Настоящая

Фрид со ску­ча­ющим ви­дом си­дит за стой­кой и наб­лю­да­ет за Ми­рад­жейн, которая ве­село ще­бечет и де­ла­ет Лю­си кок­тей­ль. До гро­мовер­жца до­носят­ся обрывки раз­го­вора о шмот­ках, маль­чи­ках и за­дани­ях, и по­это­му он пы­та­ет­ся «от­клю­чить­ся» от ми­ра, что­бы не слы­шать этой ерун­ды. И вро­де по­луча­ет­ся, но взгляд воз­вра­ща­ет­ся к Ми­рад­жейн, и все уси­лия идут пра­хом.

      Джас­ти­ну та­кая Ми­ра не нра­вит­ся. Аб­со­лют­но. Бо­лее то­го, он не­нави­дит эту ду­рац­кую мас­ку. Он с Ми­рой не спо­рит — да, она удоб­нее, чем се­рое ли­цо с си­няка­ми под гла­зами, в ко­торых по­сели­лась са­мая со­вер­шенная пус­то­та, удоб­нее, чем Дь­яволь­ская Ми­ра, в гла­зах у ко­торой — ад. Си­ний хо­лод­ный, но об­жи­га­ющий ад. Улыб­ки и свет луч­ше, ко­неч­но же, чем всё это. Но не для Фрида. Он с тос­кой вспо­мина­ет ста­рые день­ки, ког­да Ми­ре бы­ло ещё четырнадцать. Тог­да бы­ла она нас­то­ящей Дь­яво­лицей. Гроз­ная, силь­ная, непреклон­ная. Же­лез­ная. Фрид пом­нит, как она с Эль­зой дра­лась. Эта па­роч­ка на­носи­ла, по­жалуй, боль­ше ущер­ба, чем На­цу и Грей. Фрид ус­ме­ха­ет­ся: ес­ли дерут­ся жен­щи­ны, доб­ра и хэп­пи-эн­да не жди.

      Гро­мовер­жец под­лавли­ва­ет Ми­ру поз­дним ве­чером в под­собке. На­чина­ет разго­вор хо­лод­но, из­да­лека и ко­жей чувс­тву­ет, как нап­ря­жена Ми­ра. Волнуется? Бо­ит­ся? Прос­то дро­жит от хо­лода?

      Фрид под­хо­дит на зап­ретно-близ­кое рас­сто­яние и шё­потом спра­шива­ет: «Мирад­жейн, где же ты? Где? Где мы?» — и по­луча­ет в от­вет нап­ря­жён­ное молчание и чрез­мерно гром­кий стук сер­дца в чу­жой груд­ной клет­ке.

      Ми­ре страш­но. Она всё прек­расно по­няла: и воп­рос Джас­ти­на, и при­чину его по­яв­ле­ния. Ми­рад­жейн дро­жит и не мо­жет ска­зать ни сло­ва, по­тому что голос, как и ру­ки, и но­ги, и всё те­ло в це­лом, све­ло. Внут­ри жар­ким пламенем го­рит нап­ря­жение. И ду­ша, её ду­ша пла­вит­ся в ог­не, ме­чет­ся в огромном ад­ском кот­ле, из ко­торо­го выб­рать­ся нель­зя. Ми­ре боль­но. Она понима­ет, что единс­твен­ный спо­соб спас­тись — это вы­пус­тить ту Ми­рад­жейн, которая Дь­яво­лица, ко­торая убий­ца.

      По ще­кам Ми­ры ка­тят­ся слё­зы. Не проз­рачные, а ла­зур­ные. Ос­тавля­ют синие до­рож­ки на ще­ках и па­да­ют на ка­мен­ный пол. Фрид смот­рит хо­лод­но и с през­ре­ни­ем. Боль­ше все­го на све­те Ми­рад­жейн не­нави­дит его взгляд. Он ви­дит её нас­квозь, буд­то бы рен­тген. Смот­рит — и уби­ва­ет мед­ленно и му­читель­но. Ад.

      Фри­ду ста­новит­ся жут­ко­вато от ла­зур­ных слёз и су­мас­шедше­го взгля­да Штра­усс-стар­шей. У неё дро­жат ру­ки и но­ги, а по ще­ке бе­жит се­точ­ка чёр­ных ни­точек.

— Как ты ду­ма­ешь, боль­но, ког­да от­ры­ва­ют часть тво­ей ду­ши? С кор­нем вы­дирают, не ос­тавляя ни ма­лей­ше­го упо­мина­ния об этой по­лови­не? — го­лос Ми­ры глух и уг­ро­жа­юще спо­ко­ен. Фрид по­нима­ет, что пе­ред ним — уже не Ми­ра. «Дьяво­лица, яви­лась!» — хо­чет­ся хмык­нуть Джас­ти­ну, но у не­го го­лос то­же свело. От не­из­ме­римо­го вос­хи­щения.

      Вто­рая по­лови­на Ми­рад­жейн — доб­рая и свет­лая — ещё удер­жи­ва­ет свою власть. Ми­ра под­хо­дит к Фри­ду и об­ни­ма­ет креп­ко-креп­ко, уты­ка­ет­ся ли­цом в грудь и пла­чет, пач­кая си­ним бе­лую ру­баху. Плач сме­шива­ет­ся с ис­те­рич­ным тихим сме­хом и боль­ны­ми хри­пами. Ми­рад­жейн боль­но. Её раз­ры­ва­ют из­нутри, а всё ра­ди че­го? Ра­ди ми­нут­но­го про­яв­ле­ния сво­ей нас­то­ящей сущ­ности?.. Ми­ра счи­та­ет это не­сус­ветной глу­постью.

      Фрид креп­ко сжи­ма­ет пле­чи Штра­усс-стар­шей и це­лу­ет. По­синев­шие гу­бы полынно-горь­кие, но Фри­ду всё рав­но. Он дер­жит и це­лу­ет. И пы­та­ет­ся вер­нуть свою Ми­ру, аб­со­лют­но за­путав­шись — ка­кая ему нуж­на?

      По рас­ка­лён­но-го­рячей ко­же рас­сы­па­ют­ся по­целуи и ще­кот­ли­вые прикосновения, ко­торые воз­бужда­ют и по­мога­ют на вре­мя от­клю­чить­ся от реально­го мира. У Фри­да лов­кие паль­цы, тёп­лые по­целуи и жёс­ткие прикосновения. Ми­ре боль­но и при­ят­но. Она дро­жит и хрип­ло-хрип­ло ды­шит. Она про­ходит по лез­вию и по краю.

      Ког­да Джас­тин, при­дер­жи­вая Ми­ру за бёд­ра, вхо­дит в неё и на­чина­ет двигаться быс­тро, не ща­дя, Штра­усс кри­чит. Так же. Хрип­ло-хрип­ло. Ско­рее для то­го, что­бы свой го­лос ус­лы­шать, по­тому что Штрусс ка­жет­ся, буд­то она сей­час рас­тво­рит­ся, ис­чезнет.

      Рез­кие тол­чки вы­бива­ют сто­ны, хри­пы и кри­ки. Ми­ра жму­рит­ся, на­мер­тво вцепившись в пле­чи гро­мовер­жца. В спи­ну упи­ра­ют­ся хо­лод­ные жёс­ткие кам­ни. Ми­ра дро­жит. Ми­ра уми­ра­ет. Ей нас­то­ящей быть не хо­чет­ся уже дав­но, но она та­ковою сей­час ста­новит­ся — от это­го час­тично и кри­чит.

      Фрид вы­ходит и от­пуска­ет Ми­ру. У той под­ги­ба­ют­ся но­ги, а по внут­ренней сто­роне бед­ра те­чёт спер­ма. Ми­ре ка­жет­ся это сном. Она под­би­ра­ет платье, надева­ет его, поп­равляя склад­ки и идёт за тряп­кой, что­бы сте­реть все сле­ды. Фрид про­вожа­ет Ми­рад­жейн взгля­дом, до­воль­ным взгля­дом. Сей­час это бы­ла его Ми­ра, его де­воч­ка с хрип­лы­ми кри­ками. Имен­но та­кая для не­го нас­то­ящая — сумас­шедшая, раз­би­тая на час­ти и ог­ненно-го­рячая с си­ними сле­зами.