Я отвезу тебя домой. Глава 25. Королева Квебека

Филипп де Грасьен вышел из дома спустя час с небольшим.
Едва сойдя со ступеней невысокого крыльца, ступив на тротуар, запрокинул голову, взглянул вверх. Небо над ним еще казалось прозрачным с легким оттенком аметиста, а где-то вдали, от самого горизонта, двигалась на Квебек, - медленно, но верно, - полоса мрачных, свинцовых туч.

Накануне старожилы спорили, делали ставки. Гадали, будет ли день солнечным или, напротив, пасмурным и тусклым. Местные утверждали, что солнечный день в Сретение – к долгой зиме. Если же солнце не сумеет пробиться сквозь пелену облаков, то это будет означать, что жителям повезло – зима схлынет быстро, лавиной. Стает как не было.
Филипп, впрочем, в приметы не верил. Слушал споры со скептической улыбкой на губах. Спросил даже у самого темпераментного из «прорицателей»: а что, в таком случае, скажет великий оракул, если первую половину дня горожан будет радовать солнце, а вторую – засыпать снегом? Ему поулыбались в ответ, промямлили что-то неопределенное.
И теперь, глядя в небеса, он думал, что, по всему судя, так оно и случится. Еще несколько часов день, определенно, будет ясным. Раньше тучи до города никак не доберутся. Но после, - к гадалке не ходи! - доползут непременно, так как ветер, гулявший теперь по узким улицам города, хоть был не слишком сильным, но уверенно дул в одном направлении.

Улицы Квебека были пустынны. Жители сидели по домам, пекли блины. Вспоминали прошедшее, гадали о грядущем.
Только в поселении гуронов шумели дети – метали дротики, играли в мяч на площадке перед своими длинными домами. Да на сторожевых башнях дозорные привычно следили за безмолвным пространством за городом.
Редкие прохожие брели по улицам медленно, - будто досматривали на ходу сны. Раскланивались с меланхоличными, утомленными улыбками – сказывалась последняя бессонная ночь, усугубленная, впрочем, многократно прошлыми ночами, проведенными в удовольствиях.

Филипп прошел мимо замка Святого Людовика, через Оружейную площадь.
За несколько последних дней солдаты расчистили площадь и прилегающие к ней улицы.  Эта зима была скупа на снегопады. И снежные насыпи по сторонам дороги были совсем не так высоки, как в иные годы.

Филипп дошел до яблоневого сада, высаженного много лет назад, двинулся по тропинке, ведущей к расположенным чуть на отшибе домам. Все пространство вокруг было укрыто кипенно-белым, сверкающим под утренним солнцем, зимним покрывалом.
На ровной поверхности лишь местами виднелись следы: заячьи петли да птичьи крестики – вереница мелких, то и дело пересекающих друг друга строк.

Филипп шел не слишком быстро. Шагал осторожно, стараясь не оступиться, не сойти с тропы. Снег по обеим сторонам от узкой дорожки, протоптанной редкими прохожими, был все же достаточно глубок, а наст – не слишком крепок. Только шагни мимо – наберешь снега в сапоги. А то, - как повезет, -  и вовсе по пояс провалишься.
Филиппу совсем не хотелось испытывать свою удачу и еще меньше - появляться перед Шарлоттой де Ла Феррьер промокшим и продрогшим. Он и без того чувствовал себя далеко не в форме. «Спасательные» средства Антуана свою роль выполнили, но равновесие в организме было очень хрупким. И Филипп старался ничем его не нарушить.


*

Шарлотта де Ла Феррьер была дамой грозной, но справедливой. Во всяком случае, так полагало абсолютное большинство жителей Квебека. Высокую, прямую, строгую, с неизменными седыми буклями, баронессу де Ла Феррьер в городе одновременно уважали и побаивались.
А Филипп, - он и сам не знал, как так вышло, - с самого первого дня знакомства испытывал к ней необычайную симпатию.
Баронесса де Ла Феррьер была едва ли не единственной в Квебеке, кто помнил еще времена великого Самюэля де Шамплена, чье первенство, несмотря на молодое, - «новое», как его называли, - дворянство, полученное последним от Генриха IV, признавал в Новой Франции любой, самый спесивый из вельмож. С тех пор, как Шамплен основал Квебек, здесь проживали люди и с более древними и звучными именами. Но и среди них не было такого, который посмел бы поставить под сомнение гений этого прославленнейшего из людей.

Когда однажды, прогуливаясь по губернаторскому саду под руку с Шарлоттой де Ла Феррьер, Филипп заметил вслух, - не удержался от ироничной улыбки, - с каким пиететом, со вниманием каким весь высший свет города относится к каждому сорвавшемуся с уст баронессы слову, та ответила с улыбкой:
- Я так стара, мой мальчик. Они берегут меня, как берегут всякую редкость. Пока я жива, тень великого Шамплена вместе со мной присутствует на их балах, сидит за их столами. Это возвышает каждого из них в их собственных глазах.

Он улыбнулся тогда. Не стал спорить – в этих словах баронессы таилась своя правда. Но дело было, разумеется, не только в этом. Причина крылась в самой Шарлотте. Она была ровно такой, каким следовало быть идеальному поселенцу – смелая, сильная и выносливая.

Она прибыла в Новую Францию со своим мужем, бароном де Ла Феррьер, в далеком 1633 году, когда Шамплен, переживший страшнейшее унижение, - английский плен, - в очередной раз отправился из Европы в Новую Францию, чтобы стать губернатором. Именно по его, Шамплена, специальному приглашению супружеская пара де Ла Феррьер тогда ступила на борт большого, принадлежащего Шамплену, судна, чтобы больше никогда не вернуться обратно, в метрополию.
Спустя десять лет после прибытия в эти земли, о которых Шамплен говорил с придыханием, как о  «новом, великолепном в своем совершенстве мире», барон де Ла Феррьер погиб. А Шарлотта, его жена, осталась. Отказалась возвращаться во Францию. Филипп слышал, - барон д’Авогур на ухо нашептал, -  что к тому времени у баронессы была еще одна причина остаться – влюбленный в нее без ума граф Жюль де Турнель – великолепный воин и отчаянный дуэлянт.
- Крепкий был мужчина, - вздохнул губернатор, - жаль, тоже скоро оставил этот мир, погиб в схватке с ирокезами.

Теперь Шарлотта де Ла Феррьер считалась законодательницей квебекской моды. Ее льстиво называли «королевой Квебека». И эта роль была ей вполне по плечу.
Несмотря на преклонный возраст Шарлотта по-прежнему часто бывала в обществе. На самых важных мероприятиях ее всегда видели в числе приглашенных. Даже на балах, на которых она уже не танцевала, баронесса де Ла Феррьер являлась одной из самых важных, самых ожидаемых гостей.
У нее был лучший экипаж в городе, лучшие лошади и самые изысканные наряды. Как ей, столько лет проведшей в этой далекой стране, удавалось удерживаться на этой высоте, вполне соответствующей нынешнему придворному уровню, который и не всем живущим во Франции дворянам был по силам и по карману, Филипп не мог понять. Это, разумеется, тоже привлекало его к баронессе – умение людей «выглядеть» он очень ценил.
Даже военный губернатор, Клод де Жерве, - этот напыщенный индюк, более всего озабоченный тем, чтобы не отстать от моды, - и тот признавал, что Шарлотте де Ла Феррьер никогда не изменяет вкус. А ее чувство стиля находится вне всякой критики.

В свои почти семьдесят Шарлотта де Ла Феррьер по-прежнему ухитрялась держать в строгости всех, кто так или иначе от нее зависел. Слуги ее были самыми вышколенными, гости – самыми благовоспитанными, подруги - незлобивыми. Представая пред ее очи, все делались тихи и сговорчивы. Чтобы утихомирить буяна, каковые встречались временами на особенно «удавшихся» вечеринках, ей достаточно было строго на того взглянуть.

Матери, готовясь выпустить своих дочерей в свет, просили ее поддержки. Мужчины, вынужденные жениться,  - законы Новой Франции были строги, - умоляли помочь им с выбором невест. Монсеньор де Лаваль, епископ Квебекский, взирал на это со снисходительной улыбкой. Часто и подолгу беседовал с баронессой де Ла Феррьер и сам принимал ее исповеди.

Для барона д’Авогура и его окружения баронесса де Ла Феррьер была ярчайшим доказательством того, что, несмотря на удаленность квебекского общества от двора французского короля, среди них, здешних сеньоров, царят те же порядки, что и во Франции, которую они все тут и представляют. И что, в конечном счете, двор губернатора Новой Франции, - а барон д’Авогур претендовал на это не в шутку, - не так уж сильно отличается от двора величайшего из королей – Людовика Богоданного.

*

Шагая по засыпанному снегом саду, Филипп ругал себя за то, что за последнюю неделю ни разу не поинтересовался самочувствием старой баронессы. А ему следовало бы. Все дни Шарлотта де Ла Феррьер не появлялась на вечеринках и балах - всякий раз присылала записки с извинениями. И Филипп полагал это достаточным и понятным. Он и сам бы с радостью последовал ее примеру.
Но когда Шарлотта де Ла Феррьер не пришла на праздничную мессу, он забеспокоился. Понял, что обязан проведать ее.
 Больше того, именно с ней он желал провести сегодняшний день и вечер. Если она не прогонит его прочь, - подумал Филипп, подходя к двери небольшого дома и берясь за молоток.

Она не прогнала.  Осунувшаяся, немного бледнее обычного, поднялась ему навстречу, когда слуга распахнул перед ним двери в гостиную. Протянула ему обе руки.
- Я рада видеть вас, мой мальчик, - сказала, улыбаясь. – Неужели вы решили поступиться ради старухи одним из последних дней, когда разрешено веселиться?
- Мне следовало сделать это давно, - ответил Филипп, касаясь губами руки баронессы де Ла Феррьер. – И, к моему сожалению, это ни в малейшей степени не было бы жертвованием.
Она пригласила его присесть. Пододвинула к нему поближе вазу с засахаренными сладостями. Засмеялась негромко:
- Я помню, да, вашу нелюбовь к здешним красавицам. И вполне ее понимаю. Все они недостаточно хороши для вас.   

И он улыбнулся в ответ. Почувствовал вот прямо тут и сейчас, как расслабляется, становится самим собой. Как отпускает его напряжение – не то, так радующее его всегда, напряжение битвы, а ставшее ему ненавистным напряжение мухи, пытающейся вырваться из сладкого плена разлитого на столе варенья.

- Вы плохо выглядите сегодня, - заметила мадам де Ла Феррьер.
Филипп  пожал плечами:
- Привычное утреннее недомогание всякого бездельника и пьяницы – я в эту ночь много пил и мало спал.
Шарлотта едва заметно дрогнула бровью.
- Вы – бездельник и пьяница? Неожиданное признание.
Он махнул рукой:
- Вы ко мне слишком снисходительны.
- Не принижайте себя, дорогой мой. Всякому, у кого есть глаза, - очевидно, что вы не можете являться ни первым, ни вторым. Что случилось?

Филипп улыбнулся беспечно. Задрал голову, повел носом, намеренно выходя из образа воспитанного человека.
- Я проголодался.
Она кивнула.
- Это просто исправить.

В доме пахло блинами. И Филипп, который с момента своего пробуждения, еще ничего не ел, в самом деле, почувствовал, как  сильно он голоден.

Нет, даже этим чудовищно-тоскливым утром он не нарушил ни одной из традиций своего дома. Высидел обязательных полчаса за столом. Но к еде не притронулся, хотя кухарка, с некоторых пор колдовавшая на его холостяцкой кухне, готовила превосходно.
Сирен тоже не взяла в рот ни крошки. Так они и сидели друг напротив друга, наблюдали за тем, как меняли перед ними одно блюдо за другим.
Наконец, Филипп спросил:
- Чем ты собираешься сегодня заниматься?
Сирен вздрогнула.
- Ждать тебя, - ответила.
Опустила взгляд в тарелку.

- Нет, - он покачал головой. – Сегодня ты отправишься к своей матери и передашь ей все, что посчитаешь нужным. Чтобы с завтрашнего дня я ни слова не слышал о твоей семье – ни об одном из ее членов.

Теперь, отогревшись сердцем в доме баронессы, Филипп надеялся, что не пожалеет о своем решении. Но по-прежнему не был в этом убежден.


*

Баронесса внимательно наблюдала за выражением лица своего гостя. Он выглядел удрученным, даже опустошенным.
И Шарлотта де Ла Феррьер, которая была известна тем, что никого не приближала к себе и всегда безупречно держала дистанцию, вдруг поднялась, подошла к сидевшему в кресле мужчине. Положила руку на его плечо, - он встрепенулся, попытался подняться.
Она покачала головой, удержала, сказала ласково:
- Вам надо жениться, мой дорогой мальчик. Каждому мужчине непременно надо жениться, чтобы было к кому прийти в минуты самой последней, отчаянной усталости.