Риголетто

В коммунальной квартире под несчастливым номером 13 в начале апреля случилось ЧП. Пропал житель – художник Чириков. Бывало, и раньше пропадал, но не надолго. На день-два. Потом появлялся на общей кухне. Небритый, в грязном, обляпанном масляной краской халате. Выставлял под ржавой облупленной раковиной пустые бутылки из-под дешёвого портвейна, гасил в той же раковине вонючую папиросу, занимал у соседа-скрипача Шварцмана трёшку и тут же убегал в магазин. Потом возвращался. Садился на кухне на кривой табурет у окна, пил портвейн, глядя сквозь мутное стекло на двор, посреди которого высилась голубятня. Соседка Глафира Рубина, красавица-бухгалтерша с фабрики «Дукат» жалела художника: «Вы бы, Александр Степаныч, поели бы что-нибудь. А то вон кости у вас торчат из-под халата. Супчик я сварила со свеклой. Хотите?» Чириков виновато улыбался, глядя на свои кости, халат поплотнее запахивал, говорил: «Не извольте беспокоиться». И удалялся в свою комнату. Так было.
И вдруг пропал художник. Четыре дня не появлялся на кухне Чириков. Бутылки не выносил, денег не занимал. На пятый день, утром, в дверь его комнаты постучал сосед,  почётный пенсионер Минаков: «Александр Степаныч! Вы дома?» Тишина в ответ. Тут Глафира-бухгалтерша из своей комнатки выглянула: «Не отвечает?» Сосед Минаков руками развёл. Обратились к Шварцману – тот из ванной комнаты выходил в хорошем настроении – арию из «Риголетты» напевая: «Та, иль эта, я не разбираю…». «Эдуард Моисеевич! С нашим художником что-то произошло. Может вы постучите?» Испортили настроение Шварцману. Скрипач подошёл к двери Чирикова, приложил к ней ухо (слух у Шварцмана был абсолютный). Долго стоял. Не постучал, а деликатно так поскрёб по филёнчатой двери тонким, музыкальным пальцем. «Гражданин Чириков! Вы дома, или где?» Не дождавшись ответа, Шварцман удалился в свою комнату с испорченным настроением. Через минуту приоткрыл свою дверь, и, не показываясь соседям, произнёс, словно спел финал из той же «Риголетты»: «Милицию, друзья мои, зовите!» И захлопнул дверь.
Что ж? Совет был верный. Но! Глафира-бухгалтерша, вспомнив, что опаздывает в бухгалтерию, мигом покинула квартиру номер 13. Сосед Минаков минут десять потоптался в общем коридоре, ещё раз постучал в дверь художника, и со словами: «Что? Мне больше всех надо?», удалился в свою комнату.
Но пробыл там не долго. Через полчаса, в плаще и шляпе покинул квартиру. А через час перед дверью художника Чирикова стояли: участковый милиционер Федорчук, дворник Акимыч с ящиком инструментов, пенсионер Минаков. Скрипач Шварцман выглядывал из своей комнаты через приоткрытую дверь. «Ну, Акимыч, вскрывай дверь!» - скомандовал участковый Федорчук. Дворник подпихнул в щель какую-то железяку, крякнул в усилии и отворил дверь.
Участковый милиционер Федорчук первым вошёл в комнату художника, за ним несмело шагнул пенсионер Минаков. Дворник и скрипач глядели в комнату из коридора. И видели. Посреди комнаты стоял мольберт. На мольберте – холст на раме. Перед мольбертом – художник Чириков, худой, в грязном халате, закрывающий собой от непрошенных посетителей изображение на холсте. В комнате пахло скипидаром, краской и солёными огурцами. «Так, - произнёс участковый милиционер Федорчук, отстраняя Чирикова от мольберта, - вы гражданин Чириков?» «Я» - ответил тот. При этом художник быстро схватил с неубранной постели грязное одеяло, и, оттолкнув участкового, накрыл им холст. Ошарашенный таким неуважением к власти, Федорчук, почему-то глядя на Минакова, крикнул: «Смирна-а!». После чего бросился к мольберту и скинул с него одеяло. На участкового, на Минакова, на Акимыча со Шварцманом, застрявших в двери, с холста глядела красавица Глафира. Портрет был настолько хорош и точен, что участковый, глядя на холст, сказал: «Здрасьти, Глафира Ивановна!» Потом прокашлялся, снял с головы фуражку, протёр лысину мятым носовым платком. И, надевая фуражку, тихо произнёс: «Вольно! Разойтись». И покинул квартиру с несчастливым номером 13. За ним ушёл дворник Акимыч. Пенсионер Минаков, потрепав по плечу Чирикова, и сказав: «Что же это вы, товарищ?», ушёл в свою комнату. А скрипач Шварцман, прикрыв за собой дверь комнаты художника, произнёс в гулком коридоре: «Вот это да-а!» И тут же пропел, кулаком ударив в дверь почётного пенсионера Минакова: «Старик полоумный, как смел ты явиться-а?» После чего закрылся в своей комнате и до вечера мучил себя, скрипку, соседей клятвами отомстить Риголетто за похищенную графиню.