Настина 100 рублев на приданая

  В  Воронежской  области  есть село   К.   Испокон  веков  жили  в нём  мои  предки.  Были  времена, когда  почти полсела  жителей  носили  нашу  фамилию  Колесниковых.  Колесниковыми  были и  мой  дед  Николай,  бабушка  Акулина и  их дети: моя  мама  Наталья, дядя Егор и тётки: Валентина,  Мария  и Анастасия. 
До войны   жили в  доме  большим  семейством,  сохраняя  главенство  старших. Но в войну  погиб  мой отец и мужья тёток Валентины  и Марии, а дед  Николай умер,  не выдержав  хозяйничанья  фашистов на его  земле.  Ведь село оказалось на  линии фронта.  Немцы  обустраивали  свои позиции прямо по Главному  Порядку (улице)  в селе.  Жителей  из  домов выгнали, весь скот  порешили, из погребов    вытащили    запасы - словом,  хозяйничали.   А  вскоре    приказали  всем  эвакуироваться.  И   люди  на  телегах  потянулись  вглубь  района,  подальше от  рвов  передовой  линии  надвигающихся  боёв.

Всю  свою  жизнь дядя  Егор, тогда   ещё   тринадцатилетний   подросток,  помнил,  как в тот год  яблоневый  сад  стоял  с тяжёлыми, оттянувшимися  к земле  ветвями, полными  созревших  яблок.  Никто не  решался  собирать яблоки - боялись  немцев.  А Егор  подошёл  к крайнему от дороги  дереву и протянул  руку, чтобы  сорвать  яблоко,  как в тот же  момент  почувствовал  толчок  в спину.   Егор  замер, а когда повернулся, то  встретился с улыбающимся во весь рот фашистом с автоматом в руках. И в это мгновение  Егор  описался…
 
Когда война  закончилась,  в село вернулись старики да дети.  Молодые  женщины, девчата и парни  уезжали  в Воронеж работать.  Разрушенный город  нуждался  в рабочих  руках. Моя  мать Наталья осталась дома.  Бабушка  Акулина так ослабла,  что бросать  её одну  в селе было уже  невозможно.  Вскоре  вернулась в село и мамина  сестра  Настя.

                Послевоенные годы я помню хорошо.    Выживали  трудно. Работали  в колхозе  и дома и все равно  едва  сводили  концы  с концами.      
 В  доме  всеми  и всем  командовала   тётя  Настя (моя Няня Настя).  Она, как вездесущий  моторчик, успевала работать в доме и одновременно следить  за  тем,  что  делалось во дворе;  во  всё  вникала,   постоянно  что-то  переделывала  и    всему давала  начало.  Вот и меня  Няня  Настя   держала в поле своего внимания и  забот, как будто  она была  моей  матерью, а  не моя  мама  Наталья.
Бабушкой   Акулиной  она  повелевала  так жёстко, что мама, не выдерживая    натиска  Насти  на  мать, часто плакала и выговаривала  матери, что  та позволяет  Насте  делать  с ней все что  заблагорассудится.   Акулина  смиренно  принимала  безоговорочные  повеления  Насти и никогда не противоречила ей.  Порою  у бабушки  не было и сил,  чтобы  поесть.  Надо бы  повременить, но Настя не знала  никаких  отступлений и заставляла  бабушку  есть, а у той потом  открывалась  рвота. И так  было во всём.

Мама  не любила  Настю, и та платила ей за это своей гордой  и надменной  манерой не замечать сестру и продолжала  беспрепятственно  хозяйничать в доме.
Когда я  подросла  и понадобились  документы,  я обнаружила, что мама и Настя  родились  в один и  тот же год.  Но  как  они  разнились!
 Мама -  русская красавица,  круглолицая и белолицая  с маленьким слегка вздёрнутым  носиком.  Глаза у мамы  серые  и распахнутые.  Волосы   прямые,  цветом  спелой  пшеницы.  Росточком  небольшая,  она   была  полновата,  почти без талии,  на  крепких с объёмистыми  икрами  ногах.
 Настя же  была  значительно  выше  мамы.  Лицом  и телом  смуглая,  она имела  мальчишескую  фигуру без бёдер.  Её  ноги  представляли  две высохшие палки,  которые  передвигались  так быстро,  что и не уследишь, когда она переходила  из  одного  места  в другое. Но  самое  удивительное  в ней  было её  лицо.   Смуглое,  поджарое,  без единой  жиринки  на щеках, губы  тонкие, нос прямой  с горбинкой,  глаза  маленькие, почти  узкие  с короткими  прямыми ресницами  и густыми бровями.  Настя  ни на кого не  была  похожа,  однако она  была  родной, и её  главенство в доме вынужденно принимали, побаиваясь её. 
Замуж   Настя  не вышла.  В 20-е  годы  она  сделала  аборт  и после этого  о семье  и детях  не помышляла.  Но мама,в сердцах,  часто  тихонько, чтобы  Настя  не слышала, называла  её  “Гуляй-поле”.  Вероятно,  у  Насти   были     свои “истории”.

Время  шло.  Умерла  бабушка  Акулина,  умерли  и её  дети:   дочь Наталья (моя  мама),   сын  Егор (мой дядя).  В живых  оставались  ещё  три  дочери, и  среди  них   Настя.  Для  меня  по- прежнему  не было её  родней.
Окончив Университет  в Воронеже,  я  вышла  замуж  и с семьёй  уехала жить в Ригу.  Туда к нам переехала  Няня Настя,  которая  стала  няней  теперь уже для  моих  детей.   Здесь  в Риге в 198..  году мы  похоронили  нашу  дорогую  Няню  Настю.  Онкологическая  болезнь  свела  её  в  могилу.
 
Каждый  год  летом  моя  семья ездила  на  родину  в село  К.  Зимой  отчий  дом  пустовал, а летом как на дачу  съезжались  родственники  и  жили  большим  семейством,вспоминая старые времена.  Внуки  бабушки  Акулины  вынашивали  мечту  сломать  дом и на его  месте  построить  новый -  просторный,  красивый, с современными  удобствами.
  Мечта  стала  осуществляться.   В одно  лето  всей  роднёй  стали  ломать  старый дом.  Уже  разобрали  до  пола, и здесь  начались  трудности.  Доски,  ещё  очень  крепкие,  не поддавались. Долго  возились  с каждой  доской,  и работа  шла  медленно.  В  одном  месте  под  досками  обнаружили  углубление,  покрытое  тряпицей, а под тряпицей жестяную  коробку  из-под табака   дореволюционной фабрики  Жукова.  Открыли  коробку,  а там 100  екатерининских  рублей  и несколько  медных  монет.  Здесь же  лежал  свёрнутый пополам   листок,  на котором   косо печатными  буквами  было   буквально  нашкрябано:
 «Настина  100 рублев на приданая». 
Все  склонились над  запиской, а  Женя, дочь тёти Вали,  сказала: «Это бабушка  Акулина  кого-то попросила  написать».   Сказала  и заплакала…

 Я  взяла записку  и  стала её  рассматривать.    Явно  дореволюционный, пожелтевший  от времени  листок,  говорил  о чём-то,  чего я не знала.  Почему  бабушка  Акулина  оставила   деньги  Насте, а не другой дочери, ведь у неё  их было четыре?  Почему  она  деньги  спрятала под  полом?  Судя  по коробке, она  сделала это  ещё  до  революции.  Я несколько  раз  переворачивала  листочек,  пытаясь найти   что-нибудь, что раскрыло бы  тайну,   но ничего другого в листочке не было.  Я повернулась к Жене.  Она  уже  не плакала.

- Так ты действительно ничего не знаешь о Насте? -  спросила  она  меня.
 - Ничего,- ответила я
- Ну, тогда  слушай.
Было  это в 191..  году. У  бабы Акулины родилась вторая дочь  Наталья,  твоя  мама.  Семья была  зажиточной, в ней  царил лад и согласие.  Наталья росла как на дрожжах.   Акулина  "заливалась  молоком"; дитю  уже  восемь месяцев  исполнилось, а она  почти на  одной  груди  живёт  и прикорма  не  хочет  принимать.

Однажды  летом  у дома  Николая и  Акулины  остановилась  телега.  С  неё  слезли  две  монашки. У  обеих  в руках  были корзины.  Они  открыли  калитку  и   направились  через весь двор  прямо  к крыльцу дома.  Акулина   в окно уже заметила их  и открыла  дверь,  с изумлением  разглядывая  одетых  во  всё  чёрное  неожиданных  гостей.  Монашки  вошли в горницу,  помолились  на  образа,  поздоровались  и прошли  прямо  к столу.  Одна  из них  поставила  корзину  на край  стола.
 Когда  монашки  уселись, села на стул и Акулина, обескураженная   таким  вольным  поведением  гостей.
-  А  где  хозяин? - спросила одна  из них.
- В огороде,  сейчас  придёт  обедать,- ответила  Акулина. 
-  Вот  и ладно.  Оно  и лучше  поговорить,  пока  хозяина  нет.  Акулина,  мы к тебе   с делом.  А  дело  такое.
  И  не  разъясняя ничего, спросила: 
  - Сколько  месяцев  твоей  дочке?
- Восемь,-  с беспокойством  ответила  Акулина.
- Мы так и посчитали.  А дело  к тебе  такое: у нас   беда.  Помирает  младенец- подкидыш.  Ничего  не берёт  в рот,  исхудала донельзя. Может  ей и поболе, чем  твоей дочке,  но она,  как пёрышко, истаяла вся. Помрёт,  однако,  не иначе.    Согласись,  Акулина, покормить  её  грудью,  пока она не окрепнет.   Подсоби  нам  во имя Иисуса  нашего, да  не бесплатно.  Сладим, так и денег дадим и в доме поможем чем.

В этот  момент  вошёл Николай.  Монашки  с  новой  силой  стали  рассказывать  о своём  деле  и уговаривать  Николая  взять на время  девочку и спасти её от голодной смерти. Акулина,  сложив  руки меж колен и опустив голову,  сидела  молча  и всем  своим  видом   показывала, что решать  будет  муж.
На столе в корзине  послышалось  слабое шевеление.  Монашки поднялись и  стали хлопотать:  развернули одеяльце, пелёнку, в которые был завёрнут   младенец.    “Шкура  и кости” -  говорят  о таких  худых;  рёбрышки  легко  можно  было  пересчитать.  Тельце   ребёнка    отдавало   серо-голубым  цветом,   и  на нем  повсюду краснели  наросты.    Сморщив  своё  личико,  девочка  хотела  заплакать, но сил  на это, вероятно, не было,  и послышался   лишь глухой, скрипучий  звук.
  Сердце  Акулины, как будто  пронзилось  чем-то  острым.  Не  глядя  на  мужа, она  взяла ребёнка и ушла  за шторку. Через  минуту в комнате  наступила  тишина.  Монашки и Николай  боялись  и дышать, так  божественна  и священна  была эта  тишина.

 И осталась  эта  девочка  в семье  Николая  и Акулины  по уговору -  пока не окрепнет.  Молочная  мать  назвала  её  Анастасией (Настенькой).  Из  монастыря  изредка  приезжали  монашки  проведать девочку, всегда  с гостинцами.  Узнавали, что девочка здорова, растёт хорошо, уезжали довольные.
  Но пришло время   отдавать  Настеньку  в  монастырь.  Однажды  вновь  подъехала  монастырская  телега  к дому.  Теперь не только  корзины,  но  и мешки  с товарами  снимали  с телеги монашки  в благодарность  за девочку.  Окрепла  она, пора и судьбу  её  устроить, а то и оставить в монастыре.
 Акулина  и Николай  встретили  монашек  сдержанно.  Как только  гости заговорили  о благодарности,  Акулина  встала  у шторки, за которой  слышался  лепет двух  младенцев,  и твёрдо  сказала: «Не надо  нам  никакой  благодарности,  не отдадим  мы  ребёнка.  И  разговор  короток.  Поезжайте  назад  и скажите  это кому надо». 
Неизвестно,  огорчились  ли  монашки,  услышав  её  слова.  Скорее  обрадовались и вполне счастливые вернулись  в монастырь.  А  Настенька  осталась  дочерью в  доме  Акулины  и Николая.

Всю свою жизнь  Акулина  жалела   приёмную  дочь,   делала  всё, чтобы  у  той не возникло и подозрения,  что она не родная.  Оттого и терпела  от неё  власть над  собою. Знала ли Настя, что она не родная?  А если и знала (кто-нибудь из сельчан  мог  разболтать), то никогда  об этом не говорила и, может быть , старалась не думать, чтобы  не  нарушить ту  святую родственную связь, которая была у неё с  матерью Акулиной и с отцом Николаем.
  А   мать Акулина  любила   Настю    нисколько не меньше, чем своих родных детей. Вот и деньги  приготовила на тот случай, если до её свадьбы не доживёт", - закончила Женя, и вновь глаза её наполнились слезами.
 
  Долго   мы  молчали,  поражённые  услышанным.  Записка  стала понятной, и чувство  любви  к моим  родным:  бабушке Акулине, дедушке   Николаю,  маме  Наталье,  Няне Насте, тёткам и дяде  в  тот момент обострилось и заговорило  в моём  сердце. Радость, что я  одна  из  них,  долго  не  покидала  меня. Из  этой  любви  и радости  родился  рассказ,  который  я посвящаю  Евгении  Тимофеевне  Дмитриевой.
 
 Санкт- Петербург, 1915 год.