История первая. Расчёты главного бухгалтера

    Два года почти, как развелась с последним мужем. Крайним, то есть. Ну что ж ты будешь делать? Снова это слово-паразит из совковских очередей ЦУМа! Вот живём уже сколько лет при другой власти, а привычки, фразочки эти назойливые остались. Так и моя привычка замуж выходить. Ну не устраивает меня мужик, что ж мне с ним, как с прибалтийскими сапогами из бежевой лайки возиться – выбросить жалко (уж лет 20 как в шкафу место занимают), а отдать… Да кто их возьмет-то? Даром эти пережитки прошлого никому не нужны.

    С первым своим развелись перед самым развалом Союза – как знали. Домой приходим, а там в телевизоре танки по Красной площади разъезжают, путч они видите ли устроили. Еще подумала – слово-то какое странное, как вся наша нелепая жизнь: то детей по садикам-школам таскали в перерывах между маёвками, то отчеты на работе до ночи всем отделом клепали, не дай Бог проверка нагрянет. А вечером домой возвращаешься, а человек этот с редкими залысинами на лбу и интеллигентным таким, чуть заметным вторым подбородком (видимо, от деловой партийной важности) совсем уже не похож на кудрявого рыжего паренька с нашей пожелтевшей свадебной фотографии в рамочке на комоде. После тихого инертного развода собрала два чемодана и укатила к тётке в Сочи до зимы. Куда дальше, не думала тогда. Сапоги бежевые в шкафу оставила.

    Со вторым спустя месяц познакомились. «Моряк спички-бряк», значит, - так отец мне по телефону с задором прохрипел. Они правда так и не успели познакомиться – мы всё в гости собирались, а приехали уж на похороны. Меня Морячок мой тогда поддержал, конечно. Как настоящий мужчина и грузин, взял на себя большую часть хлопот. Бегал всё, решал что-то. Квартиру папы продали удачно. Деньги все почти что в приказном капитанском порядке я на книжку свою положила. Потом купили мне в подарок чешские замшевые полусапожки и укатили обратно в Сочи. Помню, едем в Волге по трассе, «Комбинация» вовсю распинается «Бухгалтер, милый мой бухгалтер», а мне далеким эхом из «Москва слезам не верит» доносится фраза: в 40 жизнь только начинается!». В декабре под Новый год свадьбу сыграли. В лучших осетинских традициях – уютное застолье с домашней чачей и пряным сациви. Из гостей его родители, брат овдовевший и дочка с зятем. Моя принципиально не явилась. Сын зато с невестой приехал, порадовал. От бывшего мужа передал сухие поздравления и не менее сухое красное вино с яркой желтой этикеткой – явный намек на происхождение моего Морячка. Неспешной сочинской жизнью с моей вольготной работой главбухом пансионата мы прожили вместе три счастливых года. От контракта до контракта. То есть, фактически вместе почти полтора. В четвертый его контракт я отправилась в отпуск проведать внука в Москве. То ли суеты мне в жизни не хватало, то ли ностальгия по цветным причудливым куполам Василия Блаженного замучила – в Сочи я вернулась за сберкнижкой и чемоданом. Замшевые полусапожки оставила в прихожей.

    Третий свалился на голову, как запоздалый мартовский снег. Снова тогда я вспомнила свою любимую Москву, которая слезам не верит – «поздравляю, ты уже начала в электричках знакомиться!». Правда, дело было в поезде на Казань, куда занесло дочь по очередному распределению ее мужа. В купе вошел скромно, но опрятно одетый высокий мужчина. Наспех забросив свой рюкзак с торчавшей из него то ли киркой то ли каёлкой (так и не усекла я, чем одно от другого отличается, или это вообще одно и тоже?), он с невозмутимым и одновременно мечтательным выражением лица присел рядом. Третьей в купе ехала женщина татарской внешности неопределенного возраста, тихая на умиление ровно до того момента, как быстро разложилась и, уткнувшись к стенке, уснула. Сопела она внушительно, порой переходя в откровенное похрапывание. Мы уставились друг на друга, смущенно и радостно – ну точно оба ждали какого-нибудь подобного подвоха в поездке. Невозмутимость внезапно растворилась в его улыбке. Он бодро предложил: «а пойдёмте-ка чай пить!». Почти всю поездку мы так и просидели в вагоне-ресторане, беседуя о птицах и детях, о Гималаях и брюссельской капусте. «Бог любит троицу», - подумала я, хоть и была с детства по привычно советскому воспитанию убежденной атеисткой. К дочери мы уже отправились вместе. На этот раз она не смотрела осуждающе. Он много говорил: о своей профессии инженера энергосетей, об увлечении ездить в экспедиции с той торчащей из рюкзака штукой, и, кажется, снова о Гималаях и брюссельской капусте. Вернувшись в Москву, мы поехали прямиком ко мне. Через три месяца совместной жизни расписались. Свадьбы не было – он считал это бесполезной тратой денежных средств. Я, как главный бухгалтер по профессии да и давно уже по образу жизни, не могла не согласиться. В качестве свадебного подарка из очередной экспедиции он привез бесподобные лаковые лодочки красного цвета на тонком высоком каблуке. Вряд ли такое возможно добыть в шахтах той штукой, похожей на молоток с острым носом, но ведь это было совсем неважно! Контраст его незаурядной личности был одновременно и его, как сейчас мой внук говорит, «фишкой». Хмурость сменялась доброй усмешкой, бережливость удачно уживалась с щедростью, на смену трезвому образу жизни все наши совместные пять лет внезапно пришел беспробудный запой. Он потерял мать, так и не повидавшись с ней за эти несколько лет до самой смерти. Скорбил в компании с бутылкой почти месяц. Спустя еще два потерял работу, утратил интерес к экспедициям. Одним холодным ноябрьским вечером он ушел в своем тогда уже привычном перегарном амплуа со словами «в этом есть и твоя вина, а, может, и только твоя». И больше не вернулся. Потом мы виделись, конечно. Не то чтобы я не пыталась его вернуть – бесполезные слезы, сцены и уговоры и рядом не стояли с его упорным самосжиранием. Подписанное согласие на развод он передал с моим юристом. Жаль, те красные лодочки я достала из обувной коробки всего два раза – они до крови натирали на левой пятке.

    Вчера, мучаясь от бессонницы, включила телевизор – благо теперь и пульт (не бегаешь- переключаешь), и каналов этих кабельных вволю. И надо же, наткнулась на «Москва слезам не верит». Сегодня в обед во второй раз после нашего развода позвонила первому мужу обсудить его 55-летний юбилей. Впервые за столько лет у всех приехать получается – и дочке, и сыну с их семьями. А друзей, коллег общих сколько! Словом, большой праздник намечается, тут уже по-женски и ресторан продумать, и по-бухгалтерски меню просчитать, и отпрысков наших с внучатами расселить. Забот на две недели с горой. Встретились в сквере к вечеру, недалеко от его партийного штаба. Правда, партия теперь другая. Сидел,  красноречиво жаловался мне, мол хлопот с депутатством только прибавилось. А я всё кивала, где-то вдумчиво, где-то ускользал от меня смысл его фраз. И вовсе ускользал, когда смотрела я на его поседевшую, совсем уже сплошную, почти до затылка залысину, на двойной, переставший быть интеллигентным, но по-прежнему внушительно важный подбородок. Сами собой мои мысли переключились на наше свадебное фото на том комоде, которого я, казалось, вечность не видела, и даже пыталась вспомнить, какой он высоты. И вдруг почти внезапно я осознала - в этом сидящем рядом зрелом, даже стареющем человеке, так же нарочито и увлеченно тараторил о чём-то без умолку тот самый рыжий кудрявый паренек. Глаза его не утратили былой страсти. Не забыть бы спросить у него о моих любимых прибалтийских сапожках – я бы с удовольствием их сейчас носила…