришла со своими строгостями, и все заметно приуныли. Оживление как-то сразу пропало. Она сказала, что мы отстали и надо навёрстывать, а не беситься. Ещё она заверила, что болеть больше не будет – кончилась лафа – и возьмётся за нас.
Болеть Надежда, тем не менее, не перестала, и дети её постоянно чем-нибудь, да заражались.  Но она почти не пропускала занятий, так и ходила вечно осунувшаяся, с припухшими глазами. Её, перефразируя Андерсена, впору было назвать «стойкой оловянной училкой».
Мы были бездумно жестокими, что, впрочем, свойственно детям всех времён. Мы всё ждали и несказанно радовались, когда она вдруг не являлась в школу. В таких случаях приходила какая-нибудь очередная заместительница, количество уроков обычно сокращалось, а те, что оставались, были наполнены праздником. Наверное, так это воспринималось нами на контрасте.
Надежда не была ни молодой, ни лёгкой. Добренькой её тоже при всём желании не назовёшь, да и красивой. Скривится обычно, вернувшись после очередного отсутствия изрядно побледневшей, опросит нас, скривится ещё сильнее и давай гонять по предмету. Измождённая какая-то вся. Нет, не симпатичная.
Ведь должно же быть обаяние в учителе: внешнее или хотя бы внутреннее. Хотя обаяние неразделимо, но внешнее подкупает вас сразу, мгновенно захватывает. И вот сидишь уже, слушаешь, внимаешь, иногда влюбляешься. А если это подкрепляется её (или его) внутренней глубиной и силой – никогда не разочаровываешься.

Ну, не каждому дано, понятно.  Не повезло Надежде с лицом и здоровьем. Ну, семья захлестнула, дом… Кстати, у неё оказывается трое детей. Я узнал об этом случайно, можно сказать, подслушал, когда Валеркина мама – Валерка мой одноклассник и сосед по дому – просвещала мою маму на кухне:
- Нарожала троих – троих, представляешь?! – а сама доходяга. И дети такие же заморыши. Чем она думала?! Муж, говорят, посмотрел-посмотрел и смылся в неизвестном направлении. Не выдержал, говорят. Детей наших ей доверили…  Да она своих-то поднять толком не может!
- Подлец её муж, если так – вот что тебе скажу, - ответила тогда мама. – Не хочешь жить, разведись по-человечески. Смылся, слюнтяй! Подлец он после этого!!
- Да кто бы их развёл с тремя-то детьми? – не унималась соседка. – Можно ли его осуждать? С такой мегерой жить – хуже каторги!
- Тише, - они перешли на шёпот. – Ты хоть соображаешь, что говоришь? А если бы с тобой так…
- Со мной? С ума сошла! Я как раз очень хорошо соображаю, в отличие от неё.
Валеркина мама живая и напористая, считается даже приятной, но мне отчего-то не хотелось быть на её стороне. Не пойму отчего. Может, из-за «доходяги» или из-за «заморышей»? Она, между тем, продолжала атаку:
- Ты посмотри, во что ЭТА рядится. А ещё называется учитель!
- Так ведь у неё зарплата сама подумай какая и семья…
- Ну, хорошо, допустим. Но подкраситься хотя бы можно?
Мама вынуждена подыскивать аргументы:
- Да-да, наверное, ты права. Но… время, у неё же совершенно не должно оставаться на это времени…
Молодчина, мамуля!
- …тут с одним не знаешь, как управиться, а уж с тремя… Не представляю.

Один – это я. И управиться со мной действительно нелегко. Вот и мама, будто что-то вспомнив, быстренько свернула разговор, похоже, неприятный, чем-то её задевающий, и выпроводила соседку, сославшись на занятость. Мама лукавит, утверждая, будто не управляется. Всё она прекрасно представляет и умеет, и никогда не даст повода судачить о себе в подобном тоне.
Что же касается Надежды: да, её неказистые кофточки, бессменная унылая юбка в полоску, тёмные корешки довольно редких волос с рано появившейся сединой – есть, есть всё, замечаемо и наблюдаемо. Всё есть и всё уходит на второй план, когда она, развив немыслимый темп, несётся вместе с нами, своими учениками, утюжа пропущенные за время очередной болезни (её или её детей) разделы школьной программы.
А кофточки, блузочки… Что ж, верно, даже мне с моей предпоследней парты виден шов на её локте и ещё один (когда она поворачивается к доске) под воротничком. Шовчики эти настолько ювелирны, что будь нитки чуточку посветлее, их бы и не разглядеть. Прямо наглядное пособие по штопке-зашивке. Неужели, учитывая свой жизненный опыт, Надежда и нас готовила к повседневной борьбе с нищетой и убожеством? Это ведь, говорят, заразно. Брр…

Теперь что-либо подобное и в голову никому не придёт, особенно в дочкиной школе. Здесь, пожалуй, преподавателя с такими вынужденными хирургическими изысками на одежде турнули бы хорошим пинком, а скорее всего, и на порог бы не пустили. Лицейские педагоги внешне подстать сотрудникам приличного банка. Да и учебные помещения очень уж смахивают на преуспевающий офис. И правильно, пускай ребятишки с детства привыкают.
Учителя обычных школ, вероятно, и сегодня по уровню благополучия не далеко ушли от нашей Надежды. В лицее же (буду называть так, чтобы не путаться) всё иначе. И это радует, честное слово. Хоть тут важнейшая из профессий в почёте и должным образом вознаграждается.
Они заслужили, ведь они (если так можно выразиться) – сливки наставнического цеха, прошедшие придирчивый отбор хозяев заведения и завоевавшие право именно здесь сеять разумное, доброе…
Они, должно быть, добрые. Во всяком случае, бестолкового кипения страстей здесь не наблюдается, хотя бы визуально. Выдержанные они, одинаково благорасположенные, внимательные, демократичные – совсем как их западные коллеги из множества западных же кинофильмов.
Они не позволяют себе расслабляться, не позволяют выплескивать желчь или даже лёгкое раздражение – эти неизбежные спутники их многотрудной профессии.
Надежда так не умела. Она подчас бурлила и клокотала, негодовала чуть не до слёз, порой обижала. Она обижала, я помню. Хорошее, как известно, быстро забывается, а вот обиды…

Как она тогда: «Опозорил класс, школу!» При всех! Я стою лицом к ребятам и ничего не могу понять, а она разносит меня по кочкам: «От кого-то другого услышать такое жутко, а от тебя!..»
Да в чём, собственно дело? И что услышать? Я краснею, хотя вины за собой никакой припомнить не могу. Где же я прокололся и когда?
« На весь двор орать нецензурной бранью! Никого не стесняясь – ни девочек, ни бабушек! Настолько обнаглеть!..»
Так, значит, где-то что-то брякнул. Ясно, что во дворе.  Неясно только, что именно, когда и кто донёс.
Вообще-то, я ругаюсь редко и скорее неумело. А если и делаю это, то потихоньку, не во всё горло. Поэтому такие обвинения… Ошибка тут какая-то или оговор.
Я пытаюсь хорохориться. Я требую (заикаясь, правда, и всхлипывая) конкретного уточнения своей вины. Да что ж я, в самом деле, такого?.. И ещё на весь двор.
А ларчик открывался просто. Двор, надо пояснить, у нас большой, раньше был даже огромным, переходящим в пустырь. Но район-то новый, из тех окраинных скороспелок, что растут в мгновение ока.
 Не успели мы оглянуться, как и пустырь уж тот застроили, и ко двору уже бульдозерами подобрались: отчекрыжили половину, обнесли забором и роют котлован для очередной пятиэтажки. Но другая половина пока осталась нетронутой. Именно здесь мы и устраиваем все наши игры. Игры разные, но на первом месте для меня, для всех пацанов, конечно же, футбол.
Нас много, пацанов, потому что дома сдаются пачками, и становится даже тесновато. Попасть в команду из-за этого трудно. Нужно долго дожидаться своей очереди, а когда дождался – выйти на поле битвы и обязательно победить. Тогда сражаешься со следующим соперником. И так до изнеможения, которое, впрочем, значительно приятнее, нежели игровой голод неудачников. Не говоря уж о радостном ощущении победителя, о неком чувстве превосходства над другими, такими, казалось бы, умелыми, сильными и спортивными; о единении в этом превосходстве с твоими партнёрами по самой лучшей во дворе команде.
Кто понимает, согласится, что команда – не просто группа друзей. Она подбирается неделями и месяцами, просеивается сквозь сито поражений и буквально выковывает игровые амплуа пацанов.  Мы точно знаем, кто и на что способен, на каком месте и против кого. Мы иногда меняемся позициями, чтобы чуть передохнуть, а затем со свежими силами нестись туда, к тем воротам с мячом или без него, однако с надеждой получить этот мяч в нужный момент (открыться, обвести обязательно двоих-троих) и пробить.
Гол, плюха, банка!!! О чудо те мгновения, когда произошло, случилось, удалость точно попасть, когда и комбинация – блеск, и исполнение!
Вратарь беспомощен. Он растянулся, жестоко расцарапав коленки. Он очень старался и явно не виноват. Все видели, как он буквально бросился под удар, отразить который ему, при всём желании, было не суждено. Все видели и все всё понимают, но свои, несмотря ни на что, хмурятся, не способные оценить жертву отчаянного голкипера.
Коленки кровоточат, и он уныло плетётся домой, предвкушая йодисто-зелёночную экзекуцию, и, скорее всего, сегодня уже на поле не вернётся – мама не выпустит.
Неблагодарное всё же дело – вратарство. Поэтому и не загнать бы добровольно никого в ворота, да у нас существует одна уловка: вратарь у нас – не просто вратарь, а вратарь-водила. Уже из названия ясно, что он не только страж пространства между двумя столбиками из кирпича, но и игрок вполне полевой, наряду с другими партнёрами.  Он, естественно, располагается сзади, как раньше говорили футбольные комментаторы «на последнем рубеже обороны».
Но не это главное. Он – организатор обороны, мозг и воля защитных редутов команды. Он, наконец, зачинатель многих атак. От него требуется прекрасно «видеть» поле и уметь выложить на блюдечке пас – первый пас, самый острый и лучше бы неожиданный для соперников. Такие вот функции у вратаря-водилы, а соответственно функциям – его положение в команде.

Но разговор не о нём, точнее, не о них. Камень преткновения укрылся в названии хитрого амплуа. Ведь слово «водила» легко и естественно рифмуется с другим фольклорным словом – с «мудилой».
Не знаю, кто и когда из зарифмовал, и понимал ли этот кто-то филологический и физиологический смысл зарифмованного. «Вратарь-водила, вратарь-мудила», - подбадривая либо осмеивая кричали мы, не задумываясь и не стесняясь. А чего тушеваться, когда так складно получается, когда все вместе так горланили всегда, и никто не одёргивал.
…Нашлись-таки. Не одёрнули – накапали. И кому? Надежде Ивановне.
Говорят, это Валеркина мама постаралась – та, приятная и напористая, борец за нравственность и чистоту языка. Лучше бы моим родителям нашептала. Но понесло её отчего-то в школу, прямиком в наш класс.
И как она меня на площадке углядела, ведь там же половина двора бегала? Скандировал я, допускаю, громче других – у меня бывает, в запале. А, может, она из иных, ведомых только ей соображениям наябедничала?
И вот я стою рядышком с искренне возмущённой учительницей, лицом к ребятам. Вообще-то, стою я, обратившись лицом к полу, потому что уже усёк что к чему и готов разреветься от незаслуженной обиды.
Если уж совсем не смогу сдерживаться (решил я для себя), выбегу из класса. Впервые, но сделаю это. Мне нисколечко не стыдно за моих «водил-мудил» - эка невидаль или неслыхаль! Просто больно, когда размазывают прилюдно, когда «фэйсом об тэйбл», как сказала бы сегодня моя просвещённая дочка.
А эта раздула костёр! Себя бы пожалели, Надежда Ивановна.
Кошу глазами в её сторону: знакомый шов елозит по локтю, вот-вот распустится шовчик. Не углядели, аккуратная вы наша, позабыли за праведным осуждением. Нашли объект для гнева, узрели повод! Моральный облик, коммунистическое воспитание…
 Всё в кучу! Ненавижу!! Неужели настолько?! Я ненавижу, ненавижу её и не приду больше в этот класс, к ней, ко всем!

…Пришёл, конечно. И дальше ходил как обычно, и никуда не делся. И забыл, казалось… Только к неизвестным ранее словам стал относиться осторожнее. Много новых словечек я узнал впоследствии, узнал и их истинный смысл – интересоваться начал. Не утверждаю, что приналёг на мат или феню, но уж всегда теперь понимал, о чём речь.
Таким педагогическим приёмом Надежда Ивановна способствовала, сама того не ведая, расширению моего юношеского кругозора и почти не засоренного прежде словарного запаса.

Едем в школу.
Из Лизиной сумки торчат голенища сапожек для верховой езды. Верховая езда – это круто даже по нашим заносчивым временам. О ней, похоже, не мечтала даже жена, до того, как вознамерилась пристроить Лизу в лицей. Верховая езда стала подарком для неё, для жены то есть, да и дочка сразу увлеклась. Садится на лошадь, правда, пока с опаской, но зато уже свободно разбирается во всяких породах и мастях скакунов: в ахалтекинцах и чистокровках, в «буденовцах» и прочей живой валюте. И правильно, нормальный подход. В Лондоне, говорят, нынче «арабы» в особой цене. Посмотреть бы, за что же такие бешеные бабки отваливают?
Лиза обязательно посмотрит когда-нибудь, я верю. А когда это случится, она уж сможет разобраться и оценить. Сама. Профессионально-небрежно. Что тоже обязательно оценят, кто понимает. Нет-нет, не зря, очень полезные занятия. Не бесплатный, конечно, «подарочек», но стоит того, ей-богу окупится.
Я, клянусь, очень доволен тем, что в лицее всё так продумано, нет ничего ненужного, напрасного, всё по уму. Как тут не вспомнить то бесполезное вышивание (не путать со штопкой) из моего детства. Долбились мы – долбились, вдохновляемые Надеждой, пальцы себе кололи…
И ради чего?! Ну, вышили, наконец-таки, мамам по платочку к Восьмому марта, ну прятали их до последнего, а ранним праздничным утром расстелили на видных выбранных загодя местах. Примитивные, если по-справедливости, платочки получились, неказистенькие. В магазине можно было значительно красивее и тоньше найти, и недорого. Я на днях случайно наткнулся на этот первый самостоятельный подарок, когда рылся по какой-то нужде в маминых «залежах». Гляжу: притаился в углу комода. Не очень ровный, источившийся на сгибах, но тщательно сложенный кусочек материи, неумело расшитый уже потерявшими цвет нитками.
А ведь – подумать только! – хранит его мама до сих пор. Я давно уж забыл, наверняка, в жизни бы о нём не вспомнил, тем более не повторил бы сегодня, как ни старайся, «подвиг белошвейки». А она, вишь, припрятала его вместе с открыточкой.
Я удивлялся находке, хохотал, разглядывая и читая, чем маму, кажется, слегка обидел. Или почудилось? Во всяком случае, заметив недоумённое отторжение ею моей излишне балагуристой реакции, я решил дальше тему не развивать и обратил всё в шутку. Попытался. По-моему, вовремя.
Чтобы как-то загладить свою вину, я сыграл маме её любимый романс «Когда проходит молодость…».

Этот беспроигрышный приёмчик тоже оттуда, из тех лет, когда требовалось подкладывать пару-тройку толстенных книг, чтобы удобней приладиться к клавиатуре. Ноги мои при этом висели, болтаясь и не доставая до педалей, поэтому отцу пришлось специально сколотить небольшую табуретку для их устойчивости. По мере взросления «пианиста» ножки этой опоры отпиливали, пока те не превратились в коренастые, уродливые пенёчки.
А вращающийся стул с круглым блестящим сидением – такой привычный сегодня и изобретённый, наверное, лет двести назад – я впервые увидел на сцене Дворца культуры обувной фабрики, где мне однажды довелось выступить.
Впервые я сел на этот необычайно красивый стульчик во время единственной репетиции, ещё не зная, что он крутится, и сразу чуть не свалился. Как же здорово и просто, удобно и каруселисто! Если б не Надежда в зале, так бы и вертелся, так бы…
- Начинаем! Довольно, довольно беситься! – Надежда, словно укротитель хлыстом, хлопнула в ладоши, призывая всех к тишине. – В нашем распоряжении всего один час, а надо успеть дважды пройти спектакль. Внимание, начали вступление!
Я заиграл. Ошибся. Тут же поправился…
- Стоп, стоп! Ты что, решил сорвать нам районный смотр?!
Такого я, разумеется, и в уме не держал. Она это прекрасно понимает, но не задеть, смолчать, видите ли, не в силах. Все хихикают, а я смущённо злюсь.
- Надежда Ивановна, а может, лучше без музыкального сопровождения? – усомнилась в моих способностях отличница Галя. – На школьном смотре и без музыки отлично получилось, а теперь…

Действительно, только и я не напрашивался. Я хоть и злюсь на Надежду, на шибко премудрую Галку, хочу что-то доказать, но по сути согласен с образцовой (есть такие в каждом классе) ученицей: получилось и здорово. Без всякого сопровождения наш спектакль по Корнею Чуковскому прошёл в школе «на ура». Зря, что ли, «Телефон» в постановке 2-го «Б» направлен на районные соревнования или, как оказывается принято говорить, на смотр художественной самодеятельности РОНО? Совсем не зря. Один Саня хотя бы чего стоил в роли свиньи! Как он, похрюкивая, выдал:
- Мы сегодня вдвоём с соловьём,
Хрю-хрю,
Чудесную песню споём,
Хрю-хрю.
Ухохочешься! Сперва у него не выходило по-серьёзному, всё срывался, недохрюкав. Только начнёт хрю-хрю и сразу же ха-ха-ха…
Билась-билась с ним Надежда, всех из спортзала выводила, где мы тогда репетировали, потом снова запускала. А он, когда все «артисты» соберутся, смотрят ему в рот, ждут, - не выдерживал, вновь начиная заливаться. Правильно Чуковский подметил: «Тяжёлая это работа…».
…Мы часто, особенно перед самым смотром, готовились вечерами. Вечером зал свободен, школа пустая, расслабленно – спокойная. Выходишь – необычно как-то: полутёмные гулко цокающие коридоры, освещены лишь лестницы и входной вестибюль, где, приготовив наши пальто, ждут родители, которые иногда всё же ухитряются прорваться наверх, чтобы положить конец «страданиям» своих чад.
Глупости. Какие страдания, когда тут такое «хрю-хрю» творится?! Только утомительно повторять всё по сто раз, надоедает до чёртиков.
Надежда, видимо, чувствует это. Объявив перерыв, она разрешает, даже велит нам чуть-чуть размяться: «Только слегка, а то пол проломите!»

Топот с четвёртого этажа легко доносится до вестибюля, будя эмоции особо настороженных родителей.
- Ну, разве ж можно так мучить малышей! – возмущается мама Валерика, исполняющего у нас роль медведя. – Это что, новомодная интерпретация Корней Иваныча?! Не помню такого у детского классика, хоть убейте. А вы помните? А вы?..
- Успокойтесь, мамаша. Надежда Ивановна знает, как с детишками обчаться, - вахтёрша, тётя Валя, улыбчива, несмотря на то, что за нами ей придётся ещё раз протирать кафельный пол. Надежда попросила, она знает…
- Ах, ваша Надежда Ивановна… По программе нужно работать, а не отрывать ребят от дома!
Моя правильная соседка, впрочем, хлопала после нашего выступления на смотре громче всех, кричала «бис» и «браво», оборотясь в сторону «медведя», чем заставила его изрядно покраснеть.
Словом, получился тогда спектакль. Отметили его, поощрили и выдвинули. Но вдруг решила наша непредсказуемая Надежда к районному смотру поднять нашумевшую постановку на качественно новый уровень – обрамить её музыкальным сопровождением. Всё неймётся режиссёрше! Теперь вот во Дворце обувной фабрике готовимся, ведь именно здесь будет проходить конкурс. Оттачиваем и шлифуем.

Едем в школу.
Как, опять затор?! Ну, просто зла не хватает! Попробуй-ка сохранить спокойствие, когда времени в обрез, только-только до лицея добраться, а тут…
- Лиза, какой сегодня первый урок?
- Что? Говорила же: введение в системное администрирование.
Во как! Это вам не наши экскурсии на шефский радиаторный завод, где сплошь чушки да болванки, усеянные усеянные въедливой металлической пылью. В лицее всё иначе. Здесь не увидишь, как в заводском цеху, чумазых работяг и их же, но уже отмытых и улыбающихся на доске Почёта, что возле проходной. Не услышишь ни о трудовом порыве и рабочей доблести, ни о правофланговых с их постоянным героическим перевыполнением. Здесь, в тиши кондиционируемого зала, царит совсем другой язык. Интернет не приемлет лязга и скрежета.
И правильно, цивилизация, высокие технологии. В нашем городе хотя бы отдалённо подобные технологии – и на автодороги! Везде бы устроить прогресс, как в том бывшем Дворце культуры, где теперь обосновался элитный ресторан итальянской кухни. Чинно там нынче – что ты! – никаких тебе сопливых пацанов в грязных башмаках, вечно до темна сновавших под ногами, что-то там мастеривших, репетировавших.

Я не о себе. У нас ведь была там только одна репетиция, часовая.  «Прогнали» спектакль дважды, как Надежда и задумывала, да и разошлись. Завтра смотр, завтра всё решается…
А что, собственно, решается? Как это что?! Столько трудов положено: костюмы шили новые, музыку вот пришлось подбирать, танец кенгуру девчонки выучили. Так что завтра… Уснуть бы теперь пораньше.
…А народу, зрителей сколько собралось! Ещё бы – ученики из всех школ района, члены жюри, участники смотра, их родители…
Я волнуюсь. Виду не подаю, но дрожу порядочно. Всегда, почему-то, так бывает, всегда одинаково. В «музыкалке», казалось бы, должен был привыкнуть, ведь каждый год сдаю по два экзамена при полном зале. Но освоиться, привыкнуть к этому мандражу, наверное, невозможно.
А как настоящие артисты? Как они каждый день выходят на сцену? Не знаю - не знаю, волнуюсь и всё тут.
Ведущие концерта – прилизанный мальчик и бойкая голосистая девочка из нового дома-высотки на нашей улице – поочерёдно объявляют участников. Они называют номер школы, класс и фамилию педагога. Перед каждым выходом они, чтоб не сбиться, нервно штудируют за кулисами свои ученые-переученые шпаргалки, выразительно шевеля губами. С интонацией повторяют про себя текст и, нацепив как по команде радостную пионерскую улыбку, стремглав несутся на сцену.  Вроде их раньше крепко держали и вот…  Я даже несколько отвлёкся, глядя на их нечеловеческие старания.
А может, я вообще напрасно переживаю? Мы – безусловные фавориты! Это все ребята твёрдо знают, хотя Надежда время от времени и охлаждает наш пыл. Ведь у нас не какая-нибудь там сценка – целый спектакль. В стихах.  С песнями, танцами…
Интересно: у чьей-то классной руководительницы та же фамилия, что и у Надежды. Как? Наш выход объявили? Уже?! Руки… Нужно обязательно вытереть руки. Срочно! Куда же задевался этот дурацкий платок?!

…Споткнулся я на том проклятом, будто заколдованном месте в начале третьего такта. Вроде бы все нужные клавиши нажимал и в той,  самой что ни на есть, необходимой последовательности, но вдруг – стоп… и дальше как отрубило. Потыкал тихонько указательным пальцем клавишу «фа диез» - нет, не то продолжение. Может, попробовать «фа»? Тоже не в дугу. Мышечная память работает лишь в движении. А я остановился. Теперь один выход: вообразить нотный стан…
Пауза затягивалась.  Вот бывает же так – попадётся, к несчастью, иногда такое капризное место в произведении: дома хоть сто раз подряд сыграешь без запинки. А выйдешь на публику…
Словно сам себя подспудно против себя же настраиваю, комплексую, как нынче модно говорить. А, была – не была, начну по новой.

Как я встал, как извинился перед залом, даже поклонился, я не запомнил. Мне потом рассказывали, что довольно забавно получилось. Со стороны. Во всяком случае, народ, говорили, хохотал. Ещё бы, представляю: выходит этакий весьма серьёзный карапуз в ярко жёлтом свитере, припасённом мамой нарочно для концерта, садится за огромный рояль, тык-тык пальцем в клавиатуру, затем, горестно вздохнув, сползает с табуретки и, обратившись к залу, вопрошает: «Я с самого начала, можно?» А зал, давясь со смеху, хором его подбадривает: «Можно, ладно уж, не робей!»
После чего карапуз вновь не без труда взбирается на высокое сидение, неожиданно лихо поворачивается на нём и, поймав коленкой чёрное тело инструмента, начинает играть уже уверенно, будто встряхнувшись.

…Наших я увидел не сразу. Сперва перед глазами были только клавиши: чёрные – белые, чёрные и белые, вверх – вниз… Но, завершив с горем пополам вступление, я осмелел, и оглядевшись, сразу заметил изрядно побледневшую (хотя куда, казалось бы, ещё бледнеть) Надежду за кулисами и ребят, готовых выйти на сцену.
Дождались – вышли. И выступили что надо! Нет, я не хвастаюсь, я же о них. А я только аккомпанировал, моё дело тапёрское. Неплохо исполнил? Говорили, вроде нормально получилось, даже цветочки поднесли.

…Пролетел смотр, а мы всё ещё живём им, повторяемся до надоедания, которое должно бы наступить, но не наступает. На другой день, помню, сидим в классе и в сотый раз обсуждаем наш общий успех. Третье место – это ведь успех, правда? Одна максималистка Галя недовольна:
- Ну вот, упустили первый приз! – она ищет и быстро находит виноватого, - Надо же было на ровном месте споткнуться!
Это она обо мне. И продолжает с издевкой:
- Пионист-симфонист дутый! Музыкальная школа, подумаешь… Говорила я вам, Надежда Ивановна, предупреждала, что лучше – без него, без его «такого» сопровождения!
Валерка, набычившись, помалкивает, хотя утром мамаша наказала ему поддержать осуждение друга, то есть меня. Валерка не согласен и не пойдёт на поводу. А дома всегда можно неопределённо кивнуть, боднуть головой, мол, тоже критиковал. Чтобы она отстала, чтобы больше не наскакивала и пустила гулять.
- А ведь мы не хуже других, обошедших нас лауреатов, выступили! И аплодировали нам громче, а из-за этого горе-музыканта… - не унимается отличница, которая, между прочим, сама вчера на сцене едва носом не шандарахнулась.
Эх, Галка-зануда! Вечно ей первой хочется быть. Как сегодня принято говорить – перфекционистка. А мы – в призёрах. В призёрах же, чего ж ещё?! Вполне достаточно, я считаю. Тем более, лидерами стали весьма достойные любимчики начальства: показательные школы с показательными же, очень серьёзными работами. Это ведь у нас одних костюмированная «развлекалочка», а другие оказались идеологически подкованными в лучших традициях, со злободневными программами. Как они всю эту муть выучили? Не позавидуешь!
Я тайком смотрю на учительницу, пытаясь разгадать, поддерживает ли она свою любимую активистку? Кажется, поддерживает. Или нет? Наконец, она высказалась:
- Твоё огорчение, Галя, вполне понятно и похвально. И рвение, только… ты присядь, присядь, - Надежда обратилась ко всему классу, - Премии, призовые места… Стремиться к ним, конечно, надо, но вот Галочка сказала, что нам аплодировали. Верно, здорово аплодировали. И как поздравляли! Ко мне потом из других школ, даже директора подошли, просили у них выступить. Как думаете, ребята, выступим?
Мы загалдели: «Выступим, запросто, трудно нам, что ли!»
От этой достигнутой теперь творческой лёгкости, от чьего-то искреннего интереса к её коллективному результату, от переполнявшего нас ощущения, что можем и похлеще, что способны, а если постараться, повкалывать – о-го-го! – не то ещё сотворим, - возникло чувство сродни тому дворовому, футбольному, со злополучными «водилами-мудилами» и презрением к разбитым собственным коленкам; возникла естественная человеческая тяга к удаче, к признанию через совершенствование.

А Галка вроде бы не такая уж зануда и подлиза. Галя, Галочка. Просто она честолюбивее многих и (чего греха таить) усерднее. Строгая и нетерпимая? Это она Надежде подражает. Это простительно во втором классе. Она станет мягче и женственней. Вот только чуть подрастёт – и обязательно станет. Я-то теперь знаю, я видел все изменения, происходившие с ней, воочию наблюдал. Да и сегодня, хочешь – не хочешь, а вынужден любоваться результатами эволюции моей жены. Так сказать, живой пока свидетель. Впрочем, вынужден ли, и кто из нас вынужденнее вынужден – большой вопрос.

Едем в школу.
…Накатались? Кончилась, что называется, радость полёта? Тут уж до лицея рукой подать, пешком бы можно дойти, да машину приткнуть некуда.
Ещё и духота эта жуткая! Солнце не знакомо с пробками, взбирается себе по небу и печёт, печёт… И – не ветерка! Все стёкла опущены, но не продохнуть
- Папа, мне жарко!
- Сейчас, доченька, потерпи.
- Не хочу, сколько можно! Когда уже доедем?
Лиза рвётся в прохладу. Её нетрудно понять – успел привыкнуть человечек к комфорту. А папа-олух даже кондиционер в машину поставить не удосужился. Ну, не всё ж сразу! Со временем, со временем…  Подтянемся к другим-прочим, и за мебель рассчитаемся, и за дачу. А кондиционер тогда уж сразу в новой машине, сразу «родной», фирмой встроенный. Всё будет, дай срок. Тьфу, типун мне на язык! Ещё накаркаю, не приведи Боже…
Да, оброс удобствами, обвешался ими, словно новогодняя ёлка блёстками! Когда пешёчком-то последний раз ходил?
Ну, почему же… на корте каждую субботу…
Нет, просто пёхом, пешедралом, ножками, ножками?
Не припомню. Да и зачем, когда век сегодня совсем иной, когда только поспевай и есть возможность…
Смотри ты, вроде как сам с  собою начал спорить. Ну и жарюка! Из-за неё всё, из-за неё. Изнываешь, хочешь поскорее тронуться и «трогаешься». Надо что-нибудь приятное вспомнить.

…Весть о походе нас обрадовала, даже окрылила как-то. Вообще, Надежда сказала, что в ближайшее воскресенье состоится всего лишь обзорная экскурсия по родному краю, сказала, - в награду за наш сценический триумф. Но мы упорно называли экскурсию походом и соответственно готовились.
Где-то, кем-то, всеми и повсюду были раздобыты палатки, вещмешки, спальники, котлы и котелки всевозможных размеров и степени облезлости. Тайком были припасены крупы (каши из которых в повседневной жизни в нас и силком бы не впихнуть), заготовлены лопаты с отпиленными срочно черенками, компасы (иногда без стрелок), насушены сухари.
Всё громоздкое и тяжёлое было загодя, втихаря от родителей, снесено в школу и, по-возможности, там замаскировано. Поэтому класс к субботнему утру представлял собой то ли лагерь-бивуак наскоро собравшихся беженцев, то ли остатки разгромленного непонятно кем табора нерадивых, но запасливых цыган.
Каждый «пронос» через вестибюль очередного объёмного и совершенно необходимого в походе предмета сопровождался всё нарастающей эмоциональной реакцией вахтёрши тёти Вали: от её мило-удивлённого «что ж это, батюшки, куда ж это?» в самом начале, до непреклонно-грозного «не пушшу, костьми лягу! Дежурный, бегом до завхоза или прямо лучше до директора!» в конце «операции».

…А Надежде, похоже, влетело от начальства. Хотя она-то ни сном, ни духом о наших сборах. Нет, точно влетело. Когда она примчалась, запыхавшись, прямиком из директорского кабинета, когда оглядела классную комнату, то чуть мимо стула не грохнулась. Сесть ей, видимо, край было необходимо, но где стул, где стол, где брезент для палаток вперемешку с котелками и лопатами?...  Тут бы хоть за доску уцепиться!
- А я не верила, оправдывалась, думала, ошибка. Ну и подарочек! Что ж вы… что творите? Я же на свой страх и риск и ни с кем не согласовывала. Э-эх! Считайте, сами себе всё отменили.
- Как это отменили! – закричали мы. – Мы не согласны! Как на смотр, так давайте, выигрывайте. Директор, вон, тоже грамоту получил. Нет, не согласны! Да мы за вас, за наш поход… мы к самому РАЙОНО пойдём!
Надежда лишь грустно усмехнулась:
- Согласны они, не согласны. Спросят вас. Да вы знаете, сколько, оказывается, жалоб поступило от ваших же родителей?
- От чьих, от чьих? От моих не могло быть никаких жалоб! Мои тоже не возражают! А мои даже наоборот!..
Я, в отличие от иных прочих, кричал уверенно. Потому что отец, узнав о походе, сказал, что мне полезно будет повкалывать на природе, даже рюкзак с антресолей достал. Так что не пришлось изымать его нелегально. А мама и вовсе обрадовалась перспективе отдохнуть от меня хотя бы один выходной, не дожидаясь лета.
Валерке труднее поддерживать общий хор. Не из-за того, что у него горло слабое или в поход не тянет. Ему не меньше моего хочется, причём, не столь важно даже  куда конкретно, главное -  чтобы со всеми, чтобы по-взрослому.
Однако он (увы, или браво!) патологически честный пацан. Он почти не врёт, предпочитая лучше промолчать. Поэтому Валерка только повторяет за нами: «да-да». Крикнув «и мои тоже!» он бы слукавил, ведь он давно догадался, кто эти «многие родители». Ему, может, завтрашний поход нужнее всех, поэтому он и твердит беспрестанно своё «да-да».
Валерка поддакивает нам, хотя дома это ему и запретили. Вернее будет сказать: он, в первую очередь, поддерживает самого себя, выражает собственное мнение, но и родных тоже не продаёт. Он будет сопротивляться им, бороться насколько возможно и, пусть изрядно потрёпанный, достойно выйдет из боя. Одному ему ведомы перипетии мелких стычек и  решительных сражений, когда дым «домашних пожарищ» застит, ест глаза, жестоко ест – до слёз. Но он, как истинный воин, должен ступить из руин и пепелища с чистым лицом, обретя, наконец, волю и смелость, добытые честной викторией.
Так и было. Именно так случилось. Таким он и остался он до сих пор.
Валерка сегодня мой ближайший партнёр. Или я – его, неважно. А надёжный партнёр в наши дни…
Да что там говорить! Мне пришлось расстаться с множеством компанейских компаньонов, на первый взгляд, таких открытых и преданных.  Пока не повстречал Валерку. Надо же, через столько лет! Он ждёт меня сию минуту, наверняка, заждался, нервничает и оттого привычно набычился. А я торчу тут – чёрт подери! – еле ползу по запруженным улицам, когда работы: разгребать – не разгрести. Ну, ну давай, гаишник, родной, свисти, маши своим жезлом, шустрей разгоняй наше стадо!

…Надежда добилась-таки высокого благословения нашей загородной прогулки. А может, директору просто жгла руки грамота и неловко было в сложившейся ситуации отказывать. Нам, само собой, было велено ликвидировать завалы ценного туристического инвентаря. Что мы сделали не без сожаления, которое, впрочем, потонуло в волнах энтузиазма и предстартового ажиотажа.
Экскурсия и есть экскурсия – не более того. Мы не ночевали ни в поле, ни в дремучем лесу, не смолили над костром тушу дикого кабана, поражённого метко пущенной стрелой, даже не форсировали верхом на мустангах стремительный горный поток, обжигающий всадников дыханием ледника. Ничего подобного мы, естественно, не пережили. Не пережили? А на кой тогда фантазия, для чего опыт странствий, почёрпнутый из книг? Нет-нет, всё произошло, сбылись ожидания. Нельзя устроить ночёвку, зато был привал – с костром, с дивным концентратовым субчиком, булькающем в котле, в военном котле, ещё с Отечественной.
И поток был, вернее, ручей. Пусть не горный, не ледниково-бурный, пусть тихий, степной, мутноватый, но – был же. А купаться в тёплой воде значительно приятнее, особенно когда жара спадёт.

Трудно с нами справляться, даже строгой Надежде трудно. Позабыв о часах, мы заигрались, закуролесили. И ей, дабы вовремя поспеть домой, пришлось на обратном пути договариваться в какой-то колхозной конторе, чтобы нас подбросили до города. Затем мы долго ждали попутку с крытым верхом, потому что возить детей в открытом кузове, оказывается, запрещено.
Пока мы сидели на длинной неструганной лавке возле крылечка конторы, одна бабуля налила свежего молока из огромного бидона. И её корова, главное, была рядом. Она стояла равнодушно и не обращала ни малейшего внимания на то, как мы пьём её молоко.
Тёплое молоко я не люблю ещё с детского сада, но в тот день выхлестал огромную кружку. А когда я сидел уже в трясучем грузовике, всё плескалось там, внутри, урчало, однако обошлось.

Темнеющий город показался непривычно шумным и душным. Это же мой город, в нём я живу с первого до этого, сегодняшнего дня, а он вот, значит какой? И всё равно любимый. И всё равно я рад, я возвращаюсь, мне есть, что рассказать.
…Я делюсь впечатлениями, захлёбываясь ими да ещё жутко вкусными мамиными макаронами по-флотски.
- Тише, не спеши, - говорит мама и удивляется. - Куда же все продукты подевались, если ты такой голодный?
- Ещё бы, - отец успевает слушать и меня, и маму, успевает и отвечать, - он сейчас с удовольствием целого быка бы съел.
Я представляю, как бы я ел быка, да ещё с удовольствием. Лопаю макароны и воображаю, будто это…
Отец непонятно к чему итожит:
- Всё правильно, правильно всё. Так и должно быть.
Прямо, как я теперь частенько говорю. Или я теперь – как он тогда?
- А верно, что Надежда Ивановна и своих детей туда с собой брала? – маме кто-то (догадываюсь кто) успел сообщить подробности поездки.
- Ага, захватила: старшую из седьмого класса и пацана.
- Большой мальчик?
- Не-а, только осенью в школу пойдёт.
- На кого ж она, интересно, самого младшенького оставила?
- Да откуда ему знать, - вмешался отец. – И послушай, брось ты мусолить эти сплетни!
Мама словно не услышала его последнюю реплику:
- Надо же, в свой выходной с нашими оглоедами да ещё собственные дети. Надо же…
- Совсем забыл: мы с бреднем лазали, а там, на дне – раки! Представляете? Зелёные, недозревшие такие…

…Лиза летом тоже поедет на экскурсию. Это будет даже не экскурсия, а настоящее путешествие, мечта! Отдых в сочетании с учёбой – что может быть для ребёнка полезнее! Продумали, молодцы, Европа хай-класс!! Не напрасно всё же лицейские воспитатели свой хлеб едят. Какой-то месяц в предгорьях Шотландии, а насколько дети в языке поднатореют. И кормить их будут отнюдь не перловкой из пакета. И конные прогулки от замка к замку. Фантастика! Куда нам – тем, или Надежде! Даже и не снилось…
Не представляю Надежду на лошади. Со стэком.
- Лиза, а у вас теперь, я заметил, каждый день уроки выездки?
- Забодали уже. Всё волнуются, как мы будем выглядеть перед ихними школьниками. Шотландия, говорят, традиции! Тоже мне!.. Они там, знаешь? В юбках ходят…мужчины!
- Лиза, «забодали, ихними» - откуда это?
Дочь неопределённо хмыкнула, мол, какая разница - откуда, и, отвернувшись к окну, зажмурилась или скривилась – то ли от солнца, то ли от неприятия высказанного мною замечания.
Я вовсе не хотел обидеть либо задеть Лизу, хотел только поправить (это ведь необходимо). Девочка утомилась в дороге, раздражена. А ей предстоит целый день занятий.
Лиза помалкивает, делая вид, будто задумалась о чём-то. Всё же она в мамочку – обидчивая. Некоторые с полуоборота заводятся, а мои с полуоборота же дуться начинают. Обе.
- Ты не слышишь? Я тебя, кажется, спросил о соревнованиях.
- Да не бывает у нас соревнований, я ведь объясняла. Это считается непедагогичным.

Вот те раз! Я-то всегда думал наоборот. Или просто так меня приучили? Надежда Ивановна вечно любое занятие в соревнование превращала.
И я рассказываю дочери о «непедагогических» методах нашей Надежды. Лиза, правда, не очень слушает, а я всё равно вспоминаю (удивительно: откуда вдруг, из каких закутков памяти это всплывает?) и рассказываю. Говорю о том, как мы буквально боролись за первенство в беге, в прыжках (прыжки в сторону – издевается дочь), да-да, в высоту, в длину, с разбега и даже с места. Как ходили наперегонки спортивным шагом. Ноги при этом норовят одновременно оторваться от земли и понестись вскачь, а правилами это запрещено, это грозит снятием с дистанции.
 
И Надежда снимала. И тут же накатывала обида, бессилие, злость, постыдный ком к горлу подпирает…  Ведь неправильно, ведь всё было по-честному! Виноват я, что ли, в том, что ноги у меня такие, так становятся, а кажется, будто пробежка?!
Но твои возражения никто не слушает, лишь машут рукой: отстань! Теперь ты лишний, приставучий спорщик, ты всем мешаешь. Другие же, не нарушившие правил, продолжают ходьбу и, наращивая темп, уже приближаются к белой меловой черте. А ты тут канючишь. В данный момент не до тебя. Важно не пропустить: кто будет первым, кто – вторым, третьим? Устоит ли рекорд?!
А ком всё выше, и ты давишь его, давишься им. Самое время – отвернуться и уйти. Что ты и делаешь: уходишь от финиша – подальше, куда-нибудь, не желая ни восторгаться, ни сочувствовать. Там сейчас оживлённо после свистка, но тебе чхать, нет – плевать с высокой вышки! Ты мог бы тоже, если бы она по-справедливости, хотя бы разобралась, чуть-чуть умела бы судить. Тоже мне, арбитр республиканской категории нашёлся… нашлась. Ха-ха, Надежда – арбитр! Слепондя, и очки у неё треснутые!

Всё это, конечно же, не для дочкиных ушей.  Однако ощущение у меня такое, словно я только что справился с комом, всего минуту назад как бы оправдывая свою неудачу, клял несправедливую Надежду родителям, ждал и так и не дождался их поддержки. Хотя…
- Пойдём со мной, - сказал отец.
Но мама всполошилась:
- Куда на ночь глядя?
-Кеды надень, - отец слегка подтолкнул меня к двери, мигнув незаметно маме.  Он думал, что незаметно.
- Покажи-ка, давай, - предложил он, когда мы спустились во двор.
- Что? – не понял я.
- Ну, как ходишь. Показывай.
Когда своим лёгким, техничным (как мне думалось) шагом я принялся было отмерять дорожку вдоль дома, он почти сразу дал отмашку, тормознув:
- Всё правильно тебе сказали. Что ты скачешь? А ещё на кого-то обижаешься…
- Где я скачу? Где? И ты туда же! Ну, посмотри…
Оказывается всё элементарно, и дело вовсе не в Надеждиных очках, тем более – не в особенностях моих ног. На следующей физре я уже пересёк белую линию вторым. Я попал в центр финишной круговерти, где ликование соседствует с огорчением, где каждый сам по себе, но и со всеми вместе.
А над нами, окружённая нами высится Надежда, которая щурит один глаз, напряжённо вглядываясь в циферблат секундомера. Стрелка буквально несётся по нему, только успевай выкрикивать результаты: минута сорок две и пять, сорок четыре… «У меня одна сорок четыре, Надежда Ивановна? А место ведь второе, да?»
Правильно ли, - думаю я, хоть и медленно, но, всё же, приближаясь к дочкиному лицею, - так ли уж требовалось распалять детские страсти, взращивать амбиции? Видишь: оказывается, это непедагогично. Нынешние, небось, всё просчитали, всё выверили и обосновали. С ними не поспоришь – наука!

А ещё теперь очень модно говорить: не успеваешь, не укладываешься в отведённое время – никчёмный ученик, работник, никудышный руководитель. Они-то (нынешние) укладываются. Точно, всегда, ни минуты лишней. Что ж – это явный признак их профессионализма и классности. Позавидуешь! Возвращаешься за дочкой секунда в секунду – и никаких срывов. Никогда, ни малейших ЧП.
Мне тоже хотелось бы соответствовать. По возможности ускоряясь, обгоняя, даже «подрезая» кого-то, я подруливаю к стильному учебному зданию ровно за две минуты до начала занятий. Навстречу проносятся всевозможные автоамбалы, рядом с которыми мой «Жигуль» прошлогоднего выпуска заметно теряется, съёживается как-то.
Глупости, ерунда и бред собачий! Надо же, машину свою приплёл, совсем закомплексовал. Осталось ещё уступать им дорогу да в книксене присаживаться! Вперёд, конёк, по газам! Пугани-ка ту обнаглевшую дамочку в «Лексусе» с блатными номерами! Ага, мамзель, труханули-с?! Нехрен по встречной дуть!
Обернулась. Номер, что ли, запоминает? О таких говорят: права купил, а ездить не купил. Зато гаишников пригрели, вон, даже номера покупают.
А кого и чего им стесняться? Глаза пусть опускают те бабульки, которые возле клуба отираются, с протянутой рукой. Непорядок создают. Тут, понимаешь, элитный ресторан, а не паперть. Эй, администратор, подсуети-ка охранников… или, как их там, фейс-контролёров, чтобы оградили от этих отставных интеллигенток, очистили стоянку! Не то поцарапают ещё ненароком «Лексус» своими клюками…

… В дверях лицея мы встречаем Лизину наставницу.  Она умело, обворожительно-тактично, с достоинством и без малейшей подоплёки кивает мне, а к дочке обращается принятым здесь: «Хай, Лиз!»
- Хай, миссис тичер, - бойко отвечает моя образованная малышка. И я горжусь ею, её «хай»-приветом.
Правильно, всё правильно и хорошо. С этим чувством я сажусь за руль, с ним еду навстречу скопившимся делам, которые сейчас в одиночку вынужден разгребать Валерка. Партнёру необходима моя помощь, а мне ох как нужна – его. И я мчусь (благо час пик миновал, и дорога свободна), не глядя по сторонам, проношусь мимо экс-обувной фабрики и её экс-Дворца Культуры, когда-то служившего нам сценой, вызывающими трепет подмостками, вторым домом, наконец. Мчусь, не задумывая и стараясь не сравнивать возраст мелькнувших за окном старух с теперешним возрастом Надежды. К чему сопоставлять и вглядываться, если боишься: а вдруг… вдруг узнаешь, вдруг покажется?..
И я убеждаю себя, что все они чем-то похожи, поэтому лучше не параллелить и не предполагать то, что назойливо предполагается, но чего, конечно же, быть не может.
А если, паче чаяния, взбредёт в голову строить какие-либо догадки, тогда уж следует вообразить счастливый конец… нет-нет, продолжение. Его и держаться.
И правильно, не до сантиментов. Некогда. И жарко очень, отупляюще жарко.


13.08.97.                Александр Молчанов
      
 
   
 


Рецензии
А я вот теперь жалею, что в школьном возрасте не освоила ни штопку, ни вышивку. Нас этому почему-то не учили. Не то, что это обязательно сгодилось бы в дальнейшем.Из памяти бабушек моих, умевших абсолютно всё - прясть, шить, вязать. Не хватало мне тогда усердия, да усидчивости. А сейчас достану иногда из шкафа раритет - бабушкино веретено, покручу в руках, вспоминая, как ловко она сучила им нитки, чтобы связать из них носки или шарф.. Нет, не умею, и научить больше некому, потому что уже никто не умеет.
С теплом и уважением, Жанна.

Жанна Арефьева   18.05.2015 10:41     Заявить о нарушении
Спасибо, Жанна, за тёплый отзыв. Заходите, всегда рад.
С уважением,

Александр Молчанов 4   18.05.2015 10:43   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.