Житейские хроники Бори Брусникина. История первая

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ,
в которой Боря Брусникин впервые в жизни встречается с иностранцем, попадает в контору, в которой лекции читают более убедительно, чем в институте, находит верный способ отвлечься от зубной боли, живет три дня в другом измерении и обнаруживает себя в учреждении, где осуществляют перевод из одного измерения в другое и обратно.

В семьдесят четвертом году Боря Брусникин перешел на третий курс машиностроительного института. Нельзя сказать, что уже окончательно перешел, потому что были два «хвоста» - из пяти экзаменов летней сессии, два Борис завалил: сопромат и высшую математику. Именно в этом и была неопределенность его положения. В случае одного несданного экзамена, Брусникин легко бы получил разрешение на пересдачу во время сессии. Если бы «завала» было три, тоже была бы полная ясность, и сейчас уже был бы приказ об отчислении из вуза и готовился бы Боря к службе в Советской Армии. И продолжил бы он учебу уже через две весны, через две зимы. Конечно, если бы по здоровью в военкомате не забраковали. Здоровье у Бори было не очень. Не то, что у его закадычных друзей Сереги Хлебкова и Петьки Харина.

В общежитии они жили в одной комнате и были неразлучной троицей: высокий брюнет Хлебков, среднего роста белокурый очкарик Боря Брусникин и маленький рыжий Петька Харин. Серега был спортсменом – боксом занимался, а Харин, хоть и метр с кепкой, но палкой не убьешь. Живучий. Один раз выпрыгнул с четвертого этажа общаги, и ничего – только пятки отбил. Пацаны удивлялись: повезло, мол – на газон приземлился, а Хлебков был уверен, что Петькины сатиновые трусы сработали как парашют и замедлили падение его сорокакилограммового скелета.

В общем, не известно, взяли бы в армию Борю или нет, но именно потому, что «хвоста» было только два, пересдачу разрешили, но осенью. А пока Брусникина направили в распоряжение проректора по административно-хозяйственной части, в бригаду рабочих осуществлявших ремонт родного института и подготовку его светлых аудиторий к новому учебному году.

Впрочем, туда же, вместо традиционной уборочной страды в подшефных колхозах, направлены были и его друзья – Хлебков, потому что летом спортивные сборы и ему нельзя уезжать из города, и Петька Харин – хитрец конопатый – потому что справку достал, что нуждается в диетическом питании, которого ему в колхозе не обеспечат.

Так или иначе, но трое приятелей оказались в одной бригаде, что не способствовало ни высокой производительности труда, ни эффективной подготовке к пересдаче экзаменов. Старшим в бригаде был четверокурсник Яков Гуров, которого студенты в глаза звали Батей из уважения к его возрасту, а за глаза просто – Яша Гудрон.

Гуров поступил в институт после службы в армии и, практически после каждого курса, брал академический отпуск, так что к четвертому курсу ему исполнилось уже двадцать восемь лет. Когда шутники спрашивали Якова, успеет ли он до пенсии закончить вуз, он отвечал, что лучше лишний год побыть вольным студентом, чем замученным сторублевой зарплатой инженером. «Кто понял жизнь, тот не спешит!  Понятно, салаги?» - говорил с усмешечкой Яшка и заговорщически подмигивал.

С таким «бугром» жизнь стала «понятней», и никто в бригаде уже никуда не спешил. Начинали работу попозже и, в качестве компенсации, заканчивали пораньше. Бригадир после работы приглашал нашу троицу с собой, и уже в четыре часа они вчетвером сидели в ресторане «Сокол» и пили прохладное пиво, пока не начинался приток вечерних посетителей. Иногда сидели втроем, потому что Хлебков уходил на тренировку.

Неприятности того памятного лета начались для Бори Брусникина, когда в ресторане они встретили немца. Надо сказать, что встреча с иностранцем в их малоизвестном зауральском городе, где каждый мало-мальски серьезный заводик, не говоря уже о крупных производствах, работал на оборонку, была равнозначна встрече с белой вороной. Теоретически где-то есть, а практически вероятность встречи равна нулю.

Поэтому, когда за соседним столиком официантка Катя начала перебранку с незнакомым посетителем, они поначалу даже не обратили внимания. Катя, как и все официанты, не любила дневных посетителей – заказывают одно пиво, чаевых – копейки, а обслуживать себя требуют как людей.  Посетитель этот совсем не был похож на иностранца в Катином представлении – ни модного батника, ни джинсов, ни тёмных очков на носу. Одет прилично – не более того. К тому же Катя не выспалась после вчерашней бурной ночи, и у ней болела голова. Насколько ей вчера было хорошо, настолько сегодня было плохо. Поэтому, когда неизвестный начал что-то лопотать не по-нашему, тыкая пальцем не в меню, а в какой-то словарь, она минуту или даже две тупо смотрела сквозь него, гадая, представителем какой из союзных республик может быть этот залетный. Потом подвела итог монологу иностранного гостя тремя словами: «Иди отсюда, чурка!». Захлопнула свой замусоленный блокнотик, повернулась и ушла, покачивая широкой кормой с белым бантиком от фартучка.

Зарубежный гость, проводив ее недоуменным взглядом, стал оглядываться вокруг, видимо в поисках другого официанта. Тут- то его растерянный  взгляд и встретился с любопытными взглядами студенческой компании.

Брусникин, всегда и всем готовый придти на помощь, подошел к нему. Через несколько минут неплодотворного разговора на разных языках, он махнул рукой и попросил подойти Хлебкова: 
- Слушай, Серега, у него тут - в талмуде, на немецком и на английском написано. У тебя же пятерка по английскому, может, ты поможешь?

Хлебков взял книгу из рук гостя одновременно спросив:
- Ду ю  спик инглиш?
Тот просиял:
- Я, я! Ай спик инглиш, бат вери бэд!

Оказывается, немец владел английским, аккурат на уровне наших героев. Это значительно продвинуло переговоры. К тому же Хлебков ограниченно владел и немецким – знал две фразы: «Хенде хох!» и «Хальт!». Немец, в свою очередь, по-русски хорошо произносил «Москва» и «дружба». Его книга представляла из себя тематический словарик с наименованиями блюд и вин на немецком и английском языках. Он взял ее с собой в ресторан, будучи уверенным, что если не немецкий, то английский-то уж официанты обязательно знают.
- Это ты погорячился, - с помощью трех языков и двух рук объяснял ему Серега, - они скорее казахский поймут: бешбармак, шурпа, кумыс, водка…

На «водку» немец отреагировал и закивал головой. Хлебков понял, что с одним напитком определились. Далее, ведя указательным пальцем по страницам англо-немецкого справочника, Серега нашел еще два знакомых слова: coffee –кофе и cutlet – котлета.

Сочтя на этом, что заказ сформирован, он попросил Гудрона, на правах хорошего знакомого, позвать Катьку-официантку для обслуживания иностранного гостя.  Через несколько минут уже вся компания сидела за столом немца, ведя с ним оживленную беседу, которая издалека напоминала разговор глухонемых, потому что слова часто заменялись жестами. Яков Гуров, на правах старшего, выпил с гостем водки за «дружба» и за «Москау». Остальные ограничились пивом.

Через полчаса они уже знали про немца все или почти все. Звали его Мартин. Прибыли они вдвоем с коллегой на местный машиностроительный завод устанавливать и отлаживать закупленный в ФРГ станок с числовым программным управлением. Услышав это, Брусникин удивился и спросил Гурова:
- Как же так, Яков? На оборонном заводе работают спецы из ФРГ! Эта страна же в этот… Как его? … В блок НАТО входит! А?
- Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам… А нам с тобой, Борюся, тем более, - степенно отвечал Гудрон, затягиваясь сигаретой. – Ты видел в пятнадцати километрах от города трубу? Метра полтора в диаметре – не меньше! Нефть нашу родимую им, ведь, качаем. Так почему же они не могут нам станок продать?
- Нефть же только в страны соцлагеря поставляется.
- Как бы ни так! Стране валюта нужна, а наши братья по лагерю могут только повидлом и ботинками рассчитываться. Так-то Боря!

К концу вечера они с Мартыном, как ребята называли его на русский манер, совсем корешами стали. Проводили его до такси, так как немец подпил изрядно и вряд ли бы смог объяснить таксисту, куда его надо везти.
После они частенько встречали Мартина в этом же ресторане, приветствуя его как старого друга. Немец всегда искренне радовался встречам.

Но в один злополучный вечер, когда друзей в ресторане не было, и проводить до стоянки такси его было некому, Мартин в одиночестве выкатился из ресторана. Погода была на удивление хороша. Жара спала, а легкий ветерок и предзакатное июльское солнце приятно ласкали тело и радовали немецкую душу, которая и без того воспарила после русской водки. Из расположенного неподалеку городского сада доносились манящие ароматы городских цветов и звуки музыки. Мартин прислушался и, к своему восторгу, узнал мелодию, принадлежащую любимой им ливерпульской четверке, и даже разобрал слова:
Desmond has a barrow in the market place,
Molly is the singer in a band…

Ноги сами понесли его в сторону ворот городского сада – ему  было очень любопытно узнать, кто это здесь в сибирской глухомани, за железным занавесом знает и исполняет песни «Биттлз». Туда же, в сторону танцплощадки направлялась парами и группами молодежь и, как успел заметить немецкий друг, очень много красивых фройлян. Позабыв все инструкции, которые предупреждали о том, что подобные вечерние прогулки в одиночку могут печально закончиться, он устремился к танцплощадке, как бабочка летит на огонь, не предвидя последствий.
Однако, буквально, метров через пятьдесят путь ему преградили два ангела-хранителя в форме сержантов советской милиции. Опытным взглядом они выделили его из толпы,  узрев, что он, во-первых – не местный, что само по себе было уже подозрительно, во-вторых – он был не трезв. А вытрезвителю тоже надо было план давать, хоть задавись.

Прозвучало грозное:
- Гражданин, пройдемте!
Немец попробовал было что-то объяснить на родном языке. Сержанты восприняли это как издевательство над ними:
- Вот нажрался, падла, лыка не вяжет!
Завернули руки за спину, и затолкали бедолагу Мартина в УАЗик. Доставили в вытрезвитель. Немцу бы угомониться и спокойно переночевать на чистых простынях.  Ан нет! Опять он попытался спорить с блюстителями порядка. Те терпели не долго и, услышав оскорбительное для советского милиционера обращение: «Хер полицай!», отходили его дубинками так, что Мартин моментально угомонился и уснул, как после димедрола.

А на утро… На утро все и завертелось. На заводе забили тревогу. Пропажа иностранного спеца получила огласку, и дело дошло до горкома партии. Мартина быстренько вернули на завод. Начальника вытрезвителя турнули из органов. Начальника городской милиции перевели на его место дослуживать до пенсии. Наших друзей пригласили в первый отдел родного вуза, где все они подробно изложили в объяснительных записках, как вступали в контакт с представителем капиталистической державы. Убедившись, что ни одной государственной тайны они немцу не выдали, начальник первого отдела оставил их в покое. Друзья облегченно вздохнули. Но не тут-то было!

Через пару дней Брусникина пригласили в КГБ. Придти велено было на следующий день с утра. Весь вечер он один маялся в комнате общежития. Харина и Хлебкова не было. Попробовал было уснуть – не получалось. В голову лезли нехорошие мысли. Вспомнил своего деда, репрессированного в тридцатых годах. Впервые задумался – почему дед был Брусницкий, а он – Боря – Брусникин?

Ближе к полуночи заявился Хлебков. Бросил в угол спортивную сумку. Туда же полетели кроссовки. Брусникин оживился, начал с ним делиться переживаниями. Но, к его удивлению, Серега был спокоен как удав. В ответ на Борино сообщение, что его вызывают в КГБ, Хлебков спросил:
- Пожрать ничего нету?

Из «пожрать» был только хлеб и банка засахаренной смородины. Серегу это вполне устроило, и он сел ужинать, запивая первое и второе водопроводной водой.
- Не боись, Борюся! – сказал он Брусникину, - меня тоже туда пригласили, только после обеда.
- Как? И тебя? – Боря не мог скрыть радости, что он не один будет отдуваться. – Так, ведь, надо после того, как я оттуда выйду встретиться! Чтоб я тебе рассказал…
Хлебков усмехнулся, видя, как просиял Борька:
- До обеда я занят. Спарринги у нас начинаются. Да и чего ты можешь нового рассказать? Мы уже все в первом отделе написали. Так что спи спокойно, добрый молодец!

Серега улегся на свою койку, повернулся к стене и, перед тем как захрапеть буркнул:
- Черт дернул нас связаться с этим Мартыном…
Из чего Боря понял, что Серега тоже мандражит.

Наутро Брусникин почистил зубы, вымыл шею с мылом и надел чистую рубаху. По пути забежал в столовую, затем сел в автобус и поехал «сдаваться».
Беседовал с ним совсем молодой сотрудник, назвавшийся Александром Ивановичем. «Наверное, лейтенант, или старший лейтенант», - подумал Брусникин. Боря слово в слово повторил ему то, что они писали в объяснительных.
- Как же, всё-таки, получилось, что Мартин Хартман попал в милицию? – снова спросил Александр Иванович.
- Не знаю, нас в тот день с ним не было.  Мы его обычно до такси провожали. А в тот вечер… Не знаю. Случайность…

Брусникин уже думал, что беседа идет к концу и не мог дождаться, когда его отпустят.
- Слишком много у вас случайностей, Брусникин! А ведь случайность – это способ проявления закономерности. – Молодой гебист достал из ящика и положил на стол перед Борисом какой-то журнал. Брусникин глянул  и обомлел. Его даже пот пробил. Это была "Роман-газета" одиннадцатилетней давности за январь 1963 года с повестью Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Этот журнал еще зимой Серега привез от своих родителей, откопав его где-то на чердаке. 

Повесть эта была снова на слуху и, когда все трое ее прочитали, "Роман-газета" пошла гулять по общаге и вот, надо же, где выплыла через полгода.
- Что вы молчите, Брусникин? - Чекист в упор посмотрел на него.
- А че говорить-то? - Боря поправил запотевшие очки.
- Ваш журнальчик?
- Да не, не мой... Был он в нашей комнате. А кто принес, не знаю. Я даже не читал... То есть, читал, но не до конца. Я как-то литературу последнее время не очень...

И тут Боря говорил правду. Последнее время из литературы он читал, в основном, учебники, да и то, без особого толку.
- Вы же в высшем учебном заведении учитесь, Брусникин! Должны бы знать, что автор этой, с позволения сказать, повести - господин Солженицын - идеологический враг Советского Союза. Под видом развенчания культа личности Сталина решил сработать на руку буржуазным идеологам и дал им пищу для антисоветской пропаганды, - Александр Иванович приподнял краешек журнала и, как бы, потряс им над столом, в доказательство того, что это действительно пища буржуазных идеологов.

Боря судорожно проглотил слюну:
- А чего же тогда печатали, если он для антисоветской пропаганды?
- Проглядели в свое время, прохлопали, некоторые горе-руководители. Плохо, видимо, в институтах учились.  "Хвосты" имели...
Брусникин заморгал глазами: "Все знает! Абсолютно все!".
- А сейчас, вот, разобрались, - продолжал гебист, - автора выслали из страны в этом году. Пусть теперь там своим западным хозяевам рассказики пишет. А творчество его, - он снова потряс журналом, - изымается. Есть приказ Главлита. А вы, вот продолжаете распространять!

Боря молчал. Он мысленно приготовился к самому худшему повороту событий.  Уверен он был только в одном – из страны высылать его точно не будут. В этот момент Брусникин сильно захотел в армию, и еще захотелось учиться, учиться и учиться.  И все одновременно.
- Про это ты, - молодой чекист неожиданно перешел на "ты", - про это ты спросил: "Зачем печатали?" А вот это что? Тоже печатали? - он вновь выдвинул ящик стола и положил перед Борисом стопку печатных листов.
- Что это? - обреченно спросил Брусникин.
- Тоже, небось, до конца не дочитал? Это самиздат.  "Собачье сердце" Булгакова.
- Чье сердце? Булгакова? - снова спросил Боря. Прилагательное «собачье» он отнес на счет чекистской неприязни к пособникам Запада, сразу почувствовав, как волнуется и бьется его собственное сердце, готовое выскочить из груди. - Это я совсем не знаю, не читал.  И Булгакова не знаю.

Александр Иванович смотрел в мертвенно бледное лицо Брусникина и молчал. Может быть одну минуту. Борьке показалось - час. Потом неожиданно сказал:
- До свидания, Брусникин! Идите. И от вашего поведения зависит, как скоро состоится наше свидание, - чекист снова перешел на "вы".
Боря не помнил, как ноги его вынесли на улицу, после оледенившего душу допроса. Оглянулся на фасад строгого серого здания, как будто оценивая, стоит ли сюда еще раз приходить? И пошел на остановку.

В общежитии еле дождался Серегу Хлебкова. Сразу к нему с вопросами:
- Ну, как, Сергей? Был в Комитете?
Хлебков был не в духе:
- Был. Все нормально.

Достал из спортивной сумки батон и бутылку кефира. Сел есть. Брусникин, видя, что друг не в настроении, с вопросами пока не лез. Но вдруг Серегу как будто прорвало. Он вскочил и начал ходить по комнате кругами:
- Понимаешь, Борька, дал я этим девчонкам из пединститута почитать "Ивана Денисовича". Ну, и забыл про это. Сколько времени прошло! А неделю назад Люська прибегает и говорит, что изъяли у них все. "Что все-то, - говорю, - там один журнал был?" А она мне: "Там еще "Собачье сердце" изъяли, "Мастера и Маргариту", "Белую гвардию". Я спрашиваю:"Ты зачем мне всю эту контрреволюцию перечисляешь? ". А она:" Как зачем? Мы же сказали, что все это ты принес. Ты уж извини, мы очень испугались!". Представляешь, подарочек! Ну, куда деваться, пришлось для опера этого сказки выдумывать, откуда я все это взял. - Серега пнул валявшиеся на полу кроссовки. - Вот бабы! Пойдем в кино, что ли, сходим? А? Где Петька-то?
- Петька к тетке уехал до вечера. А я в кино не пойду. Я учить сопромат буду, - Брусникин проникновенно прижал "Сопротивление материалов" к груди. - Пока не выучу - никуда!
- Зарекалась свинья в грязь не лазить! - сказал Хлебков и ушел в спортзал работать со снарядным мешком.

Урочливый язык был у этого Хлебкова. Сглазил он Борино стремление к знаниям. Как только он ушел, у Брусникина разболелся зуб. Видимо, на нервной почве. Промаялся всю ночь. К утру щеку разбарабанило, и он пошел в стоматологическую клинику.

Выстоял очередь к стоматологу. Потом направили в рентген-кабинет сделать снимок. Врач его посмотрел и сказал, что зуб надо удалять. К этому моменту Боря был готов удалить все зубы, лишь бы избавиться от боли. Хирург-стоматолог поставил обезболивающий укол и рванул зуб. Неудачно. Оказывается, обломились корни. Пришлось снова ставить укол, разрезать десны и удалять эти корни каким-то элеватором.

Через два часа экзекуция закончилась. Боря, покачиваясь, вышел на крыльцо поликлиники. Подставил голову свежему ветру. Она казалась чугунной болванкой, по которой только что два часа долбали кузнечным молотом. Вчерашний разговор в КГБ казался далекой приятной беседой. Лучше бы еще два раза туда, к тому обаятельному оперу, чем к этому палачу в белом.

Пришел в институт. Стал бесцельно слоняться по пустым аудиториям. Обезболивающий укол переставал действовать, и Боря не знал, куда деться от невыносимой боли. Вдруг в одном из лекционных залов заметил четверых знакомых ребят. Они уединились на время обеда и решили перекинуться в картишки. Брусникин, бывало, участвовал в общежитии после стипендии в карточной игре, проигрывая или выигрывая трешку или пятерку. В общаге по-крупному не играли. Боря, что бы отвлечься от боли решил подключиться к игре в очко. Трое из игравших были студенты, а четвертый - известный в определенных кругах мутный тип - Игорь Вороной, или Ворон – катала  местного разлива.

Надо сказать, все знали, что за ним водится этот грех - игра краплеными картами. Поэтому играть его колодой отказывались. Тогда Ворон предлагал:
- Ни нашим, ни вашим – за новой колодой пляшем! Лады? Давайте, я слетаю!
- Нет уж, мы сами сходим, - отвечали Ворону партнеры, и кто-нибудь бежал в "Галантерею" напротив и покупал новую колоду карт за девяносто копеек. Наивные студенты полагали, что играют чистой колодой, не ведая о том, что обаятельный шулер уже загодя заглянул в магазин и скупил несколько колод. Вскрыл, обработал, запечатал и вернул коцаные карты продавцам, наказав прикормленным девочкам продать колоду именно из этих.

Таким образом, исход был предрешен. Опрометчивый Брусникин через полчаса вышел из игры, проиграв астрономическую сумму - двадцать рублей. Причем, три рубля отдал наличными, а семнадцать остался должен. Первой цели он достиг - зубная боль прошла. Но появилась другая головная боль - где взять деньги? За карточный долг спросят. В совершеннейшей депрессии, после обеда он вышел на работу, объяснив Якову, что был у зубного.
- Не надо подвигов, Борюся! - сказал мудрый Гуров, - на тебе же лица нет. Иди домой, отлежись.

Однако Брусникин остался, решив, что вечерней электричкой поедет к родителям. Все равно хотел к ним магнитофон увезти, еще вещички кое-какие. Заодно попросит у них денег.

Пребывая в такой задумчивости, он таскал доски вместе с Хариным. Но беда, как известно, не приходит одна. Не заметив лежащую на дороге доску с гвоздем, Брусникин наступил именно на гвоздь. А так как обут он был в резиновые кеды, то проколол пятку.

Вконец расстроенный и измученный Брусникин сел на скамейку и, морщась, стал расшнуровывать обувь. Но тут вмешался бригадир:
- Сергей, Петя! А ну, быстро проводите его в медпункт. Нечего тут раны рассматривать! У нас даже зеленки нет. Считайте, что на сегодня рабочий день закончен.

Боря поднялся и, ступая раненой ногой на носок и прихрамывая, отправился в сопровождении друзей в медпункт. Там чернобровая медсестра обработала и перевязала рану, поставила укол от столбняка, который Брусникин перенес безропотно и даже не поморщился. Он уже был уверен, что его мучения не кончатся никогда. Покивав головой на распоряжение медсестры явиться в понедельник на перевязку, Боря поковылял в общежитие.

Друзья помогли ему собрать все, что он хотел взять с собой к родителям, проводили на вокзал и посадили в электричку. Каждый хотел как-то выразить сочувствие несчастному Брусникину.
- Держись, Борюся! - сказал Хлебков,- жизнь она, как зебра. Черная полоса должна закончиться. Отъедайся на родительских харчах и лечи ногу.
- Смотри, рассеянный, чтобы в электричке магнитофон не сперли, - посоветовал Петька, - и возвращайся здоровеньким!

Друзья в тот момент и подумать не могли, что Брусникина вновь они увидят не скоро, а черная полоса для него только начинается. Пройдя в вагон, Боря уселся у окна, положив магнитофон рядом, а сумку поставив на колени. Все, что произошло дальше, Брусникин с трудом вспомнил много позже. Потому что его воспаленный мозг не выдержал стрессовой нагрузки и перешел в другой режим работы.

Может быть, специалист сказал бы, что случился какой-нибудь маниакально-депрессивный психоз, но если говорить народным языком, у Бори просто "поехала крыша". Все что он делал дальше, это делал кто-то другой, а не он - девятнадцатилетний студент Борис Брусникин.
Взгляд его стал совершенно другим. Он отвернулся от окна и, увидев в конце вагона играющих в карты пассажиров, решительно подошел к ним и стал читать лекцию о вреде азартных игр. Мужики сначала послушали, а потом отмахнулись:
- Иди, парень, отсюда! Не мешай.
Боря вышел в тамбур. Там двое мужичков, дымя папиросками, мирно беседовали. Поскольку Боря сам никогда не курил, он тут же начал читать им проповедь о вреде курения. Причем так эмоционально и трогательно взывая к их сознательности, что мужики хохотали от души.

Между тем, электричка подошла к его станции. Закинув сумку на плечо и оставив магнитофон в вагоне, Брусникин сошел на платформу. До дома он добрался благополучно. Но уже из первых фраз разговора, родители поняли, что с сыном творится неладное, потому что он стал рассказывать, как его подтолкнул черт и он проколол пятку, а магнитофон ему пришлось оставить в электричке, потому что там
были плохие записи.

Расстроенные родители уложили сына спать, надеясь, что выспится и придет в себя. Однако утром, когда мать зашла к нему в комнату, то увидела Бориса стоящим на диване и завернутым в простыню, как в римскую тогу.
- Боря, ты чего?
- Ты знаешь, мама, а ведь я - гипнотизер!
Мама заплакала. Отец вызвал "Скорую". Когда прибыла медпомощь, Борис уже ходил по квартире в новенькой польской куртке с клетчатым подкладом. Причем, одел он ее подкладом вверх и уверял родителей и младшую сестру, что он - шахматная доска.

Через час Брусникин уехал на машине с красной полосой  туда, откуда приехал на электричке - в город, где на одной из окраин располагался психдиспансер. Войдя в палату, он всех поприветствовал:
- Здравствуйте, гипнотизеры!
Получил укол и уснул.
* * * 

Хлебков и Харин узнали, что их друг попал в психушку только через несколько дней. Это известие для них, мягко говоря, было неожиданным и неприятным. Друзья решили немедленно навестить Борьку, узнать, что с ним случилось, и чем они могут помочь.
Найдя в телефонном справочнике нужный номер, Серега позвонил прямо с телефона на вахте общежития. Ответила завотделением. Хлебков кашлянул в кулак и спросил:
- Здравствуйте! К вам поступил Борис Брусникин? Я бы хотел с ним увидеться. Это можно?
- А вы кто ему будете? Мы разрешаем свидания только близким родственникам, - сообщил строгий женский голос.
Хлебков замялся:
- Дело в том, что я не совсем родственник..., - Серега понял, что если он сейчас не приведет веского аргумента, то получится облом. И он пошел ва-банк. - Я сотрудник КГБ, лейтенант Иванов. Скажите, а как у него состояние?

Теперь возникла пауза на другом конце провода.
- Его состояние... Кризис миновал. Проводим терапевтический курс. А вам срочно нужно его увидеть?
- Да, очень срочно. И буквально на десять минут. Дело в том, что я работаю по делу Мартина Хартмана.
Снова пауза.
- Хорошо. Приезжайте.
Серега аккуратно положил трубку и посмотрел на бабусю-вахтера. Та только покачала головой:
- И-и-их! Врать нехорошо!
-Так надо, тетя Лиза! Ложь во имя спасения. Есть такое понятие.

Харин его спросил, когда зашли в комнату:
- И что? Все в порядке, думаешь? У нас же удостоверения спросят, когда приедем! Где мы их возьмем?
Хлебком глянул на обеспокоенную конопатую физиономию приятеля и, положив руку на его рыжую голову, изрек:
- Вынужден вас огорчить, мой юный друг, но еду я один!
- Это почему?
- Потому, что не бывает чекистов ростом метр пятьдесят. Провалим операцию по проникновению на объект.
- Не метр пятьдесят, а метр пятьдесят пять! - обиделся Петька. - Все равно тебя не пустят без удостоверения.
- Вот об этом я сейчас и думаю, - сказал Хлебков, доставая костюм. Погладил брюки и рубашку. Потом вышел из комнаты и через десять минут вернулся с галстуком в полоску. Осерчавший Харин, лежа на койке, наблюдал за его сборами.
- Как, Петюня, галстучек? Подходит к костюму? – Серега приложил галстук к пиджаку.
-  Ты их хоть два надень, все равно тебя не пустят! Документ надо.
- Встречают по одежке, Петя. По одежке! А провожают по уму.  Если бы встречали по документам, то и поговорка была бы другая. Например, - Серега закатил глаза к потолку.- О! «Показал ксиву – встретили красиво!» Ну, как?  - Хлебков засмеялся, радуясь своему экспромту.

Он взял с полки круглый значок, подаренный немецким другом Мартином, синюю папку с тесемочками и ушел.
Автобус под номером десять долго вез его по узким улицам северной окраины города. Водитель тормозил перед выбоинами на мостовой, автобус, скрипя и покачиваясь, преодолевал препятствие и снова натужно набирал скорость.
Тротуары от проезжей части были отделены фундаментными блоками, еще с весны заляпанными грязью. Многоэтажки остались позади, далее пошли одноэтажные дома частного сектора. Тополя и клены, росшие около них, стояли с серебристой от пыли листвой.

Остановка «Психиатрический диспансер» была конечная. Хлебков там выходил один. Высадив его, автобус отъехал от остановки, и Сергей увидел, стоявшее через дорогу двухэтажное грязно-серое здание с решетками на окнах, стены которого когда-то были побелены.

Хлебков решительно потянул дверь на себя. Внутри диспансер представлял из себя нечто среднее между тюрьмой и больницей. Следующая дверь была на противоположной стороне тамбура. Рядом с ней – полустеклянный скворечник, в котором сидела толстая женщина в белом халате и больших очках. Она пристально посмотрела на вошедшего молодого человека с темно-синей папкой в руках.
- Здравствуйте, я – лейтенант Иванов, - представился Сергей. – Вас не предупреждали? Мне нужна краткая беседа с вашим пациентом Брусникиным.

Сотрудница диспансера с подозрительным любопытством посмотрела не него сквозь толстые линзы.
- Документик покажите ваш, товарищ лейтенант Иванов!
Хлебков понял, что теперь главное – натиск.
- Если вы имеете в виду мое служебное удостоверение, то я не в милиции служу, - Серега придал голосу строгость, - а в Комитете государственной безопасности. Поэтому нам запрещено повсюду таскать свои удостоверения, особенно когда работаем по важным заданиям, - Хлебков переложил папку из одной руки в другую и отвернул левый лацкан пиджака. – Вот мой жетон оперативного работника!

Тетка с удивлением посмотрела на немецкий значок.
- Если вас что-то не устраивает, можете позвонить генералу. Я скажу телефон. Кстати, при нашем разговоре с Брусникиным разрешается присутствовать вашему сотруднику, - зачем-то добавил Хлебков.
- Не нужен мне ваш генерал! – строгая тетка пошла на попятную и позвонила по внутреннему телефону. – Сейчас придет ваш Брусникин. Пройдите по коридору, и налево. Там комната для свиданий.

Борька вошел в комнату ровно через пять минут. Увидев Хлебкова, обрадовался так, как будто они не виделись целый год.
- Серега! Серый… Молодец, что приехал, - он крепко сжал ему руку, долго тряс ее, улыбаясь во весь рот и еле сдерживая себя, чтобы не броситься на шею другу. «Сильно же тебя торкнуло, дружище», - подумал Сергей.
К удивлению Хлебкова, Брусникин даже не похудел, только бледный был и какой-то заторможенный.
- Ну, рассказывай, Борюся, как тебя угораздило сюда загреметь?
Друзья уселись на деревянный диванчик, крашенный коричневой краской в несколько слоев, и Брусникин принялся рассказывать приятелю о том, что с ним приключилось.

- … Понимаешь, Серега, я только на третий день, после того как сюда поступил, в себя пришел. Просыпаюсь утром и ничего не пойму. Что со мной случилось? Где я? На окнах решетки, койки казенные, люди кругом какие-то странные. А главное, ничего не помню с того момента, как вы с Петькой меня на электричку посадили. Полный аут! Сначала решил, что я в тюрьме. Из-за немца, думаю, посадили. Однако, почему ничего не помню? Был суд или нет? Сколько сидеть? Решил встать, размяться. Поднялся, пол холодный, а я босиком. Посмотреть решил, может, под кроватью тапочки. Полез туда, вдруг двое амбалов- санитаров подбегают и – хлоп! – ремнями меня к койке пристегнули! Зафиксировали, значит. Но, потом ничего, освоился. Стал осторожнее. С прогулки, правда, один раз тоже уволокли, зафиксировали. К пожарной лестнице я неосторожно приблизился. Думали, видимо, что я на крышу рвануть решил.
Родители приезжали. Постепенно все вспомнил, что со мной произошло. Видимо, башка слабая. Помнишь, как я курить пробовал? Все курят, и ничего. А я после двух затяжек сознание чуть не потерял. Слабая у меня голова, Серега!

- Да, ладно, не убивайся так, слабоголовый ты наш! Всякое бывает, и болезни тоже всякие случаются. Время пройдет, и болезнь пройдет.
Друзья проговорили еще полчаса, потом Брусникина позвали, и они стали прощаться. Хлебков потрепал друга по плечу:
- Давай, держись! Поправляйся, я еще приеду.
Серега к Брусникину приезжал еще два раза: в сентябре и в конце октября, за неделю до выписки Бориса. В его последний визит Боря был значительно веселее и делился с Хлебковым своими планами на будущее:
- Переведусь на вечерний, на другую специальность, не связанную с оборонкой. В армию, ведь, теперь все равно не возьмут. Белый билет у меня будет. Потихоньку институт закончу.
- Или он закончит тебя. Еще раз вот так поднапряжешься и опять сюда загремишь. Переводился бы лучше в техникум. После двух курсов института ты его за год закончишь. Сдашь спецпредметы и диплом в кармане!
- Нет, Серега, мама хочет, чтобы я высшее образование получил. Предки мои, кстати, на будущий год в город переезжают. Сестра в пединститут поступать будет.

- Значит, не очень ты свою маму напугал, когда шахматной доской одевался. А я вот думаю бокс бросать. Хватит! Сейчас к серьезным соревнованиям готовимся – тренер ставит в спарринги с мастерами спорта. Они иной раз так по «тыкве» настучат, что домой прихожу сам не свой. Нужно курсовой делать, а у меня в голове шум и спать хочется. Видимо, пришла пора выбор сделать между спортом и учебой.
- Совсем спорт бросишь?
- Да, нет! Зачем? Есть еще баскетбол, футбол. Там я тоже кое- что могу.
Поговорив «за жизнь», друзья стали прощаться:
- Ну, пока, Борюся! Теперь уже реже будем видеться. Заходи к нам с Петькой в общагу.
- Обязательно зайду.

Боря с грустью посмотрел вслед Сереге, он понимал, что теперь их жизненные пути будут расходиться все дальше, и второго такого надежного друга у него уже не будет.