Ковчег. Глава 1

Перед рассветом речную пойму захватил туман. Сгустившись, набрал силу. Пошел на город. Занял ближайшую, Заречную, улицу. Расползся, обвил постройки, расслоился в закоулках. На его рваных волнах заколебались короба домов, закачались, вот-вот тронутся с места, и понесет их….
Но тут счастливо пропел петух. Дома откликнулись на возникший над горизонтом свет мутным блеском окон..
Вот и ладно. Встало солнце. Настало утро. Туман свернул обратно в реку и пропал. На Заречной улице зарозовели, зажелтели, зазеленели крашеные стены домов. За ними, в отдалении ожили коробки многоэтажек.
Первым на улицу вылез человек в болотных сапогах, с плетенкой в руке. За ним потянулись другие. День выдался для осени хороший, теплый.  Когда стемнело, пошел черный дождь. По улице прочапала мокрая собака. Двое под зонтом пересекли мостик и скрылись за кустами. Снег выпал поздно. За ночь весь городок побелел. По береговой крутизне темные фигурки людей двигались медленно вверх и быстро  вниз. Развиднелось в полдень. На солнце по снегу побежали ледяные ручьи. Гроза налетела ближе к ночи. Белье с веревок убрать не успели. К утру лопнули почки. Земля просохла. Запылила. Ночью сделалось жарко, как днем. Пожухла зелень. Дольше всех держались флоксы. Под утро еще в темноте полил черный дождь. Вечером лег туман. Дома вдоль Заречной чуть покачивались, как на рейде. И неслись по расширяющейся вселенной невидимо куда. Вверх из трубы взвился белый дымок. Первым на Заречной затопил печь дом под номером девять.
Мир прекрасен!
Ну, это еще как посмотреть.
Нет, в целом - прекрасен ведь!
В целом мир увидеть не дано, можно только умозреть.
Так вот тогда-то и сподобишься узреть, что мир прекрасен.
Нет, знаете ли, ум отлично умеет представлять и то, и это и так и эдак.
Смотри! Что-то сверкнуло. Где? Вон там. Что? Похоже глаз. Чей? Не поймешь. Так что же это? Прости, это бутылочное стекло. Но ведь был шорох и хруст! Ну, не знаю.
На крыльце двое. На ступеньку друг от друга. Лицом к реке. В расщелинах меж облаков - лава заката.
- Знаешь, а я тоже, пожалуй, завтра уеду. Так что в понедельник меня тоже здесь не будет. Ты меня слышишь, Олег?
- Да, Лара, конечно, слышу. Нет, это надо же! – Олег с возбужденной досадой хлопнул по перилам крыльца. – Мы здесь, оказывается, живем у внучки Николая Кантарджи.
- Ну и что такого? – Лара приблизилась вплотную к Олегу и оперлась сцепленными пальцами рук о его плечо.
- Не понимаешь? Это потому, что не знала моего деда. Был бы он жив, примчался бы сюда и полумертвым.
- Зачем же? – Лара перегнулась через перила и отломила веточку туи. - Полумертвому лучше всего лежать.
Олег опалил Лару взглядом. Выдержала, продолжая спокойно нюхать растертую пальцами тую. Олег оперся руками о перила и опустил голову.
Густые, темно-русые волосы мыском сходятся у основания черепа. Шея напряжена. Две маленькие родинки придают ей хрупкость.
- Ладно тебе, Олег! - Лара провела ладонью по его выгнутому позвоночнику. – Ну, прости, Олежка. Конечно, это хорошо, что у тебя в семье был близкий тебе человек. Но я же ничего про твоего деда не знаю. Мог бы и рассказать что-нибудь о нем.
- Не сейчас, - Олег отстраненно поцеловал Лару в лоб.
- А все-таки этот Марфин Кантарджи кто был твоему деду? Они вместе работали?
- Нет, они занимались разными вещами. Мой дед был этнографом и скорее кабинетным человеком, а Кантарджи – археологом и скорей всего скитальцем. Но думаю, дед ценил Кантарджи не за его археологию. Тут было что-то иное. Хотел о нем даже книгу писать – «Неузнанный пророк ХХ века». Такое название, конечно, может насторожить. Но дед мой был разумным человеком. Так что не знаю. Книгу так и не написал. Весь архив Кантарджи пропал, а писать по памяти дед не считал возможным. Память, говорил, ненадежна и изменчива.
- Изменчива - это точно. – Лара скрещенными руками обхватила себя за плечи. – Просто замечательно. Я решила на той неделе взять отпуск
- Ты что? А как же Греция? Мы же вместе собирались в конце октября.
- Разве? Что-то не помню. – Лара села на ступеньку крыльца и, подперев кулаками голову, начала насвистывать. Всё – фьюи, всё – фьюи.
Что на тебя нашло, Лара? Ну-ка, подыми глаза! Не желает. Чего это вдруг? Всё сегодня вроде нормально шло. Как всегда, когда вместе. Всё остальное – за бортом. Хорошо ведь вместе, так? Так ведь, отрада моя? Я же от тебя ничего не требую. Только то, что ты сама с охотой даешь. Вольная, сильная, бесстрашная ласточка моя  Не дури, Ларка! Сейчас же посмотри на меня! Слышишь?
Лара оглянулась на Олега. Посмотрела снизу вверх. Хлопнула ладонью по ступеньке рядом с собой.
Ну вот! Так-то лучше. Олег сел и притянул Лару к себе. Она прикорнула к его плечу.
- Конечно, поедем, как решили, вместе, - пробормотала она и потерлась щекой о рукав его куртки. – Поедем в конце октября.
Она оперлась локотком о колено Олега. Локоток чувствительно давит, острый локоток. А колено твердое и неудобное. Сидят так, глаза в глаза, с надеждой, что хорошо быть вместе, что это и есть то, что обоим желается. Два тела что одно. Безраздельно и упоительно. Но вот взгляд глаза в глаза становится игрой в «гляделки». Кто кого. Глаза щиплет, и уже не очень ловко вот так сидеть. Тут из-за чернеющего в сумраке забора оклик – «Лара!»
Лара рывком со ступеньки крыльца и – к калитке.
- Ольга Игоревна! – еще издали признает она окликнувшую.
- Никак калитку не отопру. Что у вас тут за засов такой?
- Марфа Яковлевна дома? – Из сумрака вырисовывается другая пришедшая.
- И Светлана тут! – отметила Лара и оглянулась на крыльцо.
Олега там не было. Под навесом крыльца вспыхнула лампочка, отрезав крыльцо от тьмы сада.
Отодвинув запор, Лара открыла калитку. Две женщины, не входя, пристально глядели на Лару. Пожилая – с оценивающим сочувствием. Молодая – с жадной радостью и, не выдержав, кинулась к Ларе и прижала ее к себе.
- Сто лет не виделись!
- Ну! Вы! В самом деле! – раздраженно заворчала Ольга Игоревна. – Не девочки уже – мамаши! Да расцепитесь вы!
Давя улыбку, Лара освободилась от Светиных рук. Одну, прежде чем окончательно отпустить, сжала.
- Я не забыла, Света! – оправдывающимся тоном выговорила она. – Просто закрутилась.
 - О чем это ты не забыла? – встрепенулась Ольга Игоревна.
- О Светином дне рождения. Просто закрутилась и не успела поздравить Ну что? Пойдемте. Марфа Яковлевна у себя.
- Мы не к ней, - отчеканила Ольга Игоревна. - Мы к тебе. Ждем тебя завтра к нам на обед. Повидаемся. Заодно кое с кем тебя познакомлю. Олег ведь завтра рано уедет? Вот и хорошо. Так что обедать ко мне. Ладненько?
- Боюсь, не получится. – Лара настороженно насупилась. – Я тоже завтра уезжаю.
- Куда это? – последовало властное удивление.
- Еще не знаю, - вырвалось у Лары. – То есть, я хочу….
Тут Ольга Игоревна быстро вставила: - Если не знаешь, то и не езжай.
- Это я сама решу. И не надо меня ни с кем знакомить.
- Лара! Ты что это подумала? Я вовсе не собираюсь отваживать тебя от Олега. Живете иногда вместе и ладно. Кстати, можешь прийти с Олегом. Но ведь он уезжает? А у меня будут приятные люди. Пообедаешь и поедешь, куда тебе надо.
- Правда, Лара! – подала голос Светлана. – Я с таким трудом вырвалась. А мы ведь не виделись с прошлой весны.
- Хорошо. - Лара неуверенно ей улыбнулась. - Приду.
Затем, повернувшись к ее матери, добавила: - Но ненадолго.
- Вот и умница! – Ольга Игоревна поддела согнутым пальцем Ларин подбородок. – А надолго, ненадолго – там видно будет. – Повернулась к дочери. – Теперь можно и домой.
Массивная Света держала, нет, скорее сама держалась за свою шустро шагавшую, крепенькую мать. И та, чуть впереди, вроде как тащила за собой свою крупную дочь. Когда их фигуры растворились в сыром сумраке, Лара поежилась и перевела взгляд в сторону реки.
Там уже ничего видно не было. Холодно, темно, пусто. Нет ничего промозглей осенней пустоты. А почему же тянет в нее кануть? Почему там, в коловращении нерасчлененного безвидного пространства чуется ничем не обременное, вроде как блаженное существование. Растворится в невесомой мгле, обрести ничего больше не требующее, ничего не ведающее состояние. А тут оклик с крыльца. Олег зовет к Марфе посмотреть что-то про этого его Кантарджи. Зачем? Но пойти надо.

Край покрывала колыхнулся. Из-под кровати был вытащен деревянный, в железном оплете сундучок. Выпуклая крышка откинулась, и Олегу с Ларой открылось его нутро. Сундук был полон. Какие-то сверточки, пачки, тряпочки, коробочки, листы, конверты.
- Да у вас тут целый архив! – Ошеломленная улыбка округлила лицо Олега. – Сколько же вы сохранили! Если б мой дед знал, что тут, совсем рядом так много всего уцелело!
Марфа недовольно нахмурилась. Порылась в сундучке и достала плотный коричневый конверт.
- Вот все, что осталось от Николая Кантарджи, - скупо пояснила она и протянула Олегу конверт.
В конверте – пожелтевший лист старинной гербовой бумаги с пятнами от каких-то давних событий. Из поблекшей от времени записи можно было понять, что Николай Кантарджи родился то ли 6, то ли 8 октября 1884 года в Керчи, в семье купца Ореста Кантарджи, крещен в православной вере в церкви Пресвятой Троицы.
- Вот всё, что от него осталось, - повторила Марфа Яковлевна и захлопнула сундук.
Олег недоверчиво взглянул на древний ковчежец – сколько же ему лет? – потом на Марфу.
- Как же так? Ничего больше не сохранилось?
- А что вы, Олег, хотите? В 29 году дед исчез в Крыму. А тут еще аресты в Кропоткинском музее, с которым он сотрудничал. Можете себе представить, что это тогда значило. Пошли обыски, допросы. Бабушка, я думаю, поэтому весь архив уничтожила и уехала в Александров. Так что ваш дед ничего бы здесь не нашел. А почему его так интересовал Николай Кантарджи? Чем он занимался?
- Он был этнографом. Как и ваш дед, окончил Московский университет. Ходил на лекции в Кропоткинский музей. Там, видимо, они и познакомились.
- Сколько же лет ему тогда было?
- Года двадцать два, двадцать три.
- Моему деду было намного больше. Не могли они сблизиться. Может, ваш и слушал лекции моего деда, но не больше.
- Почему же? Мой дед утверждал, что именно благодаря Кантарджи он смог выжить.
- Выжить?! Так ведь дед же сбежал! Бросил всех и сбежал.
- Как сбежал?
- Ну не знаю. Может на пароходе в Грецию. К своим. Себя, может, спас, а всем остальным жизнь исковеркал. И я не считаю его достойным человеком.
- Мой дед всю жизнь его почитал. Не мог Николай Кантарджи быть недостойным человеком!
- Ну и прекрасно. Я рада, что хоть один человек хорошо думал о моем деде. Приятно. Спасибо.
При этом лицо у Марфы Яковлевны - суровое, почти враждебное. Олег взглянул на Лару. Та только пожала плечами.
- Николая Кантарджи, - Олег приблизился к нахохлившейся в кресле Марфе, - в Крыму могли убить. Время ведь какое было!
- Время, время! До чего же любят говорить – « время такое». – Марфа взяла Олега за руку и потянула к себе, так что ему пришлось присесть около нее на корточки. – Может и убили. – Она миролюбиво улыбнулась. – Теперь никакой разницы уже нет. В общем, что бы там ни было, больше ничего от Николая Кантарджи у меня не сохранилось. Вот так! - И она хлопнула Олега по плечу.
Олег поднялся на ноги, а Марфа пошла к окну задернуть шторы. Когда обернулась, на лице у нее была привычная домашняя приветливость. Любящим взглядом она оплела стоящую перед ней пару.
- Так, значит, скоро поедите вместе отдыхать? – одобрительно спросила она. – Правильно. В Греции будет еще тепло. А сейчас идите к себе. – Она требовательно повторила: - Идите к себе.
 Сцепившись за руки, Олег и Лара попятились к двери. Марфа повела головой, освобождая затекшую шею.
Ушли. Теперь можно к тем, кого давно уже здесь нет. Сомкнутыми пальцами Марфа провела по верху трех рамок с фотографиями, стоявших рядком на полке над креслом. На каждой фотографии – по женщине. Марфа взяла крайнюю слева.
Что, баба Поля? Оказывается, есть, для кого дед Николай был чуть ли ни пророк. Книгу даже о нем собирались писать. Как тебе это? Не знала? Для тебя-то он прежде всего предатель. Бросил тебя и сына, а ты тут расхлебывала. Из Москвы в Александрове укрылась. И будто не было никакой профессорской жены Кантарджи, а стала жить в Хотькове до конца своей жизни Пелагея Ильинична Малышкина, родом из Керчи. Работала в артели местных кустарей, на рынке поделками своими торговала. Так, как никак, все-таки выжила. Ирина помогла, знаю. Вот она рядышком с тобой стоит.
Марфа взяла среднюю фотографию в рамке.
Да, Ирина, спасла ты мою бабку - в хотьковскую артель устроила. И я ведь, можно сказать, благодаря тебе появилась. Убедила ты свою племянницу выйти за моего отца замуж. Хотя, может быть, долго убеждать не надо было. Отец, говорят, был красив и обходителен. В медучилище, где стал преподавать и где встретил мою маму, весь женский, как она говорила, состав был от него без ума. Но фамилия-то у него осталась Кантарджи, непонятно кто и откуда. Так что мамина семья была против, чтобы их дочь выходила за него замуж.
Марфа взяла последнюю фотографию.
Ну что, баба Тая, была ты против? Была, была, даже я это потом чувствовала. Но понять тебя можно. Боялась ты за свой дом. Время такое было. Даже среди своих мог быть выявлен чужой. Что уж говорит о пришлых. Так что, баба Тая, какие там обиды! Ты свое берегла, и нам от этого перепадало. В любые времена было, что у тебя поесть, что из одежки получить. Все нормально.
За стеной, где была комната Олега с Ларой, раздался резкий грохот. Похоже, опрокинулся на пол стул. Потом что-то еще глухо попадало на пол.
Олег подбирал с пола и укладывал на стол томики Тургенева. Лара на тахте, прижавшись плечом к стене, искоса наблюдала за Олегом. Один том оказался вылетевшим из обложки.
- Прости. Я вовсе не хотела.
- Ничего. Обложка плохо держалась, клей от времени рассохся. Надо эти книги к Марфе убрать. Но вообще-то на книгах лучше не проявлять свой норов. Посуда для этого больше подходит.
- Я ненавижу! Я ненавижу такие сцены!
- Неужели? А, по-моему, у тебя отлично получилось, - сыронизировал Олег и слегка поморщился. Ирония изящна и спасительна..
- Зачем ты так?
- Да никак я! – На его лицо налепилась улыбка.
Это ужасно! Лара сжалась, а затем порывисто вскочила с тахты и припала к Олегу. Тот, поднапрягшись, успокаивающе погладил ее по спине.
- Всё нормально, нормально, - выговорил он.
- Да? – с выжидающим сомнением произнесла Лара.
- А ты что хотела? – Олег отстранился от Лары и, взяв за плечи, усадил на стул. Погладил ее по макушке и отошел к окну. Отдернул занавеску и уставился в смутно отражающее стекло. У него за спиной тихо. Тихо, как в приемной врача. Разные варианты прокручиваются в голове насчет того, что ждет дальше.
Нет, надо держаться вместе, иначе совсем утянет в безразличную муть. А так, хоть иногда, сцепясь, вместе выныриваем, глотнем воздух и можно жить дальше. Нет, дальше может пойти совсем не так. Вот сейчас вовсе не выныриваем, а скорей наоборот.
Олег обернулся к Ларе. Закрыв глаза, она лежала на тахте. Руки закинуты за голову. Широкая юбка одним краем свешивается вниз. Перехваченная тонким ремешком талия чуть вздымается в такт дыханию. Грудь неподвижна. Дышит животом. Правильное дыхание. Но не женское. Женщины обычно дышат грудью. Похоже, ей никто не нужен. Вполне выныривает сама.
- Знаешь, я, пожалуй, сейчас поеду, - сообщил ей Олег. – Есть поезд в 22.30. Так будет лучше.
- Почему лучше? – Лара, поджав ноги, села на тахте.
- Не надо будет рано вставать. – И через паузу: - И ты подольше поспишь.
- Я? – Лара спустила ноги с тахты и постукала ступней о ступню. – Хорошо. А когда ты обратно?
- Не раньше среды. К тому времени будут готовы результаты, и я покажу их  вашему главному.
- Понятно. Тогда на комбинат во Владимир я поеду во вторник, и вернусь тоже в среду.
- В среду?
- Да, вернусь в среду. Ты ведь тоже в среду?
- В среду. Я буду здесь в среду. Или, в крайнем случае, в пятницу.
- Нет, уж, пожалуйста, в среду.
- А если не смогу?
- Нет, уж, пожалуйста, в среду. Я хочу знать, что в среду ты будешь здесь. Большего я от тебя не требую. Теперь поторопись, а то опоздаешь на поезд.
Оставшись одна, Лара погримасничала перед черным, отражающим окном, освобождаясь от накопившейся тоскливой ярости. Подошла к шкафу и перебрала висевшие там вещи. Из Олеговых были только пиджак и две пары джинсов. Стянула с перекладины одну пару и, скинув юбку, надела её на себя. Тютелька в тютельку. Даже не надо подворачивать. Покрутившись перед зеркалом на дверце шкафа, отправилась на кухню.
У плиты стояла Марфа Яковлевна, грела молоко.
- Хорошо на сон грядущий, - сообщила она. – Хочешь? Могу и тебе налить.
Лара кивнула и поставила свою кружку у плиты.
- Здесь будешь пить или к себе пойдешь?
- Здесь.
- Посидеть с тобой?
Лара неопределенно качнула головой. Марфа поставила кружки с молоком на стол и пододвинула Ларе сахарницу.
- Приходила Ольга Игоревна. – Лара сосредоточено размешивала сахар в молоке. – Звала завтра к себе.
- Знаю. Она мне звонила. Сходи. Мне некогда. А ты сходи, посмотри, что там и как.
- Она хочет меня с кем-то познакомить.
- Вот тут не поддавайся. Ничего путного из ее затей не выходит. Вон что со своими дочерьми нагородила!
- А что? Все у них нормально. Живут себе, не тужат, - грустно парировала Лара. – Как раз сегодня видела Свету. Приходила вместе с Ольгой Игоревной. Вполне себе довольная.
- Довольная? Она моя крестница. Знаю о ней кое-что больше твоего. Так что прекрасно вижу, что строит она свою жизнь вовсе не по своей воле, а как хотят те, с кем она связана. Но, думаю, настанет время и у нее хватит сил послать их всех к черту.
- Зачем ей вдруг всех посылать к черту? – отрешенно улыбнувшись, Лара посмотрела на слепую черноту окна.
- Чтоб не быть курицей!
- А чем плохо быть курицей? – задумчиво проговорила Лара.
- Тому, кто по натуре курица, - усмехнулась Марфа Яковлевна, - быть курицей сам бог велел. А кто только напускает на себя куриные повадки, тот против себя идет. И добром это не кончается.
- А я? – оттолкнувшись от окна, выплыла из задумчивости Лара. – Кто, по-вашему, я? – И уперла в Марфу темный пустой взгляд.
Марфа суетливым движением со стола - крошки, с кофты – пушинки. Однако Марфе не укрыться от затягивающего взгляда Лары. И надо эту затягивающую воронку чем-то заткнуть, хоть каким-то ответом. Хотя бы таким: «Не знаю». Что Марфа и сделала.
- Ну ладно. – Лара опустила взгляд. Потом веско произнесла: - А про Свету могу сказать, что она, что ни на есть, нормальная женщина. Я тоже очень хорошо её знаю, с третьего класса. Всё у неё идёт, как надо для хорошей жизни нормальной женщины.
Марфа пристально вгляделась в Лару и вздохнула.
- Не буду тебя переубеждать. Но вот увидишь, она так или иначе эту свою нормальную жизнь поломает.
- Знаете, не надо каркать! Каркать не надо!
- Я? Каркать? Ну вот что, девочка, - допила свое молоко, теперь иди спать.
Марфа дрожащими руками собрала со стола посуду и поставила в мойку.
Ну, какая же ты, Лара, несдержанная, грубая дура! Марфа Яковлевна просто говорит то, что думает, и накаркать ничего не может. Не на то заточена. Она скорей плечо подставит, чем вставит шпильку. А вот ты сама - злая и несчастная. Несчастная и злая. А она – добрая и теплая.
Лара подошла к Марфе Яковлевне, которая принялась мыть посуду, ткнулась лбом ей в спину, шепча: «Простите».
- Ничего, деточка. Я понимаю. Ты не со зла, под настроение попало, - старательно утешала ее Марфа. – Всё нормально. Уж так получается, что подозреваем зло там, где его нет. Да и вообще настоящего зла от людей нет. Есть просто катастрофические недоразумения и недопонимания. А так, если бы не они….. Ну да что там говорить! Все равно сплошные недо-разумения и недо-понимания. И всё. И хватит. А то их еще больше будет. Пора уже разбредаться по своим углам. Вон глаза у тебя почти слипаются. Иди уже, а то прямо тут и заснешь.
Лара, действительно, зевнула и, сонно пошатываясь, побрела к себе.
У Марфы ни сил, ни сна нет. Застыла у стола. А за окном пошел снег.

Свет фар встречной электрички выхватил из темноты трассирующий лет белых точек. Что это? Неужели уже снег?
- Метель, - отметил голос напротив Олега.
От окна взгляд на сказавшего. Перед Олегом – массивный пожилой мужчина в кожанке, с непокрытой головой. Седые, коротко стриженный волосы облепляли круглый большой череп. Лет ему, возможно, за семьдесят. Поднятая ко лбу рука в синеватых бугорках вен и старческих пятнышках.
- Не принять ли нам коньячку? – наклонившись к Олегу, вдруг предложил незнакомец и сунул руку запазуху.
Олег резко выпрямил спину и кинул взгляд на соседние скамейки. Они были пусты.
- В электричке не пью, - отрывисто отказался Олег.
- Простите. Я просто подумал, это отвлечет вас от ваших печалей, - пояснил предложивший.
- Что?
- Ничего, ничего. Это я так….
Незнакомец достал из футляра очки и принялся протирать стекла. Олег успокоено переключился на окно
- В Греции тоже выпал снег. – Произнесено это было обыденно, будто за домашним столом. Олег вынужденно глянул на сказавшего. Тот смотрел в перегнутую пополам газету. – Но у нас это дело привычное, а вот для Греции – беда. Бывали?
- В Греции? Нет еще.
- Собираетесь?
- Собираясь.
- И когда?
Вот пристал! Но вопрос задан вежливо, даже обаятельно.
- В конце октября.
- Для купанья, наверное, поздновато, а вот чтоб побродить – в самый раз. А там побродить, уж поверьте, есть где. – Улыбка не сходит с его выпуклых, не съеденных временем губ.
Олег сощурился, будто припоминая что-то. Может, похож незнакомец на кого-то? Или же где-то уже встречались?
-О! В Греции свет совершенно особенный! - с удовольствием продолжал рассуждать случайный попутчик. – Как на Синае особенно звездное небо. Не бывали? А я так два раза сподобился. Сопровождал своих дам. Они днем – по святым местам, а я ночью – под звездное небо.
Олег на это замечание невольно улыбнулся, что поощрило собеседника к дальнейшим рассуждениям.
- Однако по мне лучше свет Греции. Не то, чтоб я уж совсем язычник, но видеть в тамошнем свете то, что на Земле, мне больше по душе, чем лицезреть синайское звездное небо. К тому же Греция – моя, так сказать, прародина. Мои предки – обрусевшие греки. Из Керчи. Бывали там? Мой прадед держал в Керчи рыболовецкую артель. С Арфелаки имел дальнее родство.
- Да, очень интересно, - коротко отозвался Олег.
- Вам должно быть действительно интересно. Я ведь заметил, что у вас за книга в руках - «Скифы в Греции». Вижу, что редкое издание. Начало прошлого века. Простите мой интерес, но где вы ее достали?
- Ее написал друг моего деда и подарил ему.
- Разрешите взглянуть?
Пока незнакомец листал книгу, Олег глядел в окно. Электричка уже минут пять стояла у какой-то платформы. Снег частыми, быстрыми стежками сшивал землю и небо. Ничего не разобрать. Что за станция? Этак можно застрять надолго.
- «Разыгралась чтой-то вьюга,
Ой, вьюга, ой, вьюга.
Не видать совсем друг друга
За четыре за шага».
Олег сковано посмотрел на скандировавшего эти строки соседа.
- Александр Блок. «Двенадцать», - пояснил тот.
- Я понял, - холодно отозвался Олег и взял протянутую книгу про скифов.
- Автора этих «Скифов» знавал ваш дед, а мой – автора других, - похвастался незнакомец. – Помните? Блок - «Да, скифы мы, да, азиаты мы…» Вроде как объяснял нас этой угрозой, но вышло, на мой взгляд, что скорее обвинял. Перевертыши, сплошные перевертыши. Не согласны? Вот и многие из близких Блоку не понимали поэму. Нет, не «Скифов». На «Двенадцать» нападали. А мой дед считал эту поэму гениальной. Когда она появилась, яростно ее в своем кругу защищал. Так, во всяком случае, мне говорил и часто цитировал: «Идут без имени святого все двенадцать вдаль. Ко всему готовы, ничего не жаль». А впереди них с кровавым флагом, как и положено, не кто-нибудь, а Иисус Христос. И дело тут не в том, достойны они его, или не достойны, а в том, что он опять выбрал их. И, знаете, на мой взгляд, тут вышел синтез Ветхого и Нового заветов, возмездия и прощения. Я даже нахожу, что есть что-то общее у «Двенадцати» и «Мастера и Маргариты». Новая, если хотите, религиозность. Не находите?
Олег озадачено напрягся. Тут электричка резко дернулась и покатила. Олег оправился от неожиданности сильного толчка и на все еще вопрошающий взгляд ответил:
- Мне трудно судить. Не знаю.
- Понятно, - согласился незнакомец и на некоторое время оставил Олега в покое. А потом вдруг снова встрял в его дремотные размышления.
- Разрешите полюбопытствовать. Чем вы занимаетесь, если не секрет?
- Композитными материалами. Я по образованию химик. - И далее с некоторым вызовом задал свой вопрос: - А вы?
- Музыкант. Преподаю скрипку. Но непосредственно сейчас собираюсь заняться их изготовлением. А! Вот и к Москве подъезжаем. Приятно было с вами побеседовать. Молодежь меня очень интересует.
- Да какая же я молодежь! – заучено возразил Олег.
- Для меня вы, безусловно, молодежь. Вот моя визитка. Если будет желание побеседовать о скифах или же – он кивнул на метель за окном – о Блоке, милости прошу – звоните.
Олег убрал визитку в карман.
- Кстати. – Георгий Константинович, - представился незнакомец. – А вас как величать?
 Услышав ответ, Георгий Константинович приложил два сложенных пальца ко лбу и, кивнув, первым пошел на выход.

Олег приехал домой почти в полночь. В коридоре уютно пахло шампунем. Олег крикнул в дверь ванной: - «Это я!».
 Жена вышла в махровом халате с тюрбаном из розового полотенца на голове. Приветливо кивнула и пошла дальше в свою комнату.
Куртку, пропахшую долгим пребыванием вне дома, Олег бросил на скамейку у двери. Сунул ноги в домашние тапочки и удивленно на них посмотрел. Новые. Большеватые. С непривычки шаркая ими, направился на кухню.
Стены кухни плотно прикрыты массивами шкафов. Свет семи укромно вделанных в потолок лампочек ровно распределен по всему пространству. Пол тепел, чайник мурлыкает. Олег, расслаблено прикрыв веки, откинулся на спинку диванчика. Уголки рта умиротворенно опущены, кровь отлила от лица, оно разгладилось.
Может, вот только это нужно? Вот так без надрыва, без напряжения в разряженной атмосфере дома жить своей обособленной жизнью. Откликаться лишь на то, что созвучно тебе самому. Насилие над собой разве не такое же зло, как над другими? Если Лара идет на разрыв, пусть! Напрягаться не буду.
- Ужинать хочешь?
- Что? – дернулся Олег. – А! Марина! Да нет, поздновато. Хотя… разве что какой-нибудь бутерброд.
Мокрые волосы жены зачесаны назад, плотным полотном опускаются ниже плеч, словно откинутый назад капюшон.
- Ничего больше не нужно? – Жена пододвинула к Олегу тарелку с едой. – Я пойду?
Она покинула кухню. Остался запах свежемытого тела. Олег хлопнул ладонями по столу, а потом обхватил ими голову.
Два бутерброда на тарелке большие и обильные: на листьях салата толстые куски ветчины, а сверху – дольки помидора и зеленые перья лука. Хлеб тоже не абы какой – зерновой, коричневая корочка усеяны семенами светлого кунжута. Приступив к ним вроде как без особой охоты, Олег приканчивал их с неубывающим аппетитом. Взгляд его при этом блуждал по мягко освещенному потолку.
 Удар по уху – дверной звонок. Олег недоуменно повел головой. Снова удар звонка. Олег посмотрел на часы. Половина второго. Следующий удар был посильнее. Олег пошел к двери. В глазке – искаженное лицо женщины.
- Тамара? – шепотом удивился Олег и открыл дверь.
- Пойдем. Очень тебя прошу. Без тебя я не справлюсь.
Спустились ниже на этаж. Через приоткрытую дверь в квартиру доносилось глухое рычание и мерный стук об пол. Когда они вошли, на другом конце коридора возникла могучая фигура и двинулась к двери, мотаясь от стенки к стенке. Рык обратился в слова: «Где они, гады?»
Олег сделал Тамаре знак, чтобы она ушла на кухню, а сам прижался к стене. Когда рыкающая громадина оказалась в досягаемости, Олег поставил подножку, и громадина рухнула на пол.
Распластавшийся на полу мужчина мучительно мычал. Олег присел возле него на корточки и стал теребить за плечо.
- Ромка, давай подымайся. Я же тебя, такую глыбу, поднять не могу. Давай сам. Тебе же это нипочем. Чего разлегся, как тюлень на солнцепёке. Не прикидывайся. Вставай!
Даже на полусогнутых поднявшийся был на голову выше Олега. Подставив свое плечо как костыль под мышку Романа, он дал ему опору, и они проковыляли до дивана в комнате. Роман со всей своей мощью на него бухнулся, лежанка со скрипом осела, но выдержала.
- Ты понимаешь, а? Ты понимаешь? – еле ворочая языком, требовал Роман.
- Ладно тебе! Чего тут понимать? Напился и всё, и ладно.
- Нет, не всё! – вдруг отчетливо прорычал Роман, приподнимаясь. – Нет, не всё! Я им в морду дам, тогда будет всё!
Пообещав это, Роман удовлетворенно засопел. Обложенное жирком его тело ерзнуло и повернулось на бок. Роман уткнулся в спинку дивана, и тотчас раздался ровный храп.
В коридоре стояла готовая ко всему Тамара.
- Ну что?
- Спит.
-И чего он тебя так слушает, - ревниво всхлипнула Тамара.
Олег недоуменно пожал плечами.
- Что ты ему сказал?
- Ничего. Иди, ложись. Проспит теперь до утра.
- А утром что?
Олег неопределенно повел головой и пошел к двери.
- На него грозят дело открыть, - окликнула его Тамара.
- Всем грозят, - бросил через плечо Олег.
- Как? И тебе?
- Это я так, фигурально.
- Знаешь, он ведь не больше других «крышевал». А брал даже меньше.
- Какая разница – больше, меньше. Его метелят наверняка не за эти дела.
- Тогда за что? – взмолилась она
- А за то, - с раздражением вынужден был Олег дать ответ, - что старается корчить хорошую мину при общей грязной игре.
- Но ведь он, я знаю, хотел как лучше, чтобы и порядок какой-то был, и глаза своим чистоплюйством не колоть.
- Ну да, хотел, как лучше…
- А мне что делать?
 - Иди, Офелия, в монастырь.
- Всё шутишь?
- А как тут не шутить?
- Ты не поцелуешь меня?
Олег качнулся из стороны в сторону, шагнул к Тамаре и крепко чмокнул ее в щеку.
Когда дверь за ним закрылась, Тамара судорожно всхлипнула и обхватила лицо руками. Прислушалась. Олег поднялся к себе. Заперла входную дверь, ткнулась в нее лбом, потом прижалась спиной и с нажимом провела ладонями по лицу.
Олег сполз по закрытой двери на пол, раскинул ноги и свесил голову на грудь. Хорошо так расслабиться на минуту. Но не более. Вон куртка тоже на полу, валяется. Видно, слетела с лавки, когда понесся с Тамарой к ней. Нащупав в кармане куртки пачку сигарет, Олег вытащил ее вместе с полученной в электричке визиткой.
Ничего себе! Тот ночной попутчик оказывается Кантарджи! Какой еще Кантарджи? Из тех? Или каких-то других?
Вертя пальцами визитку, Олег пошел в свой устроенный в лоджии закуток. Положил там визитку на стол. Оперевшись на край стола, навис над ней.
Что тебе этот Кантарджи? И что ты ему? Где-то чем-то там он сейчас занят. А тут что-то как-то идет своим чередом. Отдельно, обособлено, отдаленно. И каждый инстинктом повязан охранять отведенное ему место и время. Однако откуда ни возьмись, пробивается сквозь броню самоохранения небезопасное любопытство: что же такое, этот другой. И что ты ему такое?

В то время, как Олег мог быть занят примерно такими вот мыслями, встреченный им в электричке Георгий Константинович Кантарджи тоже не спал. Сидя за письменным столом, имевшим витиевато пузатые ножки в стиле модерн, он отхлебывал сладкий чай с лимоном из стакана в ажурном подстаканнике и вносил в свой «Журнал интересных встреч» сведения об очередном привлекшим его внимание экземпляре, который попался ему этим вечером в электричке «Сергеев Посад – Москва».
Если бы Олег прочел в этом «Журнале» относящиеся к нему записи, вероятней всего он бы возмутился. А как иначе? Разве  другой способен верно в тебе разобраться? С чего это Георгий Константинович, например, взял, что он, Олег Веселовский, проживший как никак почти полвека, имеющий сына студента, считающийся далеко не последним специалистом в области композитных материалов, к тому же вполне справляющийся с непростыми обстоятельствами своей личной жизни, с чего это вдруг он -  «человек эмоционально беззащитный, расшатанный внутренними противоречиями, остро нуждающийся в солидарном мужском общении», как записано в «Журнале» Георгием Кантарджи?
Продолжение относящейся к нему записи наверняка вызвало бы у Олега не меньшее возмущение. Какая такая борьба за него шла между его дедом и отцом? Они вообще редко общались, преимущественно на домашних праздниках и при этом исключительно мирно и чаще всего шутливо, особенно дед. Ну хорошо, допустим, что дед, 1898 года рождения, выпускник Петербургского университета, ставший впоследствии этнографом, известный в свое время библиофил и нумизмат, лишившийся во время войны своих коллекций, и отец, 1944 года рождения, выпускник Томского университета, работавший впоследствии в районом суде Москвы, всю жизнь собиравший модели авто – эти два человека могли иметь разные взгляды на будущее своего наследника. Но почему же борьба? Зачем же обязательно борьба? Конечно, по всякому бывает, но Олег наверняка бы выразил категорическое несогласие, что противостояние между дедом и отцом могло быть из-за него.
А уж последнее утверждение Кантарджи, будто в результате их случайной встречи в электричке между ними обнаружилась глубокая внутренняя близость, показалось бы Олегу вообще смехотворным. Так что хорошо, что Олег никогда эти записи не прочтет.
Шла первая четверть третьего часа… ночи или утра? Как вернее назвать? Устоявшегося представления о том, когда начинается новый день – утром или ночью – у нас, видимо, нет. Вот у англичан, к примеру, твердо определено: следующий день начинается утром.  Пусть хоть и стоит в этот час кромешная тьма.
Однако, как ни назови, но в этот час обычно люди либо спят, либо хотят спать. Георгий Константинович хотел и отправился в постель.
С левой стороны двуспальной кровати – тумбочка, на ней лампа и книга. Георгий Константинович улегся на этой левой половине. Правая со взбитой подушкой и заправленным под матрас одеялом оставалась пустой.
Рука привычно потянулась за книжкой. Открыв её на заложенной странице, Георгий Константинович устроился удобнее и принялся читать. На четвертой странице глаза его начали слипаться, но он преодолел еще один абзац: «Обед у мамы – с тетей (усталой и несчастливой) и Женей (с ним разговор вечером – и с мамой…. Женя воинствует). Женя: всякий поэт должен читать Евангелие. Об «изгнании» Розанова, о Мережковских  и мелком их бесе Философове, о «не только поэте», о «не только человеке», о «национализме». Смутное чувство и страшная усталость к вечеру». На этом Георгий Константинович остановился, отложил книгу и потушил свет. Вздохнул. Тихонько всхлипнул и закрыл глаза.
В это время Марина вошла в закуток к мужу. Олег сидел за столом, подперев кулаком голову. Хорошо заточенным карандашом чертил на бумаге длинные зигзаги. Шаги жены, видимо, не услышал. Марина встала у стенного шкафа и, глядя на занятого зигзагами мужа, затаилась. Потом двинулась, чтобы уйти, но вдруг качнулась в сторону мужа, приблизилась к нему и поцеловала его в макушку.
- Не хочешь еще спать? – спросила.
Олег неопределенно повел головой.
- Ну как знаешь. – Коснувшись напоследок его плеча, ушла.
Грифель сломался. Олег отбросил карандаш и скомкал бумагу.
Ни о каком выдающемся мыслители Николае Кантарджи никто не знает. Ни в одном поисковике нет о таком ни слова. Неизвестен. Ну и ладно. Был такой для деда, пусть так и будет. А Ларе надо, наконец, отдать мамины серьги. Завтра нужно поехать и забрать. Отец знает, что мама завещала эти серьги мне. Пока Марина их не увидела, нужно серьги отдать Ларе. Пусть Лара поймет, что у меня к ней всё серьезно. Что с ней у меня другая и совершенно необходимая мне жизнь. Без неё я калека. Одноногий. Только бы Марина оставалась спокойной, тогда все будет нормально. Пока ей это удается. Почему - не знаю. И не хочу знать. Как есть, так и есть. А по-другому я не могу.