Могло быть и так, или Эльфы тоже люди. Глава 100

Горы Тирин-Шахри.

Тыловые полки Тёмных только втягивались в ущелье. Командиры гадали, зачем сюда послали почти все армейские силы. Выкосить селение серых, чем-то не угодивших королеве, могли бы и пару плак’кйорлов со своими дружинами. Кто ж тут живёт такой ценный, что даже горы прочесать велела!
На холмах на границе с лесом остались несколько расчётов на случай, если возмутятся живущие рядом светлые или кто-то из серых умудрится проскочить. Подземные чувствовали себя вполне расслабленно, следили кто за горами, кто за лесом.
…Передовых, стоящих к лесу лицами, смели быстро и бесшумно сильными ударами стрел. Дождались, пока сориентируются остальные, приблизятся к деревьям, кажущимся совершенно безликими и по-обычному холодными. Резкий свист, и новая атака сразила Подземных. Стреляли полукровки от смешанных связей серых и светлых эльфов, умеющие скрывать тепло своего тела.
Ещё через миг лес ожил, и лавина серых под руководством Симона фон Цвайфера, а ныне Сто-тридцать-третьего, хлынула на холмы. Якоб Сандр выдвинул на выручку серым тех повстанцев, что собрались у «Гнезда Чайки». А светлые, не снимая с себя нейтралитет, разрешили им, как и тёмным, пройти через свой лес.
Боевые расчеты основных сил серых хлынули по тропинке и по руслу реки в ущелье. Волной захлестнули тыловые части тёмных, не предполагавших нападение со спины. Крики и звон оружия, боевые кличи и звук боевого рога! Боевого рога, пронесённого кем-то из тамплиеров и бережно хранимого всё это время.
«Ассасины» ждали этого сигнала, как божественного провидения. Отступив от своих противников, они бросились бежать к пустыне, а опьянённые схваткой и бегством противника дроу – за ними. Но серые в мгновения ока исчезали из поля зрения, прячась в тайниках, созданных ими за время, проведённое здесь. Подземные, рассерженные этим, неслись дальше к пустыне, надеясь догнать хоть кого-то. Входов в тайники под скалами они не замечали, жрицы силились преодолеть магию светлых, маскирующую лазы.
А с тылов уже наступали серые, дикими берсерками круша эльфов. Они засиделись у «Гнезда», и каждый день приносил им возрастающий голод и возрастающую ненависть к тем, из-за которых они вынуждены были сидеть, как крысы, бояться, жаться друг к другу, делясь последними крохами. Они ненавидели Подземных, и теперь могли сказать им об этом. Языком огня и стали. Языком тел, сильных, ежеминутно меняющихся, сбивая с толку. Языком танца, навязанного им их соперниками, но этот танец серые освоили. Эти люди готовы были драться за своих. За уже убитых. За тех, кто сбежал. За тех, кто не мог убивать сам. За юных. За женщин. За мужчин. За переселенцев.
За тех, кто не смог уйти тогда, семь веков назад, от угнетателей, не согласных с их религиями и устоями. За тех, кто тогда пал в борьбе, отстаивая кто веру, кто национальность.
…Все войны начинаются с политики. Но когда игры заканчиваются, дипломатия бессильна – вступает в бой человеческая страсть и желание убивать во имя своего: нации, земли, семьи, веры…

Генрих ковылял к одному из входов в тайник. Оглядывался на Вэона, в пылу битвы не замечающего ран своего ящера, не знавшего звука боевого рога. Четырнадцатый не мог докричаться до него, лишь привлёк внимание тёмных к себе. И, стиснув зубы, поспешил скрыться в узком сыром проходе. Вход завалило камнем, наступила темнота. Лишь звуки боя отдавались в стенах.
Генрих вспоминал своё имя. Аль-Малик ас-Саид Насир ад-Дин Мухаммед Берке-хан. Именно Мухаммед Берке-хан должен был возглавлять это воинство серых. Должен был восседать на ящере с самодельным стягом Матери и её ребёнка и направлять армию. А он, «Четырнадцатый», сидит, как мышь под веником, притаившись, не имея возможности, оружия и смелости вылезти и сражаться. Оставаться наверху было безумием: серые теснили дроу к пустыне, таков был уговор и план. И Генрих сам предложил его Якобу, тот выбрал военачальника из девяти своих прихлебателей.
Мужчина тихо плакал от нового унижения, второго в его жизни. Его никто не видел, и он позволил себе слабость.
Слышать звуки битвы над собой, представлять кровь, которую вырывает твой клинок из сердца врага. Ощущать пульсацию металла. Чуять запах страха. Скалиться по-звериному, наступать на врага, чтобы он трусил от одного взгляда на тебя. Пьянеть от своего могущества и власти над чужими жизнями.
Привыкнуть убивать врагов и не привыкнуть хоронить друзей…
Вывернутая рука уже не ныла, только занемела и иглами колола боль. Она распухла и не шевелилась.
Генрих попытался дёрнуть её сам, но сил на такой рывок одной левой не хватило. Он сел и умудрился сжать запястье коленками, потянуть в бок, вправить сустав. Взвыл от боли, прикусив до крови язык. Темнота перед глазами полыхнула красными и золотыми искрами. Генрих упал на спину и принялся ругаться, кляня себя, мешая языки, богохульствуя, упоминая всех владык, каких помнил. И своего отца. Мудрого хитрого отступника, у которого всё получилось. Ошибался ли он когда-нибудь так же сильно, как старший сын? Валялся ли он, искорёженный, грязный, как навоз на дороге, не имея ни сил, ни возможности помочь своим и подставить плечо, выкрикнуть слова победы…
Голова кружилась, он впадал в забытьё.

***

Алтын и Тель пробирались мимо скал, цеплялись за редкие растения, поскальзывались на плохо держащихся камнях, но приближались к утёсу с тёмным провалом пещеры. Сзади уже доносились звуки битвы. Женщины спешили, Тель тащила становившийся всё более тяжёлым меч, иногда опираясь на него.
Внезапно из темноты пещеры вывалилось тело, заорало что-то и было схвачено сильной быстрой рукой. От этого упало, рука тут же цапнула за ногу и поволокла по камням и щебню обратно. Девушки переглянулись и побежали к скале.
- Пусти! Я сказал, пусти! Я не хочу! Я жить хочу!..
Крики изредка прерывались несильными пощёчинами.
Тель попыталась заглянуть с боку в пещеру, но Алтын настойчиво отодвинула её:
- Тебе нельзя рисковать, я сама.
И нырнула внутрь. Крики продолжились, а девушка высунулась и приглашающе махнула Тель рукой.
Коридорчик делал поворот, за которым нашлась круглая пещера со столбом света в центре. Алтын восхищённо ахнула, Тель проглотила ком в горле.
- Я не хочу! – голосил Зоопарк. – Пустите меня все! Я сюда жить шёл, а не стоять статуей! Обманщики! Джея убили, меня замучили. Телька понаобещала, приволокла, а сама смылась. Ненавижу её! Стерва! И этого крутого ненавижу! И тебя ненавижу, пусти, мерзость!..
Анриель, пытавшийся удержать Зоопарка, заметил вошедших, слегка подвис, соображая, кто из них Эстелиель, но улыбнулся гостям. Парень с неопределённой внешностью мимолётно изменился на незапоминающуюся девушку.
- Приветствую, Шестая Эстелиель. Прости меня за такое непотребное состояние Ключа. Я виноват, и я готов исправить положение. Могу я попросить тебя и твою спутницу отвлечь его на пару минут? Я вытащу из сумки травы…
- Хокг? – уточнила Тель. Целитель кивнул.
Она отдала меч дочери и подошла, на ходу снова меняясь. Теперь в мешковатой мужской одежде перед мужчинами стояла шикарнейшая фигуристая женщина с чуть заострёнными эльфийскими ушами, полными губами, ухоженными руками. Зоопарк притормозил уже от одного вида, и Анриель тут же ринулся к своей сумке с травами.
- Я знаю, каково это – быть приговорённым к семи векам одиночества и неспособности шевелиться, - заструился мягкий бархатный голос, и пещеру наполнили эльфийские чары обольщения. – Но я ходила по снам. Знаешь, как это интересно…
Она болтала ещё что-то, двигаясь вокруг сидевшего на земле одурманенного Зоопарка. Алтын неподвижно стояла в тени и наблюдала за матерью. И за реакцией мужчин на внешность женщины.
- Давай сделаем это вместе. Вместе закроем портал… Сейчас Алтын посмотрит, наступило ли время закрытия, - голос стал твёрже, и дочь поняла, что её посылают на разведку. Немедленно шмыгнула наружу.

От входа в пещеру пустыня не была видна. Пришлось подниматься выше на скалы. Звуки боя прерывал какой-то гундосый и громкий вопль. Алтын казалось, что она слышала его давно, в детстве, но не могла вспомнить. Заспешила взобраться повыше.

В пещере Анриель уже сделал небольшую ранку на плече Зоопарка и вложил в неё траву. Парень обмяк совсем, протянул руки к Тель, позвал её по имени, улыбнулся, усадил рядом и затих в её обьятьях.
…Эстелиель еле сдерживала истерику. Как же противно ей было сейчас. Как долго ждала она встречи с дочерью, уже почти перестала надеяться. Сколько невидимых миру слёз проронила, подсматривая сны счастливых матерей. Как в радужных красках представляла себе их воссоединение. Как надеялась, что доченька будет её продолжением, памятью о старом алтайском счастье.
Она всегда представляла себе дочь ещё малышкой, девочкой. А сейчас оказалось, что Двести-пятьдесят-первая – взрослый человек, влезший в политику, уверенный в своих планах и действиях. Доверяет ли она кому-то, любит ли? Уж точно не родителей – зачем? – они ведь ничего ей не дали, и она не обязана. Жуткий жестокий мир одиночек создала ведьма Надежда.
Тель всю дорогу к горе втихаря разглядывала Алтын, борясь с искушением прикоснуться, обнять, погладить. Спросить, где обитала и чем сейчас живёт. Заглянуть в иссиня-чёрные, как у её отца, глаза. Почему же у неё с матерью голубые? У Тель, ладно, допустим, от отца. Но у Надежды, азиатки, жившей на Алтае – голубые? Эту тайну в числе прочих ведьма унесла в могилу.
Девушке было мерзко. Теперь она сидит тут, обнимается с этим Ключом, который из парня превратился в отчаявшуюся и обкуренную рухлядь. Теперь она снова кукла в руках Генриха. И этот парень – кукла. И по команде её собственной дочери они сейчас разыграют спектакль в лицах под названием Ритуал Сокрытия.
Тель отлепила от себя Зоопарка и вновь направилась по кругу, чертя руны, подсмотренные в свитках матери. Поглядывала на Ключа, задорно улыбалась. Он не шевелился, радовался в ответ, как ребёнок. Тель закончила работу и вернулась к нему. Анриель спросил, где ему быть, и остался возле входа, на углу коридора.

Алтын-кёс ощущала бурный восторг от происходящего. Она смотрела на сминаемую армию Подземных и на небо, освещённое золотыми всполохами. К самому устью Карред-Ирауна медленно и неотвратимо спускалась песчаная воронка, забирая тёмных эльфов, впихивая их в песок и скалы, раздавливая энергией и злостью демона. Девушка не могла оторвать глаз, чтобы спуститься и дать знак к закрытию портала, забывала дышать. Думала, что где-то там, в этой мешанине, её любимый и её отец. Живы ли, спаслись ли от эльфов и демона?
Она развернулась и что есть мочи завопила:
- Пора!
Анриель услышал сквозь рёв торнадо и бросился в пещеру.
- Пора! – выдохнул он, сбрасывая напускное спокойствие и всё сильнее трясясь от мысли, чему сейчас станет свидетелем.
Тель подняла Зоопарка, поставила под луч света и приняла из рук эльфа меч де Моле…
«Всё. Закрыто. Заперто. Там никто не ждёт. Здесь никому не нужна. Здесь - только призрак матери. Матери, которую она не помнила, но которая являлась ей в снах: повелевающая, не терпящая возражений, сама всегда знающая путь дочери. Да и всего народа.
За семьсот лет служения Ключом я увидела другую материнскую любовь. Позволяющую, но не повелевающую. Ограждающую, но не запрещающую. Ругающую, но не унижающую. Добрую, родную, с тёплыми руками, в которые приходишь, когда тебе плохо. Мучительную, когда плохо матери, а ты не знаешь, чем помочь, какие подобрать слова утешения.
Сны других. Сны солдатских матерей. Сны матерей болеющих детей. Сны тех, кто принял бы нагулянного внука, не передавал бы ему свою ненависть и тиранию.
Такая мучительная, смертельная любовь, что дарила мне мама, - это тюрьма. Бессрочная, навязчивая. И в этой тюрьме держат не стены, а любовь ребёнка, почти всепрощающая, и его уверенность, что без тотального руководства ребёнок просто не выживет. Такие дети видят мир опасным, не верят, стараются выбраться, а если это удаётся - понимают, что он и вправду опасен. Только их не научили любить и прощать. И не понятно теперь, что делать с таким миром. Что делать с той свободой, что теперь дарована.
Ты права, мама, я не умею жить сама. Мою дочь ты научила, меня - нет. Я умею быть бесчувственной статуей, разменной монетой у некогда любимого мужчины. Ничего этого у меня теперь нет. И тебя нет, мама.
Моя дочь умеет жить. Пусть живёт. Пусть становится новой богиней нового государства серых. Я помогу ей. Я сделаю единственный материнский подарок. Я ей поддамся», - размышляла Эстелиель, поднимаясь на утёс к замершей дочери…
Анриель тихо вышел из пещеры, набросил на плечо сумку и направился в сторону предгорий, к лесу.