Метров на шесть возвышается крепостной вал над кривой бурливой чашей города. Люди и машины внизу безопасно малы и бесшумны. На травянистой высоте всегдашен ветер, обзор широк, горизонт далек и лесист, а сам стоящий на высоте - воодушевлен и спокоен.
Ольга, Марфа и Вадим - рядком на валу лицом к городу, спиной к кремлю. Широкая Ольгина юбка, прибиваемая спереди ветром, позади вздымается и полощется, как плащ. Высокая, прямая Марфа прижимает, как щит, к груди большую черную сумку. Вадим, обтянутый синим спортивным костюмом, приложил ладонь ко лбу козырьком от яркого вспыхивающего меж облаков холодного полуденного солнца.
- Ну, так где начнем искать Артема? – глядя вниз на город, вопрошает Марфа Яковлевна.
- Здешние его друзья обычно собираются во дворе часов в шесть, - подняв глаза вверх, где по синему небу неслись облачные корабли, - сообщил Вадим. – Так что идти туда еще рано. Давайте думать, что сейчас можно сделать.
- Дома, когда Артему нечем заняться, он обычно ходит на озеро в лесопарке напротив фабрики, - объясняет Ольга Игоревна. – Здесь есть озеро?
- Озера нет. Есть парк. С фонтанами. Недалеко от вокзала. Можно там посмотреть.
Холодной солнечной дымкой пронизан голый березовый парк. Скелеты крон мотают под ветром вислыми ветвями. В просветах меж белых крапчатых стволов – ни души. Но троица в поисках Артема идет до конца. Проходит насквозь парк и достигает классицистической колоннады наверху каскада молчащих фонтанов. Там – ангел мира с трубой на вершине стелы. Золоченый ангел. А под ним - золоченые буквы на гранитных плитах.
Шевеля губами, Ольга Игоревна их читала. Складывалось в послание, в призыв к единению, доброте и милосердию. Дочитав, Ольга Игоревна удовлетворенно кивнула и обернулась к Вадиму и Марфе, ожидавших ее, прислоняясь к парапету фонтанного бассейна.
- Вот! – Ольга Игоревна демонстративно махнула рукой на золоченую надпись. – Совершенно верно сказано. Вот, что нужно делать. К милосердию и добру призывать, а не с милицией бороться.
- Да бросьте вы, Ольга Игоревна, - миролюбиво откликнулся Вадим. – Нашли себе Моисеевы скрижали. Наивно это все и несерьезно. А если серьезно, то знаете, о чем мне этот добрый ангел трубит? – Отмыли тут денежки немалые, распилили их на слитки, одним ангела позолотили, а другие в карман положили.
- Вы – циник, Вадим! – начала тихо закипать Ольга Игоревна. – Из-за ваших идей чуть ли ни до смерти избили Артема. Вы-то сами в драку не лезете. Все больше теоретизируете. А мой внук страдает, с сотрясением мозга где-то мотается. Может вообще на всю жизнь инвалидом стать. И все из-за ваших завиральных идей.
- Перестань, Ольга! – попросила ее Марфа Яковлевна. – Вадим тут ни при чем. У Артема свои завихрения.
- У Артема? Завихрения? – уже в открытую вскипела Ольга Игоревна.- Да это такой мальчик! Такой замечательный мальчик! Такого доброго и милосердного поискать еще!
Пошатываясь, она побрела к скамейке, села боком, повернув лицо к березовым стволам, за которыми виднелся железный забор.
- Уже четвертый час. Ты не проголодалась? – вкрадчиво обратилась к ней Марфа Яковлевна.
Не оборачиваясь, Ольга Игоревна неопределенно качнула головой и продолжила неподвижно смотреть на стволы. Вадим с Марфой переглянулись. Что делать? Лучше всего переждать. И правда: через некоторое время Ольга Игоревна поднялась твердо на ноги со словами: - Надо где-то подкрепиться. Может, Артем тоже где-нибудь сейчас ест. Деньги у него должны быть, из отцовских алиментов. Где вы с Артемом, обычно едите, если не дома? – спросила она Вадима.
- Да особенно нигде. В Макдоналдс иногда ходим.
- Вот и пошли в Макдоналдс.
По желтой букве М нашли на третьем этаже торгового центра это заведение. На металлических стульях за металлическим столиком сидели и ели из картонных коробочек. Аппетитный запах побуждал съесть всё до конца. Отодвинув пластиковый поднос, Марфа Яковлевна сытно вздохнула.
- Чувствуешь себя коровой. Правда, коровы расплачиваются за корм не деньгами, а молоком. Нет, не понимаю, что за радость есть в таком заведении, - обратилась она к Вадиму.
- А мы вообще не придаем значения еде. Главное – не отравиться и чтоб быстро.
- Артем любит жареную картошку. – Ольга Игоревна затуманившимся взором глядела в пустой промасленный пакет. – Но я редко ее готовлю. Чад от нее и холестерин. Здесь она вполне съедобная. Но, если питаться только ею, можно заболеть. . А вы, правда, любите Артема – неожиданно спросила она Вадима.
Тот вынес вопрос вполне спокойно, лишь слегка приподняв в недоумении брови.
- Ну что ты, в самом деле, Ольга! – возмутилась Марфа Яковлевна. – Они друзья, у низ общая идейная платформа. Как можно такое спрашивать!
- Можно, - уверенно высказала Ольга Игоревна и, ни на кого не глядя, поднялась из-за стола.
Шел шестой час после полудня. Пора двигаться туда, где собираются здешние друзья Артема.
Мимо белого монастыря, по узкой, корявой улочке, затем через оставленный посреди города островок больного леса, они вышли к искомому двору.
Широкий, как поле, прямоугольный, как плац, с песчаными проплешинами и травянистыми бугорками, двор этот нес для жителей разную службу. Дети в основном по нему бегали, взрослые сидели на лавочках, мамаши катали коляски. У турников стояла группа парней. Один из них старательно подтягивался, другие на него смотрели и будто чего-то ждали.
Оставив Марфу и Ольгу у скамейки, Вадим направился к ним. Разговор был коротким. Вернувшись, Вадим сообщил: где сейчас Артем никто из них не знает, но скоро должен появиться один, с кем Артем ближе всего контачит, вот он может знать про Артема. Нужно подождать.
Время шло. Дети и взрослые разбрелись. Группа парней у турников поредела. Оставшиеся, прислоняясь к столбам, терпеливо ждали. Наконец, подъехал на велосипеде высокий полноватый парень в бейсболке. Его окружили. Он начал что-то парням внушать. Восприняли, согласно покивали и разошлись. Приехавший на велосипеде направился к Вадиму. Пожав ему руку, отвел в сторону и спросил, кого это Вадим с собой привел.
- Всё нормально. Это бабушки Артема. Не беспокойся, Петруша.
При имени Петруша парень с велосипедом набычился и недовольно на Вадима прищурился.
- Прости, забыл, - оправдался Вадим. – Ладно, Петр, надо этим бабушкам помочь. Жалко их. Несколько дней уже ищут Артема. Вот я и решил их к тебе привести.
- Так, значит, ты из-за Артема приехал? А я думал, что решил, наконец, обсудить совместные акции.
- Нет, Петр, ничего не изменилось. У нас с тобой разные задачи.
- Я гляжу, у вас так: задачи ты ставишь, а действует Артем. И рискует жизнью он.
- Ты про драку? Никто из нас не ожидал, что нападут днем в центре города.
- А вот мы начеку и днем, и ночью.
- Только разница еще в том, что мы отстаиваем права человека, а вы - зверюшек.
- Человека права? Да что ж ты никак не допрешь, что пока человек не отучится мучить и истреблять животных, он будет то же самое делать и с людьми. И нет разницы, кого держат за решеткой – животное или человека – свободу при таком раскладе человечество понимать не будет.
- А веганы что уже сподобились понять? – усмешливо осведомился Вадим.
- Во всяком случае, мы в одном с ними едины – убийство животных приучают человека к пролитию крови.
- Знаешь, у меня сейчас часто возникает мысль, что мы вообще, - с мучительным усилием начал, было, Вадим, но жестко осадил себя: - Нет, ладно, об этом потом. Сейчас надо решать с Артемом. У него сотрясение мозга. Ему лучше вернуться домой. Бабки у него вполне адекватные. Надо им его передать.
- Артема здесь нет.
- Но ты, наверняка, знаешь, где он. Зачем бабок мучить? Да и Артему лучше сейчас быть у них.
Петр оглянулся на Марфу с Ольгой. Они под его взглядом забеспокоились. Повернувшись к Вадиму, Петр сообщил, что Артем отправился к отцу, кажется куда-то во Владимирскую область.
От этой новости Ольга Игоревна в ужасе застонала, а Марфа Яковлевна понимающе захмыкала
Опавший сад был уже убран, а дом на зиму заколочен. Артем обошел дом и, выбрав окно, забитое всего одной доской, принялся ее отдирать. На крыльцо соседнего дома вышел мужик в майке, трусах и валенках.
- Эй ты! Чего ты там? – лениво окликнул он Артема.
- Мне можно. Я сын Николая Батурина, Артем.
Мужик в майке ушел в дом. Артем продолжил свое дело. Когда доска была снята, он ощупал окно и перочинным ножом отодрал штапки, вынул стекло и влез внутрь вперед ногами. Ноги сразу уперлись в крышку стола. По обе стороны от стола поблескивали металлическими каркасами голые кровати. В комнате чувствовалось слабое сухое тепло с легким травянистым запахом.
В углу у двери стоял фанерный платяной шкаф. Артем открыл его. Пустые вешалки, только на одной – поношенный пиджак в мелкую клетку. На полке под вешалками валялись драные мужские кеды и еще вполне сносные кроссовки, В глубине темнела кучка носков. Артем примерил кроссовки. Вероятно, отцовы, но они ему были маловаты. Артем поставил их обратно в шкаф.
Из расстекленного проема окна тянуло холодом. Надо выйти и вставить обратно стекло. Быстро нашел входную дверь и легко открыл замок. Похоже, всё то же и всё там же, как и десять лет назад, когда он жил здесь летом с родителями у отцовой матери. В Хотьково вернулись без отца. Отец остался здесь. И больше никогда не появлялся. Мать наставляла: «Теперь считай, что отца у тебя нет, потому что такого, как он, отца быть не должно». А какого такого?
Стекло было вставлено. Электричества в доме не оказалось: пробки вывернуты. Где они, Артем не нашел. Потом их надо будет купить. А сейчас…сейчас бы таблетку, а то голова раскалывается. И прилечь.
Таблетки, какой надо, на кухне нет. В комнате, где жили летом, - одежный шкаф, там быть не может. Во второй комнате – комод, в ящиках – остатки бабкиного барахла. Может, она умерла уже? А, может, с отцом уехала. Но летом тут жили. На кухне заготовки в банках остались. Может, еще приедут? Летом в саду были качели. Прилечь хорошо тут у бабки. Кровать пружинит, как на качелях. Закрыть глаза надо – круги уйдут. Где теперь отец? У меня ведь есть отец. Голова сейчас лопнет. Господи, что ж это такое! Нет, пройдет, сейчас пройдет. Счас…счас…пройдет. Что ж так распирает-то. Сейчас треснет.
Охватив голову руками, Артем сжал виски и свернулся клубком на бабкиной лежанке. Потом вдруг развернулся, распахнул руки и вытянулся.
Наступила ранняя ноябрьская темнота. Глубину темноты метят светлячки окон. Мутные пятна уличных фонарей рисуют неровную линию улицы, вторившую изгибам реки.
Марфа стояла на крыльце, бродя выжидательно взглядом по измененному темнотой пространству. Чего ждала Марфа в темноте? Скорей всего это было ожидание неизвестно чего предчувствуемого. Такое ожидание может длиться бесконечно, то есть даже тогда, когда самого человека уже нет.
Стукнула калитка. Марфа обратила на звук спокойный, всё принимающий взгляд.
К дому двигалась темная фигура в плаще с капюшоном. Когда свет от крыльца проявил под капюшоном лицо, Марфа обрадовано очнулась. Пришла ушедшая, было навсегда, Лара.
Наконец-то живая душа!
Что значит – наконец-то. Только что, минут пятнадцать назад, тут был Георгий Кантарджи.
Какой от Георгия толк! Только собой подавляет. А Лара не давит. Наоборот. Придает жизни осмысленность и полноту. Да! Такая уж она, эта Лара. Такой желает ее видеть Марфа Яковлевна и восстанавливает этот ее образ даже тогда, когда Лара его немилосердно разрушает.
- Узнала, что с Олегом договор на комбинате не продлили и он насовсем отсюда уехал, - объяснила Лара, горделиво откинув с головы капюшон. – Вот и пришла, как обещала.
Марфа взяла ее за руку, и они пошли в дом.
- Хорошо, что пришла, - выговаривала Марфа на ходу. – Будешь тут жить, поживать, и всё будет хорошо. Что должно случиться, случилось. Быть теперь тебе здесь со мной, вот и весь сказ.
Марфа Яковлевна сняла салфетку с подноса на столе, а там уже горячий чайник. Начала заваривать чай. Плавные, точные движения ее рук приковывали к себе взгляд, ворожили, завораживали. Пар от кипятка вился причудливым образом, рисовались облачные чертоги, пышные постели, нежные, снежные вершины….
-… по ней так выходит, что Артема чуть ли уже не убили! – невпопад послышался голос Марфы Яковлевна.
- Что? – очнулась Лара.
- Прости, что на тебя, всё это вываливаю, но не могу больше в себе держать. Меня всегда это в Ольге возмущало: вечно выбирает что-то самое ужасное и убеждает всех в это верить. Я ей говорю: Артем уехал к отцу во Владимирскую область, в самую глушь, тащиться туда нашим бандюгам никакой выгоды нет. Не слушает. Обрядилась во всё черное и поехала с Жигуновым возвращать Артема, как сказала: «хоть мертвым, но домой». Ну с чего она взяла, что его убили? Как ворона, еще накаркает. А, может, Артему лучше у Николая. Этому Николаю хоть и подпортила характер обида на общество, но человек он неравнодушный, пытливый, не то, что Ольгино куриное семейство. Так что, думаю, Артему даже полезно у отца пожить. - Поджав губы, Марфа Яковлевна важно повела головой.
– У отца? – улыбчиво удивилась Лара.
- Конечно, у отца! У Артема, как и у всех, есть отец, как бы Ольга ни старалась, чтоб его не было. Если Николай ее не устраивал, а ее, думаю, никакой бы зять не устроил, это не значит, что у Артема нет отца. Знаешь, что она сделала? – Артема на свою девичью фамилию записала – Жуковым. Сумасшедшая баба. Одержима идеей продления рода Жуковых. У ее брата детей нет, вот и выдумала, что Артем будет продолжателем семейства Жуковых. А какая разница? Вот скажи: есть какая-то разница Жуков он или Батурин?
- Не знаю, - отстраненно произнесла Лара.
- Так я тебе скажу! Нет никакой разницы. Все мы дети Адама или по-современному неандертальцев.
Лара хрустнула сжатой в кулаке сушкой и кусочком от нее во рту захрумкала
- Фамилии просто для удобства придуманы, - убежденно добавила Марфа Яковлевна. – Что такое важное они обозначают? Вот я, на пример, когда родилась, была записана Кантарджи, хотя мама у меня - Жукова. Потом вышла замуж, стала Власова. Так кто я – Кантарджи, Жукова или Власова? А еще у меня бабушка из известной в Керчи фамилии Малышкиных. А ее мать в девичестве – Громова. И что? И кто я? А кто Ольга? У нее тоже всех не перечесть, от кого она. Так что нечего было ей перед нами кичиться: «вот мы - Жуковы, а вот вы – Кантарджи».
Марфа Яковлевна подхватила чайный поднос и понесла его на кухню.
Тихо тикают настенные часы. Лара им в такт покачала головой и вздохнула. Хорошо, когда не слышно слов. Но тут вернулась Марфа Яковлевна и снова обратила Лару в слушательницу.
- Не понимаю, с какой стати Ольга потащила с собой Жигунова забирать Артема. У Ольги есть муж, Анатолий, родной дед Артема. Вот ему сам бог велел ехать с Ольгой за внуком. Так нет! Ольге надо ввязать и других в их семейные неурядицы. Ты ведь видела Жигунова? Как он тебе?
- Вполне еще интересный мужик, - определила Лара и как-то скользяще улыбнулась.
- А что это ты с такой улыбочкой? – обидчиво поинтересовалась Марфа.
- Я? С улыбочкой? – рассеянно удивилась Лара. Поднялась из-за стола и, в нерешительности помедлив, вдруг поцеловала Марфу в висок. После чего сказала, что идет спать.
Однако спать Лара не легла. Села Лара за стол, подперла голову рукой и задумалась. Но вовсе не об Олеге, с которым прожила в этой комнате несколько особых лет. Нет, Олег должен быть вытеснен из головы другим человеком. А как же иначе? После вчерашней с ним встречи с Ларой произошли значительные, хотя и незамеченные Марфой, изменения. Черты ее лица стали резче и ярче, на губах возникала скользящая улыбка без связи с тем, что вокруг, и вообще на всем ее облике ощущался флёр легкого радостного возбуждения. Вполне возможно, что Лара заранее предчувствовала, чем для нее обернется эта вчерашняя встреча, ведь звал ее встретится никто иной, как Владислав. Тот самый Влад, с кем пару недель назад так здорово получилось исполнить «Пиратскую лирическую» в доме Ольги Игоревны. Какой верный Владислав взял тогда темп, какую подходящую тональность и с каким заводящим восхищением поглядывал на Лару. «Пиратский» романс изрядно расшевелил публику и в некоторых местах даже привел в восторг. Исполнители кланялись на аплодисменты в обнимку. И вот спустя две недели они оказались снова вместе, но не на публике, а у Вадима в его квартире.
Поразительно, что хватило одного единственного вечера с Вадимом, чтобы в Ларе произошла разительная перемена. Однако, если такое еще можно себе представить, то другое обстоятельство в голове не укладывается – от следующей встречи с Вадимом Лара отказалась. Но после этого своего отказа она смотрела на Вадима из окна отходящей утренней электрички с такой любовью и благодарностью, что просто оторопь берет.
И вот теперь сидит Лара одна в Марфином доме в спокойствии или, скорее, забытьи. На звонок мобильника ответила тем, что его отключила. Слабо улыбнулась. А потом, раздувая в себе тлеющую радость, закружила по комнате. Плюхнулась на кровать. Посмотрела на две лежащие рядом подушки. Смотрела, смотрела, погладила одну и ударила по ней наотмашь ладонью.
Марфа ошиблась, сказав Ларе, что Ольга Игоревна с Жигуновым еще накануне утром отправились во Владимирскую область за Артемом. Поездку пришлось отложить: надо было поменять колесо у машины Жигунова, на которой они собрались ехать.
Наконец, в первом часу дня Жигунов ввез Ольгу Игоревну в поселок, где, как насилу вспомнила Ольга Игоревна, должна была жить ее бывшая сватья.
Дом Батуриных, хорошо видный за голыми ветвями кустарника, был заколочен. Но не заброшен. Палисадник выглядел ухоженным, вычищенный от осенней листвы. У забора лежала куча свежего пепла от костра.
Входить не имело смысла: в доме явно никого нет. Но Ольга Игоревна решительно открыла калитку и направилась к крыльцу. Жигунов неохотно последовал за ней. И тут из соседнего дома вышел мужик в майке и валенках. Крикнул через забор, что Батурины уехали, все забрали и до лета уже не появятся.
- Куда уехали?
- Это я не уполномочен сообщать, - был ответ.
- А с ними был мальчик лет пятнадцати?
- Артем? Да.
- Он здоров был? – строго спросила Ольга Игоревна.
Мужик в валенках подошел к забору.
- А вы кто будете?
- Я его бабушка.
- А! Та, из Хотьково. Да не очень здоров. Николай его нес до машины на руках.
- Господи! – выдохнула Ольга Игоревна и опустилась на ступеньку крыльца. – Так я и знала. Погубили мальчика.
- Что вы так сразу – погубили! - досадливо прикрикнул на нее Жигунов. – Всё с Артемом будет в порядке. Что ж, вы думаете, его отец не знает, что надо делать.
- Он? Ничего он не знает. Знает только, что злобствовать. Вот и скажет, что это мы не досмотрели и погубили его сына. Отобрали у него и погубили. Но он сам в первую очередь разрушил бы ему жизнь своими закидонами. Видите ли, у Белого дома стоял, отстаивал демократию. Что ему за это орден должны были дать или мешок денег? Дурак. В гордыне своей остолбенел, когда другие хватали, до чего дотянуться могли. А он ничего не дождался. Возвышенные дела ему нужны были, а до остальных ему дела нет. Артему два года было, когда он решил к местным националистам в боевики податься. Потом, видно, опомнился и за Жириновского уцепился. Теперь уже не знаю, чем бредит. А ведь Артем – мальчик отзывчивый, и Николай ему хуже анархистов голову заморочит. Просто не знаю, что делать.
Жигунов сел рядом с непривычно пониклой Ольгой Игоревной. Бедная женщина, жаль ее. Он ободряюще коснулся ее плеча. Ну, будет, будет! Понятно, что она семье добра желает. Однако, если поразмыслить…, Жигунов усмехнулся, глядя на сникшее сухонькое существо рядом с собой, …если поразмыслить, то по сути все эти ее усилия к благополучию семьи делаются ею для только, чтобы утвердить и запечатлеть свою смертную личность в потомках, сделать из них некое подобие себя. А то, что при этом ломает жизнь тех, на кого это ее добро направлено, в голову не приходит. А если и приходит, то необязательной, лишней мыслью.
Жигунов встал с крыльца и, отойдя на несколько шагов, выжидательно уставился на Ольгу Игоревну.
- Что? - встрепенулась она. – Пора ехать? Верно, пора. По дороге решим, что делать дальше.
По дороге среди среднерусского ландшафта как-то не получалось придти к решению. Мысли разбегались. Взгляд уходил в даль пространства, растекался там и успокаивался. В машине надолго замолчали. И лишь въезжая на окраину Сергиевого Посада, Жигунов вдруг сказал, словно бы продолжая свой внутренний монолог:
- Если уж на то пошло, то распятие Христа можно понимать как расплату Создателя за ошибку в том, каким сотворил человека. Собственные огрехи Отец искупал, вочеловечив своего сына и послав его на крест.
Ольга Игоревна в ужасе вытаращила на него глаза.
- Что вы такое говорите! Да вы похлеще моего зятя будете. Тот хоть людей винил, а вы на Бога замахнулись.
- Да не замахнулся я. Не на кого. Одни мы тут.
Божественный день. Лара стояла на середине мостика, держа в руке дорожную сумку. В самом деле – день божественный. В безветрии невесомое тепло чистого ноябрьского неба шло на округу, ласкало сверху донизу голые деревья, кусты, дома и людей. И терялось ощущение времени года. Словно сама суть любви сошла на землю. Лара поставила сумку на деревянный настил и приподняла голову. Солнечный свет живительно проникал во все поры, и тянущаяся к нему благодарность растягивала лицо в улыбке.
Всему приходит конец. Поезд в 6.30 утра, значит, выходить из дома, от Марфы надо часа в четыре. Пора уже идти и укладывать вещи. Лара глянула вниз.
Течение темной стылой воды закручивалось вокруг опор моста и бурунчиками неслось дальше. Дальше текла вода, в другое русло впадая, углубляясь, расширяясь, закольцовываясь в единое свое пространство.
Лара уезжает утром. Куда? Куда решила двинуть? Куда рвануть, сдирая с себя старое, прилипчатое, опутавшее, не давшее ничего. Так уж и ничего? В момент рывка надо думать, что ничего.
Лара стоит перед Марфой с дорожной сумкой в руке.
- Рано утром у меня поезд в Псков, - говорит она.
- Надолго?
- Отпуск взяла на неделю.
- Может и правильно, - Марфа смотрела мимо Лары. – Может так даже лучше.
Лара приобняла Марфу Яковлевну и шепнула ей мимо уха в щеку:
- Я тоже думаю, что правильно. Похожу, поброжу, подумаю.
- Сюда вернешься?
- Куда же еще?
Марфа Яковлевна глубоко вздохнула и погладила Лару по плечу.
- Тебе у меня хорошо? Да? – спросила. – Я ведь тебе не мешаю? Не буду мешать.
- И я, надеюсь, докучать вам не буду. Ни с кем ведь я теперь, - усмехнулась Лара. - Сама по себе. Одна. Рядом с вами. Посмотрим. Думаю, нам будет хорошо.
Растекающейся ласковостью разгладив на столе скатерть, Марфа провела взглядом по Лариному лицу.
- Что? – спросила Лара с напряженной улыбкой.
- Ничего. Наладится у нас с тобой все. Должно наладиться, - заверила Марфа Яковлевна. – Мы ведь с тобой не дуры. Все пустяки. Главное – мир в душе устроить.
Лара пораженно заметила, как вдруг сгорбилась, ослабела Марфа Яковлевна, мелкими шагами двинувшись к себе в комнату.
- Я… я люблю вас, Марфа Яковлевна, - скорбно прошептала ей в спину Лара.
Марфа, не оборачиваясь, повела головой, мол, это уж как получится.
Мощные, с гипсовым декором стены огораживали громадный квадрат двора. В центре квадрата – бетонный круг молчащего фонтана. Фонтанную площадку окружали скамейки, в сером холоде пустые и влажные.
Пространство остается замершим, пока не втянет кого-то в свой квадрат. И вот через высоченный арочный проем в стене пропечатал нацеленные шаги по дорожке к фонтану человек в расстегнутой стеганой куртке и спортивных штанах с лампасами. Достигнув скамейки у фонтана, опустился на нее, завершив трудный утренний поход за пивом. Припав губами к отверстию в банке, человек этот начал с мучительным блаженством принимать в себя пенную влагу. Время утреннего освежения настало.
Теперь во двор входит второй человек. Задумчиво двигаясь наискось через двор, он по видимости переживает тот утренний час, который мудренее вечернего. Однако поглощенность мыслями была прервана – на глаза попался насыщавшийся пивом мужчина. Был он в такой близости, что миновать его незаметно было уже невозможным.
- Ух, ты! Олег! Здорово! - тяжело приветствовал сидевший на скамейке. Приподнял пивную банку и там, на высоте, сжал и сплющил ее, и кинул себе под ноги.
- Привет, Роман. Отдыхаешь? – сдержано откликнулся Олег.
- А что мне? Я теперь вольный. – Подобрав банку, Роман подержал ее рыжеволосой лапой и кинул в урну. – А ты что? Откуда в такую рань?
- Да так. Надо было.
- Понятно, - процедил угрюмо Роман.
- Да нет, правда. В лаборатории просидел до трех утра. Там и заночевал.
- В лаборатории! – грозно передразнил его Роман. – А Тамара говорила, что у тебя с Хотьковым все лопнуло.
- Я в своей институтской лаборатории работал.
- А из Хотькова тебя, значит, поперли.
- Почему – поперли? Просто договор кончился.
- А как там твой супер-пупер композит? Готов? Из огня да в полымя - невредимы будем?
- В общих чертах можно сказать, что готов.
- Ну вот! Как всегда! – насмешливо огорчился Роман.- Ничего до конца доводить не умеем.
- Доведут.
- Без тебя?
- Без меня.
- Вот так! Выходит, почет и награды не тебе, - с удовлетворенной злобностью констатировал Роман. – Всегда так. Кто вкалывает – тому шиш, а кто наверху погоняет – тому всё!
- Да я в общем рад, что всё кончилось. Не надо теперь в такую даль таскаться. А ты как? Отстали от тебя?
- Уволился, и дело мое закрыли. Теперь отдыхаю.
- Тамара говорит, ты в охранники устроился.
- Тамара? – хитро ощерился Роман. – И когда она тебе это говорила?
Олег стеклянным взглядом скользнул по лицу соседа и, отводя глаза, ответил:
- Да как-то на днях во дворе ее встретил.
- Во дворе, значит? И там она тебе всё и выложила? Интересно получается.
- Слушай, Роман, оставь ты эти свои милицейские штучки! Да, во дворе! А что? Нельзя разве во дворе посидеть, поговорить?
- Отчего ж нельзя? Валяйте! – с ерничаньем разрешил Роман и, побуравив Олега взглядом, отпустил. – Ладно, иди. Я еще здесь с пивом потолкую.
Достав из пакета банку, он резким щелчком ее откупорил. Олег пошел к своему подъезду. Неожиданно оглянулся. Роман смотрел ему вслед с долгой тоскливой приязнью. Ответил Олег на это подбадривающим кивком и совсем, было, повернул с намерением вернуться к фонтану, но застопорился, опустил голову и пошел к себе.
Войдя в клетку лифта, прислонился к стенке. Приподнял руку и нажал на кнопку десятого этажа.
Защита от высоких температур и огня, от пуль и осколков, супер защита, сверхсекретный композит, обеспечивает безопасность живого объекта более, чем на 80%. В смертельных условиях – почти эликсир жизни. А в обыденных? Чего и сколько нужно человеку, чтобы выжить? Один умник подсчитал – 45% эгоизма, 25% способности к адаптации, 15% жестокости и столько же любви к ближнему.
Олег вставил ключ в замок. Вздохнув и потерев указательным пальцем лоб, вошел.
- Марина?
В квартире было свежо и пусто. Олег прошел в большую комнату и закрыл распахнутую настежь форточку. Встал у окна, покачался корпусом взад вперед и пошел в свой закуток. Достал дедовские записи и начал нацеленный поиск того, что ему было нужно.
Ага, вот, правильно! – «Мы люди апокалипсиса, живем так, будто перед концом света – надрываясь получить, прожить, вкусить больше, чем можем, чем соразмерно нашему личному масштабу».
В каком это году? – 1915. Сто лет назад. 20 ноября. Но это слова не деда. Выше записано: «Встретил Владимира Рыдзюна. Имел с ним короткий, но значительный разговор. Последняя его фраза врезалась в память». И дальше эта фраза про апокалипсис. Выдал ее этот знакомый деда, Рыдзюн, «с тихим смешком и усмешкой, как сказал бы больной, которому хватает ума относиться с иронией к своему состоянию».
До чего же человечество живуче! Какой уж век и сколько уже раз впадаем в предсмертное состояние, а все живы. Вот опять через десятка два страниц голос Владимира Рыдзюна за столом на Рождество 1917 года. – «Мировое безумие правит смертельный бал и в Берлине, и в Париже, и в Лондоне, и в Москве».
И тогда, и прежде, и сейчас. Почему безумие имеет силы повсюду править бал? Олег захлопнул тетрадь, подложив палец между страницами. Мучительно покривил губы и снова открыл дедовские записи.
«На это говорю Владимиру, что Рождество потому и славим, что бездна смерти перекрывается чудом рождения. И воскресения на обновленной земле под новым небом».
Забыл потом про это дед? Или не считал нужным говорить тогда об этом? А может, сам уже не верил на закате ХХ века?
Но почему про то, что вещал деду его неузнанный пророк Николай Кантарджи, в его записях ничего нет? Вот так - пророк, от которого не осталось ни слова. Николай Кантарджи навеки онемел.
Но есть другой Кантарджи. Георгий Константинович. Тоже ведь занятный старик. Но притягивает не тем, что говорит, а тем, каков он есть. Надо бы повидаться, посидеть с ним в каком-нибудь уютном местечке.
Олег достал мобильник. По светящемуся дисплею пошли печататься слова.
Мглистая темень с тонкой полоской света, сочащегося между шторами, окружала почивающего Георгия Константиновича. Под одеялом вздымалось холмом его массивное тело. Было оно неподвижно и покойно. На редкость тихо спал Кантарджи. Писк мобильника сон оборвал. Георгий Константинович поднес его к глазам. Кто тревожит? В голубоватом свечении дисплея лицо Георгия Константиновича походило на лик колдуна, всматривающегося в колбу с зельем. Пожевывая губы, старец призадумался. Полученное в девятом часу утра послание требовало ответа. Что же ответить Олегу? Оставить молодца как он есть? Или над ним поработать?
Георгий Константинович включил настольную лампу и провел рукой по лицу.
Ответ: «Встретиться в Москве не могу. Занят скрипкой. Приезжай сам».
Чтобы работать в этот час ноябрьского утра в угловой комнате с двумя окнами требовалось дополнительное освещение. Георгий Константинович включил электричество. В поле зрения сразу попал верстак грязно-медового цвета, классической формы с ложбинками, прорезями и выступами, с приставной столешницей, где выстроилось целое полчище рубанков и рубанчиков, ножичков, струбцин и прочих образцового качества инструментов.
Взяв с полки под верстаком желтовато-телесного цвета деку, Георгий Константинович провел испытующим касанием ладони по ее поверхности, по двум, соединенным тонкой талией овалам. Пересмотрев ножички, выбрал один, врезался им в древесину деки и начал выделывать первую эфу, при этом заученно и напористо бормоча: «Благословен труд и благословен плод его. Умение и одушевление да сольются в старании моем. Да будет воля моя и Его едины».
А тут стук в окно. Снаружи за стеклом сердитое лицо мужчины в очках и кепке.
- Чего стучишь? Звонок же есть, - зычно откликнулся Георгий Константинович.
- Звонил. Ты не слышал, - глухо отозвался голос за окном.
Георгий Константинович пошел открывать.
- Вот принес то, что ты просил. - Сняв кепку , мужчина поставил пузырек с темной жидкостью на стол. – Только вчера получили. А сегодня я прямо к тебе.
- Ну, спасибо, Антон. Действительно, спасибо.
Направив цепкий взгляд на верстак, Антон охнул:
- Опять верхнюю деку делаешь? У тебя ведь, вроде, уже готова была. Запорол?
- Не запорол, но кое-что меня в ней не устраивало.
- Так ты сто лет будешь скрипку свою делать.
- А мне спешить некуда. Не за деньги заказ.
- Смотри, можешь и не успеть, как тебя самого на том свете закажут.
- А может, это у меня с того света заказ. Пока не сделаю, туда не возьмут.
Антон одобряюще хохотнул. Георгий Константинович взял с верстака деку, поднес её, как бубен, к уху и постучал костяшкой пальца.
- Ну и чего? – нетерпеливо полюбопытствовал Антон.
- Говорит, что всё путём. Придёт время – запоёт.
- А может и не придёт! – буркнул Антон. – Может и её забракуешь.
- Нет, с этой все будет в порядке.
- А даже если ты эту свою скрипку и закончишь, кто будет…
- Что значит – «если закончишь»? – перебил его встревожено Георгий Константинович. – Что значит – «если»?
- Да это я так…. В общем, когда закончишь скрипку, кто играть на ней будет? Не на заказ ведь делаешь. А за дешево такой труд отдавать – стыдно.
- Мое дело скрипку сделать. Отсальное – как карта ляжет. Если при мне никто подходящий не появится, помещу ее для сохранности в колбу и отдам в надежные руки. Вот хотя бы тебе.
- Нет, нет! – замахал руками Антон. _ куда мне! У меня в мастерской всякая шантрапа бывает. Пропадет еще.
- Не тебе, так другому, помоложе. Есть у меня один на примете. Он по профессии химик, но по своему устройству – резонатор., внутри него находит отклик всё самобытное и многозвучное. Внешне это свое свойство он проявляет сдержано, откликается сторожко, будто бережет себя для чего-то. Я так думаю, что бессознательно рассчитывает встретить некое, скажем так – совершенство. Вот ему я могу доверить свою скрипку. Да, могу! И хочу! – Георгий Константинович в подтверждение так сильно затряс головой, что его длинные, чуть обвислые щеки заколыхались и на глаза выступили слезы. – Так что если что, завещаю ему мою скрипку. Может, он и сам начнет на ней играть. И я на том свете это услышу. – Георгий Константинович вытер слезы.
- Ты, старик, спятил! На твоей скрипке неуч будет пиликать?
- Он – не неуч. В детстве он скрипке учился. И отец у него скрипач. Но отцу мою скрипку он не даст. Он с ним в контрах и не считает его достойным музыкантом. В общем, я намерен свою скрипку завещать этому молодому человеку и точка. А ты что хочешь, то и думай.
- Да чего мне тут думать! Ты, главное, давай делай. Надо показать, что и у нас мастера есть. А то канючат: нет у нас ничего. Вот климата подходящего у нас действительно нет. Но ты докажи, Георгий, что есть у нас, кто умеет настоящее дело делать, не только блоху подковать. Мы, русские, тоже не лыком шиты.
На последней фразе Кантарджи вздрогнул, очнувшись от каких-то своих мыслей, и переспросил:
- Что – русские?
- Да ничего. У нас кто захочет, тот и русский. Ладно, я пошел. Лак, если надо, еще принесу. Дорого, конечно, но зато надежно. Ты чего так неважно выглядишь? Давление может? Таблетку прими. Ну, бывай!
Георгий Константинович вернулся к верстаку. Взял деку, но не эфой занялся, а поднес к уху и снова стал простукивать. За окном начал медленно падать снег
Уже третий час шел снег. На отвердевшую землю лег слой сантиметров пять Мороз градусов шесть. Когда Марфа ступила с электрички на платформу, под ногами заскрипело. С непривычки стало пощипывать щеки. Но если подставить лицо под безветренно падающие снежинки, то, тая, они с нежной грустью увлажняют кожу. Однако поднятая голова утомляет шею, поэтому голову – вниз, влагу – с лица, и забыть.
Сейчас надо думать, что сказать Георгию. Но как объяснить, что не со зла сорвалось тогда с языка. Не из зависти, что способен строить для себя какие-то еще планы и что-то, какие-то свершения от себя ожидать. Но ведь, по правде говоря, куда ему рыпаться, когда на левом глазу катаракта зреет, за спиной – два инфаркта. Ну, хорошо, первый – просто острый приступ стенокардии. Но всё, что тогда ему сказала, было от заботы о нем, а вовсе не о себе. Никогда свою судьбу не оплакивала и не собираюсь.
Нога соскользнула с дорожки, и Марфа боком осела. От обиды выступили слезы, а за борта сапог набился снег. И в перчатки тоже. Да еще поднялась так неуклюже – задом вверх. Зрелище, небось!
Приводя себя в порядок, Марфа мужественно не охала, а себя ругала. Вот ведь угораздило – свалилась на сумку, а там - бананы, и они – всмятку. Теперь их выкидывать надо и покупать новые.
Зашла в магазин, а там на тебе – Жигунов, загружает в сумку целую батарею бутылок водки. Что такое? По какому случаю? А, вот значит какая печаль – поминки. Кто умер? Бывшая жена, Валентина.
- А как это так, что все на вас? – сочувственно удивилась Марфа Яковлевна.
- Больше некому. Геннадий ее сидит в кутузке.
- Это он ее?
- Неизвестно. Может, сама упала и ударилась виском. Может, он ее. Похороны завтра, а дел еще много. Надо идти. А вы сами куда?
- Собралась навестить Георгия. Но, знаете, если нужно, то я могу с вами, помочь.
И они направились в дом, куда семь лет назад ушла от Жигунова Валентина и где три дня назад она умерла.
Квартира… её сожителя? Её любовника? Мужа её? Её убийцы? Короче, квартира Геннадия Наговицына была на первом этаже панельной пятиэтажки. Густые заросли сирени за окнами пропускали мало света. Сумрак скрадывал ободранность и замызганность обстановки. Жигунов с сумками сразу прошел на кухню. Марфа задержалась у двери в комнату. Ничего в этой комнате не должно быть притягательным. Ни уют захламленности, ни сладковатый дух отщепенства, ни баюкающее безразличие к порядку.
Оклик Жигунова оторвал Марфу от двери. Пора приступать к подготовке поминального стола.
Марфа высыпала овощи из кошелки в раковину и начала мыть. Из комнаты слышно, как Жигунов пытается раздвинуть стол. Как и всё тут, стол заскорузл. Валентина с Геннадием вряд ли его раздвигали. Зачем? Для собутыльников? В свое время у Жигунова при Валентине люди собирались. Валентина, что ни говори, женщина была яркая. Обликом, повадками привлекала, на нее смотрели, но слушать нечего было: говорить она не любила. Больше сама слушала, но с неизменной, надо сказать, надменностью. Однако никто не осуждал и не обижался. Жигуновский круг Валентину принимал и по-своему любил. Когда она ушла к неизвестно откуда взявшемуся Геннадию, это стало для всех шоком. Кроме Жигунова. По нему нельзя было сказать, что уход жены его потряс. Ну, на то он и Жигунов. Единственное, что он сказал по этому поводу Марфе: «Им-то и быть вместе, они из одной деревни». Из какой такой деревни? И какой же конец нашла себе красавица Валентина! – Удар в висок. Земля ей пухом. Мокрой рукой Марфа мелко перекрестилась.
Марфа Яковлевна поискала полотенце, но на кухне были только сомнительной чистоты тряпки. Она устало опустилась на табурет и закрыла глаза.
Валентину не жаль. И вообще людей нечего жалеть. Устройство жизни такое, что гибнут, все гибнут. Можно роптать, сокрушаться, что так устроено. Или вот еще – воспламеняться желанием как-то это устройство улучшить и верить, что улучшение какое-то возможно или даже уже происходит. Но жалеть человека ни за что нельзя. Человеком можно....
Марфа направила горящие в сетке морщин глаза на слабо голубые, воздушные полоски неба среди жестких ветвей сирени и шмыгнула носом.
…человеком можно восхищаться. Вон какие ужасы вокруг и в мире из-за того, из-за сего, а человек ростком сквозь все это пробивается и, как всякое живое безвинное существо, рвется к свету. И при этом что-то еще пытается понять, осмыслить.
- Значит так, - садясь за кухонный стол, приступил Жигунов к обсуждению завтрашних поминок. – В холодильнике три банки селедки, две шпрот, пять нарезок колбасы и ветчины, сыр. Ну и салаты еще настрочим. Но это уже завтра?
- Завтра я сделаю, - согласилась Марфа Яковлевна. – И картошки просто отварить надо.
- Да, надо. Что еще?
- Я подумаю, Женечка. И завтра принесу.
- Деньги я вам отдам.
- О чем разговор!- Знаете, Марфа, я вам так признателен. Просто действительно, - быстро выговорил Жигунов и поцеловал Марфе Яковлевне руку, повернув ладонью вверх.
- Ну что вы, Евгений Витальевич! Я с радостью…. То есть…. Ну, да, печаль, но все-таки…. Я думаю, надо овощи сейчас отварить. – Она поставила кастрюлю с водой на огонь. – Как здесь все запущено! А почему вы решили людей собрать здесь? И вообще надо ли большое застолье устраивать.
- А как же? Придут на кладбища, а оттуда надо куда-то вести. Сначала я, действительно, думал, что ко мне. А потом решил, что здесь. Здесь она прожила почти столько же, сколько и со мной. Здесь у нее соседи, свой круг. Ко мне они вряд ли бы поехали. Так что пусть здесь. Может, и она еще здесь. Ужасно с ней это получилось.
- Знаете, Евгений, не печальтесь. Я тут гляжу: она могла еще страшней здесь кончить. Вы же сами видите. Тут могут случиться самые ужасные истории, – назидательно выговорила Марфа Яковлевна.
Евгений Витальевич, мрачно поглядев на Марфу, поднялся и пошел к двери.
- Мне надо в полицию съездить. Могу вас, Марфа Яковлевна, куда-нибудь по дороге подвезти.
Шел седьмой час вечера. Совсем стемнело. Время было уже не то, и силы не те, чтобы ехать к Георгию, и Марфа отправилась домой. Добралась до станции на машине Жигунова. На дорожке к платформе ей навстречу стали попадаться люди с электрички из Москвы. И тут она столкнулась с Олегом.
Для обоих это было полной неожиданностью. Оба опешили. Сошли с дорожки на обочину. Встали, утопая по щиколотку в снегу. Приветственно что-то повосклицали и замолкли, тяжело друг на друга глядя. Молчание не оттого, что сказать нечего. Есть, есть что. Но все это спуталось в колючий клубок, и ничего из него не вытянуть.
Недовольные друг другом, Олег и Марфа холодно попрощались. Олег продолжил путь к Георгию Константиновичу, Марфа – к себе домой.
У ее забора под горящим фонарем топтался сосед Ольги, Сергей Тарасов, славный малый, как говорила Марфа Ольге в бытность их близкого общения, но совершеннейший простак. В деле своем прекрасно соображает, но для остального у него мозги плохо устроены. Вот, к примеру, прекрасно отреставрировал старинное кресло, сохранившееся еще из старого московского дома Кантарджи, а сколько ему за это полагается, неловко улыбаясь, никак не мог сообразить, отчего самой Марфе тоже было неловко. В общем, непросто с этим Сергеем.
Увидев его под фонарем у своей калитки, Марфа Яковлевна замедлила шаг, оглянулась, будто ища пути отхода. Нет, деваться некуда. И Марфа двинулась дальше к своему дому. Можно, конечно, в такой ситуации сослаться на усталость, головную боль и отделаться от нежелательного гостя, если, конечно, Сергей пришел к ней.
- Я к вам! – крикнул Сергей, заметив Марфу.
Увидев вблизи лицо Сергея, Марфа Яковлевна тотчас позвала его в дом. Нельзя же, в самом деле, человека в таком состоянии отсылать прочь. Бедняга растерян, явно чем-то подавлен. Сколько он тут топчется? Пусть хоть погреется.
Войдя в дом, Сергей чуть ли ни с порога выпалил, по какому делу пришел. Прежде, чем ответить, Марфа Яковлевна попросила его сесть и рассказать подробнее, что за надобность ему снимать у нее жилье, если у его семьи есть свой большой дом.
- Если под семьей вы имеете в виду и моих свояков, то как раз из-за них нам с Алиной и детьми надо уехать из дома. Старший брат Алины, Роман теперь в газовом хозяйстве контролер, а Михаил устроился в пожарную охрану, и теперь они достают меня по своим ведомствам. Протокол составили, что газ и отопление на нашей половине установлены не по правилам, и нас, если не исправим, через неделю отключат. А ведь проводили и газ, и отопление вместе, теперь же по их правилам нельзя так было. Нужно переделывать. Они на своей половине исправили еще летом, а мне ничего не сказали. Алине теперь твердят: твой мужик, такой-сякой, сам виноват, не мог, как надо, сделать. Но я ведь не знал. Теперь месяц, наверное, уйдет на переделку. И нам надо где-то пожить это время. Теща говорит, что Алина с детьми могут у них пожить. Но это самый плохой выход. Поэтому я и решил придти к вам. От вас, кажется, жильцы съехали?
- Один съехал, но Лариса осталась.
- Понятно. Ладно. Извините. Буду думать дальше.
- А, может, вам перетерпеть и пожить у тещи?
- Исключено. Не могу.
- Но ради жены и дочки?
- Я себя уважать перестану, если соглашусь. Эти ее братья по любому поводу стараются выставить меня перед Алиной дураком. Я, конечно, мог бы их отколотить, может, тогда бы они примолкли. Но они все же родня и к тому же соседи. Видно, зря вместе дом купили, лучше с такими на расстоянии. Но теперь уж что. Надо как-то выкарабкиваться.
- А что Алина говорит?
- Да что она может говорить! Она к своим матери и братьям незнамо как привязана. Та семья для нее святое. А мне надо все время что-то ей про себя доказывать. А что еще я могу ей доказывать? Она ведь по своим братьям мерит, степнякам. Вот, говорит, настоящие мужики. Уж конечно, своего не упустят, а что не так лежит, своим сделают. Наскоком. Одним словом, степняки, скифы. А я не оттуда, я – другой, вологодский. А здесь абрамцевское училище закончил.
- Ну да! Конечно! Ты у нас художник! – немного иронично подхватила Марфа Яковлевна.
- Причем тут – художник! – недовольно отмахнулся Сергей. – Давно уже не художник. Какие у художника деньги! Если он, конечно, не пиарится или, как говорится, не в тренде. Нет, теперь я столяр. Хотя все-таки скорее – краснодеревщик. Так что семью вполне обеспечиваю. Только вот с домом проблема. Так что теперь один выход – переделывать газ с отоплением и где-то месяц с семьей перекантоваться. Я сам мог бы хоть где, но Алина согласится только на что-то приличное, обустроенное. Для нее с детьми ищу. Думал, что у вас, но не получается.
Ходатай Сергей, несолоно хлебавши, направился у двери.
- Постойте! – всколыхнулась Марфа Яковлевна. – Есть у меня одно место. Правда, комната небольшая. Я использую её как кладовку. Но там можно всё разобрать. Если, конечно, она вас устроит.
- У вас меня всё устроит! – пылко выразился Сергей.
- Я сама там какое-то время жила. Многие жили.
Пошли не спеша, приостанавливаясь. У Марфы вдруг возникла потребность рассказать Сергею, как все было с домом и с этой комнатой прежде, чем он увидит, где ему предстоит жить.
Началась история с того с того момента, когда бабушка Марфы, Пелагея Кантарджи, сбежав от страха из Москвы, купила в Хотькове в 1931 году половину дачи у бывшего священника. Трех оконную залу поделила пополам, и получилось две комнату с одним и двумя окнами. В маленькой поместили мать исчезнувшего Николая Кантарджи. Так совпало, что когда она умерла, приехал сын Пелагеи и Николая, Яков, и комната стала его. После того, как Яков женился, и появилась Марфа, туда решила перебраться бабка Пелагея с внучкой, отдав большую комнату Якову с женой. В 1974 году Пелагея скончалась.
- И вплоть до своего переезда в Москву я жила там одна, - продолжила свой рассказ Марфа, стоя у закрытой двери в комнату. – После меня мама поселила туда свою двоюродную сестру из Тамбова. Потом там жил еще какой-то мамин одинокий родственник. А вот когда он умер, эту комнату стали использовать только как кладовку. Так что видите - давно кладовка. Хоть и с окном.
Наконец дверь отворилась, Марфа включила свет. Вспыхнувшая лампочка на мгновение осветила громоздившееся там добро и тутже с треском погасла. В тот же миг скопившееся там старье, все эти доказательства прошлых жизней, качнулись всей своей массой к открывшемуся проему, но Марфа быстро захлопнула дверь.
- Вот такая там у меня комната, - переводя дыхание, выговорила Марфа Яковлевна.
- Давайте я вам там лампочку поменяю, - предложил Сергей.
- Не надо. Потом. – Марфа сгорбленно побрела на кухню.
Ей вслед вопрос:
-Но вы, действительно, не против, чтобы мы там пожили?
- Это самое лучшее, что можно сделать, - ответила, не оборачиваясь, Марфа Яковлевна. – Давно пора там со всем разобраться.
Сергей застопорил шаг, а Марфа скрылась на кухне. Постояв в коридоре, Сергей махнул на что-то рукой и вошел на кухню следом за Марфой.
Марфа перебирала в шкафу какие-то пузырьки с лекарствами. Видно, старушке что-то нехорошо. Сергей робко предложил помочь вынести из той комнаты, что нужно, и куда надо, поставить.
- Сжечь всё или на свалку! – жестко заявила Марфа Яковлевна. – Всё, что мне надо, я оттуда уже взяла. С остальным разбираться у меня нет сил.
VI
На стекле – морозный узор. Сквозь него в морозном тумане – заиндевевший наружный мир. Вид его за двойной кисеей кристалликов инея и льда - на стекле и в воздухе – чарующ. Так природа обманывает сердце, заманивает в ловушку жизни, выставляя себя сказочно прекрасной и величавой. Но вечером, как узнал Жигунов из прогноза погоды в Сети, картинка изменится. Но не по собственной воле человека, как на компьютере, а под натиском сменяющихся циклонов.
Жигунов отошел от окна и принялся раскладывать по карманам вещи, необходимые для предстоящей поездки.
Отошла от своего окна и Ольга Игоревна, зябко поводя плечами под тонкой пуховой шалью. Потом эта шаль соберется вокруг шеи и уберется под шубу. Надо хорошо утеплиться – на улице мороз.
Дорога предстоит неблизкая. Через Александров в Юрьев-Польской. Там Жигунов договорился о встрече с неким Адей-Пустырем. Какое-то не очень подходящее прозвище для человека, если, как говорит Жигунов, он для многих что-то вроде старца. Лучше было бы, к примеру, Отшельник, раз он забрался из столицы в глушь и оттуда, как уверяет Жигунов, многое видит и многое знает. Уж не знаю! Но поскольку все равно непонятно, что можно было бы еще сейчас предпринять, то съездить к нему не помешает. Любопытно все-таки, как этот, если верить Жигунову, бывший рок-музыкант сделался вдруг, ну, не колдуном, этого Жигунов не говорил, а человеком каких-то, видимо, особых способностей. Сам Жигунов признался, что этот, прости господи, Пустырь помог ему в какой-то очень сложной ситуации. Наверняка имел в виду смерть его бывшей жены, Валентины. Что-то там по слухам было ужасное.
Ольга Игоревна поперхнулась и поставила кружку с кофе на стол. Оттерла выступившие слезы и пошла надеть теплые брюки.
Кто его знает, может этот тип, действительно окажется прозорлив, скажет что-то, чтобы понять, что происходит и почему. Почему Артем живет теперь у своего никчемного, злобящегося на всех отца? Зачем дочь Света, умница, светлая головка, ребенком всегда была такой жизнерадостной и милой, а теперь топчет и унижает своего вполне сносного мужа, вместо того, чтобы просто не обращать на него внимание. После того, как завела с ним двоих детей, могла бы. А Вера! Преданная, послушная дочь Вера теперь тоже черт-те что творит! Ищет, как бы ей купить квартиру, готова даже комнату, чтобы забрать туда Артема. Конечно, ни квартиры, ни комнаты устроить себе не сможет – уж прости, дочь, кишка для этого у тебя тонка! – но все равно трещит по швам с таким трудом устроенное благополучие семьи! И что тут может сделать какой-то там Пустырь? Тут требуется что-то посерьезней, посильнее. Но пока ничего толкового в голову не приходит. Ладно, посмотрим, на что годится этот, небось, лохматый, как черт, Пустырь.
Жигунов подъехал к дому Ольги Игоревны, как и договорились, в одиннадцать часов. Она всю дорогу хмуро молчала, а Жигунов слушал радио «Шансон».
Юрьев-Польской уходил постройками на дно чаши, окруженной полями и лесами. Туда-сюда разъезженные дороги привели хотьковских ездоков к дому с плотным дощатым забором, покрашенным в темно-охряный цвет.
Выйдя из машины, Ольга Игоревна оглядела место, куда ее привез Жигунов. На вид дом вполне приличный, крепкий. Слава те господи, не такой, каким воображался.
Входная дверь незаперта. Холодные сени, можно даже сказать, передняя, – потолок не по-деревенски высокий, свежевымытое окно, - просторны. Порядок с половичками, припасами на полках, двумя коробами под домоткаными накидушками. Скромно и достойно обихоженное жилье.
Ольга Игоревна намерилась, было, постучать в толсто обитую дверь, но Жигунов остановил, указав на другую, сливавшуюся с дощатыми стенами. Открыл ее без стука с возгласом: «Адя, мы тут!»
- И я тут! – откликнулся из глубины помещения низкий смешливый баритон.
Когда вошли, было, отчего Ольге Игоревне поразиться. Перед ней вырос высоченный, чуть ли ни до потолка, бритоголовый, светлоликий, безбровый и без двух передних зубов, улыбающийся человек. Совсем не старый. В темно-синей футболке и грязно-серых пузырящихся штанах. За его спиной высилась, поблескивая металлическими частями, некая немыслимая аппаратура. От необычного, круглого окна шел странный зеленоватый свет.
Бритоголовый обнял Жигунова, долго хлопал его по спине с разнообразно модулированным рычанием. При этом Ольга Игоревна как бы оставалась ни при чем. Наконец, Жигунов освободился от объятий и, обернувшись к своей спутнице, смущенно пояснил: «Давно не виделись».
- Это точно. Месяца три, наверное, - подтвердил хозяин комнаты, радостно оглядывая тихо негодующую Ольгу Игоревну. – Нужно было вам навострить сюда лыжи, чтоб он здесь оказался.
Ольга Игоревна натянуто улыбнулась и еще раз оглядела комнату. Была она непонятно что. То ли маленькая подводная лодка с огромной картой дна океанов. То ли аппаратная какой-то звукозаписывающей студии. То ли холостяцкая берлога с неряшливой тахтой, придвинутым к ней табуретом и одиноким стулом у заваленного бумагами стола.
Представившись Аркадием, хозяин комнаты жестом пригласил Ольгу Игоревну сесть на тахту.
- Если можно, я – на стуле, - сурово возразила она, расстегивая шубу.
Аркадий или, как к нему обращался Жигунов, Адя поспешил помочь ей снять мех. Прижимая его к груди, Адя замер, раздумывая, куда его деть. Кивнув на стену, сказал: - Туда отнесу.
- Куда? – встревожилась Ольга Игоревна.
- К сестре.
И унес шубу. Ольга Игоревна обеспокоено взглянула на Жигунова.
- Все нормально, - пояснил тот. – Сейчас вы с ним поговорите и все поймете.
Разговор начался с молчаливого рассматривания Аркадием пришедшей к нему женщины.
- Много хлопочете, - заключил он.
- А как же иначе! - Ольга Игоревна колюче подобралась. – У меня много обязанностей. – И покосилась на Жигунова. Тот сидел, забравшись с ногами на тахту, и листал какой-то толстый глянцевый журнал.
- Для вас это норма, - ласково улыбнулся Аркадий. – Но не стоит думать, что так для всех. А вот что уж точно напрасно делать, так это пытаться себя обезопасить. Пустое дело. Ничем себя не обезопасишь. Гол человек. Еще более гол, чем голожопая обезьяна.
У Ольги Игоревны недоуменно напряглось лицо.
- Вы какую музыку слушаете? – осведомился Аркадий.
- Музыку? При чем тут музыка! Я не за этим сюда пришла!
- А, ну да, - покладисто согласился Аркадий. - Жека мне говорил. Вы ведь сами хотите меня о чем-то спросить.
- Вас?! – плохо соображая, переспросила Ольга Игоревна, повелаголовой, перевела дыхание, и тут ей стало ясно, что сказать, и она с вызовом бросила; - Да! Хочу!
- Прекрасно. Я вас слушаю. Кстати, у вас очень необычный тембр голоса. Глухо рычащий, с перекатами хрипотцы. Как у горного потока. Да, так говорите, прошу вас.
Ольга Игоревна вдруг по-детски прямодушно выпалила:
- Скажите, а что вы на самом деле ведун?
- Не знаю. А что?
- Евгений Витальевич мне говорил, уж не знаю, правда ли, будто вы можете что-то в ситуациях когда…, как бы это сказать, когда… . Ну, не знаю… .
- И все-таки? – Взгляд Аркадия обволакивал вниманием, густел, теплел, тянул говорить дальше.
Ольга Игоревна прикрыла веки и сдавлено произнесла: - …когда всё между пальцев утекает.
- Сами тикайте. Следом тикайте.
Ольга Игоревна широко распахнула глаза.
- Главное то, что вы осознаете, - не давая ей опомниться, продолжал Аркадий. – Если осознаете, что всё утекает, то сами - следом.
- Что? – Ольга Игоревна чуть ли не подпрыгнула на стуле. – Вы в своем уме? Куда это я должна тикать? Я что бродяжка какая-то?
- Можно и побродяжничать, если всё утекает.
- Вот спасибо! – возмущенно охнула Ольга Игоревна. – Вот уж выход так выход!
- Я не про выход вам говорю, а про ход. Напряжение требует своего разрешения. Нельзя все время держать один и тот же звук. Этак сам свихнешься и других с ума сведешь. Знаете, есть такая пытка – пускают в камеру, где заключенный, один и тот же звук и день, и ночь. Человек начинает беситься. Вот и у вас, видно, то же самое. Вроде как пластинку заело. Сдвинуть надо с заевшего места. Или вообще ее сменить
- Пластинку?! Да что вы такое несете!
- Вы ко мне пришли. Вот я и говорю вам – смените пластинку. Может, кто другой другое скажет, а я – вот это.
Адя удовлетворенно вытянул длинные свои ноги и длинно, всем телом потянулся. Потом, нагнувшись вперед, провел руками от щиколоток до колен и устало добавил:
- Одно сильно мешает человеку. Хочется ему любой ценой защитить свою голость. Однако загвоздка в том, что под любой защитой человек остается гол. Более гол, чем голожопая обезьяна. И никакая, даже супер-пупер защита эту его голость не прикроет, - хохотнул Пустырь. – Однако не дрейфь! Все-таки человек живет дольше обезьяны. – И хлопнул Ольгу Игоревну по коленке.
Ольга Игоревна вскочила на ноги, покачнулась, Аркадий подхватил ее под руку и хотел, было, усадить на тахту, Ольга Игоревна высвободила свою руку и кинула Жигунову: - Надо ехать. Пора уже!
- Конечно, как хотите, - по-мужски проникновенным голосом обратился к ней Аркадий, но все-таки – смените пластинку. Это самое для вас верное дело.
- Опять он про пластинку! – простонала Ольга Игоревна и зло посмотрела на Жигунова.
- Ну, хотя бы с кем-то поговорите по-другому, - попросил Аркадий. – Не как обычно.
- Я не понимаю! Нет, я просто не понимаю, зачем Евгений Витальевич меня к вам привез.
На это Аркадий ответил:
- Я видел Артема. Вчера.
- Что?
- Да вы сядьте. Сестра обещала нам чай сделать.
Аркадий постучал в стену. Из-за стены послышалось: «Несу! Несу!».
- Где вы видели Артема? – выдохнула Ольга Игоревна, садясь на стул.
- Он приезжал сюда с отцом. Я ведь с Николаем давно дружим. Он мне рассказывал о вас.
- И что же он мог вам обо мне рассказывать? – насторожилась Ольга Игоревна.
- Ну, хотя бы то, что вы слишком много на себя берете, надрываетесь, поэтому становитесь истеричны и подозрительны. Пытаетесь укрепить себя деспотизмом… . Подождите, подождите! Я еще не все сказал. Да послушайте же меня, нетерпимая вы женщина! – ласково прикрикнул на нее Аркадий. – Николай говорил про вас и другое. Ну послушайте же! Вот и хорошо, успокоились. Я хочу сказать… - тут он прервался, завидя вошедшую с большим подносом женщину.
- Всем добрый день! – произнесла она, обводя внимательным взглядом присутствующих. Куда это поставить, Адя?
Аркадий быстро освободил полстола, переложив бумаги на тахту. Домашней выпечки пирожки и ватрушки пахучи, пышны и румяны. Как тут не проснуться голоду. И все занялись едой. После двух пирожков и ватрушки с чаем Ольга Игоревна успокоено потребовала у Аркадия сказать, что такое другое говорил о ней Николай.
- Другое? А, другое! – Аркадий призадумался. – Значит так. Он говорит, что вы – женщина чувствительная, возбудимая и при этом способны быть разумной. И бываете разумны, пока не увидите или не вообразите для себя опасность. При виде опасности вы свою разумность теряете и делаете глупости.
- Я? Глупости? – на этот раз Ольга Игоревна свирепеть не стала, а как-то скрытно усмехнулась. – Вот уж никто никогда не говорил, что я делаю глупости. Разве что Николай. Ладно, сейчас мне это неважно. Сейчас мне важно знать, когда он вернет мне моего внука. У вас не было об этом разговора?
- Нет, не было. Но вы должны знать: Николай с Артемом замечательно ладят. Хотя Николай и любит его задирать. Но самое главное - ему удается заставить Артема себя раскрывать. Мальчику это очень полезно.
- Они абсолютно разные, - категорично заявила Ольга Игоревна. – И то, что они живут сейчас вместе, добром не кончится.
- Не знаю, чем кончится, но сейчас между ними полный контакт.
- Контакт? Какой между ними может быть контакт! Артем – отзывчивый, активный мальчик, верит в человека, а этот Николай – опустошенный, разуверившийся лузер.
- Лузер? Надо же какое слово! – впервые в голосе Аркадия проскользнули жесткие нотки. – Николай по-своему живет вполне достойно.
- И как это он живет? Чем он, интересно, занимается?
- Да занимается, - уклончиво ответил Аркадий.
- Нет, меня интересует, чем он на жизнь зарабатывает. А, может, он на инвалидность пошел?
- А что если я скажу, что он в котельной работает?
- Так я и знала! Та же история, что и с его отцом. Да разве так сейчас можно! Нет, сейчас другая жизнь. Другие возможности. Артем может стать дизайнером. Артем найдет, куда приложить свои силы, свой талант, свою добрую душу! Я в этом уверена. Да, уверена! – чуть не плача, утверждала Ольга Игоревна.
- Я пошутил, после восклицаний Ольги Игоревны раздался спокойный голос Аркадия. – Николай работает наладчиком рефрижераторных установок.
- Как?
- Пока что временно.
- Вот видите – временно! Нет, ничего он не может путного Артему дать. Но я сё сделаю, что в моих силах. Артем будет успешен. Я знаю. Но он должен уйти от отца. Какой из Николая отец? Всё у него временно, неустойчиво. Аркадий, вы же умный человек, вы же понимаете: у Артема должна быть другая жизнь. Николай погубит его. Неужели вы этого не понимаете?!
Ольга Игоревна схватила Аркадия за рукав и начала теребить.
- Ну, пожалуйста, помогите! Пусть Артем вернется домой.
Аркадий мягко снял теребящую его руку и успокаивающе сжал.
- Знаете что? Давайте сделаем так. Я попробую убедить Артема с вами встретиться. А вы согласитесь сменить пластинку и не командовать ему, что делать и как делать.
- Да разве я…?
- А что нет?
- Но ведь надо давать ребенку какие-то ориентиры.
– Какие?
- Ну не знаю. Правильные ориентиры.
- Не лгать? Не жадничать? Любить ближнего? Какие?
- О, господи! – Ольга Игоревна рухнула на стул.
Жигунов подошел к ней и, склонившись, тихо позвал:
- Ольга Игоревна! Может, лучше будет нам сейчас уже поехать?
- Да, - слабым голосом отозвалась она. - Надо ехать.
Повернув голову к Аркадию, но на него не глядя, произнесла: - Я хочу увидеть Артема. Пусть он скажет, где и когда.
На том и распрощались.
Николай вышел во двор покурить. Под свинцовым, просвечивающим желтизной небом широко была видна окружающая местность со скамьи на краю косогора. Мелкие деревья росли позади скамейки. Позади них в отдалении стоял дом - панельная пятиэтажка. На третьем этаже в тепле и сухости давно существующего жилья сидели в одной комнате – сын Артем, в другой старуха мать, каждый за своим делом.
Всё путём, всё нормально. Лицо отрешенно каменеет, а пальцы ищут в пачке сигарету. И не находят. Не было ни тепло, ни холодно. Голо и пустынно под свинцовым небом с желтым отсветом солнца.. Расстаившую в оттепель землю слегка сковал морозец градусов трех.
За неподвижным сидением на скамейке застал отца выскочивший из дома Артем.
- Пока сидишь тут, может, все-таки прочтешь вот это? – Артем сунул отцу тонкую пластину ридера, на экране которого был уже выведен текст.
Николай покорно взял плоский прямоугольник. Пробежав глазами первую страницу послания Анархиста Петра Рябова, провел пальцем по нижнему углу экрана, и первая страница пропала, заместившись следующей. Потом и она исчезла, уступив место другой. Николай сменял мазком пальца одну страницу за другой. Они возникали и бесследно исчезали. Да, согласился Николай, всё больше невидимо и неосязаемо существующего становится реальностью нашей жизни.
- Ну как тебе? - спросил отца Артем.
- В общем смысле много верного. Только смысл этот не очень нам подходящ. Или мы не очень для него подходящи. Так что в нашей жизни у вашей анархии нет перспективы.
- Тогда и у вашей жизни нет перспективы, - прокомментировал Артем и забрал у отца ридер.
- Да ты не сердись, - попросил Николай. - Может, я не дорос до понимания анархии.
- Просто тебя, как и большинство, анархия пугает. А я верю в способность людей жить без принуждения, самоорганизуясь. К твоему сведения самоорганизация уже идет, и люди видят ее пользу. Так что всё впереди! У меня тут, - Артем взмахнул ридером, - еще две работы Рябова. Может, взглянешь?
- А что еще у тебя там есть?
- Пока что пятьсот названий. Но можно закачать кучу других.
- Понятно.
Понятно, что большая польза от такого устройства. Никаких тебе шкафов, полок. Закаченные книги глаза не мозолят. Запихнешь в ридер и порядок. А то, понимаешь, печатные книги своим невыключаемым присутствием непрошено о себе напоминают, место много занимают, да еще пыль собирают.
Николай нашел в кармане смятую пачку с двумя сигаретами, одну с наслаждением закурил. Артем брезгливо покосился на дымящего отца. Потом взглянул на совсем погасшее небо и сделал несколько энергичных махов руками.
- Надо бы тебе снова в школу ходить, - неуверенно предположил Николай.
- Так ведь здесь у вас нормальной школы нет.
- С чего ты так решил?
- Я ж с местными общаюсь.
- А где есть? – насторожился отец.
- Вадим говорит, что есть подходящая в Дмитрове. И платить туда не надо. Сорок минут автобусом от Хотькова.
- Туда хочешь?
- Попробую. Думаю, что возьмут. Я уже бабе Лиде сказал. Завтра поеду. Ничего?
- Всё нормально. Значит, обратно к матери?
- Да ни к кому я! Если что, у них не останусь. Я не пропаду, отец. Мне теперь ничего не страшно. Да и раньше особо не было. Я ведь из Хотькова не от Булавы бежал. Мне тебя хотелось найти. Я уже почти не помнил тебя. Там в Хотькове постановили, что отца у меня нет и точка.
- И что же ты теперь про меня решил? – спросил отец.
Хмыкнув, Артем поддел носком его ступню и пошел к дому. Но вдруг резко повернул назад к скамейке. Встав за спиной Николая, положил ладони ему на плечи и с силой надавил. Не успел Николай обернуться, как Артем уже от скамейки отбежал.
- Ты чего? Иди сюда! – позвал его Николай.
Артем отрицательно мотнул головой.
- Ну и что теперь? – спросил отец.
- Я тебя сам нашел – вот что! – донеслось в ответ, и Артем скрылся в подъезде дома.
- Зачем вы это делаете? – прислоняясь к косяку открытой двери, спросил Олег, наблюдая, как Георгий Константинович старательно втирает лак в поверхность деки.
- Да ты входи, если хочешь. Зачем делаю? Тоже мне – химик! Лак скрипку держит.
- Нет, мне интересно другое. Зачем вы вообще скрипку делаете? Надеетесь продать?
- Не думаю.
- Неужто сами играть будете.
- Нет, этого я уже не могу. Руки не те.
- Тогда зачем?
- Умею, вот и делаю.
Олег вошел внутрь мастерской. Остановился напротив Кантарджи, пристально глядя на скользящую по деке кисть.
- Это какое-то безумие, - не отрывая глаз от кисти, выговорил он. – Делать и не знать зачем! И ведь не вы один.
Георгий Константинович, закончив лачить деку, повесил золотистый овальный диск на веревку. Подойдя к нему, Олег внимательно вгляделся в плотную волокнистость древесины. Затем отошел к верстаку. За его спиной янтарно светящийся диск стал слегка вращаться, отбрасывая на стены мастерской неясные расплывчатые блики.
- Завтра будут испытывать композит, над которым я работал, - сообщил Олег, касаясь пальцами торчащих рукояток рубанков и рубанчиков на верстаке.
- Отчего защищать будет? – спросил Кантарджи, приступив к покрытию лаком второй деки.
- Комплексная защита. Этакий «комплевит», - хохотнул Олег. – Должен защищать от огня, осколков и пуль.
- Да ну? – не отрываясь от работы, слегка поразился Георгий Константинович.
- Ну, конечно, до определенного уровня температуры и проникающей силы.
- Отлично, - равнодушно отметил Кантарджи, продолжая наносить лак на деку. И вдруг сжал веки. Внезапный луч солнца ударил в блестящую поверхность под рукой Кантарджи и, отразившись, врезался в глаза мастера.
Отодвинув запор, Олег приоткрыл окно.
- Немедленно закрой! - крикнул на него Георгий Константинович.
- Так ведь солнце, - послушно затворяя створку, пояснил Олег.
- Не смей открывать. Всё мне тут попортишь!
- Простите, простите! Хотел свежего воздуха.
- Здесь он не нужен. Здесь должны быть ровная температура и сухость. Не нравится – иди дыши во двор.
- Не буду! Не буду! – полушутливо покаялся Олег. – Я, дурак, забыл, что тут такое.
Подтащив стул к верстаку, сел напротив Кантарджи.
- Иногда просто оторопь берет! – глядя на волокнистый узор деки, признался Олег.
- От чего оторопь?
- Да вот от того, - Олег откинулся на спинку стула, - сколько усилий тратится на то, что потом не находит никакого применения. Сколько людей делают что-то без всякой определенной цели. А потом эти всякие их поделки где-то пылятся, распадаются и бесследно исчезают. Ведь знают об этом, а все равно делают. По большей части хлам. Вот моя жена, сколько она времени и денег угрохивает на плетение всяких бисерных штучек. И ведь никто, даже она сама, ими не пользуется.
- Тут дело не в вещах, а в делании. - Георгий Константинович с важным видом последний раз мазнул по деке. – Я-то вообще считаю, что такие вот, кажется, никчемные делания – это отголосок древнего ритуала. Важнейшего у древних народов. Ритуал сотворения мира.. Правда, прежде его совершали коллективно, ну а теперь – единоличном порядке. Вот и ваша жена его совершает, когда из беспорядочной россыпи бисеринок собирает всякие вещицы.
- Да что вы говорите! – Олег попытался хохотнуть, но в горле у него запершило, и он закашлялся.
- Простыли? – поинтересовался Георгий Константинович.
- Нет, все нормально. - Олег хмуро улыбнулся. – Может, мне тоже какие-нибудь безделицы начать делать, раз ритуал такой?
- Это все-таки уже не сам ритуал, а потребность в нем. У кого-то она есть, у кого-то нет.
- Ну тогда не буду, - шутливо успокоился Олег.
- Вот и хорошо. – Георгий Константинович осмотрел пролаченную деку и повесил ее на просушку. – Теперь можно сделать перерыв и пойти подышать воздухом. Там под вешалкой сапоги. Обуйтесь. После оттепели грязь везде такая.
На изгибающейся ленте разъезженной дороги нарядно блестели зеркальные лужи. Порой в них ярко вспыхивало отражение выскочившего из облаков солнца. Просигналив о том, что всё, что есть, всё – от него, светило снова скрывалось, и видимый мир снова оказывался в ослабленном облаками, сероватом свете.
Георгий Константинович хотя и был, как Олег, в сапогах, но крупное свое тело нес в обход луж. Олег сначала шлепал прямо по ним, а потом, может, стало жаль разбивать зеркала луж, и он принялся их огибать.
Улица уперлась в лесную опушку. Кантарджи с Олегом повернули на пограничную с лесом поселковую дорогу. Шедший справа Олег поглядывал на заросли, Кантарджи, шагавший слева, – на дома.
Отвернувшись от поселка, Кантарджи направил взгляд в сторону леса и послал туда:
- По мне так затянувшаяся осень очень даже хороша здесь. Оденешься потеплее и бродишь себе свободно, ничто тебя не донимает ни комары, ни жара, ни мороз, ни залежи снега. Вокруг тихое и по-своему прекрасное тление. И что придает еще большую прелесть этому тлению – так это знание, именно твердое знание, а не вера, что придет время и жизнь к этим омертвевшим деревьям и кустам вернется. Вот в Батуми осень не так проходит, и наблюдать за ней никакого желания не было. Может, слишком юным был, время торопил до следующего лета. А оно, не в пример здешнему, наступает быстро. Ну что за дела! – вдруг воскликнул он. - Опять там помойку устроили. Я неделю назад не выдержал и с тачкой всё вывез. Вот народ! Знаю ведь, кто это. Два тут семейства свиней пакостят. Один раз за руку поймал. А они нагло в глаза глядят: «Не мы начали». И всё, и уходят. И лесника нет! Вон сколько гнилых стволов повалено. Ну не могу же я, Олег, один!
Георгий Константинович с забавной мольбой посмотрел на Олега. Но тот отреагировал не на последние восклицание Кантарджи, а на предыдущее его рассуждение о Батуми.
- Нет, родился я не в Батуми, - пояснил Георгий Константинович. – Место моего рождения – Дальний Восток, поселок Разлог. Моего отца послали туда из Москвы строить дорогу. А когда мне было два года, его там арестовали и расстреляли. Моя мать кинулась к родным в Батуми. Оставила меня у родной сестры, а сама вернулась на Дальний Восток, чтобы ее арестовали там, а не в Батуми, где был я. Вот так ваш покорный слуга оказался в этом прекрасном приморском городе. И в этом благословенном месте начался мой еще некончившийся роман со скрипкой. Начался он… . А вы не устали меня слушать? – встревожился Кантарджи.
Олег неопределенно мотнул головой. Георгий Константинович оценил это как знак готовности выслушать и продолжил, покусывая отломленную веточку.
- Дело в том, что со стороны матери у меня батумские армяне. Музыкальная семья. Тетка неплохо играла на пианино. Но учить меня музыке у нее не получалось. Я был тогда по натуре сорви голова. Море и дворовые друзья – всё, что меня тогда занимало. Но когда мне было лет двенадцать, тетка решила, что пора кончать с моей шпанистой жизнью, повела на базар и при мне за большие деньги купила скрипку. И я стал ходить в музыкальную школу.
Георгий Константинович выкинул изо рта обкусанную веточку и засунул руки в карманы.
- Потом я играл в ресторанном оркестре. Но там много пили, и тетка решила написать моему деду, Федору Орестовичу Кантарджи, московскому профессору, чтобы он взял меня и дал возможность учиться дальше музыке. Так я попал в Гнесинку. Кстати там я впервые встретился с Марфой. Если бы вы ее тогда встретили, точно бы влюбились. Ореол золотисто-каштановых волос, светящейся чистоты кожа. Однако было еще в Марфе нечто такое, что заставляло даже меня перед ней робеть - какая-то туманная, как у Блоковской Незнакомки, отстраненность от всего, что вокруг нее происходило. Она и преподавателей от себя этим отпугивала, и не было ей от них никакой поддержки. Даже наоборот. Я слышал ее на двух студенческих конкурсах, и оба раза она не выходила даже на второй тур, хотя не я один считал, что она вполне могла взять и призовое место. Потом она вышла замуж, и всё у нее вообще резко изменилось. Я бы даже сказал, что всё у нее пошло наперекосяк. Но тут она сама виновата. Нечего было воображать, будто устройство семейного очага и есть ее призвание. Не умела она ни себя отстаивать, ни под мужа подлаживаться. В общем, полный у нее пошел раздрай. Я с ней редко тогда встречался. Жалко было видеть, как она натужно благоговеет перед своим муженьком. И хоть бы умела, как надо, льстить мужчине, а то ведь делала это настолько неуклюже и глупо, что больно было видеть.
Что, Олег? Трудно представить, что наша Марфа Яковлевна могла быть такой? Однако ж могла. Причем тянулась эта ее вторая или скорее третья жизнь не меньше десяти лет. Когда и эта ее жизнь закончилась, Марфа вернулась с дочкой в Хотьково. Вот тогда я и стал ей нужен.
Грузная спина Кантарджи слегка сгорбилась, затем он тяжко нагнулся, подобрал с дороги камешек, мельком на него взглянул и выкинул.
- В хотьковском доме мне пришлось исполнять роль миротворца, посредничать между Марфой, ее бабкой и матерью. Но я умею выслушивать женщин. Понаторел в этом деле, проработав тридцать с лишком лет в женском коллективе музыкальной школы. Главное выслушивать женщину наедине. Ни в коем случае даже не пытаться разрежать обстановку, когда они все вместе. Когда я вызывался в Хотьково в момент обострения, то сначала старался ненавязчиво пообщаться отдельно с Пелагеей Ильиничной, потом с Ниной Васильевной, а уж потом с Марфой. В заключении мы все вместе ужинали в большой комнате. Тогда она была менее уютной. Но, по-моему, я что-то увлекся. Мне-то интересно рассуждать о женщинах, а как вам – не знаю.
- Всё, что как-то связано с Николаем Кантарджи, мне интересно, - отрывисто ответил Олег.
- Ну да, конечно, эти женщины имеют прямое к нему отношение. Но сейчас мне бы хотелось поделиться с вами некоторыми своими наблюдениями, которые тоже не впрямую касаются Николая Орестовича, однако относятся к его женщинам.
Георгий Константинович остановился и повернулся лицом к Олегу. Хотя он был с ним одного роста, но размер головы и туловища превышали Олеговы. Чуть наклонившись, Кантарджи поправил на нем вылезший из ворота черный шарф и доверительно произнес:
- Знаете, что больше всего меня в их доме занимало? То, как каждая по-своему доказывала свою женскую значимость. Пелагея Ильинична делала ставку на то, чему научилась еще в женской гимназии в Керчи – демонстрировала знание трех языков и умение обмахиваться веером. А вот Нина Васильевна играла то по-советски порывистой романтичностью, то горестным бабьим всезнайством. Да, занятно было меж этих огней оказываться.
Георгий Константинович захмыкал, покачивая головой.
- А Марфа Яковлевна? Как она, интересно, вам себя доказывала?
- Она? Да, пожалуй, тем, что называла своим близким другом и при этом близко к себе не подпускала. Хотела, видимо, показать, что она, прежде всего, самодостаточная личность и может вполне обойтись без меня. Думаю, Марфа из тех особ, кому лучше быть одной.
- А такие бывают? – с хохотком усомнился Олег.
- Слава богу, редко! – Георгий Константинович мелко перекрестился. – Но надо отдать Марфе должное: никогда ни слова плохого про мужа-дуралея я от нее не слышал. Может, правда, оттого, что не хотела походить на своих бабушку и мать. Пелагея Ильинична, конечно, не так открыто, как Нина Васильевна, но все-таки винила своего мужа в своей незадавшейся личной жизни. Ни говорить, ни слышать о Николае Кантарджи не хотела и страшно негодовала, когда кто-то пытался при ней это делать. А вот Нине Васильевне даже нравилось рассуждать по поводу своего мужа. Но как-то ненормально рассуждать. – Обвиняла его в том, что он не захотел выжить в плену, а, как ей рассказали, покончил там с собой. Утверждала: захотел бы - выжил бы, ведь какую закалку прошел в сибирских экспедициях. Но не захотел! Надо было видеть, с какой яростью Нина Васильевна это выговаривала! - Тут Георгий Константинович постарался изобразить голосом женскую истеричность: - «Не захотел выжить и оставил меня одну с ребенком!». А ведь у Пелагеи было больше оснований во всеуслышанье винить мужа. Не на войне ведь он пропал. Исчез в мирное время. И время это сделал для своей жены и сына особенно опасным. Впрочем, мой дед Федор имел другое на этот счет мнение.
Георгий Константинович приподнял лицо, на лице приподнял брови и, взглянув наверх, вздохнул.
- И какое же мнение было у вашего деда? – подтолкнул его продолжить Олег.
- Говорил, - все еще глядя наверх, произнес Георгий Константинович, - что Николай исчез именно ради них, ради жены и сына.
- Ну это что-то несообразное!
- Почему несообразное? – Георгий Константинович оживленно оглядел Олега. – Как ведь после его исчезновения получилось? Сына его, Якова не тронули, не арестовали. Пелагею Ильиничну хоть и вызывали к следователю, но скорей всего это была простая формальность. Квартиру в Москве не конфисковали. Пелагея сама решила ее оставить и укрылась сначала в Александрове, потом в Хотькове. Страх ее можно понять. - Муж исчез, и в это же время всех их знакомых анархистов из музея Кропоткина арестовали. Как тут не забояться, что и за тобой придут. Вот и пустилась Пелагея в ближние бега. Однако, если бы в органах намеревались арестовать, то взяли бы ее где угодно. Нет, с Николаем Орестовичем произошло что-то другое. Сбежать ради спасения собственной жизни он не мог.
- Тогда что? Может, стал сотрудничать, и его заслали куда-нибудь. В Грецию, например. Но знаете, от этого попахивает какой-то дурной романтичностью.
- Дурная романтичность вам чудится отсюда, из нашего времени. А в то время это вполне могло быть дурной реальностью.
- Нет, не мог мой дед увидеть в будущем агенте НКВД пророка ХХ века.
- Вы забыли одно слово, которое добавлял ваш дед – «неузнанный».
- Думаете, он имел в виду «закамуфлированный»? – со смехом предположил Олег.- Нет, дед всегда выражал свои мысли четко. Если употребил слово «неузнанный», то, значит, считал, что в Николае Кантарджи не признали пророка. А он, во всяком случае для моего деда, им был. Жаль, ничего из архива Кантарджи не сохранилось. Теперь не узнать, о чем он пророчествовал.
- Да чего тут жалеть! Какой толк от этих пророчеств? – Георгий Константинович начал даже сердиться. – Никакого! От чего-нибудь когда-нибудь они людей уберегали? Да никогда! Можно, конечно, использовать их как доказательства действия гласа Божьего. Да и то больше распространено мнение, что прозорливые мысли – работа ума самого человека. А что случается, когда какие-то пророчества сбываются? - Все только рот разевают: надо же, а ведь, оказывается, давно кто-то говорил, что вот так и будет. Бог с ними, с этими пророчествами. Куда интересней было бы знать, что с Николаем Орестовичем сталось, к чему изгибы судьбы его привели. Вот в древесине – по извивам ее волокон можно сказать, к чему она пригодна. Да и звучание скрипки во многом зависит от того, как идут волокна на ее деках.
- И вы можете по этим волокнам предсказать, как будет звучать ваша скрипка?
- Рассчитываю, что ее звучание будет богатым. Но бог его знает. Как повезет. Но стараюсь, сударь, стараюсь! – Кантарджи шутливо поклонился, разводя руками.
Олег видел его уже смутно. В этот час декабря заволоченное облаками небо совсем потемнело, сумерки сгустились в ночь, а фонари еще не зажглись.
В этот час декабря над Гоа безоблачное небо. В этот час в Аравийское море медленно погружается солнечный диск. Долго тянется по воде игра красок. И пальмы мягко шелестят над нежным песком.
Марфа Яковлевна мучительно повела головой и сгребла в кучу разбросанные по столу фотографии.
- Да не расстраивайся ты так! – Ольга Игоревна пренебрежительно подтолкнула в кучу отбившийся снимок.
- С чего ты решила, что я расстраиваюсь? – старательно ровным голосом отреагировала Марфа. – Они там прекрасно живут, наслаждаются теплом, морем и никаких проблем. Внучка в школу ходит в Морджиме. Ксения возит ее туда каждый день на машине и очень школой довольна.
- А она сама что? Где-то работает?
- Что-то там делает. Я не очень поняла. Кажется, что-то связанное с недвижимостью. Там даже это выходит для нее необременительно. Выглядит Ксения чудесно.
Марфа Яковлевна отвернулась к окну.
- Живут, значит, не бедствуют? – предположила Ольга Игоревна, остро всматриваясь в Марфу.
- Что им бедствовать? – возмутилась та. – Сдают в Москве свою трехкомнатную квартиру. А там, на Гоа Виктор периодически получает заказы на какие-то проекты. У них в Индии не меньше строят. Продукты дешевые. Ни шуб, ни сапог не надо. Ничего не надо.
- Хочешь туда поехать?
- Нет. Не знаю. Пока нет. Ксения вот только уехала. Повидались. Приезжала пересдать квартиру. Подороже. За два дня управилась. И на один день ко мне.
- Один только день?!
- Моя дочь этот климат не выносит. Особенно такое затянувшееся межсезонье, как сейчас.
- Надо же! Климат не выносит. Жила, жила, и вдруг – не выносит. А вот я считаю наш климат самым лучшим. Зимой – мороз и снег. Летом – тепло и зелень. Еще – весна, осень. А у них круглый год одно и тоже. Тоска! Нет, как же это не любить наш климат?!
Марфа бросила тяжелый взгляд на гордо вскинутое остренькое личико Ольги и начала собирать в стопку фотографии, мельком взглядывая на их невероятно красочные картинки.
- Вот увидишь, она еще вернется, - успокаивающе предрекла Ольга Игоревна и погладила Марфу по руке.
- Не знаю. Она совсем теперь другая стала. Будто не моя дочь, - бесстрастным голосом пояснила Марфа. – Наша жизнь ее совершенно не интересует. Хотя, наверное, это можно понять. В здешнем климате, - она бросила колкий взгляд на Ольгу, - они с мужем натерпелись. А там на Гоа они чувствуют себя безопасно и спокойно. Их, видно, совсем не тяготит, что все вокруг неродное. Мне тут Ксения заявила: «Я теперь совершенно не замечаю, что вот тут – все знакомо, а там – все чужое. Я только вижу – тут меня гнобят, а там – нет». Понятно, жить на Гоа здоровее и дешевле.
Марфа с окаменевшей болью в горле уперла взгляд в колени. Тряхнув головой, подняла глаза на Ольгу.
- Окончательно расшатала меня эта Ксения, - глухо произнесла она. – Не нахожу больше опоры. Раньше мне как-то удавалось выгораживать свое собственное, отдельное пространство. Брала в него то, что нравилось, и отпихивала то, что было не по нутру. Помнишь, что за радость было ходить пешком до Абрамцево и там бродить по окрестностям? Да и в самом Хотькове находились отдельные милые островки без нынешних глухих высоченных заборов и непонятных домищ. Я и теперь стараюсь, сколько ноги позволяют, бродить. Но у меня будто зрение изменилось. Стала так остро и отчетливо видеть то, что прежде могла спокойно не замечать. Всякую грязь, злобность, нищету, то, что всегда здесь было, и от чего я всегда умела отгородиться. А сейчас всё это словно прорвало мою оборону и навалилось со всех сторон. Сбивает с ног. Я потеряла точку опоры. Хорошо, наверное, что жизнь моя заканчивается.
- Ну что ты такое говоришь! – всполошилась Ольга Игоревна. - У нас ведь еще есть здесь такие леса! А озеро? Я уговорю Анатолия, чтобы он весной нас туда свозил. А Гремячий ключ! Там теперь все обустроили. Часовенка есть. Съездим, окунемся в родниковую воду, и все как рукой снимет. А монастырь наш как преобразился! Сейчас, конечно, пусто, но будет тепло, и зацветут розы. Монашки насадили много роз. Они так хорошо…
- Вот, что я хотела тебе сказать, - перебила ее деловитым тоном Марфа. – Я решила: пусть Иринин покровец будет у тебя. Вдруг не сегодня-завтра умру. Перестань махать руками. Должна же жизнь когда-нибудь кончиться. На всякий случай надо быть готовой. Так вот, Ирининому покровцу будет в твоем доме надежнее. После моей смерти Ксения, наверняка, выкинет мой ковчежец со всем его добром. А у тебя покровец будет в сохранности. Ты Ирину всей семьей осенью поминала.
- Да, поминали! – Превозмогая самодовольство, Ольга прикусила губу и скрытно заулыбалась. – Хорошо. Пусть будет у меня.
И тут вдруг словно налетело на нее что-то, вырвавшееся изнутри. Ольга откинула голову и сжала веки. Потом поникло, исподлобья посмотрела на Марфу.
-Что-то я не очень теперь стала уверена в своих., - тихо призналась она. - Дочерям вряд ли что говорит наша Ирина. Да и не знали они ее. Впрочем…. А дай-ка взглянуть на этот покровец.
Разложенный на кровати покровец тускло мерцал золотым и шелковым шитьем. Солнечно белым выделялось тонкое тело Христа, синим – склоненный Фома, вкладывающий пальцы в ребра Учителя.
Уж который раз видя это, Марфа сокрушенно вздохнула:
- Как же наглядно и несомненно для них это было.
Наклонившись ближе к шитью, Ольга ткнула пальцем: - Вот тут, где куст, шитье расползлось. И еще здесь в верхнем углу.
Ольга сложила покровец вчетверо. Погладив ребристую изнанку, сказала, что пусть покровец пока останется в сундуке у Марфы. Надо будет узнать в музее, не захотят ли они взять его туда и отреставрировать.
Ковчежец Марфы убрали под кровать. Неизвестна его участь. Выкинут ли из него добро как свое отслужившее или что-то оставят по случайной симпатии? А, может, у этих вещиц есть еще сила всколыхнуть глубины памяти. Испытать это – непростой аттракцион. Как поймать волну океана и на ней удержаться.
- Черт знает что! Ну как на зло! – Жигунов пощелкал еще раз мышкой, но альпийский луг на мониторе завис и всё, ни с места. Сделал перезагрузку. Не помогло. Сдох компьютер, и вся работа насмарку. Не успеть отослать макет в издательство. И денег не будет. Ну и плевать. Не мое это дело - макетировать.
Жигунов потер глаза и перевел взгляд на окно. Покачивались плети берез. Серый воздух путался в сетях тополиных крон. Древесная графика имела неподдельную глубину и естественную композицию. От созерцания ее Жигунова оторвал звонок в дверь.
Пришла женщина. Молодая, разрумянившаяся от мороза. Пахла свежестью и мягкими духами. Мило смущенная тем, что без предупреждения, но зашла на минутку отдать шарф, который Жигунов дал ей уже больше двух недель назад на кладбище, где дул сильный ветер, и надо было прикрыть голову.
На приглашение остаться – женский взгляд слегка смятенный, но довольный. Жигунов помог гостье снять шубку и пошел на кухню ставить воду для чая. Или кофе? Что гостья пожелает.
Сняв сапоги, Лара посмотрела на свои ноги в плотных колготках. Можно обойтись без тапочек. Женских тут не видно. Хотя хозяин мог их убрать в тумбу. Судя по всему, он аккуратист. Аккуратист и не зануда. Приятное сочетание. А на кладбище так быстро и ловко сам накинул ей на голову свой шарф. И даже ободряюще приобнял, будто смерть тетки бывшего мужа могла быть для Лары большой потерей. Если уж говорить прямо, то придти на похороны решила главным образом, чтоб себя показать бывшим родственникам и знакомым, чтоб видели: хороша и бодра как никогда. Впрочем, когда-то, в давние времена Валентина была ей действительно близка. Из всей оравы мужниных родственников единственно от нее чувствовалось тепло и участие. А вот Жигунов тогда был совершенно незаметен. На сборищах у своей тещи промелькнет и исчезнет. Счастливчик! Не приходилось ему высиживать осоловелые застолья. А от нее муж требовал сидеть. Он среди своих расцветал, вся родня ему в рот смотрела. Ну как же! На столичное телевидение пробился! Всё про всех знает, особенно сплетни. Он их выдавал как новости из горячих точек планеты. И еще ко всеобщему удовольствию любил пьяненько повторять: «Жена да убоится мужа своего!» Нет, уж лучше холодное молчание у родителей, чем горячечный бред у мужа.
- Лара, так вам чай или кофе? Я что-то не понял, - раздался из кухни голос Жигунова.
От его милой гортанной хрипотцы на лице, вниз опущенном, запрыгала улыбка. Потом легкий вскид головы, и Лара прошла в комнату.
Там чисто и очень просто. Побелому светло от прямо смотрящего в лицо окна. Лара села к окну боком на прикрытый пледом диван. Чинно сложила руки. Повернула голову. На этажерке, стоящей впритык к дивану, – одинокая фотография. Жена и сын Жигунова. Рамка совсем новая. Фотография старая, черно-белая, недавно, видно, вставленная. Ни сына, ни жены нет. Теперь самое время для их фото.
Напротив дивана над сервантом – большая декоративная тарелка. Мелкая резьба по всему деревянному диску. Сплошь растительный орнамент. И только внизу, по центру две маленькие голые фигурки. Лара подошла ближе. Вгляделась. Похоже, что Адам и Ева. В общем – нагие первые люди. Только нет яблока. И змия. Впрочем, не везде первым парам была в них нужда. Обходились и без них. Тела, мужское и женское, изображены анфас. Руки раскинуты, как на кресте. Но крестов нет. Лишь в ладонях и ступнях, похоже, шляпки гвоздей. Головы людей повернуты друг к другу. Из ртов высовываются загнутые, как бы ласкающие, языки. Мастерски сделано.
Но Лара не стала спрашивать, чья это работа. Евгений Витальевич поставил на обеденный стол большие синие чашки с золотой обтершейся каймой. Достал из серванта нераспечатанную коробку конфет. Вскрыл ее. На шоколаде – белый налет. На полировке стола белесые полукружья от когда-то стоявших на ней горячих днищ. Витой металл кем-то – гравировка на ободке неразборчива – подаренной сахарницы с треснутым стеклянным нутром, наполовину полным комковатого сахарного песка. Лара бросила быстрый неодобрительный взгляд на Жигунова. Он этот ее взгляд поймал и удержал внимающей открытостью и теплотой своего.
Ах, вон оно что! Хотите союза? Тогда выкиньте то, что свое отжило, что – лишь лишняя нагрузка на сердце. Не даст эта тяжесть жить настоящим. Неуничтожимое прошлое его искажает. Вот вы, Евгений Витальевич, смотрите так тепло и открыто, но! – Сквозь решетку! Глаза ваши зарешечены тем, что было здесь когда-то с вами. Но чтобы быть вместе, надо обоим избавиться от уже прожитого, потому что быть вместе надо с легкостью, верой и неведеньем.
Однако прошлое не уничтожишь, не убив себя, верно? Хотя вырваться из него пусть не до конца и ненадолго все же можно. И вот сейчас…
Лара приподнялась на стуле и, закинув руки за шею Жигунова, стремительно поцеловала его в губы и довольная вернулась на место. Жигунов тихо рассмеялся. Он тоже был доволен. Оба стали смеяться. И это было самым лучшим, что между ними произошло в тот вечер.
Произошло еще и то, что неожиданно явился Артем. Жигунов ввел его в комнату. Увидев Лару, Артем тревожно оглянулся на Жигунова.
- Я уже ухожу, - успокоила его Лара. - Евгений Витальевич в полном твоем распоряжении.
- Лара! – поспешил за ней Жигунов. – Что же это вы так сразу!
Артем хмуро слушал ставший неразборчивым говор у входной двери и жевал конфету из коробки.
Когда Жигунов вернулся, Артем тотчас его заверил, что не собирается опять просить у него убежища. Дома уже знают, что он в Хотькове, остановился же он у своего друга, Вадима.
- Почему не дома? – спросил Жигунов.
- Сначала я должен договориться, на каких условиях я к ним вернусь.
- Условиях? – позабавился Жигунов. – Каких таких условиях?
- Моя полная самостоятельность при полном моем к ним уважении как самостоятельным личностям. У меня должен быть свободный выбор, чем мне заниматься и когда. Кого к себе приводить и когда. Куда и в чем ходить. При этом обязуюсь, что траты на всё это не превысят назначенную сумму моего содержания. Прошу их вести учет потраченных на меня средств, которые обязуюсь компенсировать своим трудом по дому и заработком, который намерен в ближайшее время иметь. Если они согласны на эти условия, то я возвращаюсь, если нет, то буду жить в другом месте.
Всё это Артем произнес с жесткой интонацией, юношеским срывающимся баском. Глядел при этом в верхний угол комнаты. Закончив, посмотрел на Жигунова.
- А что ты от меня хочешь? – спросил Жигунов.
- Как вам мои условия?
- Для семейных отношений довольно необычно. А так условия как условия. Ты их письменно предъявишь?
- Думаю, да.
- Подписи заверит нотариус?
- Вы надо мной смеетесь? – насупился Артем.
- Почему? Ведь заверяют же брачные контракты. А ты положишь начало контрактам между детьми и родителями.
- Нет, вы все-таки иронизируете. А зря. Договор – вот, что нужно для нормальных отношений без истерик и упреков.
- Для истерик и упреков может быть гораздо больше поводов, чем ты предусмотрел. Тебе бы надо ввести побольше пунктов с подпунктами. Ну, чтобы верней было.
- Мне достаточно этих, - сердито отрезал Артем.
- А, может, тебе просто поговорить с мамой и бабушкой?
- Знаете, сколько таких разговоров было!
- Теперь припугнуть их хочешь? – почти утвердительно предположил Евгений Витальевич.
Артем искренне удивился такому пониманию ситуации. Но у него многое, видно, было уже обдумано, и он знал, что сказать.
- Вовсе не припугнуть. Просто разговор можно забыть, а в письменный договор ткнешь пальцем и наглядно напомнишь
- Что? Своим не доверяешь?
- А вы? – перешел в нападение Артем. – Что вы сами мне говорили? – Что без узды люди перегрызутся. Так вот договор – самая гуманная узда. И анархизму она подходит!
- Да…а! – вроде бы соглашаясь, протянул Жигунов. - Все это, конечно, правильно. Но сколько уже этих договоров нарушалось! Что вполне объяснимо. Главная ведь задача от природы у человека какая? – Выжить! Так что, если договор этому мешает – в печку его.
- Вы что считаете естественным, что ради своего выживания люди предают друг друга? И вы тоже так поступаете?
- Может быть. Не знаю.
- Нет, я не верю! Вы не можете. Вы – честный. И добрый. Я это по себе знаю.
- Мало ты знаешь! – отрезал Жигунов и с ерничающим вызовом продолжил: - Но я ведь человек маленький, и мое выживание много не требует. Так что до больших трагедий, - тут Жигунов запнулся, но затем решительно продолжил: - До больших трагедий по моей вине не доходило. А уж мелкий вред кому-то наверняка наносил.
- Значит, по-вашему, человек обречен делать то, что сам же считает злом? И никуда ему от этого не деться?
- Ну не так всё плохо, мой мальчик, - решил успокоить его Жигунов. - Жизнь всё-таки щадит человека. Далеко не каждого вынуждает совершать самое большое зло – убивать. А в мелочах и не заметно, губит человек другого или нет.
- Губит! – вдруг надрывно выкрикнул Артем. – И я это вижу. Моя бабка погубила моего отца!
- А разве он умер? – шутливо удивился Жигунов.
- Нет, не умер. Но они с мамой испортили ему жизнь!
- Это отец тебе так сказал?
- Нет. Это я сам вижу.
- От обиды ты так видишь. Обида глаза тебе застит. А ты вырвись из этой своей обиды, что без отца рос. Слабо? Нравится быть обиженным?
Артем замотал головой и уронил ее на свою лежавшую на столе руку. Евгений Витальевич недовольно поиграл желваками и решил сказать вот что:
- Знаешь, Артем, я все-таки иногда верю в человека. Как иногда верю в Бога. И я твердо верю в тебя. Жизнь может тебя пощадить.
Артем поднял голову и стер со щек слезы.
- Поди умойся, - предложил Жигунов.
Пока Артем был в ванной, Евгений Витальевич принес из другой комнаты постельное белье и подушку. Когда Артем вернулся, Жигунов попросил его остаться на ночь у него. Не хочу, говорит, отвечать за то, что ты ушел ночью один.
Артем устроился на ночлег на диване. Прежде чем самому пойти спать, Евгений Витальевич присел на край дивана. Артем глядел на него поверх надвинутого на нос одеяла.
Жигунов держал руки опущенными, спина его горбилась. Но в этой позе не было безнадеги. Так ведь, Евгений Витальевич?
Учитель потрепал ребенка по голове и ушел.
Ковчег. Глава 5
© Copyright: Мария Бородина 2, 2015
Свидетельство о публикации №215021101924
Свидетельство о публикации №215021101924
Рецензии
На это произведение написано 5 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.