Я отвезу тебя домой. Глава 36. К черту вежливость!

Когда Филипп де Грасьен думал о том, что вот уже год с лишним он безвылазно сидит в Квебеке, пишет бесконечные отчеты и возится с документами, тогда как его друг рискует жизнью, мотаясь в одиночестве по лесам, он чувствовал, как в нем вновь нарастает раздражение. Когда он вспоминал последний свой разговор с Мориньером, он испытывал еще и величайшее смущение.
Никогда до тех пор он не позволял себе подобной невыдержанности. Ему и теперь было неловко за нее.

*

Филипп откинулся на спинку стула, отложил документы, в содержание которых до сих пор безуспешно пытался вникнуть. Взглянул в окно.
За окном сыпал снег – не те первые мушки, что так легко превращаются в морось, а настоящий снег – мелкий, плотный. Первое несомненное свидетельство вновь приближающейся зимы. Он ложился на порядком остывшую землю. И вполне мог пролежать до весны.
Солнце способно было, конечно, еще растопить его. Хотя бы на время отодвинуть эту проклятую зиму – в награду людям за надежду на лучшее. Но вот уже несколько дней ни один луч его не проникал сквозь густые тучи. Ни единого луча.

Только что закончилось очередное судебное заседание, на котором он, Филипп, присутствовал, как королевский посланник. Местный прокурор был далеко не в восторге от того, что ему приходилось допускать его, чужака, в зал суда. Но противиться этому не мог. Полномочия королевского посланника простирались достаточно далеко. Он, Филипп де Грасьен, мог немало навредить любому из здешней властной верхушки. Всего одно упоминание в отчете, рисующее прокурора или какого-либо другого чиновника в невыгодном свете, - и, кто знает, как отнесется к этому мнению его величество! Не пришлет ли нового прокурора? Не прикажет ли наказать провинившегося?

Филипп понимал беспокойство, которое испытывали все эти люди, вынужденные позволять ему так много. Он следил за тем, как отправляли они правосудие, как исполняли свой долг. Вел с ними дружеские беседы и точно знал, что они стараются изо всех сил произвести на него впечатление. Знал.
До поры не злоупотреблял своими возможностями, но имел их в виду. Оттого речь его хоть и была безупречно вежлива, но временами отдавала высокомерием. А неудовлетворенность, какую он испытывал каждый день этого долгого года, едва не лишала его самообладания. Он еще кое-как скрывал ее за внешней бесстрастностью. Но с каждым днем это давалось ему все труднее.
Именно с этим связывал он недавний свой срыв, за который ему по-прежнему было стыдно.      

*

Уже наступил октябрь, когда он получил известие от Мориньера. Тот приглашал его на встречу.

Пять долгих месяцев Филипп каждый день ждал появления своего друга. Или хотя бы записки от него. Пять долгих месяцев, с начала мая, он не находил себе места.
Мориньер обещал быть в Квебеке весной.
- Я приду, когда сойдет снег, - сказал он, прощаясь с Филиппом осенью прошлого года.
И Филипп ждал. Терпеливо ждал всю весну. Когда наступило лето, заволновался. Когда лето подошло к концу, он готов был все бросить и отправиться на поиски Мориньера. Но порыв этот был бессмыслен, - Филипп понимал это прекрасно.
Он не знал, куда идти. Не знал, где мог зимовать Мориньер.  И осознавал: если тот не объявится, у него, Филиппа, не будет никаких шансов узнать о судьбе друга. Если только какая-нибудь случайность этому не поспособствует.
И это чудовищное ощущение беспомощности к началу октября измучило его вконец.

Оттого, получив приглашение, он не обратил внимания на то, что Мориньер ждет его к обеду. Бросился к монастырю иезуитов, промчался по улицам, вбежал во двор монастыря, взлетел по лестнице. Едва сдерживая шаг, прошел по коридору, застыл у двери в келью. Не постучался, не вошел сразу только потому, что за дверью громко и напористо звучал мужской голос. И было очевидно, что появление Филиппа сейчас было несвоевременно.

Он решил дождаться окончания речи. Отошел чуть в сторону, оперся спиной о стену, краем глаза следил за дверью.
Разговор явно подходил к концу. Мужчина, бывший в комнате Мориньера, уже приблизился к выходу, взялся за ручку, остановился – из-под двери отчетливо стала видна его тень. Он явно приготовился выходить. Но тихий голос Мориньера, - Филипп узнал его, хотя и не расслышал слов, - задержал гостя.
Мориньер спросил что-то. Тот взялся отвечать. И волей-неволей Филипп вынужден был слушать.
А после - не мог сделать вид, что не слышал.

Из ответов незнакомца стало совершенно очевидно, что Мориньер находится в Квебеке уже, как минимум, месяц. А то и больше. И вновь собирается уходить.
- Я передам господину Севераку ваше требование, монсеньор, - сказал мужчина, распахивая дверь.
- Он обо всем уже осведомлен, - вполне отчетливо донесся откуда-то из глубины комнаты до Филиппа голос Мориньера. – Я виделся с ним на прошлой неделе.

Тут Филипп не выдержал. Оторвался от стены, отодвинул в сторону стоявшего на пороге незнакомца, шагнул в комнату.
- Вот, значит, как вы расцениваете нашу дружбу? – воскликнул.
Замер, обнаружив Мориньера в постели. Тот полулежал на кровати, опирался на подушки. Одетый в свободного покроя рубашку с обмотанным вокруг шеи шелковым шарфом он выглядел так странно-беззащитным, что Филипп на какое-то время потерял дар речи. Стоял, смотрел на друга. Молчал.

Мориньер, для которого появление Филиппа, безусловно, оказалось неожиданным, тем не менее улыбнулся ему. Приветственно поднял руку. Перевел взгляд на мужчину. Кивнул еще раз.
- До встречи, господин Моленкур, - сказал. – Мы сможем отправиться не позднее следующей недели. Когда все будет готово, я пришлю к вам человека.
Тот поклонился. Вышел, закрыв, наконец, дверь.

Тогда Мориньер вновь взглянул на Филиппа.
- Я ждал вас позже, - улыбнулся он. – Но я рад вас видеть, друг мой. Присаживайтесь.
Филипп отмахнулся от приглашения сесть. Заходил возбужденно по комнате.
- «Друг мой»! – возмущенно дернул он плечом. – Жосслен, не произносите слов, значения которых не знаете! Вы говорите «друг мой», а между тем находите естественным быть в доме господина де Северака и не заглянуть в мой дом. Вы видитесь с людьми, с какими-то чужими людьми, - Филипп повел рукой в сторону двери, - однако забываете дать мне знать, что живы, что находитесь в Квебеке.
 
Он замолчал тогда, наткнувшись вдруг на изумленный взгляд Мориньера.
Тот смотрел на него какое-то время, потом рассмеялся. Но смех его был тих и как будто давался ему трудно.
- Вы похожи сейчас на ревнивую женщину, Филипп. Ваши упреки… Они так пылки.

Филипп покраснел.
- Пылки? Да если бы вы теперь не выглядели таким… слабым, я ударил бы вас, честное слово. Как вы могли не сообщить мне о том, что вы в Квебеке? Что вы больны? Почему вы не вспомнили обо мне? Все вокруг знают о том, что вы нездоровы. Но живы, слава Богу! Один я едва ли не оплакиваю вашу кончину. И не знаю, что делать, как разузнать хоть что-нибудь о вашей судьбе. Я даже ходил к Севераку, спрашивал о вас. И он солгал мне. Он развел руками, сказал, что ему ничего неизвестно.
- Он не лгал, - тихо воспротивился Мориньер. – Когда вы виделись с Севераком, он, действительно, ничего не знал обо мне.
- Откуда вы это взяли?
- Северак при нашей встрече рассказал, что вы искали меня.

Филипп опустился на край кровати. Покачал головой.
- И даже после этого вы промолчали? Не написали мне ни слова?
Мориньер коснулся его руки.
- Ну, простите меня, Филипп.

Ладонь его была горяча.

*

Потом они обедали. Сидели за столом. Вели беседу.
Филипп наблюдал незаметно за тем, как аккуратно, как будто с трудом, отправляет Мориньер в рот кусок за куском, как медленно жует, осторожно глотает.
- Расскажите мне, что с вами произошло, - спросил, наконец.
- Ничего, о чем стоило бы говорить, - улыбнулся Мориньер. – Приболел немного. Промерз в лесах, простыл. Теперь уже все прошло. И я снова готов в бой. Через несколько дней займусь, наконец, делами.  Очень утомительное это дело – болеть.
Закончив есть, он поднялся, вышел из-за стола.
 
- Вы простите мне, если я вернусь в постель?
Филипп посмотрел на него пристально.
- И вы намереваетесь снова покинуть Квебек? В таком состоянии?
- Я должен. У меня нет выбора.
- Позвольте мне помочь вам.
Мориньер покачал головой.
- Это невозможно. Поверьте мне, если бы я мог отложить путешествие, я бы так и поступил. Если бы я мог переложить хоть что-то на ваши плечи, я не отказался бы теперь от вашего предложения.

Филипп поставил на стол кружку с вином. Вздохнул. Тоже встал, заходил по комнате. Задержался у камина, поворошил угли. Потом подошел к окну. Какое-то время молчал. Думал будто, стоит ли говорить то, что рвалось из него теперь. Все-таки решился. Обернулся. Посмотрел на Мориньера. Заговорил, наконец.
 
- Пока я ждал от вас известий, пока я с ума сходил от беспокойства, я чего только ни передумал. И, представьте себе, понял одну крайне неприятную для меня вещь. Все время, все то время, что мы якобы дружили… все эти годы вы держали меня за дурака, за мальчишку. Вы не были со мной откровенны ни одного дня. Говорили только то, что представлялось вам необходимым сказать. Только то, что способствовало решению ваших задач.
Он заметил протестующий жест Мориньера, в ответ коротко повел рукой.
- Хорошо. Неважно. Пусть не ваших, пусть наших общих задач. Не имеет значения. Я говорю о другом. Я говорю о том, что вы не доверяете мне теперь и не доверяли никогда.
Мориньер покачал головой.
- Вы несправедливы, Филипп.

Мориньер сидел, привалившись спиной к подушке, опирался плечами на высокую спинку кровати. Дышал тяжело.
В какой-то момент он, кажется, захотел что-то сказать, но закашлялся вдруг, задохнулся. 
Посерел лицом. Проговорил, едва шевеля губами:
- Если вас не затруднит… подайте мне кружку со стола.

И тогда он, Филипп, бросился к столу. Схватил кружку, поднес ее к губам друга.
Смотрел, как заблестела испарина на висках Мориньера, как осунулось в момент его лицо. Еще, кажется, темнее сделались круги под глазами.

- К черту вежливость! К черту вашу скрытность, Жосслен! Что с вами?
Еще какое-то время Мориньер пытался справиться с кашлем. Давился, пил мелкими глотками темную мутную жидкость. Наконец,  кажется, ему сделалось лучше. Отпустило.
- Все в порядке, - Мориньер забрал у Филиппа кружку.
Какое-то время держал ее обеими руками. Потом, сделав несколько последних глотков, опустил кружку на укрытые одеялом колени.
- Эта нелепая слабость – остатки недавней горячки. Скоро все пройдет.
- Остатки? Вы и теперь горите!
- Это мелочи, - улыбнулся Мориньер. -  Поверьте мне.

- У вас на виске шрам, - тихо произнес Филипп. – Откуда?
Он вдруг устыдился своей недавней резкости.
Мориньер поднял на него взгляд.
- Не помню. Этот год был щедр на сюрпризы.
- Жосс!

Они долго смотрели друг на друга. И Филипп отступил.
Протянул руку, чтобы забрать у Мориньера пустую кружку. Поднялся, поставил ее на край стола. Перед этим не удержался, поднес ее к носу:
- Что за гадость вы пьете?
- Ужасная дрянь, - осторожно, стараясь не вызвать очередной приступ кашля, засмеялся Мориньер. – Вы правы.
Филипп снова прошелся по комнате – пытался утишить тревогу, вновь накрывшую его с головой.
- Хорошо, - сказал. - Если по-другому невозможно, позвольте мне хотя бы сопровождать вас! Сколько могу я торчать в этом городе и заниматься всей этой бумажной волокитой? 
- Но ведь именно за этим вас и послал сюда король, - заметил Мориньер, слабо улыбнувшись.
- А вас? Зачем Людовик направил сюда вас? Неужели за тем, чтобы вы тут остались навсегда?
- Ну что вы! Конечно, нет.

Мориньер посмотрел на него внимательно.
- Что пришло вам в голову?
- А что еще я должен думать, - устало покачал головой Филипп, - если вы не говорите мне правды? Я до сих не могу понять, как случилось, что его величество, готовый арестовать вас, - поверьте мне, Жосс, я знаю, что теперь говорю! – неожиданно решил направить вас сюда? Зачем? Что им двигало? Почему он запретил вам возвращаться? И… - он бросил взгляд на каминную полку, где лежал вскрытый конверт, сломанная печать которого тем не менее прекрасно опознавалась, - почему при этом он продолжает писать вам?

Мориньер откинулся на подушки. Он собирался показать это письмо Филиппу чуть позже. Но наблюдательность друга теперь оказалась очень кстати. Она позволила Мориньеру перевести разговор в более спокойное русло.

- Письмо это касается вас в той же мере, что и меня, - проговорил Мориньер негромко. - Прочтите его. Что же касается причин, по которым я нахожусь теперь здесь…  Для вас это так важно? Я не думал.
- Разумеется, - Филипп взял в руки письмо. - Разумеется. Это ведь не касается вашей службы! Это никаким образом не продвигает вас к вашей цели. Зачем вам об этом думать?
- Из ваших уст этот упрек звучит забавно. Разве в этом мы с вами не похожи?
- Я начинаю думать, что это – единственное, что нас объединяет, - произнес Филипп с горечью.

*

Он был очень настойчив в тот день. А Мориньер – уступчивее обычного.
И первое, и второе одинаково смущало потом Филиппа. Несмотря на то, что он знал, что настойчивость его объяснялась вполне понятным беспокойством за друга, он чувствовал себя неловко – как будто, зная о слабости противника, методично и размеренно бил в одну и ту же болевую точку. И добился, наконец, своего.

Они сидели тогда рядом, склонившись над столом, разбирали бумаги. А Филипп все смотрел на Жосслена. Силился понять, что так сильно изменилось в том? В лице Мориньера появилось нечто, чего не было прежде – какая-то… он сказал бы «жертвенность» - если бы не знал точно, что это слово никогда, ни при каких обстоятельствах невозможно было применить к Мориньеру.

Когда тот, оторвавшись от бумаг, поднял голову, взглянул на него с едва заметным недоумением, спросил:
- Что вы смотрите на меня так, Филипп? – он, Филипп де Грасьен, поднялся, отодвинул, отшвырнул в сердцах лежавшие перед ним бумаги.
- Я не могу, Жосс! Я больше не могу этого вытерпеть!
- Чего именно?
- Я позволил вам умолчать о многом, - ответил он. – И всегда позволял. Но сегодня… Если вы считаете меня своим другом, докажите это. Будьте со мной откровенны. Если нет, скажите мне это в глаза! Скажите, что не готовы доверять мне! И я буду знать, что ничто, кроме общих дел, не связывает нас. И тогда я соглашусь, приму вашу скрытность, как должное.
- Какой гнусный шантаж, - улыбнулся Мориньер, но улыбка его вышла болезненной. – Никогда не думал, что вы до такого дойдете.
- Шантаж?! Да знаете ли вы, каково это – не знать, что с вами, где вас искать и чем вам помочь? Знаете ли вы, что это такое? Черт вас подери, Жосслен!
Филипп прошелся по комнате. Снова вернулся к столу, уселся на свое место.
- Я жду, Жосс. Я жду вашего решения!
- Хорошо. Пусть будет по-вашему, - сказал тогда Мориньер. – Что вы хотите, чтобы я вам рассказал?
- Куда вы собираетесь отправиться?
Он задал свой вопрос сухо. И Мориньер взялся отвечать в тон - тихо, но по-военному четко.
- Недалеко. К устью реки Сагеней.
- Зачем?
- У меня там назначена встреча.
- Почему я не могу проделать это вместо вас?
- Люди, с которыми я должен встретиться, не знают вас и не станут с вами разговаривать.
- Почему я не могу сопровождать вас?
- В этом нет необходимости. Капитан Моленкур доставит меня на место встречи. А оттуда я уже пойду не один.
- Хорошо. Что вы собираетесь делать потом?
Мориньер улыбнулся – как вы строги!
- Отправлюсь в свой форт.
- Где он находится.
Мориньер пододвинул к Филиппу карту:
- Здесь.
Улыбнулся:
- Вы удовлетворены?
- Не до конца.

Произнося эти, последние, слова, Филипп вдруг застыдился, растерял и свой пыл, и свой напор. Уступчивость, легкость, с которой Мориньер позволил ему вести этот «допрос», вдруг смутила его. Он покраснел, взглянул на друга. Тот смотрел на него мягко, едва заметно улыбаясь.  И Филипп произнес тихо, почти беззвучно:
- Простите, Жосслен. Я не должен был…
Мориньер покачал головой:
- Вы сказали «не до конца». Что вы хотели бы узнать еще?
И тогда он попросил:   
- Расскажите, что произошло тогда между вами и его величеством?

Мориньер какое-то время не сводил с него взгляда. Потом отодвинул бумаги в сторону.
- Бертен! – позвал негромко.
Дверь растворилась почти сразу. На пороге появился слуга.
- Принеси вина, - приказал Мориньер. – И по возможности не беспокой нас.