Маленький взъерошенный зверёк

Ночью Максу полюбилось сидеть одному. Иногда даже в темноте. Курить самозабвенно сигарету за сигаретой. Затягиваясь так глубоко, что начинало свербить в горле. Как-будто какое-то мелкое насекомое елозило своими крошечными лапками по слизистой. Маниакально спускалось и поднималось внутри шеи, застревая в кадыке. В раме окна почти одна и та же картина. Небо, подсвеченное изнутри, пульсировало, дышало медовыми звёздами. Вот взорвётся эта тишь, и наступит утро. Разольётся снизу по небу бледно-розовым. Сломается эта нечеловеческая застывшая благодать. И утро побежит, громыхая цинковым, чуть помятым, ведром к колодцу, чтобы зачерпнуть этой розовости. И выплеснуть её в небо. А потом она уже сама. Поползёт, полезет вверх по выцветшему, бледно-голубому ситчику.

Тогда уж пойти и рухнуть в кровать с чувством исполненного долга. Укатал таки себя до такого состояния, что способен заснуть. И уже комната сама не кажется такой ужасной. И стены не такие розовые, сводящие с ума. И маятник в часах не так прилипчив- блямс, блямс. И кровать после неё не такая изжёванная, помятая. И не таит уже её запах. Выветрилась, слава богу. Как в ней спать? Вчера со скрипом отворилась тяжёлая дубовая дверь и она пролезла в щель. Брезгливо взялась пальчиками за медную, ярко начищенную ручку. Тихонько затворила. Ну, что? Ты ещё не покончил с собой из-за меня? Нда!

Сидеть в кресле, кутаясь в траченный молью клетчатый плед. А она крадётся сзади, скользя лаковыми чёрными туфельками по скользкому с бликами полу. Подойдёт и обнимет сзади. Сомкнёт свои пухленькие детские ручки- прутики на шее. И тут уж такая благодать нахлынет! Так бы и сидел. Вечно! В этой комнате- шкатулочке. В этой тонкой хрустящей обёрточной вуали её духов, её тела, её кожи. Не ел, не пил бы. Ничего! Только не отрываться от неё. А в мутном старинном зеркале отражалась бы люстра хрустальная ромбом и она. С усмешечкой в уголке рта. Но я способен владеть собой.

В постели у меня есть свой, исключительно мой, стиль. Надеюсь. Она сама разделась. И я не стал церемониться. Быстро скинул одежду и уложил её на холодные простыни. Слишком бледная кожа, как и у всех рыжих. С веснушками. И тонкая по моде полоска волос между ног. Аккуратная. Но скоро она сбилась, стала похожа на взъерошенного промокшего зверька. Она несколько раз пыталась пригладить его рукой. Я упрямо отводил её руку- нет! Я люблю не сразу, а скользить по грани, по краю. Чтобы она уже сама меня начала умолять- ну, давай, я уже больше не могу!

При этом, в перерывах, когда она могла ещё дышать, она рассказывала мне мельчайшие последние, из первых рук, подробности своей жизни. Я вроде слушал, насколько это возможно. Вскоре кроме- "Я люблю тебя"- от неё уже ничего и нельзя было добиться. Зверёныш между её ног опять промок и растрепался. И тут, высший пилотаж! Нужно умело его выпроводить, вытряхнуть из моей шкатулочки. Зверька. Не обращая внимания на все его всхлипы и уверения в любви. Твёрдой рукой выставить за дверь. Хорошо даже, на всякий случай, запереть  изнутри на ключ. И потом уже.. О, кайф! Провалиться в пуховую кровать и заснуть одному. Без зверьков.