Донбасский ноктюрн

               

 ( "Ноктюрн" - в 18 веке музыкальное произведение, исполнявшееся ночью на открытом воздухе)               
               

Снег сегодня с самого утра шёл как в новый год: тонкими прямыми нитями с неба до земли. Шёл нежно так. И ложился аккуратно, всё укутывал. И становилось не так заметно, что война кругом уже почти год. А год в детстве – это ведь так много, что Серёже казалось, будто война была всегда. И страшно уже давно не было.
Очень страшно было только, когда летом маму убило. Они тогда ещё в городе жили. А мама после работы пришла, сказала Серёже, чтобы он чуть-чуть подождал, потому что она сходит быстро за продуктами (там, на углу возле школы выдавали что-то, опять, наверное,- гуманитарку), вот сходит, вернётся и приготовит что-нибудь, пока отец с работы не пришёл. И будут они ужинать, как всегда, и до войны тоже, все вместе.
Вот мама ушла, а вскоре снова бухнуло, совсем рядом где-то. Серёжа не испугался, потому что уже к этим звукам привык, только сбегал на кухню, посмотрел, не выбиты ли от взрыва стёкла. Всё было целым, и он сел снова у окна, хоть мама и не разрешала подходить к окнам, когда город стали бомбить. Сел и стал на улицу смотреть. А двор у них красивый был, почти ничего не изменилось: только на детской площадке качели, взрывом развороченные, и воронка от того взрыва осталась. Зато когда не бомбили, и мама разрешала выйти погулять (но только чтоб перед окнами, чтоб никуда со двора, чтоб она его всё время видеть могла!), можно было в той воронке с пацанами в Марс играть.  Как будто они космонавты и на необитаемой  планете, где прошла война, и все погибли, а они прилетели и ищут, кого бы спасти.
Серёжа так развспоминался, что и про маму забыл, про то, что её ждать надо. И очнулся только, когда услышал, как отец плачет. Как он домой пришёл, Серёжа и не слышал. А вот как плачет, не плачет, а ревёт прямо, громко и неумело, не мог не услышать.
 Вот тогда было страшно.
 Потом уже Серёжа узнал, что тот самый разрыв, что пощадил их окна, маму не пощадил. Не пощадил настолько, что и хоронить было нечего: от мамы и ещё от многих людей осталась такая же воронка, как у них во дворе, только больше.
И стали они с отцом вдвоём жить. Отец утром уходил на работу, а Серёжа оставался хозяйничать. Он уже сам научился борщ варить. И когда очередной снаряд всё же не пощадил окно на кухне, то Серёжа сам снял в комнате ковёр со стены и ковром тем заколотил зиявшую дырку, потому что ударной волной окно вынесло вместе с рамой. Так вот и жили. Но недолго. Потому что вскоре отец увёз его к бабушке в деревню, совсем рядом с их городом, а сам на войну пошёл. Серёжа слышал, как бабушка отца уговаривала, чтобы дома сидел, «потому что у него ведь мальчишка остался», и он, отец, то есть, у сына своего один. А тот всё повторял, что «они мне за Олю заплатят». И Серёжа плакал, потому что не мог понять, кто эти «они»  и как и сколько нужно заплатить за мамы Олину жизнь.
А осенью уже, вечером как-то, бабушке в окно кто-то постучал из соседей и на улицу позвал. Она всё в избу звала, но гость за чёрным уже стеклом отрицательно мотал головой  и заходить не хотел. Серёжа слышал глухие голоса во дворе, слышал, как взвыла бабушка, как ночной гость всё говорил ей «тише».
Пришла бабушка, ничего не сказала. Серёжу сразу спать отправила. Но в этот вечер, всегда суровая, долго у кровати его сидела и по голове гладила. Гладила и всё одно повторяла: «Спи… спи…спи…»
И тогда Серёжа понял, что теперь у него и отца нет.
Но они оба с бабушкой друг другу в этом не признавались и жили дальше. И помогали жить один другому, потому что теперь им помогать больше было некому…
А сегодня с утра бабушка, не дождавшись даже, когда снег кончится, пошла во двор, чтобы поправить забор, в том месте, где он от вчерашнего взрыва, когда в деревню войска входили, рухнул. Серёжа с нею засобирался, но она сказала, чтоб в хате сидел, сама управится:
- Или боишься один-то? Большой уже, десять ведь лет тебе. Не бойся. А солдаты… солдаты сюда не придут. Не посмеют. А если только сунутся, то я их прям лопатой погоню со двора!..
И остался Серёжа в доме. Видел из окна, как бабушка забор поправляла, как из остатков досок дыру в том заборе латала. И видел, как трое солдат к забору подошли со стороны улицы. О чём говорили, не слышал. Видел только, как бабушка лопату над забором подняла и замахнулась. А потом – выстрелил кто-то из троих. И они сразу пошли. А бабушка так и осталась висеть на только что починенном заборе…
… Было уже совсем темно, когда Серёжа из хаты вышел. Снег всё шёл, был таким же, как весь день,- новогодним. Его веником, что у порога стоял, чтобы снег с ног сметать перед тем, как в избу войти, Серёжа аккуратно смёл с бабушкиных плеч и рук. Кое- как стащил её с забора, проволок через весь двор к погребу и туда спрятал, чтоб собаки, ну, или там, солдаты… не тронули. Дверь в погреб замкнул на большой висячий замок.
А дальше что делать, не знал.
Постоял, постоял…
Потом неловко перекрестился, как бабушка делала перед иконами каждый вечер,  на запертую дверь погреба…

… взял топор и пошёл убивать тех, кто убил его бабушку…



15.02.2015