Не оборвать в былое нить. Часть первая

Не оборвать в былое нить

"И пусть потомки наши не забудут
Былых времен связующую нить" Владислав Байбаков

Воспоминания моего отца Аркадия Михайловича Питиримова, написанные при жизни им самим.

Вместо биографической справки.

Со слов матери я знал, что родился 1 января 1924 года в городе Алма-Ата столице Казахской республики, что отец мой умер в 1925 году, что мама моя учительница, что по социальному происхождению мои родители из крестьян. Этих знаний для меня, мальчишки, было вполне достаточно, чтобы отвечать на все автобиографические вопросы интересующихся в школе и на собраниях детских общественных организаций. И поскольку мои ответы спрашивающих вполне устраивали, то у меня по поводу их правильности и полноты не было никаких сомнений. Возникшее однажды недоразумение относительно дня рождения, было устранено объяснением матери, что при заполнении документа нерадивыми канцелярскими служащими была допущена ошибка. После этого, сообщая о дне своего рождения, я всегда уточнял: По документу - 3 января, а на самом деле - 1 января. Да и дома мой день рождения по-прежнему было принято отмечать сразу же после встречи Нового года. Такое продолжалось до тех пор, пока я не освоил специальность судебного эксперта по исследованию документов и не изучил своё свидетельство досконально.
 
Впервые же, более или менее, вдумчиво, я познакомился с текстом своего «свидетельства о рождении» при получении паспорта, когда самостоятельно понёс его в районный отдел милиции. Помнится, взяв документ в руки, я просто поразился его затрапезным видом. Это был чуть меньше тетрадного листок бумаги, пожелтевший от времени, с типографским бланковым тестом, напечатанным буквами русского и арабского алфавита. Рукописный тест в соответствующих графах бланка был выполнен выцветшими фиолетовыми чернилами ручкой с тупоносым пером «Рондо». Буквы рукописного текста, кроме того, что имеют нестандартное начертание, неравномерны по размеру и по высоте, и по ширине, наклон их колеблется от правого до левого, связность малая. Текст оттисков круглых печатей на обеих сторонах листа смазан и не читается. Всё это, в целом, свидетельствовало о какой-то небрежности при заполнении официального документа. А его непонятное для меня в то время название «Выпись о рождении», «Отдел записей гражданского состояния при Джетеобласти  Исполкоме», а также запись в графе «Место рождения»:  «Джетеобласти, гор. Алма-Ата», - вообще ввели меня  в смущение. Помнится, я чувствовал тогда даже какое-то опасение, признают ли такое свидетельство в милиции за подлинный документ. Обнадёживало только то, что название города рождения совпадает с моими знаниями.

Теперь-то я знаю, что означают в «Выписи о рождении» все её записи. Знаю, что в 60-е годы 19 века Семипалатинская, Акмолинская, Тургайская, Уральская, а также части Семиреченской и Сырдарьинской областей вошли в состав России. Что гражданская война в этой местности закончилась в марте 1920 года, и уже 26 августа этого же года территории этих областей вошли в состав РСФСР под названием Киргизской АССР, переименованной затем 19.04. 1925 года в Казахскую АССР, которая только с 03.12. 1936 года стала Союзной республикой.

Следовательно, если уж быть до конца пунктуальным, то согласно «Выписи о рождении» родился я 03.01.1924 г. В доме №77 Узунагаческой улицы города Алма-Ата Семиреченской (Джетысуйской) области Киргизской АССР, о чём была 24 января 1924 г. произведена запись №44 в отделе записей гражданского состояния при Джетысуйском облисполкоме.

Мои родители

Что я знаю об отце  и первых днях своей жизни? Практически ничего! Мать неохотно говорила  со  мной по этому поводу. Кроме того, что отец мой умер, она только и сказала мне, тогда ещё несмышленому, что он меня очень любил и каждый раз, приезжая домой, привозил конфеты, по-видимому, считая, что для ребёнка это является самым  ценным.
 
Кроме этого она показала мне фотокарточку молодого мужчины в штатской одежде, которая на меня в то время, грезившего военным, не произвела никакого впечатления.

В дальнейшем об отце я уже не спрашивал. Однако из случайных реплик, произнесённых ею во время какого-либо постороннего разговора, узнавал и другие подробности. Например, что отец мой при моём рождении был военнослужащим и оставил службу по болезни, а до призыва в царскую армию работал токарем по дереву. Никаких других подробностей из его допризывной жизни и военной службы мне долго было ничего неизвестно. Но вот, будучи уже взрослым, во время своего трудового отпуска я побывал в городе Алма-Ата в гостях у своего кузена Голимбет Евгения Кирилловича - сына старшей сестры матери Евгении Петровны. В один из вечеров мне удалось его как-то уговорить познакомить меня с другими родственниками по линии Антоновых. Кузину Валентину  Игнатьевну мы не застали дома. А вот, зайдя в дом её старшего брата Арсения Игнатьевича (оба они дети  Игната Петровича старшего сына, моего деда Антонова Петра Ивановича), первое, что от него услышали, было его восклицание, вызванное удивлением при нашем появлении: «Вот такими же  были ваши отцы! Как сейчас помню их посещение нашего дома, когда они приезжали на свидание к своим матерям. Комполка Голимбет, высокий и грузный, тот всегда приезжал на коляске, а комэска, верткий и подвижный, - верхами».
 
Изучая содержание документов, сохранившихся после смерти матери, а также писем, полученных ею  в тот период времени мне удалось установить следующее.
 
В выписи из книги записей о браке за 1922 год ЗАГСа при Джетысуйском облисполкоме значится, что  23.11.1922 г. был заключён брак между военнослужащим Питиримовым Михаилом Романовичем,  родившимся 1.10.1898 г. и домашней хозяйкой Антоновой Верой Петровной, родившейся 16.09.1898 г., проживающих в городе Алма-Ата.
 
В выписи ЗАГСа о моём рождении, произведённой 24.01.1924 г., уже указано, что мои отец и мать, проживающие по адресу: Узунагаческая улица, дом №77 (дом дела), оба занимаются домашним хозяйством.

Казалось бы, что всё совпадает: уволившись по болезни из армии, отцу ничего не оставалось делать, как заниматься домашним хозяйством, а затем увезти семью к месту своего прежнего жительства. Однако  читая первое, полученное матерью после их отъезда письмо от её сестры Матрёны Петровны, адресованное Сергею Романовичу Питиримову (для передачи Вере Петровне), проживающему: село Лудяно – Экономическое Татауровской волости, Нолинского уезда Вятской губернии и датированное 24 январём, но уже 1925 г., я вдруг заинтересовался таким его местом: «Интересно, отдохнул ли Михаил Романович от всех верненских переживаний и от такой длинной дороги. Он мне часто представляется таким, каким был дорогой: усталый, нервный».

Усталость и нервозность от длинной дороги – это понятно: сначала на лошадях до Аулета (нынешний Джамбул), затем поездом до Ташкента, а от Ташкента до Самары, где снова пересадка, но уже на пароход, и вверх по Волге, Каме, Вятке, а потом снова на лошадях  (сейчас даже представить это трудно). Но что это за «вернинские переживания», с чем они связаны, – для меня оставалось загадкой.

Читая и перечитывая вновь и вновь это и другие письма, как-то само собой так получалось, что я заинтересовался тем, почему это Кирилл Григорьевич Голимбет, являясь командиром кавалерийского полка, в котором мой отец был командиром эскадрона, так часто и подолгу находится в Ташкенте. Первый раз больше месяца и уехал домой в Верный только 30.12. 1924 г. (письмо от 25.01.1925 г.) Второй раз тоже около месяца в марте-апреле и «предполагает ехать в Оренбург» (письмо от 09.04.1925 г.). Нет ли здесь связи между «верненскими переживаниями», отца и несколько необычным поведением командира полка, так часто оставляющим и подолгу отсутствующим по месту службы?
 
Задавшись этим вопросом, я стал копаться в справочниках и книгах, разыскивая там интересующие меня сведения об истории гражданской войны, в Средней Азии. И вот что я, в конце концов, установил.
 
После того как в октябре 1922 г. произошла ликвидация последних очагов контрреволюции и интервенции в Средней Азии и на Дальнем Востоке, Политбюро ЦК РКП (б)  16.11.1922 г. рассмотрело вопрос о сокращении численности РККА (Рабоче-крестьянская красная армия), а 08.08.1923 г. был принят Декрет ЦИК и СНК СССР об организации территориальных войсковых частей.
 
В соответствии с этими документами, видимо, под сокращение попал и кавалерийский полк командира полка Голембет К.Г., и он, также как и его командиры эскадронов, в том числе комэск Питиримов М.Р. оказались не у дел. В том и состояла причина их «верненских переживаний».  И так как территория Семиреченской области наряду с территориями Закаспийской, Сырдарьинской, Самаркандской и Ферганской области входили в состав Туркестанского военного округа, организованного 04.05.1918 г., но в связи с ведением военных действий на большей их части, реорганизованного (07.03.1920 г.) в Туркестанский фронт, руководство которого находилось в Ташкенте, то Кириллу  Григорьевичу для решения своего кадрового вопроса приходилось  часто и подолгу бывать именно здесь.

Таким образом, получается, что вовсе не по болезни оставил отец военную службу, а из-за сокращения армия после окончания гражданской войны.
 
О периоде проживания моих родителей со мной в Вятской губернии я могу судить только по одному письму отца матери от 03.11.1924 г., которая согласно адресу на конверте, жила в это время не у брата его в селе Лудяно - Экономическое, а в городе Нолинске на улице Советской в доме №15 домовладельца Р.С Куракина. Из текста же самого письма вытекает, что в село Богородское отец прибыл с большими мучениями из-за грязи на дороге, что устроился он пока у зав. колонией, который передаст ей это письмо, что квартира у них будет ничего, и что приедет он за ней, когда установится дорога.
 
Письмо же дедушки Антонова Петра  Ивановича матери само по себе мало содержит какой либо другой информации, кроме самого факта его доставки. Оно было отправлено из Алма-Ата 27.11.1924. в адрес, какого-то «упрхлбюро» города Нолинска, где 15.12.1924 г. переадресовано в село Богородское, куда и доставлено лишь 29.12.24 г.
 
Со слов матери, умер отец во время инспекционной поездки прямо на дороге в повозке. В выписи о смерти отдела ЗАГСа при Нолинской  Уездмилиции от 09.03.1925 г. значится, что зав. сельскохозяйственной фермой Питиримов Михаил Романович умер 7 марта 1925 г. В Нолинской нарбольнице от порока сердца и погребён на кладбище села Лудяно-Экономическое Татауровской волости Нолинского уезда Вятской губернии. Вот и всё, что мне известно об отце.
В остальных письмах, полученных там матерью, в основном содержатся соболезнования по поводу постигшей её утраты, разного рода советы и рекомендации, связанные с переездом в Ташкент.
 
О детских годах матери и дедушкиной семье мне, конечно, известно больше, но, к сожалению также не всё досконально.

Сопоставляя сведения, известные мне из рассказов самой матери, с данными, почерпнутыми из сохранившихся документов, мне удалось восстановить следующее.

Мать, Вера Петровна, Родилась 16.09.1898 года в многодетной крестьянской семье Антоновых Петра Ивановича и Мелании Васильевны, и была последним их ребёнком. Подлинного документа о её рождении не сохранилось, а в копии свидетельства о рождении № 176 от 21.06.1934 года городского ЗАГСа Омска, Сибирского Края, местом её рождении значится – «г. Омск». И хотя в копии свидетельства о рождении её брата Ивана Петровича, родившегося в 1892г., место рождения также указано - город Омск, последнее вызывает сомнение и вот почему. В сохранившемся подлиннике свидетельства, выданного, Омской Духовной Консисторией 09.08.1901 года, их сестре Елене Петровне, родившейся между ними в 1895 году, указано, что оно выдано «… согласно справки о том, что в метрической книге причта села Больше Мосильской церкви Тюкалинского округа за 1895 год в первой части о родившихся под №29 женского пола значится: Елена. Рождена двадцатого, крещена двадцать шестого мая, родители её: Крупянской волости села Битии крестьянин Пётр Иванович Антонов и законная жена его Мелания Васильевна, оба православного, …» Далее в свидетельстве перечисляется в присутствии кого и кем произведено таинство крещения с указанием фамилии, имени и отчества крестных отца и матери, священника и его помощника.
 
Вполне естественно, что при выдаче копии в тридцатых годах все указанные выше подробности не имели никакого значения, также как и конкретное село волости уезда, тем более, что к тому времени последние были упразднены. Однако тот факт, что свидетельство о рождении Елены Петровны было выдано только лишь 09.08.1901 года, может указывать, что именно в этом году семья Антонова П.И. находилась в Омске. Являлся ли город Омск в то время для них постоянным местом жительства и какое время, или они находились там проездом на юг, так как город Тюкалинск расположен на 156 километров северо-западнее Омска на дороге, связывающей его с городом Ишим Тюменской области, достоверно не известно. Можно только предполагать целеустремлённое движение семьи Антонова на юг и утверждать, что в город Верный они ещё в это время не доехали.
 
Проживая уже в городе Верном, с согласия старших членов семьи Антоновых, Вера Петровна в 1916 г. окончила 8 классов женской гимназии и с 1-го сентября этого же года начала свою службу в качестве учительницы при Николаевской школе №16 1-ой ступени и проработала в ней до 25 сентября 1921 г., а затем с этой же даты продолжила работу в  семилетней школе им. Пушкина Алма-Атинского  Уездно-городского отдела народного образования до 11 октября 1923 г., т.е. до того времени, когда ей стало необходимо приготовиться к рождению ребёнка.
 
На родине отца матери работать  не пришлось: и ребёнок грудной, и постоянные переезды с места на место, пока отец не подыскал себе место новой службы в селе Богородском. А после смерти отца новые переживания и заботы о том, как дальше жить.
 
Как видно из писем сестер матери Моти и Лели,  они убедили её, что оставаться после смерти Михаила Романовича в глуши, одинокой среди чужих людей не стоит. Лучше приехать в Ташкент, осмотреться, быть может, удастся здесь устроится на службу. Ехать же посоветовали от Вятки до Ташкента по железной дороге, предварительно сдав вещи в багаж. «Правда, придётся делать три пересадки, но этого бояться не надо: может, попадутся хорошие попутчики –помогут. Хорошо бы ехать в мягком вагоне, билет которого от Самары до Ташкента стоит 19 рублей. Во время пересадок - телеграфируй, в Ташкенте мы тебя будем встречать. Квартира наша всё ещё в военном госпитале около вокзала. Если же здесь не понравится, то можно поехать домой – сейчас поезда стали ходить до Пишпека (Бишкек). Стоимость билета всего 8 рублей. Совсем дёшево.
 
Если исходить из того, что на почтовом конверте последнего полученного матерью заказного письма в селе Лудяно - Экономическом,  имеется оттиск штемпеля промежуточного  Татауровского волостного почтового отделения с датой 14.05.1925 г., а удостоверение личности было выдано матери Исполкомом Ташкентского Ново-Городского Районного Совета рабочих Красноармейских и Дехканских Депутатов 13.08.1925 г., то можно с уверенностью утверждать, что именно в летние месяцы июнь/июль мать со мной находилась в пути, а затем приняла окончательное решение о своём новом месте жительства. Мне же в это время было всего полтора года и, естественно, что в памяти об этом примечательном событии ничего не сохранилось.

Можно предполагать, что по прибытии в Ташкент мать остановилась в начале у Евдокимовых на их квартире в военном госпитале. Однако, как писала Матрёна Петровна, квартира Евдокимовых там была «очень и очень неважная: заброшенный корпус чуть держится, стёкол не хватает». Сам же Тихон Иванович к этому времени уже не работал в военном госпитале, а учился с САГУ (Среднеазиатском госуниверситете).

По прибытии в Ташкент, сама ли мать или совместно с Евдокимовыми, поселилась на квартире в одном из домов по улице Широкой, рядом с Алайским рынком. На этой квартире, со слов матери, мы жили около года. Мать с декабря 1925 г. устроилась работать учительницей в школе № 80 им. Луначарского, где и проработала по 1 ноября 1929 г.

О времени проживания на этой квартире, как мне казалось, я ничего также не запомнил. Тем не менее, в подсознании несмышленого младенца сохранились два отрывочных эпизода, время от времени всплывающие из глубин памяти далёкого прошлого и вызывающие тревожные чувства, связанные со следующими неприятными событиями, происшедшими когда-то со мной. Одно из них: я стою сбоку высокого деревянного крыльца, почти в два раза превышающего мой рост, и запрокинув голову, с недоумением, тоскливо смотрю вверх на тёмный проём открытой двери, за порогом которого внезапно скрылся привычный мне мир, с заботливыми материнскими руками. И вдруг из него до моего слуха, вместо ожидаемого ласкового голоса, доносятся громкие выкрики бранящихся между собой женщин, из которых в памяти крепко засели слова: «Как же так он вывалиться-то смог? Боже, ты мой!»

Или вот еще: я сижу на согнутой в локте правой руке женщины, обнимая левой рукой её за плечо, а правую протягиваю к чему-то стоящему перед нами и получаю по ней резкий хлопок ладошкой, сопровождаемый строгим, запрещающим окриком: «Нельзя, говорят тебе, нельзя! Хочешь обжечься?» Однако моя рука, словно притягиваемая магнитом, снова продолжает тянуться в ту сторону, не обращая внимания на предупреждение: «Обожжёшься»! Не  трогай… Ага, горячо… Так тебе и надо …» И вслед за этим я внезапно погружаюсь с истеричным болезненным криком в обволакивающую меня темноту.
Какое из этих событий произошло раньше, не знаю. Однако о действительном происшествии первого из них я удостоверился еще, будучи подростком, когда дома случайно зашёл разговор о прошлом, и меня  спросили: «А ты помнишь квартиру на улице Широкой? Там ещё было высокое деревянное крыльцо, с которого ты свалился?»

Подтверждение же факта действительного существования второго, мне удалось установить лишь, будучи взрослым. Это произошло, когда в моём присутствии зашёл разговор об остаточных следах на коже лица, получившего ожёг. Тогда мать, которая придерживалась  в споре точки зрения, что всё со временем может пройти бесследно, в качестве примера сослалось на моё лицо: «Посмотрите, разве что-нибудь заметно? Нет же? А ведь он, когда ему ещё не было двух лет, опрокинул на себя кастрюлю с закипающим молоком, стоящую на горящем примусе. Тогда на его лицо страшно было смотреть – всё покрылось волдырями. Думала, много будет шрамов. Нет! Со временем всё прошло.
 
А вот следующее место нашего проживания мне запомнилось достаточно подробно, во всех деталях. Это была двухкомнатная квартира с кухней и террасой, имеющая отдельный вход из коридора. Хозяйкой этой квартиры была домовладелица Случина, которой принадлежали два, на  высоких  фундаментах, домостроения под № 41, выходящих своими фасадами на улицу Буденного. Между торцевыми сторонами этих домов располагались большие деревянные ворота для въезда во двор транспорта, с отдельной калиткой в них для прохода людей. Территория двора за этими двумя домостроениями  от Салара была отгорожена внутридворовыми бесфундаментными постройками, большие из которых хозяйка сдавала как квартиры, а меньшие служили кладовками. Левая от входа сторона двора упиралась в пристройку к фасадному дому, которая сдавалась также под квартиры. Правая сторона отгораживалась глухой стеной соседнего двухэтажного строения. В средней части внутренних построек имелся узкий проход к Салару, где находились уборная, место для свалки мусора и помост на берегу Салара над водой для полоскания белья.

Поскольку же вдоль террас были разбиты широкие цветочные клумбы, свободным пространством для игры дворовых ребят оставалось лишь место между  торцевыми сторонами домов, сразу же за воротами. Именно здесь началось моё осознанное восприятие и познание окружающего мира, в сущности жестокого в своём проявлении, но привлекающего к себе своим чудесным многообразием существующих жизненных форм, доставляющих, порою, радостные и приятные, а иногда неприятные, болезненные чувственные ощущения, при ближайшем с ними знакомстве.

Одно из первых таких ощущений: стены домов и стволы деревьев воспринимаются мной в неестественно перевёрнутом мире, поскольку мать несёт меня на руках, и я смотрю на всё, мелькающее мимо меня, с закинутой головой. В таком положении мать вносит меня в калитку ворот, где нас окружает группка, играющих там ребят. Старшая из девочек, обращаясь к матери с восторгом восклицает:  «Ох, какой славненький, хорошенький! Дайте его нам, мы с ним немного поиграем! Вы не бойтесь, с ним ничего не случится! Давайте его мне!» Вслед за этим  я оказываюсь, после тёплых, мягких материнских рук, в неокрепших ещё костлявых руках девчонки.  Она, чтобы не уронить, жёстко обхватывает меня, с силой прижимает к своему телу и тут же начинает с сюсюканием быстро кружиться. Перед глазами ускоренно мелькают стены домов и просветы между ними. Это вызывает у меня неприятное ощущение, и я начинаю хныкать. Не ожидая пока я разревусь, мать возвращает меня к себе.

Вот это та стайка ребят, в основном девчат, в дальнейшем составляла мне компанию во всех дворовых играх, вроде: «Гуси, гуси! Га, га, га. Есть хотите? Да, да, да. Ну, летите. Нам нельзя»…  Или: «Как на (чьи-то) именины испекли мы каравай …» Или такая еще: «Вам барыня подарила сто рублей. Что хотите, то берите. Только «да» и «нет» не говорите и черное с белым не берите. Вы поедете на бал?», - и.т.д. и т.п.

Странно только, что ни их имена,  ни лица, за исключением двух: Володи и Вити, которые мне запомнились при других обстоятельствах, – не сохранились в памяти. Запечатлелись только сами события, участниками которых мы являлись и неясное ощущение их близкого присутствия, излучающего либо приятную теплоту спокойствия, либо задевающее своим язвительным смешком и дразнилками.

Особенно ярким событием того времени, которое я мучительно долго затем переживал и наяву, и во сне, явилась потеря трусов во время купания в Саларе. Неизвестно как это случилось, но для того чтобы попасть домой мне предстояло нагишом пробежать от пляжного места Салара, через широкий чужой двор с многочисленными квартирами, а затем перейдя улицу, сломя голову по ней около квартала до своего двора. Сопровождаемый выкриками: Ай-ай-ай, как тебе не стыдно!- я бежал  весь этот путь в каком-то, обжигающем жаре стыдливого удара. Помнится, после этого случая, я долгое время стеснялся выходить из квартиры, а если это происходило, то безотчетно чурался компании дворовой детворы. Была ли причиной тому, затаившаяся во мне обида на них? Я бы не сказал, что это было именно так. Просто, испытав тогда на себе их неприятие, сопровождаемое насмешливым улюлюканьем, я старался избегать их, как и всё другое, что, по моим понятиям, может причинять мне боль или иное страдание. Также, например, как я страшился и избегал в то время цветочную клумбу, находившуюся рядом с террасой. А всё потому, что с ней у меня долгое время ассоциировались неприятные воспоминания. А ведь до этого я несколько дней с нескрываемой заинтересованностью, после рассказа матери о жизни растений, рассматривал распустившиеся на клумбе цветы. И вдруг однажды, как раз над тем цветком, который находился в поле моего зрения, закружился, а потом уселся на него иссиня-зелёный  красавец индийский шмель. Зачарованный его великолепием я потянулся и попытался взять его в руку, а он, в отместку за такое неуважение к нему, взял и ужалил меня. Можете себе представить, сколько было рёву.  Вот с тех пор я, спускаясь с крыльца, с опаской поглядывал в сторону цветочной клумбы, стремясь быстрее проскочить мимо неё.
 
На этой квартире мы уже жили совместно с сестрой матери, Еленой Петровной, которую я звал просто тётей Леной, её мужем Евдокимовым Тихоном Ивановичем, дядей Тишей, и их дочерью Эгочкой, 1926 г. рождения. Однако и их образы в воспоминаниях того времени являются, также как и образы матери и дворовых ребят, безликими, сопутствующими каким-либо ярким событиям или неприятным жизненным ситуациям, запечатлевшимся в памяти.  Так, первый раз образ дяди Тиши запечатлелся в моём сознании в виде ладоней больших мужских рук, в которых он прячет взятого из клетки щегла. Затем, подержав их некоторое время в горизонтальном положении, осторожно приподнимает ладонь верхней руки, а на нижней - остаётся тельце мёртво-лежащего щегла.

Изумление и жалость к погибшей «бедненькой птичке» страдальчески растягивает губы, готового расплакаться ребёнка, но дядя Тиша, как фокусник, открывает дверцу клетки, просовывает  в неё ладонь, и щегол вдруг встрепенувшись, вспорхнул, и как ни в чём не бывало, усаживается на жёрдочке. Все ахают от удивления и смеются.  А я ещё не осознав до конца всего происходящего, таращусь то на птицу, то на  смеющихся надо мной – над моей наивностью, взрослых. Дядя Тиша, смеясь вместе со всеми, кладёт, мне на голову ладонь и нежно взлохмачивая волосы, ласково успокаивает меня: «Ладно, ладно не реви! Ты же видишь, ничего не случилось. Ведь ты большой уже мальчик? И ничего не боишься. Даже темноты? Правда же?»  – «Правда» - успокаиваясь, отвечаю я. «Правда не боишься?» - Я утвердительно киваю. «Тогда пойди в ту комнату, там справа от двери на столе лежит …». Но для меня уже не важно, что именно лежит. Передом мной встала другая проблема: я не знаю где «справа». И я тупо - вопрошающе уставился на него. «Ты не знаешь, где правая сторона?» – спрашивает дядя Тиша. В ответ - пристыженное молчание, и голос матери: «Я же тебе объясняла, где правая, где левая сторона. Разве ты забыл? Посмотри на свои руки. На какой из них родинка – там правая сторона. Я поднимаю руки и изучающе осматриваю тыльные стороны их ладоней. Обнаружив родинку на правой руке и, обхватив её левой рукой, чтобы не забыть, где она находится, так как в темноте я уже не смогу снова её увидеть под весёлый смех, направляюсь в тёмный проём двери следующей комнаты.
 
Во втором случае, образ дяди Тиши запечатлелся в моём сознании в виде неожиданно подхвативших и легко понёсших меня сильных мужских рук, я через запрокинутую голову смотрю и узнаю мелькающие мимо глаз ориентиры пройденного нами пути. Вот замелькали верхушки деревьев, которые затем вдруг понеслись куда-то вверх под тряску ускоренных шагов, сбегающего вниз с откоса дяди, а их место заняли стволы и решётка забора, отделяющего нас от зданий домов. Поворот направо и на меня быстро надвигается стена дома, закрывающая пространственный обзор. Снова поворот, теперь налево при входе на улицу Буденного, и перед глазами мелькнул угол здания пекарни с открытой дверью. Донёсшийся оттуда запах свежеиспеченного хлеба ударяет в нос и вызывает ощущение вкуса тёплой, поджаристой, хрустящей при откусывании, корочки хлеба со жгутиковой нашлёпкой на ней.

Далее за поворотом началось скучное для взгляда усыпляющее мелькание оконных и дверных проёмов в сплошной стене домишек, плотно прижатых друг к другу. Как проходили мост через Салар, я уже не помню: заснул наверно на своё счастье, так как меня иначе ожидала хорошая взбучка. Дома уже был приготовлен ремень, вид которого, лежащего на сундуке, продолжал меня терроризировать ещё и на следующий день, пока я его незаметно, украдкой не опустил на пол в щель между стеной с сундуком. А наказывать меня было  за что. Ведь мы с Володей в тот день без спроса со двора удрали, посмотреть на железнодорожное крушение, которое, якобы, произошло почти перед самым въездом на станцию. Зачинщиком этого путешествия, конечно, являлся Володя, который был старше меня почти на 1,5 года. Не знаю от кого он мог услышать о крушении, но с его слов, последнее, якобы, произошло из-за того, что кто-то умышленно перевёл стрелку, на ещё не убранное прежнее железнодорожное полотно, которое теперь обрывалось у самого края прорытой насыпи, рядом с вновь сооруженным железным виадуком (кстати, он продолжает всё ещё функционировать и в настоящее время).
Примечание. Не так давно уже в постсоветское время этот виадук был полностью реконструирован.

Вот тогда–то, когда мы стояли у края обрыва прорытой насыпи и с интересом посматривали вниз, но к своему разочарованию, не видели там никаких следов крушения, меня и подхватили руки дяди Тиши.

В третий раз, образ дяди Тиши запечатлелся в моём сознании с наблюдаемым в окно кухни событием, привлекшим внимание скандальным шумом, среди играющей во дворе детворы. Низкорослая тётя Леля с покрасневшим от натуги лицом, обхватив за плечи, пытается удержать вырывающегося от неё дядю Тишу. Заметив меня, подбежавшего на её крики: Адик, возьми ремень, показывая глазами на его конец, свисающий с подоконника наружу. Ухватив ремень, тяну его, и он падает на землю, а я, напуганный непонятной мне происходящей борьбой, начинаю реветь. А тётя Леля, обращаясь затем к находившимся в квартире, продолжая бороться с дядей Тишей, выкрикивает: «Да помогите же мне кто-нибудь и вызовите скорую помощь! Вера, а ты уведи детей».

Через несколько дней, утром, я подслушал происходящий между мамой и тётей разговор: «Ты хочешь взять детей с собой?» – «Да. А с кем же мне их оставить?» – «А не опасно ли?» – Нет. Тихон уже успокоился. Его сейчас мучают только сильные головные боли».
 
Я понял, что разговор идёт о дяде Тише, но не обратил на  это особое внимание. А вот когда днём услышал голос тёти Лели: «А ну, ребятки, давайте  быстренько одеваться. Сейчас мы пойдём в гости к нашему папе», - я не очень–то обрадовался, хотя гулянье для меня было желанным событием. В этот раз я где-то подспудно почувствовал опасение возможного повторения, наблюдаемого мной ранее скандально-неприятного события, и шёл в больницу с большой неохотой.
 
Во дворе больницы мы ожидали выхода дяди Тиши из палаты, расположившись на кирпичном невысоком фундаменте какой-то новостройки. Он вышел к нам в накинутом  на плечи светлом халате, и на этот раз показался мне каким–то бледным и умиротворённо спокойным. При встрече с нами, он не заговорил, как бывало раньше, весёлым задорно–шутливым тоном с поочерёдным нас тормошением, а окинул каким–то опустошенно–безразличным взглядом и  только произнёс: «А-а, и детей ты с собой привела», - и медленно опустился рядом с тётей на кирпичную кладку фундамента. От предложенных, принесённых ему тётей в кастрюльке пельменей, он отказался, тихо проговорив: «Не хочу, аппетита нет. Пусть ребята поедят», - и склонился, обхватив голову ладонями.

Тихон Иванович Евдокимов скончался в этот же летний месяц 1928 г. Нас, детей, в это печальное событие и последующие, связанные с ним хлопоты похорон, не посвящали, оставив в неведении, чтобы не травмировать детскую психику.

Вот так вот ушёл из нашей жизни муж второй сестры, и обе они остались вдовами с малолетними детьми на руках.

Ненадолго же Тихон Иванович пережил моего отца. Он как предчувствовал это, когда, соболезнуя по поводу постигшего мою мать горя в связи со смертью Михаила Романовича, писал: «…и другие не гарантированы, что с ними не случится точно такое горе. Разница лишь во времени. Одни переживают его раньше, а другие позднее. Притом же оплакивать нашего брата сильно не приходится: кто не смог устоять  против жизненных невзгод , хотя бы и против болезни, тот и со сцены долой. Вы знаете законы природы: слабые погибают, а сильные остаются. Жизнь наша борьба и борьба не на жизнь, а на смерть: победители остаются жить, а побеждённые отмирают».

Оба они, и Питиримов Михаил Романович и Евдокимов Тихон Иванович не смогли «устоять против жизненных невзгод» и преждевременно сошли с жизненной «сцены долой», оставив дальше бороться с жизненными невзгодами, своих малолетних детей–сирот.

Не берусь судить, насколько схожи были их жизненные пути-дороги в деталях,  но одно бесспорно, что оба они, будучи сверстниками, Тихон Иванович всего на два года старше отца, являлись людьми одного горемычного поколения, познавшего «прелести» Первой мировой войны, а затем пережившие и лихолетье революции и гражданской войны. Не с бухты–барахты же Эрих Мария Ремарк молодых людей того времени считал людьми потерянного поколения. Видать здорово по-истрепали им нервные силы и последующие жизненные неурядицы, раз оба они, как и многие другие, не ставшие ещё по настоящему взрослыми, покинули негостеприимный для них мир.

В этом отношении примечательна судьба Тихона Ивановича, которую можно привести в качестве типового примера.

Как следует из написанной им самим в августе 1926 г. автобиографии, родился он в 1896 г. в городе Семипалатинске в семье сапожника. Девяти лет отдали его в двухклассное народное училище, которое вместе со школой он окончил к 14-ти годам и стал работать в магазине «мальчиком»,  а осенью 1913 г., вопреки воле отца, поступил в торговую школу. Окончить школу не пришлось, так как в 1915 г. был призван в ряды царской армии и направлен в учебную команду в город Омск, по окончании которой в июне 1916 г., с маршевой ротой прибыл на западный фронт в  515 пехотный Пинский полк. В декабре этого же года переведён в пулемётную команду.
 
В окопах пробыл полтора года, а после Февральской революции 1917 г. избран начальником и председателем пулемётной команды, а также членом полкового революционного комитета. В составе полка в ноябре-декабре 1917 г. и январе 1918 г. участвовал в подавлении контрреволюционных выступлений и польских легионеров в районе города Вязьмы.

Демобилизовался в  апреле 1918 г. в звании фельдфебеля, и, вернувшись домой в Семипалатинск, стал работать вместе со старшим братом «за сапожным верстаком».

В апреле 1919 г. был мобилизован в армию Колчака в 3-ю кавалерийскую радиостанцию, которая в августе того же года из Семипалатинска была переведена в станицу Сарканд Семиреченской области. В марте 1920 г. в городе Лепсы перешёл на сторону Красной Армии и направлен в Алма-Ата в лагерь перебежчиков, где работал до мая старшим писарем, а затем переведён в военный госпиталь  делопроизводителем. Здесь 26.02.1921 г. вступил в зарегистрированный брак с Еленой Петровной Антоновой. В госпитале проработал до августа 1921 г. Получив по болезни месячный отпуск, выехал в Семипалатинск, где временно был прикреплён для работ к пересыльному пункту. Воспользовавшись задержкой в Семипалатинске, в октябре поступил на последний курс Рабочего факультета, и по окончании его в июне 1922 г., вновь отправлен в Алма-Ата по месту постоянной службы.
 
В 1923 г. был демобилизован и выехал в Ташкент для продолжения образования, где сначала поступил на службу в военный госпиталь. Работая  в госпитале 16.07.1924 г. был принят кандидатом в члены Коммунистической партии большевиков, а в августе поступил в САГУ на с/х факультет. 25.10.1925 г. зачислен в ЧОН 3-ю роту 800-го особого назначения Ташкентского батальона в качестве очередника 1-го призыва. В коммунистическую партию большевиков Узбекистана был принят 19.12.1926 г. Красно–Восточным Районным комитетом Ташкента.

Находясь от Управления Сельхоза на стажировке в городе Байрам-Али, летом 1928 г. Тихон Иванович из-за болезни оставил работу и вернулся в Ташкент, где и скончался.

Похоронен Тихон Иванович на Боткинском Коммунистическом кладбище.

Нельзя сказать, что смерть Тихона Ивановича как-то особенно отразилась на материальном благополучии семьи, оставшейся без основного кормилица. Следует помнить, что он был студентом. И как писала тётя Мотя моей матери: получал 10 рублей стипендии, в то время как за порцию готового обеда в столовой следовало также платить 10 рублей за месяц. Можно предположить, что в свободное от учёбы время Тихон Иванович иногда подрабатывал как сапожник, так как среди бесполезных домашних предметов после его смерти у нас долго валялся  полный набор сапожных инструментов кустаря-одиночки. Но вряд ли он этим занимался, просто хранил, наверное, на всякий случай.
 
Основными же работниками, получающими зарплату, являлись мама и тётя Лёля, которые днём находились на службе. Потому-то мне так ярко запомнились все случаи, когда они неожиданно появлялись или находились дома в дневное время. Для меня все эти случаи, как правило, связаны с каким-нибудь радостным событием или просто с приятным воспоминанием. Например,  с угощением чем-то вкусненьким, предварительно купленным перед возвращением домой, или с неожиданными прогулками, также с обязательными покупками какого-либо вкусного для ребёнка угощения. Не редки были загородные и просто познавательные прогулки, при этом надо принять во внимание, что улица Буденного заканчивалась полем всего через два три квартала от нашего дома. Были и коллективные посещения парков и загородных зон отдыха как, например, зоны отдыха на Боз-су близ конечной остановки тогда 2-й трамвайной линии, в районе нынешнего ВДНХ.

Все эти воспоминания, как правило, были связаны с обычным для многих временем препровождения, поэтому задерживаться на них не интересно.

Другое дело, как происходило постижение в сознании (мышлении) ребёнка смысла терминов или понятий, связанных с тем или иным определённым предметом или природным явлением; как формировалось адекватное ощущение зрительного пространственного восприятия окружающей среды. Ведь ребёнок воспринимает окружающий его физический мир, благодаря своим непосредственным чувственным впечатлениям, а его первоначальные представления о внешнем мире иногда могут быть неправильными, иллюзорными. Именно в этой области познания окружающей действительности и происходит много интересного и любопытного. Причём, у каждого ребёнка этот процесс индивидуален.

Вот, например, мне запомнились следующие случаи.

Во время одной из прогулок в конец улицы Буденного, мы проходили мимо дома, у ворот которого сидел пожилой человек – «аксакал» с корзинкой перед ним крупного, спелого винограда, сорта «дамский пальчик». Я, как и следует ребёнку, заканючил: «Мама купи, мама купи! Я хочу! Мама купи! Она остановилась и попросила продавца взвесить фунт. Услышав, коротко прозвучавшее слово «фунт», я тут же задёргал за подол и затараторил: «Нет, не фунт, а полфунта, мама, купи полфунта, я хочу больше!»  -  «А я и прошу больше. Фунт – это же больше полфунта» - «Нет, полфунта больше. Купи полфунта», - упрямо я продолжал настаивать на своём. «Ну ладно, хорошо. Взвесьте нам, пожалуйста, полтора фунта!» Услышав более продолжительное звучание данного словосочетания, я был несколько  озадачен. Мне показалось, что это гораздо больше, чем полфунта, и я недоуменно проговорил: «Мам, это же  много. Мы столько не съедим» - «Хорошо. Не съедим, отнесём домой».

А потом, сидя на зелёной травке берега реки Салар, мы уплетали виноград, и мама мне объясняла смысловое содержание слов «фунт», «полфунта» и «полтора фунта».
 
Не буду утверждать, что я полностью осознал истинное количественное различие, скрываемое за этими словами. Однако я хорошо усвоил, что более продолжительное звучание «полтора фунта» предполагает и больший объём чего-то рассыпчатого, и что «полтора фунта» имеют больший вес. А потом несколько дней я  хвастался своими познаниями перед ребятами, с гордостью выговаривая это труднопроизносимое тогда для меня «полтора фунта».

А вот восприятие того, что 3 копейки меньше чем 5, а серебро дороже чем медь, происходило гораздо проще, так как их восприятие сопровождалось большей наглядностью, и было связано непосредственно с чувственно – зрительным впечатлением.
 
В то время наш двор часто посещал продавец мороженого. При появлении его тяжёлой тележки, детвора разбегалась по квартирам, клянчить у родителей деньги, а затем окружала тележку. Счастливчики с целью покупки, прочие из-за любопытства, завидуя первым.

Продавец доставал коробки с вафлями, формочки, размер которых соответствовал громоздким  трёхкопеечным и пятикопеечным монетам из красной меди и начиналась торговля. Покупатель подавал монету, продавец брал в руки соответствующую её размеру формочку, вкладывал  на её дно такого же размера вафлю, открывал крышку жестяной, большого диаметра банки, в которой окруженная льдом, была вставлена меньшая с мороженым, наскребал его ложкой  и заполнял пространство формочки. Затем он покрывал наполненную формочку сверху второй вафлей, выдавливал из формочки порцию мороженого, зажатую между вафлями, и передавал её счастливому покупателю. Все наглядно и  понятно: у кого большой пятак – тому соответствующая по величине порция с мороженым, у кого 3-х копеечная монета - порция мороженого в, соответственно, меньшей размеру вафельной форме.
 
Но однажды, к продавцу подошёл взрослый парень и попросил 10-ти копеечную порцию. Продавец раскрыл сумку и достал форму, в два раз превышающую пятикопеечную, заполнил её мороженым и передал парню, а тот в свою очередь, отдал маленькую светло-серую монетку. Удивлённый, я тут же побежал домой, и рассказал об увиденном маме. Вот тогда-то она мне и объяснила, что это была 10-и копеечная монета, изготовленная из серебра, что серебро значительно дороже меди, и поэтому, несмотря на то, что её размер равен размеру двухкопеечной монетки, стоимость её равна стоимости двух больших пятаков, изготовленных из красной меди.
 
С тех пор у меня в памяти сохранился образ большой, похожей на лепёшку, формочки для порции мороженного, которую можно было купить за маленькую серебряную монетку.

Любопытный случай произошёл со мной  из-за отсутствия жизненного опыта по определению расстояния до объекта. Выйдя как-то во двор, я услышал слабый звук, работающего автомобильного, как я подумал, мотора, доносящийся откуда–то сверху. Недоумевая, я поднял голову и неожиданно увидел самолёт, размером не превышающий игрушку, который плавно, как мне казалось, на небольшой высоте и с небольшой скоростью летел в сторону тыльной стены двухэтажного дома, отделяющего наш двор от соседнего. А поскольку эта стена несколько возвышалась над крышами наших домов, то я решил, что самолётик обязательно врежется в нее и упадёт, а я буду тут как тут, первым и подберу его, и, следовательно, он будет мой. С замиранием от ёкнувшей в груди надежды, не подавая голоса, чтобы, играющие во дворе ребята не угадали моё намерение и не опередили бы меня, я пошёл к этой стене. Задрав голову, не отрывая глаз от летящей игрушки, я прижался как можно ближе к стене. Вот игрушка уже совсем рядом со стеной, всего в метре от неё. Представляю, как тотчас она врежется в верхушку стены и, кувыркаясь, станет падать вниз. Успеть бы только поймать её. Но что это? В момент «неизбежного» столкновения со стеной, игрушка совершает какой- то мгновенный вертикальный подскок и, перевалив стену, скрывается из виду.
 
Ошарашенный, я какое-то время ещё смотрел вверх, не веря в совершившееся чудо, пока с разочарованием не сообразил, что моя попытка овладеть игрушкой, закончилась безрезультатно. С горечью на сердце, я пошёл к ребятам, но о случившемся никому ничего не сказал, опасаясь, что они будут надо мной смеяться.

То, что это была не игрушка, а настоящий, высоко летящий самолёт, я догадался через несколько дней после этого случая.

Играя тогда с детворой во дворе, я услышал, как  кто-то закричал: «Самолёт, самолёт летит! Смотрите, смотрите, вот он!» Я поднял голову и действительно увидел, как летит такой же самолёт, какой я видел раньше. Только на этот раз он был чуточку крупнее и летел не в сторону высокой стены, а над крышами наших домов. А игравшая рядом девчонка постарше меня, вдруг запела: «Араплан, араплан, посади меня в карман, а то там пусто - вырастет капуста…».