Ангелы 1, 6

6

   Скажу сразу: и театр, и постановка изумили меня необычайно. Но… все по порядку.
   Зодчие сильно постарались, чтобы дух социализма жил в театре и умер вместе с ним. «Счастливая» советская действительность буквально вгрызлась, впиталась, стала одним целым с каменным мясом стен.
   Здесь «радость и торжество» встречают зрителя сразу же у входа, у массивных дверей, и, не отпуская, сопровождают через просторное, ярко освещенное фойе по мозаичному полу до мягкого кресла в зрительном зале с расписным плафоном, тяжелой хрустальной люстрой и златотканым занавесом.
   Чтоб зритель не забывал, чей храм искусств он посетил, со всех стен интерьера к нему обращены в виде лепных украшений не только декоративные вазы с цветами и гирляндами винограда, не только масками Комедии и Трагедии, но и горны, знамена, перекрещенные серп и молот на фоне лучей восходящего солнца, и, конечно же, пятиконечные звезды.

   Когда занавес открылся, взору зрителей предстал борцовский зал с татами, с матами на стенах и прочей борцовской атрибутикой. На сцене добрая дюжина мужиков в кимоно, разбившись по парам, попеременно бросали друг друга на татами. «Шмяк!, шмяк!, шмяк!»
   Невысокий, изрядно полысевший, мужчина (Городничий-дзюдоист!) в кимоно с черным поясом то и дело выкрикивал команды: «Хадзимэ!», «Юко!», «Вадза-ари!», «Иппон!», «Соро-мадэ!»…
   «Вот так трактовка!» - подумал я с испугом.
   Михаил непроизвольно засмеялся, увидев такую картину, тряхнул головой, как бы не веря своим глазам, оглянулся, чтобы считать реакцию зала, и шепнул мне на ухо: «Я вдруг услышал плач Гоголя». В знак согласия, я кивнул головой.
   Действительно, Гоголю было отчего сегодня заплакать. Я - дилетант, законов театра не знаю, я не знаю, до каких сфер в своих замыслах может дойти режиссер, но то, что мне пришлось «вкусить» нечто невкусное, это точно.
   Сколько всего нагородил в одну кучу наш гений Шляховецкий - не передать! Текст классика, смешанный с блатным жаргоном, как забродившая жижа, бултыхался в бутыли сермяжной реальности, которую мы видим в жизни каждый день.
   Вот Городничий говорит с интонацией подуставшего авторитетного вора: «К нам едет ревизор!» - Чиновники, сидя на корточках, как фраера, в испуге, хором: «Ёптыть!» - Городничий: «Инкогнито». - Чиновники: «Ёптыть!» - Городничий: «С секретным предписанием». - Чиновники: «Ёптыть!»
   Зал - в смех.
   Вот вбегает Добчинский и Бобчинский; оба жеманные, говорят фальцетом, попки оттопырены, ну, прямо, «парочка голубков».
   Зал - «Ух-ха-ха!»
   Вот Бобчинский сиропно: «Петушком, петушком побегу!»
   Зал - за животики.
   Сказать, что публике спектакль понравился, значит, ничего не сказать. Смех в зале смолкал редко; тот зал был - сплошное заливное из смеха! Здесь, как говорится, о вкусах не спорят.
   Признаюсь, я испытал крайнее изумление, когда на сцене появились, сначала Осип - слуга лжеревизора, а за ним и сам, с позволения сказать, Хлестаков. По задумке Шляховецкого, это были беглые зэки.
   Осип ; двухметровый верзила с «фиксой», то виртуозно жонглировал колодой карт, то играл «ножиком» и почему-то говорил с кавказским акцентом.   
   Хлестаков, коренастый, стриженый под ноль, появился на сцене, напевая хриплым, прокуренным голосом воровскую песню:

«Встретил Шурка Мурку в темном переулке, Здравствуй наша Мурка и прощай...»

   Хлестаков-холерик (надо отдать должное таланту исполнителя) рвал страсть в клочья; весь извивался, гримасничал, расставлял пальцы веером, брызгал слюной, а слова сыпал, будто горох: «Осип, баклан, ща как дам в бубен!», «Я не люблю церемоний, на!», «Я с Пушкиным… в натуре», «Тридцать пять тысяч одних курьеров! Зуб даю!»
   Сцена, где Хлестаков объясняется в любви к дочери Городничего, а затем и к его жене - явление, выходящее за границы эротики!
   Финал был таким. Только лишь Жандарм (в форме современного полицейского!) произнес знаменитую фразу: «Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе. Он остановился в гостинице», - раздался звук, будто кто-то невидимый разбил о сцену гитару. По мере его затихания все актеры один за другим «замертво» распластались на сцене. В полной тишине начал движение сценический круг. Сцена уж очень напоминала тарелку с гигантской пиццей! Занавес проглотил ее целиком, не жуя.

   - Меня пригласили на праздничный фуршет, пойдешь со мной? - спросил меня Михайло, когда мы вышли из зала в фойе.
   - Меня на фуршет никто не приглашал, - ответил я.
   - Имею право взять еще одного. Вот контрамарка на два человека.
   - Тогда согласен. Крепкий дурманящий напиток всегда хочется закусить чем-то кисленьким или сладеньким.
   - Это точно, - согласился со мной Михайло. - Где-где, а там уж точно будет и кислое, и сладкое, и жирное, и острое… Посуди сам: премьера спектакля, закрытие сезона и день рождения Шляховецкого. Бомба!
   -Да уж…