Сложный процесс

Слышь, пацан, а ты чего тут делаешь? Ну, я в смысле, ты пациент, или обслуга какая местная.У вас тут хрен разберёшься, все деловые такие, в бахилах тряпочных и халатиках! Не сразу усечёшь! Ну, короче, Спасокукоцкий –Кочергин, ты кровь сдаёшь, или забираешь? И ни то, ни другое? Удивил! Я то решил узнать про условия какие будут. Мне крови не жалко для людей, да только опасаюсь, я им кровь, а они мне СПИД или Эболу. Эта медицина иногда вещи творит, войны пострашнее. Шоколад, говоришь, дают, вино красное и гречку с мясом? Это здорово, но я не о том. Какие-такие меры здесь принимаются, что бы в мой органон, скажем, инфекция не проникла? Это не к тебе? Понимаю, я  же не дурак. Не специалист ты. А чего делаешь тут? Ведёшь периодическое наблюдение? И чего, пацан межвидовый, наблюл? Ты кому очки втираешь, параплюй ты распущенный? Как тырсну по хилому твому организму, так у тебя все брынцала отломятся! И хитиновый покров отпадёт! Ты жук-короед с планеты Тейтельбойм мизер, шестиногий, с крыльями и подкрылками. Цена тебе, хрущу, но только в базарный день, две копейки ассигнациями. И сбежал ты с рудников неоновых, где за дела свои жутко грешные обретался! А я межпланетный частный детектив Дыроколов, собственной персоной, в чём и рекомендуюсь!Сейчас тихо выходим отсюда, я тебя в нультранспортёр, да на место твоё возвращу. Так лучше всем будет. Тебе сколько ещё тачку на рудниках таскать? Семьсот лет? Ну, это и не срок! Не успеешь прибыть, как уже откидываться. Так, ходу! Идём медленно, руки держим на виду, шаг, или попытка полёта без моей команды–побег. Конвой, в моём лице, открывает огонь без всякого вам предупреждения! И через пять минут преступник уже в состоянии анабиоза летел к такой-то матери, но не на каторгу, откуда он совершил побег, а прямо на солнце, как у местных в фольклёре делала одна маленькая птичка! Сыщик был в этом совершенно не виновать. Аппаратура была сложнейшей, настройка ещё сложнее, и, время от времени, такие казусы случались!
Девятилетний мальчик Ваня, умакнув перо в чернила и вытерев его затем о волосы, зело задумчиво почесал в ухе концом ручки, внимательно рассмотрел то, что прилипло на кончик после этого, тихо зевнул и продолжал свои записи. Много чего порассказывал ему старый деде Кондрат о случаях из своей долгой жизни. Но больше всего запомнился леденящий сердце и трясущий душу как грушу опус, про жуткое кровавое происшествие на станции переливания крови. И ничего, что на их  дворе только заканчивался век девятнадцатый. Полёт фантазии деда, а может быть и его личное участие в различных чудесных событиях последующих веков служили ого-го каким  украшением, как долгих домашних вечеров, так и местных зимних посиделок в сельском шинке! Откуда брал хренов старче всю рассказываемую им хренотень, того  не ведали ни родственники, ни односельчане. Ходили тут разные слухи, но истинной правды не знал никто, кроме самого нашего деда, сугубо ведавшего, что получено им всё по заслугам от руководства, которое всегда право и лево различает, и в праве своём находится! А был обитатель старой деревушки, что на   Валдайской равнине обретается, чёртом -вольноотпущенником, за грехов неделание, выгнанным  из самого Ада, аж, к чёртовой матери, это, если конечно, он её, матушку, на земле обнаружит!
Антон Павлович Чехов судорожно открыл глаза. Чудесный тихий летний вечер опускался на дальнее Подмосковье. Мелехово застыло в покое и неге. Дача утопала в цветах. Гудение диких пчёл, милые сердцу разноцветные бабочки, голубая высь неба. Июль в его конце радовал то мелкими солнечными дождями с радугами и водяной пылью, висевшей в воздухе,то томной истомой жары. Чувствовалось, собирается гроза. На далёком отсюда пруду истово кричали лягушки. Но пение птиц прервалось в это полуденное время. Казалось, что жарко и им, так что пересиживают где-нибудь в тенёчке неистовую жару. А на веранде, да ещё и под огромным зонтом, в мягком удобном кресле, было прекрасно. И это было несколько не по Пушкину, видевшему в лете комаров, мух, да прочие неудобства. Два дневных отрывочных сновидения до сих пор явственно сидели, застряв в мозгу. Многое ему было непонятно.
Ну, скажем, со Спасокукоцким и Кочергиным был он лично знаком. Отличные хирурги-практики. И их способ подготовки рук хирурга к операциям завоевал самое широкое признание врачебного мира. А вот некое, антинаучное переливание крови? Всем известно, кровь перелитая из вены в вену, или из артерии в артерию, мгновенно сворачивается, и пациент гибнет! Какой-то жук из неизвестной науке планетной системы! Сыщик, явно того же времени, но с чисто русской фамилией! Ванька Жуков – герой одного из его рассказов, записывающий бредни своего явно помешанного деда? Откуда и как такие вот сны могли затесаться в голову земского доктора, а, по совместительству, маститого, всеми признанного, писателя и драматурга? Ответа на эти вопросы не было. Вставать было лениво, но тут доктор победил лень сибаритствующего автора! Встав с кресла, Антон Павлович вошёл в дом, бодро отыскал в аптечке бромид натрия и принял его, запив зельтерской водой из бутылки толстого стекла, с фарфоровой крышечкой, закрывающейся на металлическую пряжку. И, решив не возвращаться на улицу, перебрался в боскетную, где удобно расположившись на плетёном из бамбука шезлонге, так мирно и продремал, аж, до вечера. Никакие сны, как странные, так и не очень, в его голову дорожек более не прокладывали. А вечером списал всё писатель на романы читанного им Берроуза, да Жуля нашего Верна, со всякими там Буссенарами, и «Копями царя Соломона!» Бывает! Один Гоголь чего стоит! И это уже не говоря о «Мелком бесе» некоего Соллогуба!