Коктейль

                И в гамме ярких наслоений,
                Где всё дышало красотой,
                Рождался праздник ощущений,
                И аромат любви земной.
                Дышали запахами краски,
                От непросохшего холста,
                Живые, трепетные ласки
                Венчали радостно сердца!


    Она приходила на эту улицу – сбрасывая на её пороге оболочку, опутанную многочисленными нитями, связывающими её с тем миром, в котором она жила – оставляя за пределами улицы всё что угнетало, печалило, лишало радости. Её привлекала праздничная атмосфера улицы, её беспечность, независимость, и отрешённость от всего суетного. Она не всматривалась в картины, в портреты, в многочисленные поделки, не наблюдала за работой художников, толпясь вокруг позирующих. Не вдаваясь в детали, она воспринимала улицу целым куском. Впитывая и осязая дух улицы, она испытывала чувственное наслаждение и, не желая расплёскивать это состояние – лёгкая и свободная, странствовала по её территории. Её замечали, но избегая внимания, она старалась держаться в тени, иногда прикрываясь куполом зонта. Пробовала носить шляпу, но  золотисто-рыжие волосы, буйно обрамляющие  лицо, отбрасывали любую попытку обуздать их и тем более  упрятать под шляпу.
    В один из дней, когда солнце, с высоты своего неотразимого превосходства,  заливало всю улицу ослепительно-белым потоком света, она почувствовала, что её кто-то сопровождает. Не поворачивая головы, она продолжала свой путь. Поравнявшись, этот кто-то сказал:
    - Я хочу написать вас. Пойдёмте со мной. Не отказывайтесь заранее, это не то, что вы видите вокруг. Это будет нечто иное.
    - Хорошо, - согласилась она, - я пойду с вами.
    Они прошли всю улицу, свернули за угол. Она не следила за дорогой, не присматривалась к окружающему: это были чужие улицы, которые оставляли её равнодушной. Он молча шёл рядом. Через его плечо была перекинута прямоугольная холщовая сумка с принадлежностями для рисования. Они вошли в подъезд старинного особняка, поднялись в старомодном, без дверей, лифте. Он открыл тяжёлую дубовую дверь и пропустил её в огромную комнату с высокими потолками. Длинные окна, полузашторенные золотистыми портьерами,  широкое ложе, покрытое пушистым пледом цвета спелой раздавленной вишни,  большой дубовый шкаф со стеклянными створками, заполненный книгами. Повсюду   вазы с искусственными или искусно засушенными букетами цветов,  в каждой вазе – цветы  одной гаммы. На стенах маски: яркие, загадочные. Позолоченное кресло с высокой резной спинкой, обитое вишнёвым бархатом. Подсвечники, куски бархатной и шёлковой ткани, зеркала, сосуды причудливой формы, статуэтки, светильники. Присутствие разнообразных предметов, отражающихся в зеркалах, создавало впечатление невообразимого хаотического пространства, но, несмотря на это смешение, всё было связано единой внутренней целостностью. Удивлённая  отсутствием  картин, она заметила:
     - Странно, ни одной картины.
     - Моя мастерская  находится в другой комнате,  здесь я делаю наброски. Я не пишу пейзажей и натюрмортов, меня интересует человек, не столько внешне, сколько внутренне. Пока мне не удалось написать картину, которую я хотел бы оставить у себя и поэтому я отдаю их тем, кого пишу. Созерцание картин отвлечёт вас, изменит ваше состояние и помешает мне увидеть в вас то, что скрыто за вашей маской.
     -  А ваши маски не отвлекут?
     - Три маски я привёз из Венеции, несколько привезены по моей просьбе из Мексики и Африки, остальные - среди которых есть шедевры - созданы моими друзьями. Маски, возбуждая ваше воображение, сосредоточат вас только на себе.
     - Садитесь в кресло, снимите обувь и поставьте сюда ноги, - предложил он, раскидывая перед креслом кусок вишнёвого бархата.
Она, с удовольствием, ощутила нежную шелковистую ткань. Он установил мольберт, прикрепил картон и задал неожиданный вопрос:
     - Чем вы питаетесь, какие любите напитки?
     - Я не голодна.
     - А я не собираюсь вас кормить. Приём пищи - занятие интимное и может смутить едва знакомых людей. Пищу следует поглощать в компании друзей или в одиночку. Так ответьте мне на вопрос.
     - Я люблю рыбу, грибы, маслины, красную икру, овощи, зелень, фрукты, но не все, в основном:  персики, виноград, сочные груши и сладкие вишни.  А из напитков  – только коктейли.
     Он подошёл к одному из окон, изменил положение портьер, и золотой луч солнца переместился к её ногам.
      - Устраивайтесь поудобнее, можете вертеться, ведите себя естественно.  Мечтайте, примеряйте мысленно маски, обо мне забудьте, - сказал он, приступая к работе.
Он почти не смотрел на неё, ей даже казалось, что он забыл о её при-сутствии, делая наброски, не имеющие к ней отношения. Ей нравилось это состояние. Она рассматривала комнату, любуясь тем, что видела. Иногда прикрывала глаза, воображая что её переместили в какое-то другое время, в другое пространство.
     - Что вы знаете о живописи и как к ней относитесь, что для вас искус-ство вообще? - услышала она его голос.
     - Вы иногда думаете о смерти? - ответила она вопросом.
     - Да, думаю, только не спрашивайте, какие мысли меня одолевают при этом.
     - Когда я думаю о смерти, меня страшит не моё исчезновение, а будущая невозможность чувствовать, слышать, созерцать красоту и гармонию материального мира. Существуют сущности, ради которых стоило мне родиться: природа, искусство, любовь.
     - Любовь у вас на последнем месте, разве не она главная сущность? – заметил он.
     - На первом, если она направлена на совершенство и красоту мира, и на последнем, если касается отношений между людьми.
     - Интересная концепция. А как распределена ваша любовь в живопи-си?
     - Вы задали вопрос, для меня – бесконечный.
     - Я рад, что это так. Бесконечность – это стремление к прекрасному и недостижимому.
     - Что для меня живопись? Тайна жизни и смерти, тайна красоты. Не-уловимый, подчас необъяснимый мир эмоций - чувственный и откровенный, позволяющий заглянуть в собственные глубины. Соприкасаясь с ним, я могу задохнуться от восторга, удивления, могу смутиться, заплакать от неожиданного узнавания себя, от прикосновения к чему-то такому, что не поддаётся описанию.  Разве можно выразить словами то состояние, которое испытываешь, окунувшись в волшебно-иллюзорный мир картины Куинджи "Ночь на Днепре"? Что можно сказать, вглядываясь в живой, неповторимый облик "Модистки" Тулуза Лотрека, или созерцая матовую голубизну натюрмортов Сапунова? Неизъяснимая, сладкая печаль умиротворённости охватывает меня всякий раз, когда я вижу картину Крамского "Лунная ночь". Я помню, какое неизгладимое впечатление произвела на меня картина Флавицкого "Княжна Тараканова". Я ощутила дыхание смерти, дыхание неизбежного прекрасного конца.
Первое свидание с картиной  - самое незабываемое.  "Деревья в цвету" Ван Гога, так и осталась моей самой любимой картиной.  Для меня  она была первой из его картин. Когда я любуюсь лицами изображённых людей, моё сердце отзывается светлой грустью и радостью от сознания того, что они жили на этой земле. Они страдали, любили, были счастливы,  потом  исчезли, но их глаза смотрят на нас - и мы ощущаем их живыми. Люблю  романтические портреты Кипренского, Рокотова, Брюллова.
      Она говорила негромко, проникновенно, не восклицая, не меняя то-нальности, и словно размышляя вслух, делала паузы  и растягивала слова. Проговорив последнюю фразу, она замолчала, удаляясь и закрываясь.
      - Это всё? – удивился он. - Цепочка прервалась. Где же ваша бесконечность?
Она улыбнулась.
     - Моя манера – излагать мысли вслух – довольно примитивна. Вам, наверное, скучны мои открытия.
     - Вы не очень разбираетесь в людях, вы их не чувствуете. Вы слишком закрыты. Это и хорошо, и плохо.  Сейчас вы не одна, рядом с вами я. Уверять вас. - Ах, мне совсем не скучно - не стану. Постарайтесь сами почувствовать так это, или не так. Я думаю, что вы доверяете свои мысли только бумаге.
     - Вы угадали. В моих отношениях с бумагой, больше последовательности и вдохновения.
     - Это хорошо. Как вам великие итальянцы?
     - Живопись итальянцев – наслаждение. Особенно люблю Боттичелли, Тициана,  Тинторетто,  Караваджо. Сама эпоха Ренессанса – сокровище, беспредельное во времени и  пространстве. Её творцы ощущали мир стройным и цельным. Они не сомневались в предназначении человека, считая его созидателем, существом высшего порядка - разумным и духовным. Всё созданное ими – бесценное благо, подаренное  последующим поколениям для развития и совершенства. Мне жаль тех, кто не прикасается к этому дару.
     Я жадная, мне очень многое нравится. Но мои привязанности зависят от настроения, от бега времени, от сиюминутного восприятия. Я не люблю фанатизма. Мир так многогранен, что не стоит отрекаться и не признавать того, чего ещё не поняла, не ощутила, не распробовала. К тому же, у каждого индивидуума своё понятие красоты и гармонии, и именно эта данность определяет его вкусы. Иногда даже несовершенство и примитивизм бывают привлекательны.
     Но я навсегда останусь в плену у импрессионистов. На их полотнах,  меня всё завораживает и не отпускает. Эта игра света, подвижность воздуха, блики, размытость, это настроение счастливой, праздничной полноты бытия. Вы не представляете, как я люблю Ренуара! Его зелёный цвет, пропитанный солнцем и превращённый в ослепительный жёлтый - сводит меня с ума. Ни у кого нет такого густого смешения красок, такой полнокровной насыщенности, таких потрясающих переходов. Небо над его Венецией, колеблющиеся блёстки на воде,  трава - густая, сочная, деревья, и буйство сверкающей неуёмной растительности. Цветы, которые невозможно забыть, и золотистые просвечивающиеся луковицы на полотенце. Мужчины - жаждущие и пресыщенные,  всегда готовые любить  и изменять, их взгляды и глаза. Но, главное, ради чего всё затеяно – женщины! У воды, на траве, у окна, в саду, за столом. Красные губы, красные цветы на шляпках, волосы - подобранные, распущенные – платья, кошки, собаки, и живое горячее, пышное женское тело, и непременное продолжение жизни – девочки с женскими лицами. Эти вечные Евы в цветущем, ярком, поразительном саду жизни! И во всём этом - праздник, здоровый естественный соблазн. Мне всегда казалось, что какой-то частью своей души, возможно лучшей, я похожа на женщин Ренуара. Впрочем, не знаю.
Однажды я попала на выставку японских художников. Меня  очаровало их филигранное мастерство… утончённое, изысканное. В памяти осталась картина: удлинённый овальный стол, на нём – миниатюрные чайные чашки, блюда, большой торт, свечи, а за столом детские головки, такие разные. Был Рерих старший, был Чюрленис. От их картин исходит потрясающая,  космическая энергия. Их прозорливость – фантастична. Это не только слова. Всё так и есть.  В Каунасе, в музее Чюрлёниса, всего лишь на    одно мгновение, мне приоткрылась глубина, заключенная в его подлинниках, и этого было достаточно чтобы я разрыдалась.
    Сейчас я нахожусь во власти сюрреалистов и гения Дали. Всё напи-санное Дали, включая  его зарисовки, наброски, парадоксы, аллегории, меня восторгают. А как он изображает женщин… эти мошки, улитки, бабочки и гвозди.  Помните его “Гретхэн”, “Мерилин”? Его картины  - способны изменить восприятие и видение мира. Я увидела себя в его картине  “Молодая девушка, развращаемая рогами своего собственного целомудрия”, потом узнала себя в  женщине, изображённой в картине  “Рынок рабов и невидимый бюст Вольтера”. Вот только меня отталкивают кисти  рук, хочется их отрубить. Они  огромные и грубые. Такое впечатление, что они принадлежат или мужчине, или старой прачке. Это странно, но я постоянно ищу себя.
    - Поиск себя – путь к совершенству, - заключил он и, после нескольких минут молчания, спросил:
    - А как же Пикассо, он не задел вас? Тем более, что  Дали считал Пи-кассо своим духовным учителем и даже посвятил ему поэму.
    - Ещё как задел! Но мощь этого гения, его мрачный трагизм меня угнетают. В нём нет той насмешки, озорного цинизма, двусмысленного эротического романтизма,  издёвки, лёгкости и неожиданности, как у Дали. Мне он кажется тяжёлым и грубым. Когда я впервые увидела сотворённую им “Беременную козу”, мне показалось что я заглянула в преисподнюю. Его последний автопортрет вселяет чувство полной безнадёжности: одиночество, боль, немощь и смерть. Нет - это не по мне! А как вы относитесь к сюрреализму?
    - Истоки сюрреализма имеют древние корни. Ещё в шестнадцатом веке жил и работал художник из Милана Арчимбольдо. Его  картина “Зима” – шедевр  сюрреализма. К тому же, сам Леонардо Да Винчи советовал своим ученикам завороженно  созерцать предметы и окружающую природу самой невообразимой, причудливой формы, тем самым возбуждая свою фантазию и воображение. Дисгармония и уродство - гениальное изобретение природы.  Оно также прекрасно, как гармония и красота. От иного уродства, глаз не оторвёшь! Сюрреалисты двадцатого века - поклонники и ученики Зигмунда Фрейда, его философии бессознательного. Они бросали вызов всему рациональному, осмысленному, подчиняя своё сознание собственным импульсам. Они любили играть в сны наяву. Отбрасывая логику, они наобум записывали, каждый отдельно от другого, сочетания бессмысленных бессвязных слов, составляя таким образом фразы. Однажды они получили фразу: “Изысканный труп будет пить молодое вино”. Это привело их в восторг, и они назвали свои игры абсурда “Изысканный труп”.
    Дали любил работать по утрам, ещё находясь во власти снов. Не признававший никаких авторитетов, он безоговорочно называл Фрейда своим духовным отцом, и - единственный из всех художников был допущен к больному, стареющему, одинокому Фрейду в его лондонской квартире.
    - Я читала « Дневник  одного гения» Дали, его письма и многое из того, что  написано о нём. К тому же в семье моего отчима были  художники и их разговоры о  живописи питали мою любознательность. Сам отчим тоже писал, но пристрастие к алкоголю пересилило страсть к творчеству.
Вы знаете, - улыбаясь, задумчиво произнесла она, - мой интерес к живописи возник и совпал с любовью к определённым фруктам и к натюрмортам после того, как я – отправленная в Крым на летние каникулы к старшей сестре отчима, совершила акт вандализма: съела в её мастерской весь натюрморт, а цветы из вазы раздарила подружкам. Композиция была так соблазнительна! Я не удержалась.   
Он расхохотался.
    - Своеобразное отношение к прекрасному. Сколько лет вам было?
    - Одиннадцать.
    - Как вас наказали?
    - Наказание было жестоким, но не физическим, а моральным. Мне было стыдно, жалко тётю и  уничтоженную композицию, но самое ужасное – меня долго мучили  угрызения совести, я уничтожила красоту.
    - А современная живопись? Вы знакомы с ней? – заинтересованно спросил он.
    - Судя по выставкам, много талантливого, захватывающего и самобытного. У меня есть одно счастливое открытие -  Шавкат Абдусаламов. Впервые увидев его картины, я замерла.  Моё сердце прикоснулось к чему-то очень сокровенному, чистому, светлому. Я почувствовала, что мне в этой жизни не хватает этого сказочного, загадочного, хрупкого мира его картин. Удивительный, таинственный мир печальных небожителей, сплав откровения и прозрачной хрустальной грусти. У него люди похожи на птиц, а птица удод - на человека. Пески, снег, строения, сам воздух, освещение - всё наполнено тихой радостью и невыразимой печалью. Неземная, нездешняя поэзия его картин заставляет забыть обо всём и почувствовать себя почти ангелом.
Когда луч солнца изменил своё направление, он сказал: - Я не пойду вас провожать, вы не заблудитесь? - Не знаю, - отозвалась она, одевая обувь.
    - Я не должен соприкасаться с улицей, чтобы сохранить то, что я увидел и почувствовал. Я найду вас.
    B её следующий приход накрапывал дождь. Его мелкие бусинки ска-тывались с разноцветных зонтов, превращая улицу в яркий романтический сад. Ей нравилась мокрая улица: погрустневшая, умиротворенная, притихшая. Путешествуя, она услышала его шаги.
    - Я ждал вас, пойдёмте.
    Она сняла туфли, села в кресло, поставила ноги на вишнёвый бархат. Он развернул мольберт.
    К ней навстречу устремилась обнажённая женщина, готовая взлететь. Пальцы её ног едва касались вишнёвого бархата, в складках которого затерялось несколько маслин. Тело, написанное мягкими воздушными мазками, золотилось. Девственная грушевидная грудь с вздёрнутыми розовыми сосками, маленький живот, напоминающий персик и, опоясывающая бёдра тоненькая золотая цепочка, соединённая ниже впадины пупка. И,  на её продолжении -  золотая рыбка с блестящим изумрудным глазом, прикрывающая лобок.  Развевающиеся полы длинного, светло-сливового плаща, накинутого на плечи, готовы сорваться, но их сдерживают две тесёмки, прикреплённые к плащу и завязанные на шее. Голова женщины, с узким подбородком, приподнята. Неуловимый взгляд удлинённых зелёных глаз направлен вдаль.  Она видит то, что пленяет и очаровывает её. Вишнёвые губы готовы раскрыться в улыбке. За вихрем рыжих волос, внутренний купол высоко поднятого прозрачного зонта, который она держит в правой руке. В левой руке, чуть откинутой назад, зелёная маслиновая ветвь. Всё пространство вокруг неё, пронизанное нитями дождя и солнечного света - в движении. Ещё немного, и порывы ветра унесут плащ, вырвут зонт, и она,  освобождённая от лишнего груза,  улетит.
    Она смотрела на это странное, удивительное создание, не узнавая себя. Эта женщина была ей совершенно незнакома.
    - Но это не я, - промолвила она. - Никто не сможет узнать меня в этом образе.
    - А вы хотите быть узнаваемой? Тогда зачем зонт, под которым вы прячетесь?
    - Столько всего у вас накручено… - протяжно произнесла она.
    - Это у вас накручено. Вы же всех любите! Дали, итальянцев, импрессионистов, Абдусаламова, японцев, Чюрлёниса. Если вы, в картине Дали, увидели себя в образе молодой девушки, так что же вас удивляет?
    - Рыбка, цепочка… - продолжала она, не обращая внимания на его высказывания.
    - У вас есть любовник? – спросил он, пытаясь поймать её взгляд, со-средоточенный на картине и, не дождавшись ответа, сказал. – Конечно нет. Любовника надо любить, а вам это не дано. Вот когда полюбите, цепочка слетит и рыбка  уплывёт, - рассмеялся он. – И не смотрите на меня так удивлённо и обиженно. Моя работа вам не понравилась.
    - Других , вы тоже так изображаете?
    Спокойно и серьёзно он смотрел на неё.
    - И это всё, что вы можете сказать? Когда вы настоящая? Сейчас или тогда, когда рассуждали о своей похожести, о сюрреализме, о бабочках и гвоздях, о движении воздуха и света?
    - И тогда, и сейчас. - Я увидел вас  такой.
    - Эротичной и шокирующей, золотой рыбкой, исполняющей все желания? И потом, когда вы успели меня раздеть?
    - Не обязательно раздевать, чтобы увидеть то, что скрыто под одеждой. Я не ожидал, что вы так воспримите этот образ. Это вы - на уровне подсознательного и чувственного. Это ваша сущность, жаждущая наслаждений, ваша фантазийная смесь романтического отчуждения от повседневности, от упрощённых форм бытия, от банальности и стереотипности. Я видел вас такой, когда вы путешествовали по улице, я видел ваши глаза. Неужели я опять ошибся? Значит, вы желаете иметь свою внешнюю копию? Ну что ж, я напишу вас такой, какая вы сейчас, - сдержанно произнёс он, убирая картину.
    - Вы опять не пойдёте меня провожать, - рассеяно проговорила она, поднимаясь с кресла.
    - Я вас встречу.
    Он ждал её на краю улицы. День был солнечный, ясный, и это соответствовало её внутреннему состоянию: безмятежному и спокойному.
    - Нам уделяют большое внимание, - отметила она, ощущая взгляды его коллег. - Вас все знают.
    - Здесь все друг друга знают. Они смотрят на вас, а завидуют мне.
    - Почему?
    - Потому что рядом со мной вы, тем более что вы никому не позволяли приближаться к себе.  Но они не знают вас так, как знаю я. Мне бы не хотелось их разочаровывать,  их души слишком ранимы.
    - Что вы имеете в виду?
    - Я имею в виду метаморфозу, которая может произойти при ближайшем знакомстве с вами.
    - Но разочарование постигнет вас, а не их.
    - Может быть их больше, чем меня. Я закалён более чем многие из них. Они верят в такие вещи, в которые уже мало кто верит, и ещё одно разочарование может изменить их не в лучшую сторону.
    - Во что же они верят?
    - В любовь, в гармонию, в красоту, в счастливую случайность, в тайну, которая должна им однажды открыться. Разве вы, не по той же причине странствуете по их улице?
Она прошла в комнату и сразу  увидела полотно со своим изображением. В кресле, нога за ногу, сидела она: её лицо, губы,  глаза, рука на подлокотнике кресла, платье, в котором она была одета в предыдущую встречу. Всё было на месте, без движения. Красивая, молодая женщина с матовой кожей, с зеленью глаз, с копной рыжих волос.
    - Вы узнаете себя, вы нравитесь себе?
    - Холодная, бездушная. Я похожа на фарфоровую куклу. Почему вы написали меня такой? – опечаленно произнесла она.
    - Я вас не выдумал, в тот день вы были такой. Я просто запечатлел то, что увидел. Я дарю вам эту картину.
    - Нет.  Я не приму этот подарок. Эта женщина меня отталкивает. Подарите мне лучше первую.
    - Я не смогу вам её подарить, я  не готов с ней расстаться.
    - Вы всех так тренируете?
    - Обычно, уже с первых мазков, я распознаю человека и расстаюсь с ним и с его изображением.
    - Наверное, если бы вы не делали этого, ваша мастерская могла бы утонуть в образах тех, кого вы узнали, а потом отвергли.
    - Я не так часто это делаю, всё зависит от тех, кого я однажды избираю. Много званных, но мало избранных.
    - И что же, всё время ошибаетесь?
    - Если бы это было не так, вы ко мне уже не попали бы. Слабых учеников я отпускаю.
    - Вы так непогрешимы, так уверенны в себе?
    - Иначе нельзя, цель и желания должны быть ясными. Значит, вам не нравится то, что вы видите перед собой?
    - Пожалуйста, принесите первую картину.
    - А где же … - успела она произнести, глядя на картину.
    - Цепочку и рыбку я убрал, - улыбнулся он. – Будет мешать.
    - Кому?
    - Нам с вами. Думаете, я поспешил?
    - Она не ответила. Картина притянула её с такой силой, что она почувствовала волнение, и её охватило радостное предчувствие счастья.
    - Вы знаете, я узнаю эту женщину. Иногда, во сне,  она является ко мне. Я чувствую, что она - это я, но она постоянно ускользает от меня. Однажды, я спросила её. Ты  – это я, но почему я не похожа на тебя? Она загадочно улыбнулась, вот точно так, как изображено на картине, и исчезла. Наверное, подсознательно, я мечтаю быть похожей на неё, но у меня пока не получается. Должно что-то произойти, что-то измениться во мне. Но как вы узнали об этом?
Ничего не говоря, он вышел и вернулся с двумя высокими бокалами: в одном был напиток вишнёвого цвета, в другом - золотистого.
    - Это коктейли, вам какой?
    Она молча смотрела на бокалы.
    - Вы думаете, - сказал он, улыбаясь, - что я хочу вас усыпить или отравить, затем расчленить на отдельные части, чтобы потом - по ночам, выписывать вашу ногу, грудь, глаза и всё прочее?
    - Вы догадались. Я вспомнила предупреждение своей близкой подруги. Она познакомилась, на другой улице, с молодым поэтом. Он читал и дарил посвящённые ей стихи и так напугал её своими сочинениями, что она сбежала от него, почувствовав страх.
    - О чём были стихи?
    - Она приносила мне стихи и мы, ужасаясь и веселясь, их перечитывали. Примерно так:
"войти в тебя хочу, постичь твои глубины,
 чтобы на ложе страсти увидеть твоё сердце,
 когда с аорты крупной фонтаном хлещет кровь.
 Сапфиры твоих глаз и губ кораллы
 нанизаны на пальцы рук моих.
 В моих ладонях жарких два полушария мозгов твоих,
 я, ощутив их бархатистость,
 испытываю нежность и любовь". - Всё в таком духе.
    Он рассмеялся.
    - Да, очень впечатляет. Большой оригинал и гурман! Возможно, он поклонник Френсиса Бэкона или Босха, или работает освежевальщиком туш на бойне, или того хуже – маньяк.
    - Она сбежала прежде, чем успела определить его наклонности.
    - А вы не боитесь меня?
    - Нет, я принимаю вас таким, какой вы есть.
    - А какой я?
    - Не знаю.
    - Выбирайте бокал.
    - Любой, но выпиваем до половины, потом меняемся.
    Он расхохотался.
    - Очень практично и рационально, отраву поделим поровну!
    - Изумительный вкус, - сказала она, пробуя коктейль.
    - Вы не против музыки? - спросил он.
    - Смотря какой.
    - Гармоничной. Музыка должна звучать немного издалека.
Её слуха коснулись лёгкие, прозрачные звуки: нежные и ласковые, они проникали в сердце, заставляя его замирать. Блаженное состояние светлой радости не покидало её. Солнечный луч перемещался по комнате,  она следила за ним до тех пор,  пока он не исчез. Загорелась лампа под золотистым абажуром. Она ощутила прикосновение его рук, губ, слышала его дыхание. Она не видела его глаз, но он был рядом с ней,  был в ней. Запах краски, звуки музыки, золотистый свет,  аромат его волос и тела, она воспринимала всё это так,  как воспринимала свою улицу - всё вместе и чуть детально. В этом было её наслаждение:  томительное и сладостное - коктейль из чувств и ощущений.
      Она очнулась невесомая,  праздничная и свободная. Он лежал рядом, на животе, прижавшись щекой к простыне. Она видела его спину, смуглые крепкие ягодицы, щёку, ухо. Часть волнистых тёмных волос прикрывала шею. Одна нога была подогнута под другую. Ей бросилась в глаза его пятка - розовая, как у ребенка, и она подумала:  Он, наверное, не ходит, а летает. Он спал так безмятежно, как могут спать только мужчины, удовлетворенные и уверенные в своей силе. Она оделась, умылась и бесшумно захлопнула дверь.
Она не ломала голову над тем, что произошло. Всё было так прекрасно, что не стоило что-то загадывать и волноваться. Главное - эта встреча была подарком  судьбы, ещё одним ярким событием в её жизни. Она пришла на улицу только через неделю и сразу же увидела его. Она шла рядом с ним по направлению к его дому, предвкушая очередное наслаждение. Вдруг, он приостановился.
    - Почему вы ушли, почему? Вы ничего не хотите мне сказать?
    - Хочу, мне было с вами хорошо, очень.
    - И это всё?
    - Это главное, что же ещё?
    - Вы - любительница наслаждений, -  утвердительно заключил он.
    - А вы?
    Он промолчал, затем спросил:
    - Вы думали обо мне?
    - Я не думала, я просто вас ощущала.
    - Ну хорошо, тогда так. Я хочу написать себя, увиденного вашими глазами.
    - Портрет, в каком стиле?
    - Не будем уточнять стиль. Как вы изобразили бы меня, если бы умели писать? Что осталось в вас от меня?
    - Спина, волнистые волосы, прикрывающие шею, щека, ухо, часть подбородка, красивые ягодицы, розовая пятка ноги, но главное сон: безмятежный, глубокий - послеполуденный сон фавна.
    - И это всё?
    - Что же ещё? Разве этого мало?
    - Вы любите сияющие вершины, но чтоб добраться до них, нужно пройти огромное расстояние. Только преодолев путь, зачастую трудный, можно насладиться высотой, на которую замахнулись.
     - К чему такие сложности и трудности? Жизнь подвижна и прекрасна своими мгновениями, надо уметь ими пользоваться.
     - Вы хотите чтоб кто-то поднимал вас на вершину, без ваших усилий, а вы оставались бы праздной,  беспечной, ничего не истратив, ничем не жертвуя, ничего не преодолев? Всё-таки женщина, сидящая в кресле - это вы: себялюбивая, поверхностная, безразличная ко  всему, кроме своих собственных чувственных ощущений. Вы не почувствовали главного. У вас холодная душа. Прощайте.
Только что она парила над улицей и вдруг, какая-то жестокая сила швырнула её на землю и оставила расплющенной и раздавленной.
    Она приходила на улицу. Искала его, расспрашивала о нём у её обитателей.
     - А как он выглядит, какой он? - задавали они один и тот же вопрос.
    Она объясняла сбивчиво, путалась, не умея описать его. Что-то не складывалось в его образе, не доставало, какой-то главной отличительной черты, определяющей его сущность.
    - И это всё? - удивлялись они. - Нет, мы не знаем о ком идёт речь.
    -    Вспомните, вы же видели меня с ним, вы смотрели на нас! -  вос-клицала она, заглядывая в глаза.
Отстраняясь, уклоняясь от её взгляда,  они отвечали:
    -    Нам некогда разглядывать случайных прохожих. Мы работаем, улица нас кормит.
В одну из ночей ей приснились глаза, одни глаза. Они смотрели на неё отовсюду. Она силилась вспомнить, кому они принадлежат, но они расплывались, расползались и исчезали. Проснувшись, она поняла, что не помнит, вернее, не знает его глаз. Что было в его глазах? Что? Именно это он имел в виду, когда воскликнул: И это всё, что осталось в вас от меня?
Наступила осень. Подул холодный ветер: порывистый, колючий. Улица поредела, её обитатели переселились в переходы. Упорно совершая прогулки,  всматриваясь в лица прохожих, она искала его глаза, желая только одного: заглянуть в них. Она пробовала найти его дом. Проходя мимо особняка, окрашенного в салатовый цвет, она вошла в подъезд. Странный лифт, с кабиной без дверей, был ей знаком. Он стоял, будто поджидая её. Нажимая кнопки, она искала знакомую дверь. На одном из этажей она вышла и позвонила. Она звонила долго, очень долго. Из соседней двери вышла женщина с ведром для мусора и сказала:
    - Вы зря названиваете, уже полгода, как здесь никто не живёт. Они уехали за границу, и квартира находится под охраной.
    - Но я была здесь этим летом! Там такая огромная комната, в которой живёт художник.
    Женщина недоуменно вскинула плечи.
    - Говорю вам, вы ошиблись, ищите квартиру в другом доме.
    - Но эти двери, я узнала их.
    - В городе много похожих дверей.
Этот день был особенно ненастный. Помимо сильного ветра, пошёл косой, острый, жёсткий дождь. Порывы ветра вырывали из её рук зонт, распахивали полы плаща, пряди волос бились о щеки, закрывали глаза. Каждый шаг давался с трудом. Улица была совершенно пустой, но она продолжала идти  вперед. Сквозь нити волос, сквозь ветер и дождь, она увидела чьи-то глаза. Они приближались к ней. Свернув зонт,     она пошла им навстречу.
     - Если я не загляну в глубину твоих глаз, - печально прошептала она, - я умру. Я ощущаю тебя, но не знаю кто ты, какой ты? По ночам меня преследуют чьи-то глаза, но когда я приближаюсь к ним,  они ускользают от меня. Позволь мне увидеть твои глаза, больше мне ничего не нужно. Нет, нет, не верь мне! Я лгу, когда говорю, что большего мне не надо! Не прогоняй меня, не отпускай меня, я пойду за тобой туда, куда ты меня поведёшь. Я одолею любой путь к той вершине, на которую ты укажешь.
    Он раскрыл полы своего плаща, прижал её к себе.
    - Я искала тебя, ты знал об этом?
    - Не знал, но чувствовал.
    - Разве ты не предупредил всех?
    - Нет.
    - Тогда почему же они молчали, мучая меня?
    - Я  говорил тебе, что они всё чувствуют и обо всём догадываются сами.
    - Зачем они расспрашивали меня о тебе?
    - Им нужно было понять,  знаешь ли ты меня настолько, чтобы можно было тебе  довериться. И когда поняли, что ты случайная, чужая - они закрылись.
    - А  женщина с ведром?
Она догадалась. Если я не открываю двери, значит звонить бес-полезно.
    - А сегодня, это счастливая случайность?
    - Нет, я шёл тебе навстречу. Я был в отчаянии. Я жил затворником,  и не мог выйти на улицу, из-за боязни встретить тебя. Я хотел, чтобы ты мучилась, искала меня, чтобы сама пришла ко мне. Но, когда ты звонила, я не готов был открыть тебе дверь. Я злился, страдал, но не мог преодолеть свою гордыню. Ты задела моё самолюбие. Тебя занимали только собственные эмоции. Ты не захотела заглянуть в меня. Твоё безразличие было оскорбительным, невыносимым.  Во мне боролись два чувства - любовь и неприязнь. Я повесил картины с твоим изображением. Две женщины: одну я любил, другую - ненавидел. Я убрал ту, которую ненавидел и оставил ту, которую любил. Я  не смог с ней  расстаться.
Сегодня утром я проснулся от шума дождя, от ветра, который бился в мои окна, и сердце моё дрогнуло… - это ты рвёшься ко мне. Я - самодовольный эгоист, почувствовал твоё страдание, твою боль и тоску. Я увидел тебя, бредущую  по пустой, безжизненной улице, и понял,  если я  сию же минуту не выйду тебе навстречу - ты погибнешь. Я был готов умереть от  раскаяния и радости, когда увидел в твоих глазах  любовь и нежность. Я вручаю тебе своё сердце и предлагаю руку. Прими и прости за жестокое испытание.    

Май – ноябрь 2011 года.