Ангелы 1, 4

4

   В жаркий майский день я посетил театр кукол. Михаил Рафаилович пригласил меня на спектакль «Буратино и Карабас». Хоть я не театрал, честно скажу, - с радостью согласился. Мне было важно там, в театре, найти подтверждение моей догадке о сакральной силе, заключенной в нем, моем друге. 
   Театр находится в бывшем дворце пионеров - классическом двухэтажном здании с колоннами, времен сталинской индустриализации.
   Когда мы шли по театральной площади к театру, в небе над нами послышался сильный раскат грома. Я подумал: «Что-то будет!» - И точно! Войдя в просторное прохладное фойе, мы стали невольными свидетелями ссоры, вернее, претензии одного члена творческого коллектива к двум другим.
   Человеком-претензией, как я узнал в последствии, оказался Загибов Александр Скрабович - высокий сухощавый актер лет пятидесяти, в белой рубахе, желтых брюках и черных сандалиях. Волосы его темно-русые с проседью и такая же холеная борода-лопата. 
   Надменно раздувая ноздри и приподнимая брови с презрением и нескрываемой насмешкою, он буквально распинал словами высокого, покрасневшего, тяжело дышащего блондина и невысокого толстяка-брюнета с круглыми, печальными как у собаки глазами. 
   - Все вы - бездари! - говорил сквозь зубы Загибов; он обладал прокуренным баритональным басом и когда набирал в легкие очередную порцию воздуха, в его голосе слышался звук, напоминающий похрюкивание кабана. - Я безумно счастлив от мысли, что играю с вами сегодня последний раз. Профаны! Жалкие куклоносы! Мельпомена, я вас спрашиваю, где Мельпомена? Ее нет с вами. С вами нет богов. Драма - вот где театральный Олимп! Режиссер Шляховецкий - вот театральный бог! Зарубите себе на носу, нет мне жизни без драмы! Нет режиссера лучше Шляховецкого!
   Пока Загибов «блистал» в своем высокомерном монологе, блондин и брюнет, явно встревоженные, обменивались горькими взглядами и трепетали. А я стоял и думал: «Вот так артист! Вот так мистерия!»
   - И не смейте мне возражать! Слышите? - строго и резко продолжал Загибов. - Боже! Что это я? Чем вы можете мне возразить? Пьероиды! Стоите, дрожите… Что? Трухнули оба? Все эти ваши фальцетики, сюсюнчики - обыкновенные финтифлюшки и радужные мыльные пузыри!
   - Вы возмущаете всех! - вспыхнул вдруг, как спичка, высокий блондин.
   - Зачем? Зачем? - стал восклицать в невыразимом волнении брюнет; при этом круглый живот его трясся, как на пружинках.
   - Господь накажет вас! - снова выкрикнул блондин.
   - Гармонь вашу напополам! - бунтарь перешел на грубый крик. - Молчите оба!
   - Вшей вам в бороду! Разбесовестный вы человек! - прокричал-проскулил блондин, кинулся бежать и скрылся в зрительном зале.
   - Разбестия! - крикнул бородачу в лицо толстенький брюнет и побежал вслед за блондином.
   Где-то на улице загрохотала втора гроза.
   Секунд на десять бородатый артист замер. Затем, будто в рапиде, повернулся в нашу сторону, измерил меня взглядом твердым, неумолимым, тут же изобразил на лице смущение, увидев же пана Михайла, который сидел на старинном кожаном диване и что-то записывал карандашом в своем блокноте, улыбнулся злобно и весело, подбежал, нарочито поклонился ему и вкрадчиво сказал:
   - Праведный молчун, как ты считаешь, я правильно делаю, что ухожу в драму?
   Не отрывая взгляд от блокнота, пан Михайло ответил ему:
   - Ты правильно делаешь, что не скрываешь свой гнев.
   - Вот человек! - вскричал Загибов, с восторгом глядя по сторонам. - Вот человечище! Метко. Мудро. Лаконично. - И снова к пану Михайлу (почему-то с одесским акцентом): Мишя, я жэ щитал тэбя скольским, хитрым... а оно, вишь, как… - тут бородач своеобразно щелкнул языком и пошел к служебному входу, как ни в чем не бывало.
   Гроза загромыхала в третий раз.

   Никогда не думал, что куклы могут так зачаровывать. Повороты головы, движение глаз и рта, ужимки, исчезновения и появления. Временами я совершенно забывал, что оживляют кукол артисты, которые находятся по другую сторону ширмы. Еще мне доставляло большую радость наблюдать с какой верой и сопереживание следят за куклами дети.
   Словом, все было весело и хорошо до того момента, когда на сцене появился Карабас. Это не была кукла. Это был уже знакомый мне артист Загибов. Я узнал его сразу, не смотря на то, что он был мастерски загримирован. К его родной бороде была прикреплена (до самого пола!) искусственная борода, напоминающая хвост крокодила. Поверх его собственных бровей наложили лохматые брови (а la Брежнев), а нос чем-то увеличили и сделали красным.
   Игра Загибова была очень убедительной. Он, будто гусак, ходил вдоль сцены, с отвращением поглядывал на куклы, говорил с ними через нижнюю губу, язвительно шипел и, главное, пугал их хлесткими хлопками кожаной плетки, какие бывают у укротителей диких животных; он делал взмахи плетью всякий раз, когда подносил к глазам лорнет на черном шнурке.
   Вдруг, как раскат грома - взрыв смеха в зрительном зале! Мой внезапный откровенный хохот звучал маленькой нотой в мощном аккорде общего веселья.
   Не намерен более держать тебя в неведении относительно того, что вызвало всеобщий смех, мой дорогой читатель. Случилось следующее…
   В момент очередного появления на сцене Загибов-Карабас наступил ботфортом на бороду. Из-за сильного натяжения (ведь он продолжал двигаться) штучная борода отделилась от бороды подлинной и зрители в тот же миг увидели… (о, это была минута настоящего позора для артиста!) увидели то, что пристегнул Господь Загибову от рождения, т. е., ну… ту часть тела, по которой можно отличить мужчину от женщины.
   Под смех зрителей Карабас ходил по сцене, широко расставляя ноги (по задумке режиссера, это должно было придавать образу более угрожающий вид), не замечая конфуз.
   Загибов все больше и больше входил в раж, считая, что бурная реакция зала была вызвана его гениальной игрой, и потому долго не замечал, что у него лопнули штаны. Когда же он понял, наконец, по какому поводу смеется зритель, мигом закрыл причинное место руками, бросился в темную кулису, и, очевидно, сильно ударился лбом о что-то тупое и тяжелое, потому что здание театра буквально затряслось от его крика «Че-е-ерт возьми! Бо-о-ольно-о-о!!!» 

   После спектакля мы с паном Михайлом зашли в кафе.
   Опустошив без остановки бутылку «Кока-колы», я сказал ему:
   -  Для меня теперь является очевидным тот факт, что ты (с паном Михайлом мы уже были на «ты»), вольно или невольно, несешь в себе силу, способную каким-то образом действовать на людей, которые выражают агрессию по отношению к миру.
   Михаил посмотрел на меня очень строго и так же строго сказал:
   - Забудь об этом, Антон! Никаких очевидностей, никаких гипотез относительно меня я больше не желаю слушать. Заикнись ты еще раз о чем-то подобном, клянусь, я продемонстрирую свою агрессию относительно тебя. - После некоторой паузы, он отпил из стакана воды и,  улыбнувшись, сказал: - Брюки у актеров лопаются по швам весьма часто, особенно, если брюки старые, если они взяты с подбора, а не сшиты к премьере. Поэтому, надо признать, что наш любитель драмы поступил беспечно, когда в жаркий майский день не стал одевать под брюки плавки или трусы. Это неверно, как с точки зрения гигиены, так и со стороны этики.
   Тут я невольно рассмеялся, ведь память о случившемся в театре была еще так свежа.
   - Вот-вот, - сказал Михаил, - и смех, и грех.

   Как-то я поинтересовался, состоялся ли переход артиста Загибова из театра кукол в драматический театр? Оказалось, режиссер Шляховецкий не взял его в свою труппу, будто при этом он высказался очень таинственно и многозначительно; он сказал: «Я вас вижу в нашем театре, но я вас не вижу».

   Теперь Загибов Александр Скрабович дает уроки сценической речи и мастерства актера местным депутатам и их откорректированных ботоксом женам.