Барабаны

               

                В молодости я очень любил громкую музыку. Тогда мы считали, что чем громче, тем лучше и моднее. Радио и магнитофон всегда включал дома на полную мощь, а на улице тем более. Ходил с музыкой в руке по Дубне, Конаково, Антропово, Электренаю - аж у самого в ушах звенело. И таким я себе казался модным и красивым, что дух захватывало, когда представлял, как выгляжу со стороны. Особенно в глазах девчонок. Надо было соответствовать своему времени, и хоть этим, но выделяться из толпы сверстников. На танцах и дискотеках тоже, чем больше ансамбль выдавал шума и грохота, тем он был круче и   сильнее нравился  молодёжи. И мы шли толпами не в консерватории и планетарии (которых в нашем городе и не было), а туда, где нас глушили  и  оболванивали.
                Сейчас историки-дерьмократы пишут, что молодёжь таким громким способом выражала свой протест против тоталитарного строя коммунистов. Но мы почему-то орали по ночам не на ступеньках горкома КПСС, а под окнами женских общежитий и для девчонок во дворах и парках. Давно нет коммунистов у власти, мне уже далеко за пятьдесят, но когда я по радио или телевизору слышу знакомые звуки рок-н-ролла, то опять врубаю звук на всю мощь и начинаю прыгать, как в молодости, если, конечно, меня  никто  не  видит. Так же мы ведём себя и на встречах школьных выпускников - пусть молодые попробуют угнаться за нами. Поэтому, современные политологи нагло врут, в своих интересах искажая ход  истории. Моё поколение как тащилось от громкой музыки, так и будет тащиться до последнего вздоха. И никакие  коммунисты тут  ни  при  чём.
                Своё музыкальное творчество я начинал, как обычный романтик шестидесятых - с семиструнной гитары. Страшно завидовал всем, кто вечерами бренчал на гитаре, окружённый толпой восхищённых девчонок. Мечтал тоже выйти однажды  во  двор и выдать хриплым блатным голосом что-нибудь особенное, не как у всех. Но после многих неудачных попыток освоить игру на гитаре, пришлось забыть о карьере популярного барда. Видимо, что-то у меня не так с музыкальным слухом. Зато появился вдруг интерес к барабанам. Младший брат тогда играл в школьном ансамбле, и у нас дома для тренировок стояла пара барабанов и две латунные тарелки. Днём, пока родители и соседи были на работе, можно было отрываться  по  полной,  как  тогда  говорили.
                В 1977 году, вернувшись из костромской глубинки в Дубну, соскучившись по большому искусству и громкой музыке, я стал регулярно посещать все концерты и городские вечера отдыха. Особенно,  когда  развёлся  с  первой  женой  и  появилось много свободного времени.  Младший   брат отца подрабатывал  вечерами  в ДК “Мир” рабочим сцены и для меня все двери были открыты на любой вечер с любыми артистами. В те годы “Москонцерт” привозил сборную солянку из артистов всех жанров, но в конце обязательно выступал ансамбль с гитарами и ударными установками. Иногда приезжали такие виртуозы и мастера своего дела, что дух захватывало. Когда шло  представление членов коллектива, каждый показывал класс, хвастался чем-то особенным, своей изюминкой  в      игре:   гитарист     выдавал     умопомрачительные      пассажи,  саксофонист тянул   из нас жилы, а барабанщик  пускал такую дробь  минут на десять, что половина зала начинала  притопывать  ногами   ему в такт.
                Если я перед концертом заходил домой, переодевался в парадный костюм, то сидел в зале или пил кофе в буфете, ожидая завершающего выступления ансамбля. А часто бывало так, что прямо со стройки, в рабочей одежде я прибегал  узнать, какие будут артисты и  не успевал домой, оставался и пил с дядькой его любимый портвейн, помогал таскать стулья и столы после торжественной части, освобождая сцену для артистов. А потом с интересом вблизи наблюдал, как артисты готовятся к выходу на сцену.
                Один раз начальство и пожарники выгнали из-за кулис всех блатных зрителей,  и мы, прихватив стулья, спустились в зал, скромно сели сбоку от первого ряда. Тогда привезли какой-то знаменитый японский ансамбль танца. В первом отделении выступали миниатюрные японочки в жёлтых кимоно до пола и с огромными бантами чуть пониже спины. Их плавные движения под музыку так мне понравились, что я забыл, где нахожусь и в чём одет. А сидел в мятом рабочем костюме, без галстука, в грязных, заляпанных раствором ботинках. Вдруг эти маленькие мадам Баттерфляй порхают со сцены в зал, каждая берёт одного зрителя первого ряда за руку и тащит на сцену. И при этом так низко кланяются тебе в пояс, так обворожительно улыбаются белыми от грима личиками, что отказать практически невозможно. Даже инвалид на одной ноге и то поскакал бы за такой красавицей. Меня такая же малышка взяла за руку, тянет за собой, улыбается и  лопочет по-японски: “- Пошли, мой господин, не бойся, я тебя не укушу...” Видимо,  было  что-то в этих японочках  от профессиональных гейш, потому что я, не сопротивляясь, как в тумане или под гипнозом, поднялся за ней из тёмного зала на сцену под яркий свет софитов. А может,  мы просто размякли от их плавных танцевальных движений и расслабляющей музыки. К тому же, они были нашими гостями, а гостей у русских обижать не принято.
                Моя гейша была одной из самых красивых, поэтому мы и встали с ней в центре. Остальные выстроились по бокам от нас цепочкой вдоль рампы, через одного - наш, японка, опять наш, - и стали кто танцевать, а кто просто приседать и раскачиваться под заунывную музыку, изображая морскую волну. Я балдею от необычных ощущений: стал настоящим артистом, да ещё с такими необычными партнёршами, две японочки с обоих сторон держат меня за руки своими мягкими пальчиками и что-то поют. Даже успел пожалеть, что в школе не учили японскому языку: сейчас бы поболтал с ними, познакомился, может,  среди них незамужние есть или разведённые,  как я, съездил бы к ним в гости на острова…  Стою, мечтаю, с блаженной улыбкой на лице.
                А  весь зал шумит, аплодирует нам, кричат “браво”, “бис’ и ещё что-то, народ пришёл уже подогретым, да и в буфете многие успели перед концертом  добавить. Я осмелел, поднял голову, глянул в зал - вижу на лучших рядах полно знакомых из горкома партии и комсомола, из Объединённого института ядерных исследований, из руководства города, из иностранных землячеств. Вот и хорошо, думаю про себя, пусть все видят, что мы, строители, даже с японцами легко общий язык найти можем, на короткой ноге, так сказать,  уже  танцуем  вместе... И тут я за провод на сцене ногой зацепился, глянул вниз и похолодел - ё-моё! Оказывается,  я танцую в грязных ботинках, в мятых брюках, в расстёгнутой до пупа рубахе, так как было душно, а я не успел застегнуться, пока меня   тащили на сцену. Сразу захотелось убежать в темноту или, превратившись в мышку, юркнуть под рампу, из которой нас освещали   десятки   мощных   ламп.   А   мелодия   всё   не кончается,   японки пляшут и пляшут, им за это деньги заплатили, отрабатывать надо. Меня то в  холод,  то в  жар   бросает от  такого конфуза, боже  мой,  думаю, опозорил великий русский народ своим  неряшливым  видом, что теперь о  нас японцы будут думать.
                Снова глянул в зал, а они там все со смеху покатываются. И такое ощущение, что  ржут только надо мной. Совсем скис, ноги как ватные стали, не могу оторвать их от сцены. Приседаю с японочками, кланяюсь залу в пояс, и уже чуть не плачу от обиды: надо же так опозориться в своём родном городе, ладно бы на гастролях где, в Конаково или в Кимрах, там меня никто не знает. Да ещё два фотографа бегают перед сценой и нас всех снимают. Вдруг в “Огоньке” или в “Смене” напечатают на обложке,  на  всю страну позор будет. Еле дождался конца танца. Наши мужики и не думают уходить со сцены,  топчутся на месте, ждут второго танца, целуют ручки гейшам, трогают у них пышные банты на заднице, а я  чуть  не  бегом  убежал   в спасительную  темноту  зала.
                Под  конец вечера  вынесли  на  сцену  несколько  огромных барабанов, размером с человека и  голые  по  пояс японцы стали молотить в них палками со всей силы.  Грохот стоял страшный. Под этот шум  я  и ушёл, чтобы не встречаться со знакомыми, видевшими мой  позор  на сцене. Вот так большое искусство может радовать, а может и сильно огорчить неподготовленного к его восприятию человека.
                Хотя природа меня  обидела, лишив  музыкального слуха, но несколько простых пассажей на барабанах я всё-таки разучил. Играл  их только когда хорошо выпью, чтобы снять синдром стеснительности. На двух свадьбах в посёлке Горном Ростовской области, пока ансамбль отдыхал и закусывал, я садился на место ударника и давал шороху. Не знаю, как гости, а я получал массу удовольствия от грохота барабанов.
В отличие от меня и жены, дочка в детстве была очень музыкальной и певучей. Любую мелодию схватывала на лету и повторяла без ошибок. Нравилось ей играть и на всех музыкальных инструментах, до которых  она дотягивалась. Но из-за патологической жадности жены  (пианино стоило четыре месячных зарплаты в то время – 500-600 рублей), вместо музыкальной школы, ей пришлось учиться в художественной, где  краски  и карандаши стоили  копейки.
                Но перед этим, втихаря от жадной жены, я успел купить  маленький детский барабан и подарить его дочке. Сколько было радости и визга! Ей тогда было годика четыре. В садике у них был барабан, но домой его брать не разрешали, а  там   мальчишки не давали  играть, тут же подбегали и отнимали –  мол, иди к своим куклам, а наши игрушки не трогай. Месяца два я по всем магазинам безуспешно искал  барабан. С  большим  трудом  нашёл  в Москве,  купил, привёз и спрятал дома. Для  дочки  будет  сюрприз, а  от  жены -  чтобы  по  дурости и из зависти  не  выбросила,  как  многие   мои  подарки.  На другой день на работе  выстрогал  палочки  и  тоже  спрятал.
                Обычно  по  вечерам,    укладывая  дочку спать в  её  комнате,  я  рассказывал ей своими  словами  сказки  и разные  истории  из  моей   богатой на  приключения  жизни. А тут перед сном, вместо  сказок,  вручил ей барабан и палочки. Она, сидя на кровати,  как  вдарит по барабану - вот радости-то было у ребёнка! Приятно вдвойне от  того,  что мама запрещала покупать барабан, а папа всё же купил, и сбылась ещё одна её  детская  мечта. Жена прибежала на шум - и ругается, и смеётся  одновременно. Ругается, потому что  опять,  по  её  мнению,  деньги на ветер выбросили, а смеётся, глядя на  безудержную  радость дочки. А та рот открыла, язык от удовольствия высунула  и  молотит  со  всех  сил  по  барабану.
                Перед сном дочь  каждый  вечер  прятала барабан под кровать от мамы (чтобы не выбросила),  а  палочки  под  подушку. И  засыпала,  сжимая  их там  рукой. Вот  так  и  жили.  Под ругань мамы  и  под  барабанный  бой  папы  с  дочкой.