Гельвеция. Умирающий лев

     Простое нарезание километров Барсуков не любил. Монотонно и скучно.  Крутишь, крутишь педали. А зачем?  Поэтому для придания целесобразности любой многокилометровой велосипедной вылазке он намечал объект, который необходимо было, по его мнению, осмотреть, изучить, сфотографировать. 

     В Германии такими объектами для него были замки. Этих удивительных сооружений там много.  Говорят, что около 25 000. Преувеличивают, наверное, но восточнее Кельна их действительно имелось больше чем достаточно.

     Конечно, там отсутствовали такие декоративные сооружения, как Нойшванштайн  или такие величественнве,  как Йоханнисбург, но все равно посещать прикельнские замки было очень интересно.

     Например, подъезжаешь к замку, а там кругом предмостные укрепления: башни, бастионы. Стены замка омывают воды озера. К воротам в стене ведет мост. Проходишь через ворота, а там снова вода, посреди которой и стоит собственно замок. Вражины наплаваются прежде чем доберуться до хозяина замка.

      А замковые кухни? Дубовые столы, медная посуда, циклопические котлы. В однм из замков в громадном кухонном очаге служащие поддерживают огонь, над которым пристроена большущая средневековая сковорода.  На сковороде пекутся булочки, приготовленные по стринному рецепту. Булочки дорогие, но разве кто-нибудь откажется отведать средневековой пищи?

        А в Швейцарии мало замков. Наверное здесь с рыцарством было поскуднее, чем в Германии. Но и в Швейцарии есть на что посмотреть. Даже много чего есть.


      Барсуков ехал в Люцерн. Цель: любование всемирно известным памятником  «Умирающий лев» и его фотографирование. День был великолепный, дорога прекрасная – кати и кати.  Он и катил.

    Надо сказать, что в Люцерне памятников-то мало. Да чего там мало? Всего один. Но всемирно известный. Вот этот самый лежащий в пещере лев, который  умирает с обломком копья в боку

       Вырубил его в дикой скале швейцарский скульптор Лукас Ахорн по эскизам знаменитого Торвальдсена. Посвящен памятник 450-ти швейцарцам-гвардейцам, павшим при защите короля Людовика ХVI от парижской черни, штурмовавшей 10 августа 1792 года дворец Тюильри.

      Над барельефом в скале высечено на латыни: «Верности и отваге швейцарцев».

     Вот на встречу с этим шедевром и катил Барсуков. В какой-то момент дорога раздвоилась. Наш велосипедист не стал сворачивать на левую отворотку, а поехал прямо.

     Вскоре он понял, что делает что-то неправильное. Обгонявшие его машины резко сигналили, а из окошек высовывались женщины.  Они  кричали и делали пальцем у виска.

         Барсуков тормознул, и тут же рядом с ним оказалась полицейская машина. Из неё вышел здоровяк-полицейский, одетый в скромную  серую униформу. Представившись, он популярно объяснил, что на развилке, которую Барсуков беззаботно проехал, велосипидист, согласно дорожным знакам, должен сверачивать влево на отворотку, поскольку прямая дорога становилась скоростным шоссе, куда с велосипедом соваться запрещается. 

       Барсукову стало жарко. Только за выезд велосипедиста на тротуар (если нет разрешающего знака) с него сдирают штраф в размере 40 франков.   А здесь скоростное шоссе!  Впаяют, наверняка, больше сотни.

     Полицейский подцепил велосипед на какие-то крюки сзади машины, пригласил Барсукова в салон, сел сам за руль и, лихо развернувшись, поехал обратно, к развилке. Там он вручил велоспед Барсукову, погрозил ему  пальцем (мол больше не нарушай), пожелал счастливого пути и уехал. 

     Вот так: закон законом, а ситуация ситуацией. Швейцарцы – не зануды, не придирщики.  Здесь, например, если застукают в маркете гржданина, случайно не оплатившего, скажем, брикет масла, то полицию вызывать на станут.         Гражданину предложат либо оплатить стоимость масла, либо оформят это масло как подарок от магазина.

     Через час Барсуков был уже у цели своего путешествия. Он уселся на скамейку, с наслаждением вытянул ноги и стал рассмвтривать  скульптуру. Действительно,  памятник был неординарный и впечатляющий. Наблюдая в водоеме, расположенном перед памятником, отражение льва, Барсуков пустился в размышления:

   
      «Швейцарцы какие-то прохладные до памятников, не фанатеют от статуй.  Не только Люцерн скуден памятниками, но и другие города Швейцарии не богаты скульптурой: два-три монумента, ну четыре от силы. Даже легендарному Тиллю Уленшпигелю во всей Швейцарии поставлено лишь два памятника.

     В России же любят разные изваяния. Особенно эта любовь присуща москвичам. Только таварищу Ленину они воздвигли около 200 памятников (уцелело около 100). Правда москвичи --  большие торопыги. То понастроят  идолов, то посвергают их, то снова понастроят и снова снесут. Вон свалили Дзержинского, а сейчас репу чешут: не поставить ли его обратно. Ленинградцы-то, несмотря не либеральные визги, не дали в обиду своего Феликса Эдмундовича.

     Да, и тематика московских памятников становится все странней (герои фильмов, барды, книжные персонажи, животные и даже сырок «Дружба») и исполнение – все бесталанней.

  Апогеем всего этого является Петр Первый изваянный Церетелли. Если бы император воскрес, он прежде всего приказал бы высечь автора памятника за безобразно и неправильно убранные паруса. Государь не терпел непорядков в парусном деле.

    Как обычно, поторопились москвичи с Петром. Теперь они традиционно готовы снести эту девяностометровую бронзовую конструкцию, ан накладно.

     Петербуржцы в монументном вопросе намного щепетильнее и сдержаннее москвичей, но и они были вынужденны впустить одного  церетеллевского Петра в свой город. Автор настаивал на том, чтобы статуя стояла в центре города. Но горожане прикинули: каково будет стоять этому мужику в преображенском кафтане с непонятной бумагой в руке рядом с Медным всадником и творением Карло Растрелли у Инженерного замка. Прикинули и задвинули его на дальний край Васильевского острова. С глаз долой.

      Однако сдержанность и щепетильность могут приводить и к отрицательным результатам. Так блокадников и истинных ленинградцев удивляет и возмущает отсутствие в Петербурге памятника блокадникам (кладбищенские камни не в счет). Вон швейцарцы увековечили память  о своих 459-ти погибших гвардейцах, а здесь – трагедия библейского масштаба, мировое горе, невиданное в истории испытание, почти миллион погибших. 

 И всем хоть бы что!


«А тебе – да ведь тебе поставят
Памятник на площади большой...»
Утешала дистрофичку Дарью
Ольга с несгибаемой душой.

Не поставили, однако, не воздвигли
(Зря Берггольц пыталась угадать).
Будто ленинградцы не погибли,
Будто их спасла отчизна-мать.

Не спасла! Погибло столько жизней!
И детей, и женщин... Сердце рвет.
Предала всех мачеха-отчизна.
А теперь вторично предает.

     Вот так всегда у Барсукова. Начнёт про Люцерн или Берлин, а заканчивает Ленинградом. Ну, прямо зачёк.