Ковчег. Глава 4

Стукнула калитка. Неприкаянно слонявшийся по безлюдному дому Георгий Константинович быстро выглянул в окно.
К дому шли двое. Один – вот это сюрприз! – давний попутчик, Олег. Впереди него шустро вышагивает Марфина троюродная сестра, Ольга. Было видно, что она старается оторваться от Олега. Но у того ноги длиннее, и он без труда следует за ней по пятам. Ольга Игоревна вдруг резко останавливается. Олег отпрянул назад. Ольга схватила его за рукав, что-то ему сказала, явно неприятное, отчего Олег лицом посуровел и, сняв ее руку, как гусеницу, с рукава, что-то выговорил в ответ и, обогнув насмешливо покачивающую головой женщину, первым вошел в дом.
- Олег, голубчик, как это вы здесь!? – раскрыв руки ему навстречу, радостно пробасил Георгий Константинович.
- Вы? – на секунду смешался Олег и тотчас с деловитой встревоженностью спросил: - А Марфа Яковлевна дома? Никого больше нет?
- О, господи! Так вы, верно, и есть Марфин квартирант! – догадался Георгий Константинович.
- Квартирант с квартирантшей, - язвительно пояснила  появившаяся Ольга Игоревна.
- И ты, Ольга, тут! – все тем же обрадованным тоном приветствовал ее Георгий Константинович. – Замечательно! А я боялся, что еще часа два буду тут один. Марфа ушла по каким-то делам.
Разоблачившись, прибывшие пошли вслед за Георгием Константиновичем в большую комнату.
- А я даже рада, что Марфы сейчас нет, - гордая своей прямотой Ольга Игоревна уселась во главе обеденного стола. – Хотелось бы без ее вранья поговорить с тобой, Георгий. А вы, Олег, если желаете, можете остаться. Вам тоже будет полезно кое-что услышать.
- А что я сегодня вспомнил! – радостно воскликнул Георгий Константинович и уселся на диван, так что Ольге пришлось развернуться боком к столу, чтобы посмотреть ему в лицо. – Гулял утречком вдоль реки и вышел к тому месту, где когда-то летом мы резались в волейбол. Азартно резались, помнишь, Ольга? Прямо живая картинка перед глазами встала. Ты с Марфой в моей команде против… как же его звали? Ну ты еще потом роман с ним крутила, пока он не ушел в милицейскую академию. Как же его звали?
- Не помню, - буркнула Ольга Игоревна, а потом все-таки решила вспомнить: - Валерий. Кажется.
- Точно! Валера. Вот память! А я с ним в Москве встречался. Большой чин был. Кстати, помер лет пять назад. Слыхала?
Ольга Игоревна неопределенно повела головой, одной рукой запахивая на груди белую паутинку шали. Хотела, было, опереться локтем на стол, но локоть неловко соскользнул, и тогда, поднявшись, Ольга Игоревна зашагала по комнате, от двери к окну. Георгий Константинович пристально следил за движением ее ног.
- А ты, Олег, что такой мрачный? – вдруг вскинулась на него Ольга. – Со стариками скучно? Никого здесь тебе под пару нет. Один ты тут остался.
Георгий Константинович встревожено скользнул по Олегу взглядом и обратил любезнейшую улыбку на Ольгу Игоревну.
- Вот что любопытно, - обратился он к ней, - отчего ты, славная наша Ольга Игоревна, вечно без своего мужа по гостям ходишь? Ух, ты, егоза!
Ольга Игоревна глаза вытаращила, лицо у нее вытянулось, отчего она стала походить на обалдевшую козу. Олег хихикнул, а Георгий Константинович пресерьезнейше продолжил:
- Моя покойная жена, помню,  всё удивлялась: отчего это Ольга никогда своего мужа не приводит, боится за него, что ли? Кстати, как у него со здоровьем? Он ведь язвой у тебя страдал?
- Все у него нормально, - с тихой яростью молвила Ольга Игоревна и круто повернула разговор: - Вот, что хочу сказать тебе, Георгий: если тебе надо где-то переночевать, то с радостью устрою у себя. Видишь, у Марфы места нет. Она за деньги квартирантов пустила, и родню приютить не может. С родней у нее всегда так. Личное благополучие выше интересов семьи. А я считаю, что, прежде всего, надо о своей родне печься, о продолжателях рода. Вот в чем смысл, а не в каких-то философиях и уж тем более не в личных удовольствиях.
Ольга победно смолкла. Славно, упоительно было смотреть на задумчиво поникших мужчин.
Что теперь? Так и оставить Ольгу убежденной, что всех одолела? Не бросить ли камень в эту ее убежденность? Георгий Константинович взглянул на Олега. Тот явно был растерян, хотя старался скрыть это ироничной улыбкой. Нет, надо Ольге хотя бы небольшой щелбан отвесить. А то больно самоуверенна, думает, что может всех строить под себя.
- Ты абсолютно неправа насчет Марфы. Ты, видно, все-таки плохо ее знаешь! – вальяжно заявил Георгий Константинович. – Лично я всегда получал от нее только поддержку. Уж не знаю, отчего у тебя сложилось такое о ней мнение, но не я один считаю, что у Марфы щедрое сердце. И как  раз сегодня я здесь у Марфы прекрасно ночевал.
- Да? И где ж, интересно, она тебя устроила?
- А вот на этом самом диване! – Георгий Константинович хлопнул по старой обивке сидения. – Очень было удобно. Даже сны увлекательные снились. Один сон который день из головы не идет. Будто прогуливаюсь я с неким субъектом, - таинственно понизив голос, Георгий Константинович старался заворожить слушателей, - Вроде бы он мне знаком, но без имени. Ну так это ничего, раз сон. Разговор с ним ведем витиеватый, неуловимый и по холмистым просторам шагаем. За холмами проглядывают то домики Радонежа в садах, то темная зелень и блеск моря в Батуми. Глаз то этому радуется, то тому. И так, и эдак – всё что-то родное да еще сном приукрашенное. Только вдруг мой попутчик спотыкаться начал. Гляжу, а под ногами – рытвины, колдобины, грязь по щиколотку. Теперь только и смотри под ноги, чтоб не упасть, никуда более. Упер взгляд вниз, а там все хуже становится – грязевое месиво уже по колено. Ноги еле вытаскиваешь. Тут я наверх посмотрел, а там сплошные тучи несутся. И такой жгучей мольбой сердце мое зашлось, что думаю: всё, сейчас проснусь. Не тут-то было! Снег сверху валить стал. Метель закрутила. Небо с землей в одно сшивает. Уже и грязи не видно. Один только белый пушистый покров. И тут не выдерживаю и прямо от сердца говорю своему спутнику: «Хорошо таким снегом уютно и надежно всё засыпать». А он мне холодно: «Снежная это маска». Но я такое тепло в груди испытываю, что не могу удержаться и сквозь сон заявляю: «Если маска пригожа, так хоть глазам не больно от того, что под ней. Вон кора земная такими красотами покрыта, что и неважно, какая там адская магма у нее внутри».
- Кора и магма, между прочим, в известном смысле одно и тоже, - подал голос Олег. – Состав один, физическое состояние только разное.
- Да? – с одобрительным любопытством глянул на него Георгий Константинович. – А ведь что-то в этом роде сказал мне и мой спутник. Будто бы говорит он мне, что жизнь на поверхности земли питается тем, что извергается из ее адских глубин.
- Черт тебе приснился, вот кто! – ругнулась на него Ольга Игоревна.
- Черт, но ученый! – довольный своей шуткой Георгий Константинович закашлялся смехом. – В мантии и шапочке, чтоб рогов и хвоста видно не было.
- Выдумщик ты, Георгий, - заключила Ольга Игоревна.
- А знаешь, - он игриво на нее прищурился, - вы все-таки с Марфой похожи!
- Мы? С Марфой?!
- Она тоже всё отпихивается: «Выдумщик ты, Гоша», говорит.
- Никогда я не называла тебя Гошей.
- Вот и вся между вами разница.
- Ну знаешь! Я эту Марфу…. Да что тут говорить! – оборвала себя Ольга Игоревна. - Я, пожалуй, лучше пойду.
Нет, нехорошо ее так отпускать. Надо что-то сказать, чтобы ушла без гнева на сердце.
- Погоди ты! – натужным рывком, Георгий Константинович поднялся с дивана и мягко приблизился к вставшей у двери Ольге. – В кои веки увиделись, а ты уже бежишь. – Георгий Константинович ласково сжал Ольгину руку, уже державшуюся за дверь. – Ну что ты в самом деле! Будто не родная! Вот, знаешь, смотрю я на тебя – а ты ведь почти не изменилась. Как и раньше, обо всех печешься и по-прежнему чертовски мила. И так хорошо мне на тебя смотреть!
- Не ври! – Ольга снизу вверх глядела прямо в глаза Георгию. – Я постарела и подурнела. И еще поглупела, раз рассчитывала на твою поддержку. Забыла, что ты всегда был на стороне Марфы.
- Да ни на чьей я стороне! – с досадой воскликнул Георгий Константинович. – Нет, обе вы хороши! По-своему. А ты…, - он наклонился и чмокнул Ольгу в лоб, - как-то сейчас особенно.
- Ты чего это! – взмахнула на него руками Ольга Игоревна. – Чего ты врешь!
Возмущение изображено было крайнее. А Георгий губами своими гурманскими пошевеливает, улыбается. Нет, нельзя давать ему спуска! И Ольга Игоревна, собрав свои старые, но немалые силы, подковыристо осведомилась:
- Вот только не пойму: чего это ты пытаешься сейчас меня подмаслить? Ради какой такой выгоды?
- Я? Подмаслить? – Георгий Константинович сражен. Отступил от Ольги Игоревны. – Вот уж не думал, что ты можешь так обо мне подумать.
И пошел сгорблено к дивану.
- Хочешь сказать…, - Ольга Игоревна потянулась за ним взглядом, – что….
Георгий Константинович; не оборачиваясь, только отмахнулся и сумрачно глянул на Олега. У того был совершенно безразличный вид. Опустившись на диван, Георгий Константинович устало вздохнул, мол, ничего тут больше не поправить, раз такое тут непонимание.
Ольга Игоревна пошла на попятную.
- Ладно, я еще тут с вами посижу. – И она села на крайний стул у стола.
Молчат. Вместе с Землей, как известно, вращаются вокруг ее оси помимо того, что движутся вместе с ней вокруг Солнца, и вместе с Солнцем несутся по расширяющейся вселенной. Правда, никто не видел, как это в реальности происходит.
- Ладно, я все-таки, пожалуй, пойду, - снова решила Ольга Игоревна.
- Что Марфе передать? – спросил с дивана Георгий Константинович.
- Да что передать! Привет передай. – И уже на пороге добавила: - Скажи, что мне надо будет с ней на днях повидаться.
Ушла. Марфы как не было, так и нет. Один Олег стоит в стороне от Георгия Константиновича, листает потрепанный журнал «Садовод».
- Ну что ж! – отводя взгляд от Олега, стоически произнес Георгий Константинович. – Без Марфы обедать не станем. Будем ждать Марфу.
- Я, пожалуй, пойду к себе, - продолжая листать журнал, заявил Олег.
- А ваша жена когда будет?
- Какая жена? – удивился Олег, но тутже сообразил: - Лариса? Она уехала. Когда вернется, не знаю, не сказала.
- Ну да, конечно, - будто и не ждав другого, откликнулся Георгий Константинович.
Встретились взглядами. Пробились созвучные смешки.
- А, может, в шахматы сыграем? – оживившись, предложил Георгий Константинович. – Тут где-то должны быть.  Не могла же Марфа их выкинуть! – Рассуждая, Георгий Константинович ходил по комнате, заглядывая то туда, то сюда. – Знаете такого Жигунова? Марфин приятель. Когда-то мы с ним частенько тут встречались. Интересный игрок. Не голова, а сундук комбинаций. Что-то не могу найти эти шахматы. Видимо, пока меня здесь не было, Марфа их куда-то подальше засунула. Жаль, а то бы сразились. Не то, чтобы я был очень силен в шахматах, но эта игра действует на меня как-то воодушевляющее. Бодрит. Что в ней интересно: в отличие от многих других игр, вы не сыщете ей аналогов в животном мире. Чистая игра разума.
- Так считаете? – Олег положил журнал «Садовод» обратно на полку. – Может, это и правда игра чистого разума, но задача-то в ней какая? Съесть фигуру. Слопать. А это уже опять из того же, родимого, животного мира.
Георгий Константинович с досадливым одобрением хмыкнул. Вот ведь как  вывернул! Ну что же, хорошо хоть отреагировал, а не мимо ушей, как нынешняя молодежь. Им что ни скажи, все для них - бля-бля, если не видят практического смысла. Но Олег не таков. Нет, не таков. Он – другой породы. Более родственной.
При последовавшем за этим рассуждением взгляде на Олега лицо Георгия Константиновича приобрело почти умильное выражение. Направившись мимо Олега к буфету, он легонько похлопал его по плечу. Олег с улыбкой это стерпел.
Может, уйти? Олег кинул взгляд на окно. И сидеть в комнате одному? Лара ведь не приедет. Нет, не заманчиво. А не выпить ли со стариком? Все-таки он занятный. Чем-то на моего деда похож.
- Никак не найду, куда Марфа бутылку кагора засунула. Неделю назад ей привозил, - сообщил Георгий Константинович, роясь на полках буфета. – Неужели всю выпила?
- Не ищите. У меня тут есть кое-что получше. – Олег достал из сумки бутылку коньяка.
- Из чего будем пить? Коньячных я тут не вижу. – Георгий Константинович обернулся к Олегу.
- Давайте из стаканов.
- Верно. Понемногу, но из стаканов. Ого! Коньяк, вижу, неплохой. Армянский? У меня мать армянка.
- Ну вы даете! И греки у вас, и армяне. И русские, наверняка, были?
- И русские, - поднося к носу стакан с коньяком, подтвердил Георгий Константинович.
- А евреи?
- Не знаю. Про евреев никто не говорил.
- Понятно. А у меня мать еврейка. Пианистка. А отец хоть и не еврей, но – скрипач. Шутка.
Чокнулись. Выпили. Расслабились.
- Знаете, а ведь я скрипку здесь намереваюсь делать, - с ароматной задушевностью признался Кантарджи.
- А где тут можно делать скрипку? – смешливо удивился Олег.
- Не буквально здесь. Поблизости. В Радонеже у меня теперь дом. Требует ремонта, но я уже начал. Будет там у меня мастерская, где я смогу заняться своей скрипкой. У нее уже и название есть – «Ковчег».
Годами копившееся отдавал коньяк пьющим его. Мягкость, яркость, аромат. Отличный напиток. Поклон всему и всем его создавшим.
- Пятнадцать лет выдержки, - отметил Георгий Константинович, рассматривая бутылку. – Не часто встретишь.
- Подарок отца. Еще по одной?
- Мне достаточно. Мера, мера! Без нее, знаете ли, всё – отрава. Беда, правда, в том, что меру знает разум, а вот душа – нет. Душа – безмерна. Может, конечно, она еще и бессмертна, это вопрос веры, но то, что безмерна – это жизнью подтверждается. Есть такое давнее выражение – «душа просит». Или, как вариант – «…требует». Когда такое говорят? Когда меру забыли. Кажется, звонок. Слышали? Пришел кто-то.
Разогретый коньяком, Георгий Константинович проворно двинулся в переднюю. Впустил кого-то. Донеслись отнекивающийся тенорок и басовитое уговаривание. Когда стихло, Георгий Константинович ввел в комнату небольшого, крепко сложенного, неуверенно улыбчивого человека лет сорока.
- А, Сергей! – признал его Олег.
- Ну вот, знакомы же! А вы, Сергей, стеснялись войти.
- Да не стеснялся я! Просто неловко. Я-то собственно к Марфе Яковлевне.
- Вместе и подождем. – Георгий Константинович отодвинул от стола стул для Сергея. Олег достал еще один стакан.
- Как я рад! – Георгий Константинович поочередно со всеми чокнулся. – Как я рад, что решил обосноваться неподалеку, в Радонеже. Дом сейчас там ремонтирую. А вы, Сергей, свой закончили?
- Какой там! Трое ведь хозяев на одно строение. Но свою часть я уже почти закончил. С водопроводом загвоздка. Не хотят, чтобы от меня первого отвод был. У тебя, говорят, вон, сколько народу, трое детей. Вода вроде как до них доходить не будет. Третий уж год ведрами таскаем.
- Вон оно как! – слегка озадачился Георгий Константинович. – Ну ничего. В конце концов договоритесь. Не звери же они.
- Конечно! - легко согласился Сергей. – Я и жене об этом твержу, а то она грозится, что ее братья нас вообще из этого дома выживут. Один в милицию, или теперь – в полицию устроился. Но, я думаю, бояться тут нечего.
Потянувшись к нему, Георгий Константинович ободряюще похлопал его по колену. В ответ – неловкая улыбка и кивок: да ладно, все в порядке. И тут вдруг взорвался Олег:
- Да ведь тут дураку понятно – разъезжаться вам надо!
Как неуместно, как нечутко! Георгий Константинович разочаровано посмотрел на Олега. Сергей сначала призадумался, а потом шутливо ответил:
- Ну, в таком случае мне придется землянку рыть.
- Почему землянку?- на полном серьезе удивился Олег.
- Я ведь все сбережения в дом этот угрохал.
Вот так. И куда тут денешься? Не на самом же деле землянку рыть?
- А где вы сейчас…, - что-то соображая, начал Георгий Константинович, - работаете?
- На мебельной фабрике, мастером. Там не накопишь.
- Но вы ведь, кажется, ВХПУ закончили. Специальность.
- Художественная резьба.
- Так надо заказы брать! – обрадовался Георгий Константинович. - Оборудуйте в доме мастерскую и работайте.
- Вот, вот! – подхватил Олег. – Такое дело в руках! Золотое дно!
- Какое, какое дно? Да вы знаете, что это такое – от заказов зависеть? Высунув язык носиться надо! Да еще какой заказчик попадется. Может вообще ничего не заплатить. Нет, - поднялся из-за стола Сергей, - я уж лучше так потерплю, но загнанной лошадью становится не буду. Марфе Яковлевне передайте привет. Я потом как-нибудь зайду.
Олег и Георгий Константинович остались вдвоем. У обоих недовольный и растерянный вид. Отчего недовольство оставили без разбора, из-за чего растеряны – тоже. Неприятно и всё. Поглядели они друг на друга и согласились, что, пока Марфы нет, самое лучшее – разойтись по своим углам.

Марфа тем временем стояла на автобусной остановке с краю площади. По периметру неряшливого ее овала разбросаны были разномастные постройки. Внутри площади крутились машины, и гулял резкий плотный ветер со снегом.
Из-под надвинутого на лоб берета Марфа хмуро на это всё глядела и ждала свой номер. Подъезжавший транспорт забирал то одних, то других. Марфин номер все не появлялся. Таких, как она, скопилось уже человек десять. Душегубка будет в автобусе.
Валит снег. Площадь словно его притягивает. Именно на нее обрушивается скопившаяся в облаках масса, в воздухе – белая, легкая, невесомая, под ногами –вязкая, мутная каша.
Кожаные сапоги в мокрых соляных разводах. Марфа переминается, перекладывает хозяйственную сумку из одной руки в другую. Взглянула еще раз в боковую улицу, откуда должен показаться автобус. А там – Жигунов. Идет себе, посвистывает. Ладный, славный, умница. Ну и пусть идет себе мимо. Совсем не подходяще сейчас встретиться. А Жигунов вдруг раз и повернул к остановке. Машет рукой.
Марфа вздохнула и поправила на голове берет. Подошел Евгений Витальевич, взял у Марфы сумку и повел ее к своей машине на другом конце площади. Едет домой, может подвезти.
В «Жигулях» холодно, но сухо. Жигунов, отрывая взгляд от дороги, посматривает на Марфу. Лицо у нее напряженно строгое, говорит она о явлениях нынешней погоды таким отстраненным тоном, будто зачитывает сообщение по местному радио.
В машине Евгений Витальевич без кепки. Седоватые волосы почти до плеч в живописном беспорядке. Так и должно быть. Он хоть и преподаватель, но все-таки художник. Ему это к лицу.
Жигунов пригладил рукой волосы и бросил взгляд в зеркальце над ветровым стеклом.
- Собирался сегодня постричься, но мой мастер заболел. Придется ходить с таким безобразием на голове.
- А по-моему вам так хорошо.
- Считаете? – с веселым изумление Жигунов взглянул на Марфу. – Нет, не хорошо. Завтра мне в министерство, лучше бы поопрятнее. А знаете что? Что если я вас попрошу просто их подкоротить. Раз, раз ножницами. А? Не очень ведь трудно. Выручили бы.
Марфа смотрела на дорогу расширившимися глазами, губы растянула улыбка. Она вдруг хлопнула по верху панели рукой и согласилась.
Приехали. На лестнице пахло подвальной сыростью. Но, когда дверь квартиры, впустив, закрылась, запах тотчас изменился. Замкнутый в домашних стенах воздух имел пыльную мягкость с легким скипидарным душком.
В комнате - необычайно много света и очень обыденно. Из приоткрытой форточки – струйка влажного воздуха, свежий мазок по высушенности старого жилья.
- Закрыть? – спросил Жигунов.
- Как хотите.
- Может чаю?
- Нет, давайте лучше сразу начнем.
В центре комнаты было сооружено место для стрижки. Все очень серьезно: чистая простынь, защитная пленка на полу, высокий стул, рядом – столик с инструментами. Надо приступать. Жигунов сидит на стуле покорно и доверчиво, ожидая, что будет делать Марфа.
На Марфе фартук. Она берет ножницы, лязгает ими в воздухе. На дрогнувшее плечо Жигунова кладет левую руку, в правую берет расческу и начинает расчесывать его волосы.
Евгений Витальевич расслабился и закрыл глаза. И вот с лязгом ножницы отхватывают часть волос. Жигунов вскинул руку, щупает, сколько отрезано, и никаким образом не возражает.
Прикрыв веки, Марфа продолжает работать ножницами. На лице отрешенная улыбка. Выполняет то, что требуется. Отрезанное падает на пол длинными хлопьями.
Отойдя на несколько шагов, Марфа критически оглядела голову Жигунова. Зря он попросил, но теперь уже поздно. Просил – вот и получил. Впрочем, вышло вполне аккуратно.
- Что? – встревожился Жигунов.
- Сделала, что могла.
Жигунов вскочил и бегом в ванную. Оттуда – шум воды, шум фена. Вернулся в ореоле вьющихся седин. Вид имел довольный.
- То, что надо! – с поклоном Марфе.
- Ну и хорошо, - отворачивается она.
- Однако жаль…, - Жигунов направился на кухню.
- Чего жаль? – Марфа пошла за ним и остановилась в коридоре. Жигунов с веником и совком прошел в комнату.
- Жаль, что времени нет с вами посидеть, напоить вас чаем. Через пятнадцать минут у меня с Артемом урок.
Этому Марфа, похоже, обрадовалась. Пошла сразу к вешалке, села на скамеечку, начала натягивать сапоги. Вдруг остановилась, держа руку на молнии. Взгляд направлен неопределимо куда. Только Жигунов намерился задать вопрос, как спросила она сама.
- Ну и как вам Артем? Действительно, такой уж он анархист, как все боятся.
- Дело в том, - размеренно начал Жигунов, - что я-то не боюсь, поэтому лучше меня не спрашивайте, какой он там анархист.
- Так ведь и я не боюсь, анархист он или нет. По мне так даже хорошо, что мальчика занимают серьезные вещи, а не какие-то там модные… прибамбасы.
- Ну да, пока вроде только интересуется теорией, а вот если начнет действовать, тогда уже будет дело другое.
- Что значит – другое? – начала вдруг закипать Марфа. - Артем ни во что плохое ввязаться не может.
- Плохое для кого?
- Для всех! Никакого вреда никому никогда он не сделает. Не такой он!
- Если человек действует, то всегда это идет кому-то во вред.
- Ну знаете! С такой философией! Откройте, пожалуйста, дверь. Я ваш замок не знаю.
Из раскрывшейся двери прямо на руки Жигунову упал Артем. Марфа Яковлевна вскрикнула, прикрыв рот рукой. Лицо у мальчика разбито, кровь и грязь. Она кинулась в ванную.
Жигунов опустил Артема на придверную скамейку, попытался его уложить, но Артем уперся затылком в стену и не поддался. Приподняв голову, взглянул подбитыми глазами на учителя.
- Что ж ты так! – нашел, что сказать Жигунов.
Артем двинул, вроде как улыбаясь, разбитыми губами, и отключено закрыл глаза. Марфа подала Жигунову мокрое полотенце.
- Кто это? – не поднимая распухших век, спросил Артем.
- Твоя бабушка.
Артем дернулся со скамейки.
- Сиди! Я ничего твоим не скажу, - успокоила его Марфа.
- А, это ты! Я думал….. А…а! - дернулся Артем от прикосновения мокрого полотенца.
- Попал – терпи! – мягко прикрикнула на него Марфа. – Его надо в больницу, - обратилась она к Жигунову. – Я вызову «скорую».
- Не надо, Я сам его отвезу, - остановил ее Жигунов. - И кто ж тебя так, Артем?
Артем пожал плечами.
- Из-за чего?
- Ну что вы, Евгений Витальевич, в самом деле! – возмутилась Марфа Яковлевна. – Нашли время! Везите его скорее в больницу.
- В милицию будешь заявлять? – помогая Артему подняться, спросил его Жигунов.
Артем отрицательно повел головой.
- В больнице спросят, как это с тобой приключилось. Что скажешь?
-… велосипеде катался, - как мог внятно, выговорил Артем.
После больницы Жигунов согласился забрать Артема к себе, а его матери позвонить и сказать, что будут допоздна заниматься, и Артем заночует у него. Решение половинчатое, но в данный момент, признал Жигунов, единственно возможное: Артем дошел до крика, отказываясь ехать домой.
Марфа отправилась к себе пешком. Шагала, не видя, где ступает. Двигалась неровно, приостанавливалась, убыстряла шаг, застывала, еле волочила ноги, то утопая по щиколотку в водянистом месиве, то чудом удерживаясь на скользком краю колеи. Бедной ее голове было не до того, что под ногами. Мозг, похоже, прошивали наскакивающие друг на друга мысли. Как их, скажите, привести в удобоваримый порядок, если вдруг как бабахнет: «не должен он так!», а в это «не должен» уже влетает «тоже ведь анархистка», но в это «тоже» уже секунду, как вклинилось «глупости это, с Жигуновым», но и «глупость», только успев проявиться, уже пробита страхом: «наверняка, сотрясение мозга», но и это не остается само по себе, вцепляется в него «не хочу…» и сквозь продолжение «не хочу власти ни своей, ни чужой» - вспыхивает «Ольга дура».
- Куда! – чья-то рука резко отдернула Марфу с обочины назад на тротуар. – Жить надоело?!
От нависшей физиономии спасителя пахнуло перегаром.
- Как лягуху на хрен переехали бы! – пояснил он и вдруг испуганно расширил глаза.
Марфа Яковлевна признательно кивнула и протопала в хлюпающих сапогах к скамейке. Стянула сапоги и вытряхнула талую с льдинками воду. Мокрые ноги сунула обратно в  сапоги. Спаситель плюхнулся рядом на скамейку.
- Не признаете? Я у вас в ДК пел. Помните - «Ве…э…сё…о…лые ка…а…чели!», - запел и закачался на скамейке. На глаза ему наплыла дымка дальних райских островов. Но слова дальше не вспомнились.
Бывший хорист полез запазуху куртки и извлек бутылку пива. Хотел, было, протянуть ее Марфе Яковлевне, но отрицательно покачал сам себе головой и припал губами к горлышку.
Марфа Яковлевна, что-то признательно пробормотав, ретировалась. Вслед ей со скамейки полетело: «Чего ж вы! Эх, вы! Я ведь тогда мог…. Правда, мог. А так на хрен всё!»
Что за денёк! Надо же, чтобы так всё одно к одному! И дождь, и снег, и эта дурацкая стрижка, да еще Артем избит, хорист пьян, ноги по колено мокрые. А до дома топать еще и топать.

Как Марфа и предполагала, Артем после больничных уколов быстро задремал на диване у Жигунова. Выполняя ее наказ не спускать с Артема глаз, Евгений Витальевич занял сторожевой пост в кресле. Диван от кресла отделял обеденный стол. Евгению Витальевичу были видны макушка Артема и его ноги жо колен. Этого было достаточно. Поглядывая на них, Жигунов чуть ли ни вслух пустился рассуждать о случившемся.
Что, юный анархист? Тяжко нести бремя идеи? Впрочем, избить могли и не за идею. Не потрафил чем-то без царя в голове тоскующим и всё, и – в морду тебе. Человека три били, не меньше, - всё тело в синяках и ссадинах. Еще повезло. В едином раже бившие могли и, не заметив, убить. А что у них при этом в голове было, можно только предполагать, исходя из опыта. Мрак кровавый бывает. Черный туман. Рваными клубами что-то вроде того: «Так ты, да? Сволочь! Счас за всё ответишь!» И прочее в том же духе, что по мозгам бьет до жгучего помрачения и может каждого довести до соответствующего действия. Может, но необязательно. И в этом «необязательно» - проявление нравственного императива? Или случайности? Или инстинкта самосохранения?  Или коллективное бессознательное выскочило с запретом истреблять род человеческий? А может, кто не бьет, тот и есть сверхчеловек? Герой духа. Погибающий первым. Если, конечно, не сделается вдруг бессмертным. Чуда, господи, как чает сердце чуда. Ну, это так, к слову. Чудо-юдо, белый кит. А ты, Артем, ты ведь нормальный парень. Наверняка успел пару раз двинуть обидчикам. Подставлять другую щеку не стал бы, верно? Но был повержен и бит ногами. Есть ли смысл спрашивать за что?
Артем открыл глаза. Уставился в потолок. Потом приподнялся и повернул голову. В кресле, свернувшись калачиком, прикорнул его учитель. Поджарый, бородатый, маленький Жигунов. Сделав попытку подняться, Артем его потревожил.
- Куда?! – встрепенулся Евгений Витальевич. – Лежи! У тебя сотрясение мозга.
- А в туалет.
- Сообразим. Но ты не вставай, а то нагоняй от твоей бабки получим. Не бойся. Я имел в виду Марфу. Твоим мы ничего не сказали.
- А я и не боюсь, - мрачно заявил Артем и отвернулся к стене.
После писанья в банку и кормежки пельменями Артем расслабился, признал, что Евгений Витальевич его спас, не отправив домой, и попросил посмотреть какой-нибудь альбом с картинами. Получив отказ, смирился и стал наблюдать, как мается Жигунов, не находя чем заняться. Он перебирал книги, но читать не мог. Брался пару раз кому-то звонить, но передумывал. То садился, то подходил к балкону. Мальчик на диване явно ему мешал. Когда в очередной раз Евгений Витальевич встал у балконной двери, Артем спросил:
- Может, вам надо куда-то пойти? Чего вам тут со мной сидеть.
- А я вот, знаешь, - Жигунов круто к нему развернулся, - хочу тебя спросить. По-твоему те, кто тебя бил, признают над собой чью-нибудь власть?
- Они-то? Конечно
- Значит и этим отморозкам с ножами нужна власть?
- У них цепи были. Булава над ними власть.
- Вот как! Ты, выходит, знаешь, кто тебя бил.
- Не в наших принципах у государства защиты искать, - гордо заявил Артем. – Наш принцип – от него защищать.
- По-твоему государственная власть сама ведет разбой? А не думаешь, что без нее вообще полный беспредел был бы.
- Полный беспредел у самой власти.
- Не стоит преувеличивать.
- Что, в процентах будем считать, у кого больше?
- Нет, не будем, - рассмеялся Жигунов. Но тотчас вскинулся для новой атаки: - А что твоя анархия? На кого она рассчитана? Откуда возьмутся хотя бы с десяток тысяч, что самое малое даже для начала, таких, кто подходящ для вашего дела? Как у вас там определяются эти подходящие личности? Знаю, знаю. Читал ваш сайт. Подходящие для вас люди должны быть ответственными, самостоятельными, мыслящими, свободными от властолюбия и жадности. Да вам не люди нужны, а ангелы.
- Чего вы добиваетесь? – ощерился Артем. – Чтобы не осталось веры в человечество? Достали уже! Что в школе за болванов держат, что дома по своим понятиям строят. Надоели! – Артем круто развернулся спиной к Жигунову и сопливо буркнул: - Не думал, что и вы туда же.
- Да что я! – в сердцах воскликнул Жигунов. – Мне тоже, может, хотелось бы…. Да грехи не пускают. И вас жаль. Сколько вас выживет и какими, повзрослев, станете.
- Да уж точно не хуже вас, - проворчал Артем и совсем тихо добавил: - Улететь бы на другую планету и стать аватаром.
Зевнул и, кажется, заснул.
Евгений Витальевич покрутился по комнате, качая головой, потом взял с полки альбом Кандинского и устроился в кресле полистать. Наступили тишина и покой.
Но не прошло и получаса в этой домашней безмятежности, как раздался звонок в дверь. Евгений Витальевич взглянул на Артема. Тот мирно посапывал, накрывшись с головой пледом.
За дверью оказался тот самый, с детской площадки Вадим.
- Можно войти? – Он проскользнул между Жигуновым и дверным косяком, но продвигаться дальше, вглубь квартиры не стал. – Артем у вас?
- Да, у меня, - Жигунов теперь стоял в дверях комнаты.
- Простите, конечно, но мне надо с ним поговорить.
- Он спит.
- Вижу, вы на меня сердиты. – На бледном, нет, скорее коричневато-сером лице Вадима возникла неловкая улыбка. – Наверное, за то, что Артема избили, а меня нет. Где я был в это время – неважно. Главное – не защитил младшего товарища. Все верно. Вот поэтому мне и надо поговорить с Артемом.
- Я же сказал: он спит.
Вадим с немалой серьезностью и спокойствием вгляделся в Евгения Витальевича, выдержал паузу и произнес:
- Хорошо. Тогда я поговорю с вами, можно?
Жигунов кивнул и повел его на кухню. Сели за стол. От чая Вадим не отказался. В его кармане раздался телефонный звонок. Ответил на него тем, что отключил. И приступил к делу.
- Давайте я вам сразу объясню ситуацию с Артемом. Избили его не просто так, это не какая-то обычная уличная драка.
- Это я уже понял.
- Вам Артем уже все рассказал?
- Только то, что на него напали парни из банды Булавы. Но в чем дело, объяснять не стал.
- Правильно. Не в наших принципах сообщать посторонним о своих проблемах. Однако в данной ситуации некоторые вещи я должен вам прояснить. Булава со своими братками пошли на Артема за то, что он вызволил из полиции одного парня.
- Артем кого-то вызволил из полиции? – поразился Евгений Витальевич.
- Похоже, вы плохо знаете своего ученика. Артем очень обостренно реагирует на несправедливость. Редко кто, как он, готов немедленно с ней бороться.
- Ах, вон оно что! – с ревнивой усмешкой произнес Жигунов. - Справедливость и солидарность. Только уж очень это растяжимые понятия. Натянуть их можно на очень разные вещи.
- Это в борьбе за власть нужны натяжки, - терпеливо пояснил Вадим. – А мы во власть не рвемся. Мы выступаем за принципы самоорганизации и самоуправления, самостоятельного, а не навязанного выбора.
- Да, да. Само, само, сами с усами, - грустно усмехнулся Евгений Витальевич.
- Мы не идеалисты! – с неожиданной запальчивостью заявил Вадим. - История учит – революционным наскоком ничего не улучшить.
- А разве история не учит, что по сути ничего изменить нельзя.
- Неправда! – твердо выговорил Вадим. – Человечество меняется и далеко не во всем в худшую сторону. А положительных потенций у человека гораздо больше, чем вы хотите себе представить.
- Да ничего я не хочу! – отмахнулся Жигунов.
- И опять неправда. У каждого человека есть желание жить не по злу и проживать свою, достойную его человеческого предназначения жизнь. Беда в том, - Вадим явно мучился тем, что говорил, - беда в том, что в борьбе за выживание у человека  выработалось стойкое отношение к другому как к средству для этого его трудного выживания. Эксплуатация, использование для своих нужд другого человека – вот что лежит в основе выработанных веками отношений между людьми и соответственно – между государствами. Но сейчас человечество дошло в этом направлении до предела, после которого уже невозможно будет продлить благополучие ни отдельно взятой страны, ни отдельно взятого человека за счет эксплуатации другого. Если большинство не успеет это понять, будет всеобщая катастрофа. А плясать на руинах не хочется.
- Это точно, - задумчиво согласился с чем-то своим Евгений Витальевич. - Не хочется. Но что делать? - Почти автоматически добавил он вопрос и отключено уставился в окно.
- У меня к вам просьба, Евгений Витальевич, - обратился к нему Вадим. - Поговорите с родителями Артема. Объясните им ситуацию и убедите отправить его куда-нибудь недели на две, на три.
- Зачем? – удивился Жигунов.
 - За это время Булава найдет еще за кем охотиться, и он про Артема забудет.
- А из-за чего Булава так взъелся на Артема. Ну помог он кому-то отвязаться от милиции, ему-то что? Кто, кстати, этот тип, кому Артем помог?
- Таджик один, Салим. Работал раньше со своими на рынке, потом из-за чего-то с ними разругался, и теперь живет от них на особицу. Снимает с женой и сыном комнату у бабушки одноклассника Артема. От него Артем и узнал про арест Салима и про то, что тот во время облавы на рынке делал забор у одного хозяина на даче. Ставил забор вместе с другим работягой. Артем этого работягу нашел и уговорил дать показания в милиции, обещав ящик водки.
- Откуда у Артема ящик водки? - поразился Евгений Витальевич.
- Обошлись двумя бутылками. Короче, после показаний нашего свидетеля и еще хозяина забора, который работой Салима был доволен, у Салима появилось алиби, что вовсе не он, пырнув ножом омоновца во время облавы, сбежал. Его вообще в тот день на рынке не было. Дело развалилось, Салима отпустили. Но начальник бригады, которая арестовывала Салима, - бывший однокашник Булавы и, говорят, имеет с ним общие дела. Он-то, я уверен, и попросил Булаву отомстить Артему за то, что тот вмешался, тем более, что Артем – анархист, а они нас терпеть не могут. Поэтому Артему лучше на некоторое время отсюда уехать.
Евгений Витальевич обтер губы салфеткой, аккуратно ее сложил и о6ещал поговорить с бабушкой Артема. Затем, как бы невзначай, спросил, есть л у Вадима занятие помимо анархизма, в смысле, чем он зарабатывает на жизнь.
- Понимаю, откуда возник этот вопрос, - Вадим тоже обтер рот салфеткой. – Пожалуйста – отвечаю. По образованию я программист. Вот этим и зарабатываю. Сотрудничаю напрямую с заказчиками по договорам. Не имею ни начальников, ни посредников.
- Хорошая у вас для анархиста профессия, - отметил Жигунов. – Договорные отношения, свобода от начальства. У большинства таких возможностей нет.
- Самоуправление и договорные отношения возможны везде. Надо к ним просто быть готовым. Но мы не спешим и своими идеями на людей не давим. Однако уверен: будущее за анархизмом.
- Поразительно! – восхитился Жигунов. – Откуда у вас такая уверенность? А вот я совершенно уверен, что люди никогда не сумеют организовать свою жизнь по вашим анархическим заповедям.
- Так ведь уже организовывали! – Кержаки в Бахтурминской долине. Правда, это теперь уже не Россия, а «незалежный» Казахстан, но съездить туда можно. Там до сих пор у местных русских кержацкая закваска и память о кержацком рае. Где, в каком еще месте русских держат за самых честных и работящих? А именно такими считается  тамошнее русское население у других жителей края. А всё потому, что воспитаны в кержацком духе самостояния и самоуправления. Я специально туда прошлым летом ездил, жил в деревне Снегирево. Чисто, ухожено, с достатком. С кем ни говорил, все повторяли: только бы власть не мешала, а так мы сами хорошо свою жизнь ладим.
- Ничего, доберутся и до них! – предрек Жигунов.
- Так ведь добирались уже! И при царе, и при советской власти, и в войну, и в перестройку. Может, оттого, что далеко, не сильно давили и кержацкий дух там еще держится.
- А сколько вы там прожили?
- Какое это имеет значение?
- Большое.
- Нет, повторяю: если ход истории не направлен к глобальной катастрофе, то он направлен к установлению анархических порядков.
И тут оба собеседника онемели: на пороге стоял, завернувшись в серый суконный плед, бледный, с кровоподтеками на лице, мученик Артем.
- Ты чего встал? – первым очнулся Евгений Витальевич. – Тебе велено лежать.
Не обращая на него внимания, Артем тутже – к Вадиму:
- Ну как там? Договорились? Будем флэшмоб у милиции?
- Нет. В сети слабый отклик. Я тебя предупреждал. Кому охота в такую даль переться, чтобы потусоваться около милиции.
- Это не тусовка! Это акция солидарности. Это совместное автономное действие! – разгорячился чуть ли ни до слез Артем. В порыве вскинул вверх кулаки, плед упал на пол. Артем пошатнулся и поглубже запахнул на себе Жигуновскую пижамную куртку, едва прикрывавшую трусы.
- Все нормально, Артем. Нам не нужны случайные люди, - веско выговорил Вадим и, подняв с пола плед, накинул его на Артема.
- Но ведь нужно вживую доносить наши идеи! – отчаянно глядя в лицо Вадиму, простонал Артем.
- Спокойно, дружище, спокойно! Нетерпение – худший враг преобразований, - учено изрек Вадим. – Сколько раз говорил: в нашем деле спешить нельзя.
- Потому что спешить вам некуда, - поспешно вставил Евгений Витальевич.
Вадим жестко на него посмотрел, издав злой прищелкивающий звук. Евгений Витальевич накинулся на Артема:
- Иди обратно на диван! После сотрясения надо лежать, а то идиотом станешь.
- Да, Артем, лучше тебе полежать, - поддержал Жигунова Вадим. – А я пойду. Нашим передам, что у тебя пока обошлось.
Жигунов двинулся, было, проводить Вадима, но тот успел уже открыть и закрыть за собой дверь.
Артем кинулся в туалет. Оттуда донеслись звуки рвоты.
- Так-то вот! – отметил Евгений Витальевич и стал ждать.
Выбравшись из туалета, Артем шатко поплелся обратно на диван. Жигунов присел, было, на стул на кухне, но не усидел, заходил туда-сюда по квартире, не зная, куда себя деть.

На другой стороне железной дороги, в доме бабушки Артема, Ольги Игоревны, собрался узкий семейный круг. Освещался он двухсотваттовым светильником под потолком. Отражение собрания в черном глянце незанавешенного окна было несколько вытянутым и мрачноватым. В реальном пространстве кухни собравшиеся выглядели гораздо живее и ярче.
Ольга Игоревна в широкой белой блузе, защищенной цветастым фартуком, колдовала у разделочного стола, и затем начала обносить присутствующих  корзиночками пирожных с обилием желейных фруктов под белой пеной взбитых сливок.
- Ну, мать, ты – искусница! – брат Валентин потянулся чмокнуть сестру, но не успел – она уже отошла с пустым блюдом к мойке.
- А можно рецепт? – с нарочитой простоватостью спросила маленькая жена Валентина.
- Все равно у тебя так не получится! – грубовато хмыкнул Ольгин муж, Валентин.
Женщина обидчиво поинтересовалась почему, в ответ получила пренебрежительный мах рукой.
- У Милы много других достоинств, - милостиво отметила Ольга Игоревна. И тутже заботливо поправила воротник на рубашке мужа.
Валентин тоже не преминул поддержать свою половину: притянул к себе и пару раз клюнул ее в макушку. На жену это подействовало, как надо: она осветила мужа благодарным взглядом. Зато у его племянницы, Веры, это вызвало поток  передразнивающих: «тю-тю-тю!». Ольга неодобрительно покачала дочери головой.
- А где Артем? – вдруг спохватился его дед.
- Он занимается у Евгения Витальевича, - пояснила Вера.
- Что так поздно?
- Евгений Витальевич считает, что у Артема есть способности и ему надо поступать в Абрамцевское училище.
- Ну хоть к чему-то у него способности, - буркнул Анатолий Васильевич.
- Да! Артем – способный мальчик! Очень способный! – заносчиво провозгласила Ольга Игоревна и обвела присутствующих пригвождающим взглядом. – Однако я за него очень волнуюсь. И вообще нас всех должна волновать его судьба. Ведь Артем – единственный продолжатель нашего рода Жуковых. Анатолий, спокойнее! Мы же договорились: у твоего старшего брата – два сына, вот они – ваши, Черновы. А вот Артем – наш, Жуков. Отца у него нет, так что теперь он записан Жуковым. Ты что, Валентин? – обратилась она к брату.
- Что – я? Я – ничего. Я согласен. Детей у нас с Милочкой нет. Так что, конечно, Артем – наш, Жуков. – И он виновато покосился на жену. Та легонько вздохнула в ответ.
- Вот я и хочу, - продолжила Ольга Игоревна, чтобы мы все сейчас обсудили, что надо сделать, чтобы в наше поганое время Артем вырос нормальным человеком и все, что человеку подобает, выполнил. И наш род Жуковых, - тут она как-то взвинчено повысила голос, - продолжился! Артем – наша последняя надежда.
- Ладно тебе, мама, ты чего? Ничего страшного не происходит, - раздраженно успокоила ее Вера. – Папка, ну ты хоть на нее подействуй!
Анатолий Васильевич безнадежно махнул рукой.
- Вы не понимаете всю ответственность! – с давящей внушительностью заволновалась Ольга Игоревна. – А ты, Вера, вообще некудышняя мать. Только можешь, что кричать на сына. Ладно, что от тебя муж ушел, теперь это даже хорошо. Но ведь надо понимать, что и Артема можем потерять. Ребенка необходимо заботливо готовить к жизни и надежно поставить на ноги, дать ориентиры. Нет, вы как будто не понимаете, о чем я вам говорю!
- Ну что ты, Олечка, всё мы понимаем. Ты только не волнуйся. Не волнуйся, - забубнил Валентин. – Ты только скажи, что надо делать.
- Я уж кое-что придумала. Ольга Игоревна . – Она властно вздернула голову, и ее окрашенные в рыжеватый цвет волосы вроде как вспыхнули. – Во-первых, надо отвадить Артема от этого его анархизма. Понятно, что мальчику в его возрасте хочется испытать свои силы, вырваться на волю, на простор. Вот и давайте будем организовывать какие-нибудь дальние походы. На Оку, например. Под Серпухов. Не так это далеко, а природа там дикая, дали, леса, поля. Ты ведь, Валентин, знаешь эти места. А, может, на охоту его возьмешь? Через пару дней у него каникулы.
- Надо подумать, - согласился Валентин. – Может, не на охоту, а так просто, в палатке пожить.
- Вот и хорошо. Теперь – культурная программа. Я со Светой договорилась, что она будет брать билеты в театр. И про выставки узнает, куда можно сводить Артема. Тут ты, Вера, должна подключиться. У Светы своих двое детей. За девочками тоже нужен пригляд. А ты, Вера, по воскресеньям уж пожалуйста, езди с сыном в Москву.
- У меня сил нет по выходным куда-то таскаться, - тихо проворчала Вера.
- Ничего, найдешь. Так, теперь о друзьях…
Тут вдруг с Милой случился припадок. Закатив глаза, она начала судорожно икать и всплескивать руками. Без паники Ольга с Валентином отвели ее в другую комнату. Остальные напряженно застыли за столом в прозрачной белизны свечении.

Скулит существо, стонет в телесной оболочке посреди двух бездн – той, что внутри, и той, что снаружи. Что внутри – не видно, а снаружи – полно всяких земных и небесных  тел, состоящих, как говорит физика, из одних и тех же частиц. Интересно, а звезды тоже скулят и стонут? Хохотнув над этим вопросом, Артем нырнул в темноту переулка за домом Жигунова.

Шел десятый час после полудня. Марфа все еще не добралась до своего дома. А в это время явился к ней в дом Жигунов. Взъерошенный, встревоженный, куртка не так застегнута, шарф одним концом выпростался наружу. Георгий Константинович только закончил общаться и начал, было, наслаждаться наполненным мыслями покоем, как тут – гром среди ясного неба – всклокоченный Жигунов. Пристал: где Марфа, как с ней связаться.
- Не могу я вам ничем помочь. Сам не знаю, куда она подевалась. А мобильник ее – вот, набираю, - не отвечает.
- Но она должна придти?
- Конечно, должна.
Жигунов в совершеннейшем отчаянии вытер пот со лба.
- Да вы разденьтесь, присядьте, - сжалился Георгий Константинович, указывая на стул у двери.
Жигунов сел, расстегнув куртку, а затем вовсе ее снял.
Кантарджи отошел на противоположную сторону комнаты, отогнул штору окна. За окном – полная темнота. Даже уличные фонари не горят. Оглянулся на Жигунова. Тот сидел, согнувшись, обхватив голову руками.
- Так, так, - непонятно к чему произнес Георгий Константинович и, словно бы внезапно заметив прозрачную папку с какими-то пожелтевшими листами, подхватил ее и понес из комнаты. Когда вернулся, оказалось, что Жигунов уже сидит на диване. Скрестив на груди руки, имел грозно выжидающий вид.
- Давайте еще раз позвоним Марфе, - предложил Георгий Константинович.
- Не надо, - отказался Жигунов. – По телефону не скажешь, что Артем пропал. Оставил его на каких-то пятнадцать минут, сигареты пошел купить, вернулся – его нет.
- Так он наверняка к себе домой пошел.
- Не мог он домой. Там не знают, что его избили.
- Вон оно что. Он, значит, скрывался у вас от родителей?
- Я взял на себя ответственность, а он теперь неизвестно где.
- Да перестаньте! Парню пятнадцать лет. Наверняка у него есть, к кому пойти.
- Я обещал Марфе Яковлевне за ним смотреть. У него сотрясение мозга! – Жигунов неистово хлопнул ладонями по дивану и вскочил на ноги.
- Да что вас так сердит? - хмыкнул Георгий Константинович. – Обидно, что от вас ученик сбежал? Я забыл, чему вы его там учите?
- Да при чем тут это! Артема могут окончательно добить. На него местные бандюги зуб точат.
- Чего ж вы к Марфе пришли? Надо с его друзьями связаться. А вы – к Марфе! – осуждающе пробасил Кантарджи.
- Марфа Яковлевна должна знать больше, чем я. Я – что? Я с ним занимаюсь два часа в неделю, и всё, до свиданья. Никаких больше контактов. Это Марфа меня втянула: подержите у себя Артема, он, видите ли, ни в какую не хочет домой идти. Взял на свою голову ответственность. И теперь что? А ведь я давал зарок: никогда ни за кого не отвечать – гиблое дело.
Жигунов стал сердито натягивать куртку. На что осерчал? Или на самого себя сердит? А как же Марфа? Решил ее не ждать? Смысл нет, да и поздно уже. Пойдет и умоет руки. Если Артему суждено пасть жертвой, то ничего тут не попишешь. Сам пошел, вот и пускай.
- Я ему не поводырь! – чуть ли не выкрикнул, привстав на носки, Жигунов и как-то по-балетному вынесся из комнаты. Входная дверь за ним громко хлопнула.
Георгий Константинович включил свет на крыльце и затем, подойдя к окну, с усмешливым любопытством проводил его взглядом до калитки. Мелковат Жигунов, но изящно жилист и занятно порывист.
- Кто тут у вас шумел?
 Георгий Константинович оглянулся. Олег, положив пластиковую папку на стол, сонно потер глаза кулаками.
- Марфу искал один ее приятель. А вы что, заснули? – несколько обидчиво удивился Георгий Константинович.
Ладный, крепкий в отличном спортивном костюме Олег покачался из стороны в сторону, закинув сцепленные руки за голову. Продолжая слегка разминаться, признался, что после экскурсов в прошлое его всегда клонит в сон.
- Прочитали? – кивнув на папку на столе, осведомился Кантарджи.
- Конечно. Тут ведь немного. Подчеркивания ваши?
- Да. Позволил себе карандашом. Эти письма мне отдал дед, как только получил их. Он тогда уже тяжело болел, и они его не интересовали.
- Когда это было?
- Какое это имеет значение!
- Как какое? Историческое!
- Не порите чепухи!
- Нет, все-таки интересно, когда к вашему деду попали эти письма Николая Кантарджи? И каким это образом? Из КГБ вернули?
- Их привезла сестра моего деда из Дании, - сердясь непонятно на что, сообщил Георгий Константинович. – Приезжала в 1964 году туристкой. Она была замужем за датчанином. Когда в начале двадцатых годов деда отпустили на несколько лет поработать в научных центрах Германии, он ездил к своей сестре в Данию. Когда возвращался в Россию, оставил у нее часть архива.
- Зачем?
– Что значит – зачем?
- Зачем ваш дед вернулся? Небось жалел потом?
- Ничего подобного от него не слышал! – надулся Георгий Константинович. – У него оставалась здесь жена. И сын.
- Которого потом расстреляли.
- Да, расстреляли! А вот, что не раз от деда слышал, так это то, что в Европе полно лицемеров и обманщиков, особенно по отношению к России.
- Ну, конечно, бедные мы, бедные. Все-то нас  предавали и обманывали. Однако архив вашего деда в Европе сохранился. А вот архив его брата здесь, в России был уничтожен. У Марфы Яковлевны одна только его метрика осталась.
- Это Пелагея, жена его, постаралась. Мой дед говорил, что, когда Николай исчез в Крыму, Пелагея все его бумаги сожгла. По какой причине больше – от обиды на него или же из страха, не взвесишь на весах. А вот про его архив в институте можно точно сказать: чекисты забрали. Знали ведь, что он сотрудничает с Кропоткинским музеем, а там начались повальные аресты. Добивали анархистов, теперь уже приличных анархистов. Других, разбойных, ликвидировали еще раньше. А что касается нашей семьи, то вот то немногое, - тут он хлопнул по пластиковой папке на столе, - что сохранилось у нас от Николая Кантарджи.
- Можно сделать ксерокс? Оригиналы вы, наверное, оставите Марфе Яковлевне?
- Марфе? Оригиналы? Почему это? Ну не знаю, не знаю. Удивляюсь, как еще метрика у них уцелела. В их семье даже упоминать Николая Аристарховича было под запретом. Думаю, главная тому причина была все-таки женская обида. Знаете такую напасть? Могут со свету сжить нашего брата, если посчитают, что им была нанесена смертельная обида. Женщины злопамятнее нас. Что вполне объяснимо. Родовой инстинкт. Хранительницы семейного очага должны быть непримиримы к его разрушителям. Помню, какой скандал однажды вышел. Дед мой у Пелагеи за столом хотел помянуть Николая Кантарджи, своего брата. Тогда это уже можно было, хрущевская оттепель. Так Пелагея Ильинична – кулаком по столу и вон из комнаты. А Нина, Марфина мать, так зашипела на бедного деда, что он тут же меня в охапку и прочь из их дома. После этого случая дед мой больше у них не бывал. Это потом, когда Марфа стала учиться, где и я, в Москве, я стал часто с ней сюда приезжать. А дед до самой смерти в этот дом - ни ногой. Так что не знаю. Дам Марфе эти письма почитать, а там посмотрим. И вообще эти письма написаны моему деду. Так что имею полное право держать оригиналы у себя. Вот после меня, если хочет, пусть забирает.
- После вас?
- Марфа на четыре года меня младше.
Хмыкнув, Олег взял со стола папку. Пробежав глазами несколько листов, заявил, что сам бы подчеркнул совсем не то, что отметил Георгий Константинович.
- И что бы вы там подчеркнули? – ревниво осведомился тот.
- Вам действительно интересно?
- Несомненно. Вы человек молодой, двадцать первый век ваш, по крайней мере, немалая его часть. Хотелось бы знать, что заслужило внимания представителя новой эпохи. Как ее там называют? Эпоха Водолея?
- Не знаю, не в курсе.
- Ну, давайте, давайте, покажите, что ж такое я в этих письмах проглядел? - допытывался Георгий Константинович. – Прочтите, будьте так любезны.
Еще раз пробежав глазами листки, Олег засунул их обратно в папку.
- Чего ж вы! – чуть насмешливо огорчился Георгий Константинович. – Не хотите?
- Нет, не стану зачитывать.
- Нет уж, давайте! Читайте! – Длинные раскрасневшиеся щеки Георгия Константиновича слегка затряслись. – Что я там проглядел?
- Да ничего вы не проглядели! – успокаивающе отмахнулся Олег. – То, что я имел в виду, можно и пропустить. Это сперва показалось важным. А теперь - не стоит того.
- Знаете, Олег, вы – человек излишне колеблющийся. Увереннее надо действовать, уверенней, - недовольно заключил Кантарджи. – И решительнее.
- Решительнее? – насторожился Олег. – В чем это решительнее?
- В том, что сочли для себя важным. Уж раз рассудили для себя так, то так и действуйте. Вот ведь я…. Впрочем, об этом после, - притушил свой жар Георгий Константинович. – Я о вас хотел бы поговорить. Вы, Олег, мне глубоко симпатичны. Есть в вас то, что я весьма ценю, - способность соприкасаться с окружающими не по касательной, не окаменело, а обостренно, чувственно. И, как я это называю, - их интерпретировать. Только нужно смелее проявлять ваши интерпретации, а не прятаться в сомнения. И вообще все, что человек со страстью делает и высказывает – это его интерпретации вечно существующего….
Увлекшись, Георгий Константинович не замечал, что у Олега раздраженно участилось дыхание и глаза бегали в поисках, куда укрыться.
- Решительнее отстаивайте то, что считаете для себя необходимым. Дерзновеннее надо быть, дерзновеннее! – с вновь вспыхнувшим жаром заключил Георгий Константинович. Удовлетворенно замолкнув, он послал Олегу свою самую щедрую улыбку.
Выставив вперед нахмуренный лоб, как бы отпихиваясь от этой щедрости, Олег взял со стола папку и потряс ею в воздухе.
- Вот здесь есть одно верное замечание. Кстати, подчеркнуто вашим карандашом. Так…. – Олег начал перебирать листки. – Ага! Вот Николай Кантарджи пишет вашему деду: - «Умерь гордыню, брат Федор. Не забывай, что наши убеждения зачастую обусловлены весьма далекими от предмета наших убеждений обстоятельствами. Мы придерживаемся тех или иных воззрений в основном по субъективной к ним склонности, а не по объективной их истинности».
- Ну и что? – нисколько не обеспокоился Георгий Константинович. – Что с того? Это же не значит, что мы должны убояться своей субъективности, замереть и замолкнуть. Да никогда этого не будет! Каждому позарез нужно так или иначе доказать свою значимость. И в этом суть жизни и, если хотите, ее плодотворность. В субъективностях! Да! А что до истины, то она может порой вспыхнуть при столкновениях субъективностей, обжечь и исчезнуть. Однако след от ожога остается. Так сказать, на память.
Пробасив всё это, Георгий Константинович как-то разом осунулся и сник. Высказывался стоя, а теперь обессилено плюхнулся на диван и страдальчески приложил ладонь ко лбу.
- Вам плохо? – не слишком встревожено осведомился Олег.
- Всё нормально, - не отнимая ладонь ото лба, отозвался Кантарджи. Затем прикрыл ладонью лицо.
Посмотрев на настенные часы, Олег послал в пространство вопрос:
- Куда же подевалась Марфа Яковлевна?
- Всё, хватит! Завтра же возьмусь за свою скрипку. – Пообещав это, Георгий Константинович по-слоновьи летящей походкой удалился.
Так где же все-таки Марфа Яковлевна? Отчего она все никак не дойдет до своего дома? А! Вон оно что – Лара! Перехватила Марфу, когда та стояла на автобусной остановке у супермаркета. Но первой заметила возможность их встречи все-таки Марфа. И укрылась под навес остановки. Незачем встречаться. Пусть себе Лара идет, куда хочет, раз решила не возвращаться на Заречную и плевать ей на то, что Олег ее ждет там.
Двигалась Лара по тротуару как-то странно – не по прямой, а словно бы играя в «классики». Явно была возбуждена, причем вызывающе возбуждена. И абсолютно беззаботна! Это при том , что рядом, ну не совсем рядом, а по другую сторону железной дороги, ее муж, пусть и гражданский, но муж, самый близкий ей мужчина, мучается, не зная, где она. Забыла она или понимать не хочет, что именно с Олегом зажила полной жизнью. Именно с ним она обрела свободу от своих сумасшедших родителей и стала не замухрышкой у них под пятой, а весьма привлекательной женщиной. Женщиной со своей тайной. Марфа мучительно сжала веки.
Лара была уже в нескольких метрах от остановки, и Марфа Яковлевна, наклонив голову вниз, глубже ушла под навес. Однако блуждающий взгляд Лары замер именно на ней, и Лара прямо-таки заискрилась от радости. Смущающей радости. С какой-то бесовской смешинкой. Уж не навеселе ли Лара? Нет, непохоже. Идет по прямой, взгляд четко сфокусирован. Жаркий, любящий взгляд. Лара  Марфу Яковлевну просто обожает и увлекает за собой в супермаркет делать покупки. Да, верно, кое-что купить надо. Георгий предупредил, что дома нет хлеба. Жить без хлеба не может, так что хлеб необходимо привезти.
Марфа Яковлевна тащилась за Ларой по проходам между полками. Вслед за ней перебирала в ящиках яблоки, рассматривала куриные ножки под пленкой, водила взглядом по полкам с крупами, словом, дело всё то, что и Лара, единственное исключение - та свою корзину наполняла, а Марфина оставалась пустой. Про хлеб Лара вспомнила на подходе к кассе, и тогда, наконец, у Марфы появилась покупка – нарезной батон.
При выходе из магазина одна из Лариных сумок оказалась у Марфы Яковлевны в руке. Пройти до родительского дома Ларе нужно два квартала. Марфа пошла ее проводить. Лара обещала, что обратно Марфу Яковлевну довезут на машине. Ларины родители ценят Марфу за то, что она дала им  возможность пожить какое-то время без дочери.
- Давай поедем обратно вместе, - с надеждой предложила Марфа Яковлевна.
- Нет, я останусь здесь.
- Но почему?
- Вот если бы Олега там не было, я бы поехала.
- Не понимаю. У вас ведь было все так хорошо!
- Вот что, Марфа Яковлевна, вы, конечно, замечательная женщина, но вы ни черта не понимаете в наших отношениях с Олегом.
- Неправда! Я все прекрасно видела. Вы на редкость подходите друг другу. Вам необходимо быть вместе.
- Господи! Это вам так хочется. Вы видите то, что вообразили. Мне и самой какое-то время нравилась эта фантазия. Но теперь нет никакого желания вам с Олегом подыгрывать.
- Подыгрывать? Мне? – растеряно обиделась Марфа. – В чем это подыгрывать?
- Давайте не будем. Я пойду скажу отцу, чтобы он выводил машину. Лифта у нас нет, так что вам лучше здесь на лавочке подождать.
- Нет, постой! Ты ужас, что сейчас сказала, И я хочу знать, что такое ты мне подыгрывала.
- Хотите? – Лара зло усмехнулась. – Хорошо скажу. Любовное гнездышко – вот, что вам хотелось иметь рядом с собой. Видеть, как мы с Олегом воркуем и при этом свободно летаем то туда, то сюда. Мило, конечно, но никакого отношения к моей реальной жизни не имеет. Моя реальная жизнь вот здесь, - Лара кивнула на свой подъезд, - в этом доме, который я не очень люблю, но здесь я могу быть такой, какая я есть, без игры и притворства.
- Скучно это, Лара, - вздохнула Марфа Яковлевна. – И за тебя обидно. Но делай, как знаешь.
Лара ушла в дом. Вышел ее отец. Пошли к машине. Марфа Яковлевна оглянулась.
Четвертый этаж. Два освещенных окна. Занавески раздвинуты. В каждом окне – женщина. Голова, шея, плечи. И пронзительный немой зов. Отклик смутно, путано, немо затухает внутри. Стук захлопнувшейся дверцы автомобиля. Шорох двинувшихся шин.