Его глаза

«Ссоры перед обрывом - не совпадение,
просто мы слишком часто ссоримся...»

«Я так больше не могу. Мои силы ушли.
Я делала всё, чтобы любить Бога, но, оказалось,
что Он этого недостоин. А потому
я не хотела бы встретиться с ним Там,
и ухожу вопреки вере. Простите...»


                1

     Был один из тех пасмурных дней, когда люди, чья жизнь не очень сложилась, считают подобную погоду лишь подтверждением своей печальной участи. Одинокий прохожий, упрятав свой подбородок в воротник, шлёпал по лужам в кедах, обутых не по сезону и оглядывался по сторонам, наблюдая лишь погашенные окна нелюдимых домов. Когда встречались одинокие люстры, кидающие из застеклённых ниш тёплый домашний свет на улицу, он невольно ёжился – было сложно поверить, что в такую промозглую погоду где-то может быть тепло и уютно.
     А в это время в одном из таких окон свет был погашен, но по потолку прыгали разноцветные блики, свидетельствовавшие о том, что кто-то смотрел телевизор. Этими кто-то были два молодых человека – парень двадцати двух лет и его обожаемая невеста, с которой они собирались пожениться ближайшим летом. 
     Прошли долгих три года отношений, прежде чем до него дошло, зачем нужна свадьба вообще. Сейчас он бы даже не объяснил, зачем, во всём обвиняя внутренний голос, играющий главную роль в чувстве любви, как таковом. Но ещё несколько лет назад, он бы с пеной у рта доказывал, что свадьба – это лишние хлопоты. Что она ни к чему. Что если люди любят друг друга, это не обязательно официально регистрировать и устраивать пафосные церемонии с кучей ненужных родственников, о существовании которых ты и узнаёшь только тогда.
     А сейчас они мирно лежали на кровати, уставившись в компьютерный монитор, и смотрели выбранную ей мелодраму. Он скучал. Не понимал этих слюнявых фильмов, сюжет которых можно предсказать даже до их начала. Но делать было нечего – в прошлый раз они смотрели фильм, выбранный им, а, следовательно, теперь была её очередь.
     Впрочем, фильм они, как водится, не досмотрели. В один прекрасный момент его рука случайно скользнула по её груди и порыв страсти, которая заменяла ему интерес к фильму, вырвался наружу. Она резко обернулась, прижала его голову к себе и поцеловала. Дальше всё было как в тех самых мелодрамах.

     Утро отличалось от ночи разве что названием. Тусклый свет, пытающийся пробиться сквозь тучи, будто специально спрессованные над Москвой, останавливался на жалюзи, висящих в их спальне. Она свернулась калачиком на одинокой кровати, как-то автоматически провела рукой рядом с собой, никого не нашла, с трудом раскрыла один глаз, убедилась, что её возлюбленного нет рядом, и тут же закрыла его. Вроде бы девушка даже пыталась понять какую-то долю секунды, куда он пропал. Но желание поспать и затуманенный со сна мозг оказались куда более сильными, чем желание выяснить местоположение самого близкого на Земле человека.
     Через несколько минут дверь в комнату тихо отворилась, и молодой человек вошёл внутрь, держа в одной руке поднос с чаем (разумеется, без сахара) и булочкой (конечно, со сгущёнкой), а в другой розовую гвоздику. Он медленно подошёл к ней, сел у кровати на колени, поставил поднос на тумбочку и, наклонившись, принялся медленно покрывать её оголённое плечо, шею и щёку поцелуями.
     - О Боже... - как-будто простонала она... - Илюш, если бы ты знал, как я мечтала двадцать лет просыпаться именно так...
     Она повернулась к нему и, поцеловав в нос, крепко обняла.
     - Я люблю тебя... - прошептал он.
     - А я тебя люблю, - тихо-тихо ответила она. - И всегда буду любить, где бы ни находилась, что бы ни случилось...

     Через четыре дня свекровь Насти планировала праздновать свой день рождения. Как правило, это было событие грандиозного масштаба, на которое съезжалась половина её многочисленных родственников, расползшихся по иностранным городам, украинским хуторам и отдалённым селениям необъятной России. Поскольку намечался юбилей, родственники ожидались в полном составе, для чего был снят двухэтажный ресторан недалеко от Арбата и семь расторопных официантов, которых предприимчивая Анна Сергеевна тщательнейшим образом выбирала сама. Илье эти изучения гарсонов напомнили отбор гладиаторов в незапамятные времена, даром, что мама не заглядывала в зубы несчастным.
     Анна Сергеевна была женщиной во всех смыслах состоятельной. В тринадцать она лишилась отца, который, работая монтажником, сорвался с лестницы и повис на проводах, удушив себя. Вместе они худо-бедно существовали. После смерти отца сельской учительнице стало трудно одной кормить подрастающую дочь и, как бы она ни лелеяла её, пришлось предложить чадышку найти хоть какую-нибудь работу. Аня устроилась на ткацкую фабрику, расположенную недалеко от села, и оттуда, долго ли, коротко ли, началась её карьера.
     Ныне Анна Сергеевна из скромной маленькой ткачихи превратилась в замечательную бизнес-леди, связанную не больше не меньше с нефтяной промышленностью где-то на Ближнем Востоке. Не то, чтобы она слишком активно проявляла любовь к сыну; природная строгость, исходящая из-под её очков с золотыми оправами, будто наигранно старалась подавить проявления нежности к единственному ребёнку. Но никогда язык не повернулся бы у Ильи сказать, что она ему чего-то недодала. Лучшие игрушки, мобильный телефон в середине 90-х, когда остальные дети только начинали мечтать о нём, машина на совершеннолетие и вот, наконец, квартира, где они уютно расположились с Настей.
     Илья понимал, скольким обязан маме, и вполне искренне часто отказывался от её щедрых подарков, разумеется, не столько потому, что они ему были не нужны, сколько потому, что он чувствовал себя в чужой тарелке, получая всё то, за что люди борются годами – просто так. Но Анна Сергеевна всегда была безапелляционна – она грозилась выбросить то, что дарила, если подарок не будет принят. И это были не пустые угрозы. Когда он жёстко (хотя и с кровоточащим сердцем) отказался принять «Мерседес» в свои 18 лет, она заплатила первому встречному водиле, чтобы тот отбуксировал машину в ближайшую глубокую канаву. Водитель, казалось, сходил с ума, но, обливаясь горючими слезами, медленно тащил машину к обрыву. Илья спас машину и понял, что с мамой лучше не шутить.
     Поэтому он платил, чем мог – заботой, вниманием и чуткостью, всегда обстоятельно подгадывая, когда с Анной Сергеевной надо промолчать, когда ответить, а когда даже дать совет. Сам Илья рос хоть, казалось бы, избалованным, но нетребовательным человеком. Это был высокий голубоглазый блондин – мечта любой девочки до семнадцати, статный, с плечами не столь широкими, но не сливающимися с талией, упругой походкой и очень живым умом.
     Насте было едва семнадцать, когда они познакомились. Получилось как-то неожиданно для обоих. Он сидел, угрюмый, в кафе, погрузившись в чтение какой-то серьёзной газеты. Она сидела напротив и не могла оторвать взгляда от его глаз. Илья видел, что стал объектом внимания, но лишь изредка аккуратно косился, полагая, что Настя не замечает движения его зрачков. Девушка ему сразу понравилась, но, давая себе вечные зароки безжалостной угрюмости и напускного безразличия к девушкам, он не мог (ну, никак!) показать виду, что ему она тоже нравится.
     А потому сидели они так минут двадцать, прежде чем Илья поднял, наконец, смело глаза, но не увидел девушку, которая так старательно изучала его. Он с тупой печалью смотрел на столик, где она сидела лишь минуту назад, и газета автоматически опустилась ему на колени. И только ему подумалось, что пора менять политику отношения к людям, как она выросла рядом с ним с двумя стаканами «Мохито», один поставила перед ним, другой перед собой и села. Настя умно выждала время, пока в душе Ильи закончится словесная перепалка с самим собой:
     - Хороша!
     - Да, девка, как девка, отвернись.
     - А глаза-то, ёлки-палки...
     - ...как десятки глаз вокруг...
     - И вообще, откуда она узнала про «Мохито»?..
     - Идиот, ты выпил уже три за вечер...
     И только он открыл рот, будто собираясь что-то сказать (хотя, если бы не заговорила девушка, он так и сидел бы с открытым ртом), как Настя выпалила:
     - Значит так, я не из тех, чувак, кто знакомится с каждым встречным, а потом вечером идёт к нему в койку, награждая сифилисом, а утром уходит обратно. Поэтому на те любимый коктейль, а мне нужен ответ, общаемся мы или нет?
     Она выпалила это слегка дрожащим голосом, заметным, казалось бы, только ей и молча уставилась на него, как нашкодивший малыш, ожидающий кары за чрезмерную смелость. Илья какое-то время, вылупившись, смотрел на неё, потом уголок его рта, который еле сдерживался, пополз вверх, а потом он расхохотался так заразительно, что Настя, прикрыв рукой рот, сама начала широко улыбаться. Он понял, что она сама боится, а значит можно потихоньку брать инициативу в свои руки.
     - Знаешь, - сказал он, улыбаясь, - тебе совершенно не идёт слово «чувак».
     - Знаю, - сказала она и покраснела.


                2

     Любым основанием торжества является (будем откровенны) подарок. Обычно мы покупаем их в ближайших ларьках, подземных переходах и, в лучшем случае, в торговых центрах – и то, если случайно оказываемся рядом. Странно, но как бы мы не относились к имениннику, почему-то удивительная лень встаёт перед нами практически всегда, когда приходит время выбирать подарок. Поесть не лень, пробежаться в парке не лень. А вот подарок купить лень. Правда, если это не самый близкий человек, которому, впрочем, ты никогда не знаешь, что дарить.
     Как бы там ни было, Анна Сергеевна была достойна чего-то исключительного и большого. Такого большого-большого. Чуть больше, чем сама Вселенная. И подземным переходом, а уж тем более, соседним ларьком ограничиться было невозможно. Но, поскольку им надо было всё равно покупать продукты, они решили совместить приятное с полезным и направили свои колёса в «Ашан» - скопище страждущих закупиться на месяц продуктами, которые впоследствии всё равно уйдут, в лучшем случае, за полторы недели.
     День был воскресный. И чтобы найти свободное место поближе к гипермаркету, Настя с Ильёй решили встать пораньше. И если ему это решение далось легко, то Настя, которая любила понежиться в кровати ещё минут сорок после пробуждения, старалась всеми мыслимыми и немыслимыми способами отсрочить отъезд. Но Илья был неумолим и в восемь утра они уже выходили из подъезда своего дом, направляясь к машине.
     Чтобы выехать на шоссе, обогнув пробку, они использовали километровую сельскую дорогу, не слишком, мягко говоря, комфортабельную, но очень даже сокращавшую время в пути. Они ехали медленно и молча. Илья, по привычке, положил правую руку ей на колено, а она накрыла её своей. Спустя несколько минут она молящими глазами стала смотреть на него, ничего не говоря. Илья косился на неё, слабо улыбаясь.
     - Чего? - спросил он.
     - Ты знаешь чего.
     - Давай на обратном пути.
     - На обратном я опять усну, ты же знаешь.
     - Ну ладно.
     Он остановила машину.
     Настя, как маленькая девочка захлопала в ладоши от восторга.
     - Я люблю тебя! - сказала она, поцеловала его в щёку и выбежала из машины.
     Илья с трудом перелез на её место.
     Настя села за руль, с серьёзным видом поглядела на дорогу и с рывком тронулась вперёд.
     Илья и раньше позволял ей сесть за руль, что давалось девушке, надо сказать, с огромным трудом, поэтому пару раз он чуть не испортил под собой  чехлы от кресел. Настя всегда была несколько рассеянной, что в жизни, что в вождении, поэтому каждый раз, когда она порывалась пойти в автошколу, он находил всяческие отговорки. К его опасению за жизнь её и машины примешивалось чувство того, что раз в семье всего два человека, то именно мужчина должен выполнять роль водителя и никак иначе. Принцип, который Настю порой откровенно раздражал.
     Илья задумался, вспоминая незначительные моменты своей жизни, которые внезапно накрыли его с головой. Падение с дерева в крапиву лет в десять, шашлыки с родными, когда он повстречал волка, мысли о свадьбе – о том, где, как, когда, что будет потом... Он на мгновение закрыл глаза, представляя Настю в белом подвенечном платье и его всегда такую строгую маму, утирающую скупую слезу.
     Но тут раздался удар.
     Илья резко выпрямился, но прошло несколько секунд, прежде чем до него дошло, что произошло.
     - Вот дура-то! - воскликнул он и выскочил из машины.
     Машина налетела на железный шест, сантиметров десять в диаметре, вкопанный в землю каким-то энтузиастом. Илья сел на корточки и осмотрел ранение. На бампере виднелась слабая поперечная вмятина. Он протёр рукавом побелку, оставшуюся на вмятине и, чуть отойдя, ещё раз посмотрел на неё. Ушиб был незначительный.
     Он сел обратно в машину и строго посмотрел на невесту.
     Она сидела, как мышка, вцепившись обеими руками в руль и как-то неестественно втянув голову в плечи. Илье стало жалко девушку. Он пододвинулся к ней, насколько позволяла коробка передач, и крепко обнял.
     - Всё хорошо, - тихо сказал он.
     - Извини... - всхлипнула она.
     - Ну, перестань, перестань, я же сказал, всё хорошо.
     Уже через десять минут он вывернул на шоссе, а Настя оживлённо рассказывала ему о шкафе, который она в виде сюрприза заказала им по каталогу. Его этот самостоятельный шаг не особо радовал, но он понимал, что трещит она исключительно, чтобы загладить свою вину, и не перебивал.

     - Настюш, зайка, ну, нафига нам столько горбуши? В блокадном Ленинграде живём, что ли?
     - Да ты её ешь за десятерых, когда я на работе бываю, и тебе неохота что-то готовить.
     - Да брось ты, я то ем, то не ем. Да, могу слупить три за присест, а потом месяц к ней не притрагиваться.
     - У нас что, денег мало?
     - Их всегда мало.
     - Ну, милый...
     - Ладно, хрен с ней – бери.
     Так они плутали под бескрайними сводами гипермаркета, сопровождаемые спорами почти у каждого стеллажа, кому это нужно и куда это класть. Но, как это водится, серьёзные разногласия вызвало у них то, что, казалось бы, вообще разногласий вызвать не может.
     - Не, Насть, но это уже слишком.
     Илья остановился, взял её под локоть и повернул к себе.
     - Вот объясни мне, вроде не дураку, но далёкому от подобного, зачем нам туалетная бумага с ароматом персика за 68 рублей? У тебя зад, извини меня, экзотические фрукты любит?
     Настя некоторое время помолчала, но было видно, что она постепенно выходит из себя.
     - Послушай, Илюш, я, конечно, понимаю, что в данный момент не работаю, но денег, которые я отложила с последней работы, вполне достаточно, чтобы покупать то, что я хочу. Я всегда брала именно эту туалетную бумагу и мне всё равно, каким фруктом будет дышать моя, как ты выразился, задница, дело не в этом. Дело лишь в том, что ты достал меня у каждой полки устраивать сцены, делая умный вид, что ты экономичный, а потом поехал бы в пятницу с друзьями отдыхать и потратил там пару-тройку тысяч. Если у тебя хреновое настроение, не надо его на мне отыгрывать!
     - Ты мне это хреновое настроение сделала утром!
     - Так давай я тебе деньги отдам за твой долбанный бампер! У меня хватит, уверяю! А в следующий раз поеду закупаться продуктами сама, на такси, на свои деньги, чтобы ты не нервничал!
     - Чё ты несёшь! Я просто сказал, потому что не понимаю, зачем на такую ерунду тратиться!
     - Я сказала – отвали. Можешь домой ехать, если что-то не нравится. Без тебя справлюсь.
     - Да пошла ты!
     - Сам пошёл.
     И они разошлись в разные стороны, он – в ликероводочный отдел, она – в парфюмерию.
     «Боже, что за ересь, - подумал Илья, - поссориться из-за туалетной бумаги. Что-то я действительно завёлся, она ведь правда всегда берёт её...»
     «Не может быть, - думала Настя, - чтобы люди ссорились из-за подобного. Зря я его послала, он же ведь бесится от любой подобной фразы...»
     Они обернулись одновременно, и их глаза встретились.
     Они отвели глаза и продолжили заниматься своими делами, он – крутил в руках бутылку чилийского вина, которое терпеть не мог, она – тушь фирмы, которую на дух не переносила. Спустя минуту они обернулись вновь; тушь с вином опустились на свои места, а Илья с Настей бросились друг к другу и, встретившись, крепко обнялись.
     - Давай, - сказала Настя, теребя его волосы, как она любила это делать в подобные моменты, - больше никогда не будем ссориться?
     - Я хотел сказать то же самое, - ответил он, гладя её по спине, - но ты же понимаешь, что это невозможно...
     - Я даже опущу свою любимую фразу, что ты всё вечно портишь и скажу просто – давай хотя бы не из-за туалетной бумаги.
     Они оба рассмеялись и, взявшись за руки, пошли дальше по магазину, не сговариваясь, выбирая уже недорогие продукты.
 
                3

     Илья уплетал то, что приготовила ему тем же вечером Настя, одновременно запихивая в рот решительно всё, что было у него на тарелке – кабачковую икру, хлеб, пюре и куриную грудку.
     - Ммм, как же здорово, - вымолвил он с набитым ртом, - как же сегодня вкусно.
     - Ты говоришь так, - обиделась Настя, - будто все предыдущие разы было невкусно.
     - Конечно, вкусно! - возмутился Илья. - Но с каждым разом всё вкуснее и вкуснее!
     Она улыбнулась, смотря на возлюбленного, и его увлечённость едой в очередной раз навела на мысль, что все мужчины, как дети.
     Вечером они решили поиграть в карты. Занятие, которое удивительным образом объединяет людей. Занятие, которым хотят заниматься почти все и почти всегда. Проигрывали они с переменным успехом, но всегда провальным. О ничьей или об отрыве в одно очко и речи быть не могло – либо постоянно выигрывала Настя, либо постоянно выигрывал Илья, поэтому определить, кому из них больше везёт в любви, было проблематично. Как бы там ни было, выдав последней картой Насте козырного туза, Илья невозмутимо сказал:
     - А давай завтра, если будет такая же погода, как и сегодня, махнём на пикник? У меня последняя неделя отпуска, и я хотел бы провести её как можно активнее.
     - Давай... - грустно ответила она.
     - Настенька, ты чего?..
     Она всхлипнула, взглядом показав на его козырного туза и свою пиковую даму.
     - Зай, - сказал он, кладя ладонь ей на щёку, - ну, не надо расстраиваться. Подумаешь, восьмой раз подряд, с кем не бывает!
     - Вот засранец! - крикнула она и с подушкой набросилась на Илью.

     Погода для их пикника выдалась на удивление замечательной. Поэты называют это затишьем перед бурей, синоптики прозаичней – облачно, без осадков. Выехав за город, они проехались по Новорязанскому шоссе и, свернув обычным маршрутом подъехали к водоёму, который год назад нашли совершенно случайно. С тех пор это место было не просто облюбовано молодыми людьми, но так же разрекламировано среди знакомых, которые не могли не согласиться с замечательным выбором. Сам водоём (то ли пруд, то ли озеро) не представлял из себя ничего интересного, хотя, конечно, не раз они купались в нём. Но над ним возвышалось нечто вроде утёса, несущего на себе небольшую полянку, где они и располагались во время шашлыка.
     Выгрузив из машины себя и вещи, они молча пошли заниматься своими делами – кто дровами, кто сервировкой стола. Илья обошёл всю прилегающую территорию, но не собрал ничего значительного, что могло бы сгодиться на жарку пусть даже сосисок. Настя от его безнадёжности покачала головой, цокнула языком и отправилась осуществлять собственные попытки, а на Илью оставила приготовление гарнира.
     Не прошло и десяти минут, как она показалась из ближайшего пролеска, с трудом таща за собой берёзовую корягу. Илья, какое-то мгновение подивился, как женщинам порой удаётся найти что-то совершенно ненаходимое, и сразу же кинулся ей на помощь.
     Вскоре огонь очень дружелюбно затрещал в предусмотрительно взятом с собой мангале, а сами они сели на сделанную Ильёй около года назад лавку.
     Водоём, который сам по себе был достаточно странной формы, делал небольшой изгиб, обозначенный громадной ивой, макающей в гладь свои длинные ветви. Вода здесь была илистая, а потому мутная. Но, сидя  на утёсе, метрах в семи над водой, молодым влюблённым казалось, что перед ними простирается чистейшее зеркало, окрашенное в желтизну листьев уходящего тепла.
Илья толкнул ногой камешек, лежавший на краю выступа и тот плюхнулся в воду, вызвав круги чуть ли не до самого центра.
     - Так и мы, - задумчиво произнёс он. - Падаем, всплываем, барахтаемся. Шума много, а толку нет.
     - Зато, - ответила Настя, - он такой маленький, а взбаламутил, по большому счёту, всю поверхность.
     - Да. Но он уйдёт на дно, кольца улягутся, и он будет лежать там, внизу, среди таких же, как и он, забытых.
     Настя взяла его лицо в свои руки и повернула к себе. Она опять хотела что-то сказать о его пессимизме и философии, но внезапно осеклась.
     - Я тебе когда-нибудь что-нибудь говорила о твоих глазах?
     - Ну, что-то про то, что у меня они не самые страшные в мире... Ах, да. Ещё ты говорила когда-то, что тебе тяжело просто так в них смотреть. Не знаю и не помню, правда, почему...
     Илья смутился. Он понимал, что сейчас будет сказано нечто приятное и неоднозначное, что было, впрочем, для него одно и то же.
     - Потому что они у тебя как живые, Илюш. Они часто говорят, когда ты молчишь. Они часто молчат, когда ты говоришь и сложно определить – правда это или нет. Они жгут, когда ты злишься и ласкают, когда ты нежен. В любом случае, изнутри этого не осознать. Но я это вижу. Вижу каждый день и порой, даже зная тебя уже не первый год, всё равно не могу отвести взгляда. Полагаю, не только я...
     - Да перестань ты...
     - Что поделаешь, миленький. Веришь – нет, я до тебя никогда не ревновала. И ведь не сказать, чтобы все мои мальчики до тебя были гораздо страшнее тебя. Не сказать, что я раньше не любила. Точнее, конечно, сейчас я буду доказывать, что это была ерунда по сравнению с тобой, но тогда-то я этого не понимала!
     - Настюш, я всё прекрасно понимаю. У меня в душе аналогичные чувства.
     - Ко мне?
     - Разумеется, к тебе.
     Настя оживилась, улыбнулась и, как будто только этого момента и ждала, пристально посмотрела на него.
     - А скажи, что чувствуешь и за что!
     - Ну, Насть, ну, опять ты...
     - А что опять?! Ты никогда не отвечаешь. А тут мы вдвоём. Не стесняйся уж, скажи, как думаешь.
     Илья немного замешкался.
     - Ну, хорошо. Помимо того, что я тебе постоянно говорю...
     - Не увиливай.
     - Хорошо, хорошо. Чувствую себя, как пятиклассник на экзамене... Мне нравится, как ты размышляешь – дерзко, пылко, но при этом вдумчиво. Это очень нестандартно для моих знакомых, тем более девушек. Конечно, иногда у тебя проскальзывают мысли ординарные, что ли... Ну, как у всех. Но, наверное, такое есть у любого человека. Ещё мне нравится, как ты одеваешься. Всегда недорого, неброско, но как-то элегантно и, не побоюсь этого мужланского слова, красиво. Нравится, когда в шутку зовёшь меня дураком, когда я дурачусь, нравится, как улыбаешься уголком рта. Но особенно мне нравится в тебе то, с чем я ещё ни разу не сталкивался.
     - Моя грудь?
     - Разумеется...
     - Извини, пожалуйста, зай, я сглупила, не сдержалась. Ну, что это, скажи!
     - Только, прошу, не подумай, что это главное, из-за чего я с тобой...
     - Ну!
     - Или что я лукавлю...
     - Да, Илюш!
     - Ты очень красивая, - сказал он и покраснел бы, если бы умел краснеть.
     Настя улыбнулась, но промолчала, ожидая продолжения.
     - Обычно бывало так, что девушка, когда она уже какое-то продолжительное время с тобой, теряет первое очарование. Мы привыкаем и уже не можем самим себе однозначно ответить, красив ли человек, которого мы видим постоянно. С тобой другое дело. В тебе так много красивого, начиная от шелковистых волос, высокого лба, голубых, чуть раскосых глаз и, заканчивая ногами, которые сводят меня с ума, что я... не перестаю каждый день восхищаться чем-то новым. Помнишь песню «Потому что нельзя быть на свете красивой такой»? Веришь – нет, как ты говоришь, что до начала наших отношений, что сейчас она мне напоминает исключительно о тебе. Хотя...
     - Хотя у тебя вечно толпы поклонниц, - засмеялась Настя.
     - Ага, после того, как я перетрахал пол Москвы?
     Илья с ухмылкой посмотрел на невесту.
     - Конечно, - бесстрастно отпарировала она. - А вообще, спасибо тебе, котёнок. Теперь я очень довольна.
     - Да не за что. Ты уже давно заслужила эти слова, просто у меня с трудом получается говорить комплименты близкому человеку вживую. А ещё знаешь, что...
     Илья задумчиво подпёр рукой подбородок, немного помолчал и, направив сосредоточенный взгляд куда-то вдаль, добавил:
     - У нас сосиски сгорели.
     Настя резко вскочила, обернулась и побежала к сосискам, бросив на ходу:
     - Во дурак-то! Чего молчал?!
     - Вот за это ты мне и нравишься, - сказал Илья и молча рассмеялся.


                4

     Праздник дал о себе знать буквально с первых аккордов. Анна Сергеевна, сопровождаемая братом, открыла две створки дверей, ведущих в банкетный зал, встретивший их кромешной тьмой. Внезапно, начинаясь от дальней стены и заканчиваясь почти у ног именинницы, попарно начали медленно зажигаться толстые свечи, соединённые общим фитилём.
     Затем приглушённым светом загорелись бра в виде канделябров и, наконец, огромная люстра, включённая, наверное, лишь в десятую долю своей силы.
     На фоне этой мистификации, которую внимательно изучала Анна Сергеевна, играла её обожаемая «Очарована, околдована». Прошло какое-то время, и в центр зала вышел сам автор всей этой задумки – Илья.
     - Мамуль. Знаю, я тебя так обычно не называю, и ты можешь подумать, что я опять где-то нашкодил, и обманываю.
     Смех в зале.
     - Но, поверь мне, это не так. Ведь сегодня не простой день. И не простой день рождения. Сегодня твой юбилей – двадцать лет.
     Бурные аплодисменты. 
     - Я хочу поблагодарить тебя, в первую очередь, за всё, что ты для меня сделала, за моё прекрасное образование, счастливое детство и надёжную, хотя и слегка спартанскую поддержку.
     Смех в зале.
     - Помню, когда-то ты мне сказала одну, казалось бы, банальную фразу: «Да мне плевать, что у Сергеевой двойка, ты же не Сергеева!»
     Илья так хорошо спародировал мамин голос, что зал просто захлебнулся от хохота, переросшего вновь в аплодисменты.
     - Но я тогда уже дал себе зарок не смотреть на других, идти вперёд самому, быть спокойным лишь перед своей совестью, которая, кажется, у меня есть. И я никогда не забывал, чьи слова побудили меня к подобному поведению. Думаю, каждый сидящий в этом зале, подтвердит, как бы порою строга ты не была, всегда ты помогала, выручала и поддерживала того, кто нуждался в этом.
     Громкие и продолжительные овации.
     - Такие люди всем нам очень нужны. Поэтому, мам, долгих лет тебе жизни, крепчайшего здоровья, счастья на всех необходимых фронтах и... спасибо за то, что ты у меня есть. За то, что ты у всех нас есть. За тебя.
     И под поздравительные возгласы он поднял бокал шампанского и осушил его до дна.
     Анна Сергеевна практически бросилась к сыну и обняла. Впервые в жизни так сильно.

                5

     - Зря, ты вообще поехал, - сказала Настя, когда они возвращались домой по пустынному шоссе, - ты же выпил.
     - Настюш, перестань, - отмахнулся Илья, - я выпил всего лишь бокал шампанского. Дорога у меня не двоится, фары яркие, машина хорошая, а мы даже пристёгнуты.
     - Ну, всё равно, - как-то грустно протянула она.
     Дорога ярко-серой речкой петляла впереди; шершавая, практически без выбоин. Вокруг проносились бесконечные деревья, сливающиеся в какую-то мозаику, состоящую лишь из зелёных и жёлтых цветов. Настя сидела, сложив руки на коленях в замок, и смотрела на эти деревья, словно пытаясь уловить, что скрывается за ними.
     - О чём думаешь? - спросил Илья.
     - О Боге.
     - О ком?.. О Боге?..
     - Ну, да, иногда  у меня такое бывает.
     На минуту повисла тишина.
     - Кстати, а ты сам-то веришь? За всё время наших отношений я так и не поняла этого.
     - Знаешь, - начал Илья, - скорее, да, чем нет. У меня есть крестик, и я его не просто так ношу. Но часто вспоминается выражение какого-то знаменитого: «Бог есть, но я в него не верю».
     - Хватит! - раздражённо сказала Настя.
     - Ты чего, Настюш?..
     - Да ничего, Илюш, я не понимаю такого отношения.
     - А чего тут непонятного? Сама знаешь, что слишком уж много плохого вокруг, чтобы не задаваться таким вопросом.
     - А тебе-то что, плохо живётся? У тебя всё есть, о чём роптать?
     - Всё это у меня, к сожалению, не от Бога.
     - Да? От мамы? Ум твой от мамы? Она с тобой не занималась никогда. Везение твоё от мамы? Любовь у тебя тоже от мамы? Он не может уследить за всеми, но он в каждом из нас!
     - Не заводись ты! Мне кажется, ты многовато выпила...
     - Я просто не понимаю такого безразличия! Я чувствую Его присутствие, всем телом чувствую. Иногда я просыпаюсь посреди ночи в слезах и молюсь... за врагов даже молюсь! А вы...
     Илья понял, что она начинает плакать, и повернулся, чтобы посмотреть на неё.
     - Это правда? Насчёт того, что ты просыпаешься, чтобы...
     - Да! - воскликнула она, но тут же лицо Насти вытянулось в ужасе и через мгновение, указав пальцем в лобовое стекло, она завизжала.
     - Илю-ю-юш!!!
     Илья тут же вернул взгляд на дорогу, но было уже поздно.
     Мерседес протаранил знак аварийной остановки и на огромной скорости задел правой стороной машины две гигантские шины, лежавшие одна на другой по середине полосы.
     Автомобиль закрутило и Мерседес, сделав пару оборотов, правым бортом въехал под кузов самосвала, стоявший в нескольких метрах поодаль.
     Под кузовом что-то треснуло, и он накренился.
     Настя пришла в себя первая. Она вывихнула руку, расшибла висок и первое, что она сделала – громко выдохнула, откинувшись на спинку кресла.
     Илья сломал нос об руль и пару минут сидел в полузабытье. Очнувшись, он отстегнул ремень безопасности, выругался и, открыв дверь, вышел на улицу. Вокруг висела мёртвая тишина. Казалось, что мерцающие на чёрном небе звёзды шумят громче, чем лес вокруг. Илья осмотрелся по сторонам и понял, что никого, кроме них двоих на дороге не было; видимо, водитель самосвала отправился в ближайший населённый пункт за помощью.
     - Ну, чего ты там? - спросил он, заглядывая в машину.
     Настя пыталась высвободить ногу, которую зажало дверью от удара. Передняя часть машины с её стороны была сильно повреждена, и оставалось только удивляться, как она ничего себе не сломала.
     - Да никак, - ответила она, усиленно пыхтя, - не могу ногу вытащить, защемило чем-то.
     - Вот беда... - пробормотал Илья и обошёл Мерседес с другой стороны.
     Он с неимоверным трудом протиснулся, насколько смог, между кузовом самосвала и своей машиной, и начал со всей силы дёргать дверь, расшатывая её. В этот момент он не раз пожалел, что не является счастливым обладателем русского автомобиля, дверь от которого он сейчас бы без особых усилий оторвал. Дверь начала потихоньку поддаваться и, спустя несколько минут, приоткрылась.
     - Теперь как? - спросил он.
     - Илюш, тут, видимо, не в ней дело.
     - Открой окно.
     Илья на пол корпуса залез внутрь автомобиля и, оценив ситуацию, сказал:
     - Будем тупо выдёргивать, может быть больно.
     - Я готова.
     - Конечно, ты же у меня сильная девочка.
     Илья поцеловал Настю и, обхватив её ногу обеими руками, начал тянуть в сторону. На мгновение он отвлёкся на какой-то еле уловимый лязг, но потом снова вернулся к делу.
     - Твою же мать! - воскликнула Настя. - Мне первый раз с тобой так больно не было!   
     - Ну, малыш, не доходи до крайностей.
     Прошло ещё минут пять тщетных попыток высвободиться. Потом Илью осенило.
     - У меня вроде лопатка есть в багажнике!
     Илья просунул черенок металлической лопатки в груду железа и начал раздвигать щель, в которой была зажата нога Насти. Внезапно кузов самосвала как-то странно взвизгнул и накренился в сторону Мерседеса ещё больше.
     На мгновение оба замерли, смотря в сторону грузовика.
     - Илюш, он сейчас рухнет на нас!
     - Да без тебя вижу! - ответил Илья и принялся расшатывать щель ещё энергичней.
     Лязг нарастал до тех пор, пока не перешёл в какое-то непрерывное урчание.
     - Слушай! - кричал Илья, хотя Настя его прекрасно слышала. - Я сейчас всю дурь, какую могу, вложу, но меня хватит на пару секунд, когда скажу «Давай!», дёргай ногу изо всех сил и выметайся из грёбанной машины, поняла?
     Настя молча кивнула.
     Илья громко выдохнул и с характерными кряхтением налёг на рычаг.
     - Давай!
     Настя дёрнула ногу, ободрав её до крови, и через водительское сидение выбралась на улицу.
     Обернувшись, не успев отдышаться, она увидела, что кузов над головой Ильи начинает падать.
     - Илюш! Запрыгивай в окно, скорее!!!
     Илья только начал отталкиваться от грузовика, чтобы залезть внутрь, как массивный кузов с каким-то металлическом треском накрыл Мерседес вместе с владельцем. Машина тяжело выдохнула, осела, а из выхлопной трубы вылетела какая-то пыль.

                6

     Илья не приходил в себя три дня. Всё это время Настя сидела в его палате, держа безжизненную руку в своих руках, и молила Бога, чтобы он хотя бы просто открыл глаза. Как многое она хотел сказать ему, как многое хотела от него услышать. Но теперь ей нужно было самое меньшее – просто посмотреть в его глаза, чтобы запечатлеть их с своей памяти.
     В ночь аварии, когда Илье делали операцию, и они с Анной Сергеевной сидели, обнявшись и молча, как будто знали друг друга всю жизнь, многие мысли мелькали в голове девушки. Она знала, что может его больше не увидеть, а потому мучилась от осознания их последнего разговора, того, как она вышла из себя от того, что, по-видимому, и правда много выпила, а он всё так же безмятежно и любя спокойно отвечал, совершенно не понимая её глупое состояние. Она думала о том, сколько всего было сделано не так, но ещё тяжелее было осознавать, что уже было сделано и чего она может лишиться. Чего они могут лишиться. Нет, всё-таки она...
     Но одна мысль, казалось бы, глупая, не давала ей никакого покоя. В момент ссоры, в тот момент, когда он отвлёкся из-за неё, она не посмотрела ему в глаза. Она всегда смотрела, хотя не сразу сначала отношений могла привыкнуть к этому. Ей нравилось смотреть и любоваться, говоря себе, что ни у кого больше в этом мире нет таких глаз, как у него. Никто не смотрит своим взглядом на возлюбленную так, как смотрели на неё. А теперь, пытаясь вспомнить их, она не могла. Последним её впечатлением была ссора и негодование. И ничего больше.
     Около трёх часов ночи у Анны Сергеевны зазвонил телефон, и она по привычке вышла из комнаты, чтобы поговорить. Вернувшись, она села рядом с Настей, взяла её за руку и сообщила, что всё хорошо. Но что-то она не сообщила, и это было видно по взгляду женщины, которая еле выдавила из себя улыбку поддержки.
     Спустя три дня, когда Настя в очередной раз прикорнула у кровати любимого, не выпуская, впрочем, его руки из своей, Илья пришёл в себя. Настя открыла заплаканные глаза и посмотрела на него. Голова у Ильи была перебинтована, из-под левой стороны лба, рассекая бровь, до скулы шёл глубокий шрам. Он как-то непонятно шевелил губами и смотрел в потолок, не переводя взгляда в другие точки. Девушка встала и посмотрела ему в глаза. Зрачки его даже не вздрогнули, когда Настя увидела в их отражении себя. Зато вздрогнула она; это было совершенно затуманенный взор, какой-то неестественно водянистый, который своей серостью заволок чистую голубизну его глаз.
     - Илюш, - прошептала она, - ты меня слышишь?
     Илья никак не отреагировал.
     - Котёнок, может быть, ты не видишь просто?..
     - Он видит, - раздался голос у неё за спиной.
     Настя обернулась и увидела Анну Сергеевну, которая медленно вошла в палату и села в кресло, стоявшее подле койки.
     - И даже слышит, - добавила женщина. - Насть, сядь, пожалуйста.
     Настя села на стул и повернулась к Анне Сергеевне, не рискую поднять на неё глаза.
     - Врачи сказали, что у него серьёзно повреждён мозг. Он...
     Голос женщины сорвался, и она механически поднесла кулак к губам, будто это могло придать её голосу сил.
     - Он не будет ничего понимать...
     Анна Сергеевна отвернулась в сторону, чтобы Настя не видела её слёз.
     Сама девушка не нашла в себе сил плакать. Она снова взяла Илью за руку и, не отрываясь, стала смотреть на него. А он всё так же шевелил губами, словно что-то пережёвывая. 

                7

     Анна Сергеевна предложила, чтобы Илья жил у неё. Настя не согласилась по двум причинам: во-первых, что же она за невеста такая, которая отдаёт жениха на попечение другим, когда он болен. Во-вторых, Анна Сергеевна сама не сидела бы с сыном, а наняла бы кого-нибудь, чего Настя, разумеется, не хотела. Она свято верила, что его состояние не навсегда, что его можно вылечить, ведь бывали случаи, когда люди свои кости буквально по частям собирали и ходили! А достичь такого можно было лишь родными руками, говоря с физиологической точки зрения и любящими – с духовной.
     Прошло около двух недель со дня страшного происшествия, и Илью привезли к ним домой. Насте помогал друг Ильи – Антон, которому об аварии сообщили чуть ли не раньше, чем Анне Сергеевне. Он бережно поднимал инвалидное кресло по пандусу, чтобы случайно не дёрнуть им.  Илья сидел, не шелохнувшись и, казалось, его худая шея может надломиться в любой момент, подобно стебельку. Затем они закатили коляску в квартиру.
     - Куда его? - спросил Антон и замер, посмотрев на Настю.
     Она тоже на мгновение остановилась. Оба поняли, что фраза прозвучала так, будто это вещь, диван, купленный в магазине, который должен перекантоваться где-то, пока его не поставят на выбранное место. Но Настя лишь слабо покачала головой и ответила:
     - Давай пока в большую комнату.
     Антон вкатил кресло в большую комнату и зачем-то поставил его напротив телевизора.
     - Спасибо, Антон.
     - Звони всегда, когда нужно будет, Настюш. Пока.
     И он, не пытаясь поцеловать её на прощание, вышел.
     Настя постояла минут пять, прислонившись к стене. Потом закрыла входную дверь и направилась к Илье.
     Она села на диван позади него, не решаясь расположиться впереди. Большие настенные часы безумно громко тикали, чего раньше она никогда не замечала. Цветы нужно было давно полить, а то фикус начинал желтеть, а одна из планок под потолком отклеилась и немного свисала. Илья давно собирался её приклеить, но, как водится, руки не доходили. Над столом покосилась картина и Настя встала, чтобы её поправить. Она долго стояла напротив той картины, спиной к Илье и какая-то слабая дрожь бегала по её позвоночнику. Что за глупый пейзаж? Деревья какие-то неестественно серые, забор нарисован одним мазком, а коза, пасущаяся по середине, стояла, будто на трёх ногах. Илье не нравилось, это она сама выбирала.
     Настя повернулась и посмотрела на Илью. Он сидел, всё так же, смотря в одну точку, и почему-то еле заметно ударял указательным пальцем по подлокотнику. Настя взяла стул и поставила напротив него. Теперь она смотрела не просто с каким-то неприятным удивлением, а с ужасом, потому что к ней пришла идиотская мысль, что это глупый фарс. Что перед ней уже не Илья, а хищник, который специально затаился и выжидал момента, чтобы наброситься.
     - Илюш, - сказала она и неуверенно положила свою руку на его. - Ты меня понимаешь, зай? Ответь, пожалуйста...
     Она подождала минуту, а потом продолжила.
     - Прости меня, пожалуйста, человечек мой... Прости, если я что-то делала не так. Я буду делать всё, чтобы тебе было хорошо. У нас всё вернётся на круги своя. Какое-то время надо просто потерпеть, ведь так?
     Она попыталась улыбнуться, но слёзы уже начали падать из её глаз.
     - Помнишь, ты мне сказал, что сила человека – в его искренности и правде? Ты всегда был честным и стойким человеком, поэтому мы выпутаемся. Ты вообще любил говорить очень мудрые вещи, иногда скептические и никто не верил, правду ты говоришь или нет. Например, помнишь, ты говорил, что не веришь в любовь? Но разве может человек любить так, как ты любил, если он не верит? А ещё ты любил меня... Любишь, точнее сказать...
     Она закрыла рот ладонью, будто сказала что-то лишнее.
     Илья немного накренил голову, его рот приоткрылся, и оттуда потекла обильная белая слюна.
     - Мамочки... - проговорила Настя и, поднявшись, выбежала из зала.
     Она бросилась на диван в соседней комнате и зарыдала на всю квартиру. Навзрыд, как плачут лишь дети в самом нежном возрасте.

     - Варенька, я боюсь его...
     На той стороне провода раздавался вечно не унывающий голос, который при всей трагичности ситуации умудрялся сохранять заряд какого-то бодрого оптимизма, не доходящего, впрочем, до вульгарной весёлости.
     - Настюш, ты, главное, не волнуйся. Сама знаешь, ко всему привыкаешь. Тем более, я уверена, Илюшина мама что-нибудь придумает, и его вылечат. Посмотри на это с другой стороны. Когда он придёт в себя, то, понятное, дело, сразу не сможет ходить нормально и действовать. Зато сейчас ты научишься, как ему помогать, пока он этого не знает, и потом будет проще сделать так, чтобы не напрягать его своей навязчивостью. Мужчины, - тут она рассмеялась, - ты же знаешь, они не любят, когда о них открыто заботишься. А тут ты уже будешь натаскана.
     - Варь, я не уверена, что он придёт в себя. Он... Илюша... вообще никакой.
     - Да перестань. Уверена, что придёт. Тем более, помнишь, врач говорил какой-то тебе, что бывали случаи восстановления. Понимаешь? БЫ-ВА-ЛИ. То есть, не один даже. Что бы там не говорили, не все равны перед Богом, но наш Муромец, уверена, элитарное право заслужил.
     - Не говори так...
     - Извини. В общем, считай это испытанием, через которое каждый должен пройти хотя бы раз в жизни.
     - Это Илюшины слова...
     - Да? А я думала Достоевский... Тем более... видишь, он с нами морально, даже если физически пока нет, - она опять засмеялась. Так заразительно, что Настя невольно улыбнулась. - Хочешь, я приеду?
     - Нет, Варюш, я постараюсь сама. Если станет совсем тяжко – обязательно позвоню.
     - Разумеется, звони. Давай, мать, я всегда рядом.
     - Я знаю, спасибо тебе большое.
     - Даже не начинай.
     Настя прервала звонок, и тень огорчения немного сошла с её лица.
     Варя же, положив трубку, беззвучно заплакала. До этого разговора она плакала лишь два раза в жизни. Оба на похоронах.

                8

     Настя подсознательно отдавала себе отчёт в том, как будет происходить кормление Ильи, что, к её глубочайшему изумлению, было возможно. Несмотря на то, что часть творога вываливалась у него изо рта, что иной раз вызывало некоторую неприязнь, она достаточно спокойно и стойко накормила его обедом и вытерла потом лицо. Всё-таки, родное принимается ближе.
     Сложнее было уложить его спать. Несмотря на сравнительно небольшой вес жениха, поднять Илью с коляски и уложить на их двуспальную кровать оказалось делом не простым. Настя раздела его, накрыла шерстяным одеялом (ей советовали укрывать его получше, даже если было не очень холодно), поцеловала в губы, а сама легла на раскладном кресле в той же комнате.
     Часа два Настя не могла уснуть. На улице какой-то дебил ездил на мотоцикле. Что характерно, днём он его не заводил, видимо, работал транспорт от каких-то лунных батарей. Часы на стене снова тикали с каким-то зловещим нарастанием, а Илья всё чмокал губами. Она так и представляла себе, как он лежит, уставившись вновь в одну точку, а глаза его не закрываются и даже не моргают. Непреодолимое чувство тошноты накатило на неё. В какое-то мгновение оно стало настолько невыносимым, что Настя собиралась уже пойти в туалет. Но потом она подавила в себе это и, закрыв глаза, измученная этим бесконечным днём, уснула.

     На следующий день приехала Варя и привезла с собой бутылку мартини. Если они собирались вдвоём, чтобы поболтать о жизни и перетереть кости всем, кто есть вокруг (утверждая между делом, что мужчины подобное любят ничуть не меньше), они брали мартини и сок. Стоит отметить, что Варя не особо любила ни то, ни другое, но желание Насти, которая, как и все сильные люди, нередко нуждались в поддержке конкретного человека, брало своё.
     Настя оставила Илью в зале, включив ему сборник классической музыки, который он сам где-то полгода назад себе составил, и они с подругой сели на кухне.
     Варя была высокой красивой девушкой, которую жизнь побила так, что она успела к двадцати годам в ней разочароваться. Но, как и все побитые жизнью, она всегда сохраняла заряд позитива для других, в то время, как потом могла возвращаться домой и часами сидеть на одном месте, стараясь читать книгу, но думая либо о проблеме того, кто с ней поделился, либо вообще ни о чём не думая.
     Настю с детства окружали люди, которых она, откровенно говоря, презирала. Все они казались ей каким-то низкими, неискренними, глупыми, с совершенно тупыми шутками и без определённой цели в жизни, даже туманной. А потому она всегда благодарила Бога за двух людей, посланных ей, будто прямо с Небес – Илью и Варю.
     Варя не дала ей скатиться туда, где находились остальные знакомые Насти, и была своего рода лестницей в мир людей. Илья стал стеной в этом мире. Неудивительно, поэтому, когда она их познакомила, два молодых человека очень быстро сошлись. Часто в шутку они объединялись против неё, чтобы подтрунить, а она обижалась. Порой всерьёз. Бывали моменты, когда она ревновала. Что неудивительно. Илья по природе своей не любил незнакомцев, а тут сошёлся с красивой девушкой, да ещё и так быстро.
     Как бы там ни было, Варя по сей день была главным советчиком и, пожалуй, единственным другом Насти. Когда несколько лет назад у них разгорелась серьёзная ссора, Настя впервые переступила через свою гордость, чтобы её потушить. Сколько бы глупых и необдуманных шагов она могла совершить, если бы Вари не было рядом всё это время? Настя старалась об этом не думать.
     Они говорили обо всём вокруг. Потом Настя, вдруг, решила рассказать в подробностях об аварии, что очень насторожила Варю. Она боялась реакции на воспоминания, но не решалась остановить подругу. Да и потом, Варя сама не знала толком, что произошло, а потому, что греха таить, хотела просто это услышать. Но Настя рассказывала спокойно. То ли выпитое ей помогало, то ли это уже не отзывалось такой гулкой болью в сердце, но она не плакала, и голос её не срывался.
     - И знаешь, - сказала под конец истории Настя, - что меня больше всего волнует?
     - Знаю, - ответила Варя, - что он тебя спасал тогда.
     - Да...
     - Я тебя понимаю, лучше, чем ты могла бы себе представить. Но, подумай, что он мог сделать? Оставить тебя под падающим грузовиком? Ты поступила бы точно так же.
     - Да, это меняет обстоятельства, но не меняет сути.
     Варя улыбнулась.
     - Чего смешного?
     - Да не смешного... Просто ты говоришь его словами.
     - А как же иначе! Я постоянно думаю о нём. И бесит то, что, в основном, вспоминаю. Как будто уже ничего нет, и не будет. Как гуляли, играли, занимались любовью, в конце концов и...
     - Кстати, - как бы между делом прервала Варя, - давай позовём Антона и пойдём вчетвером в парк. Мне кажется, сидеть в такую погоду дома – просто преступление.
     - Давай... - безжизненно ответила Настя.

     Осень того года выдалась на удивление тёплая и солнечная. Но при этом унылость её чувствовалось людьми где-то внутри. Коричневая земля нехотя впитывала лучи умирающего осеннего солнца, которое прощалось с природой без особой тоски, а лишь с выражением тупой неизбежности. Большинство деревьев облетело, оголив заострённые сучья, а на некоторых виднелись даже почки, которые, обманутые температурой, пытались было прорости второй раз за год.
     Варя, подпрыгнув, сорвала одну веточку и передала её Насте. Они шли по широкой алле, навстречу бесчисленным коляскам со счастливыми и не очень мамашами и молодыми людьми, у которых, судя по шапкам, головы уже начали невыносимо мёрзнуть. По середине шёл Антон, толкавший коляску с Ильёй, слева шла Настя, а справа Варя, с которой он обсуждал какой-то вышедший недавно фильм. Антону он, как всегда, нравился, а Варе, как всегда, нет.   
     Настя шла, переводя взгляд то в одну, то в другую сторону, периодически искоса поглядывая на Илью. Варя звонко смеялась, и пинала ногами разноцветную листву. Запоздалые птицы беззаботно щебетали на ярких деревьях, спрятавшись в существенно поредевшей кроне.
     Настя перестала оглядываться и начала следить за реакцией проходящих им навстречу людей. Вот прошла бабулька, которая безразлично посмотрела на всех троих и вновь устремила хмурый взгляд на землю. «Бабулькам всегда все безразличны» - подумала она. Потом прошла молодая пара; женщина сразу отвела глаза, мужчина же бегло посмотрел на Илью, потом как-то виновато на Настю, будто чувствуя, что именно у неё приключилась беда, а потом отвёл взгляд в сторону. Затем прошли два мальчугана, лет по двенадцать, посмотрели на Илью и с диким хохотом двинулись дальше. Настя невольно остановилась и обернулась. Антон, заметив эту ситуацию, мягко взял её за руку и, повернув к себе, сказал:
     - Настюш, не обращай внимания на придурков. Пошли…
     Круговорот лиц, событий, улыбок и слёз носился перед её глазами, пока беззаботные Антон и Варя беседовали о чём-то своём. Периодически они спрашивали её «Ведь правда, Насть?» или «Не, ну, ты слышала!?» Настя лишь слабо улыбалась и качала головой, соглашаясь со всем, что ей говорили. Жизнь как-то меркла, забирая сочные цвета у этих листьев, красок счастья, выставляя на свет лишь оборотную сторону того, чего человек боится больше всего в жизни – безнадёжности. Она не могла понять, как можно не думать о происходящем и, подобно тому, как женщина пытается всеми силами забыть своего возлюбленного после расставания с ним, она наоборот – не давала себе отвлечься, думать о чём-то другом, кроме Ильи и истории, приключившейся с ними.
     Порою она уставала, но максимум на чего хватало её сознания – несколько минут не думать ни о чём, но думать о хорошем не получалось. Все вокруг казались лживыми и неискренними. Со своей заботой, показной нежностью, вычурной лаской, они думали, что помогают, но лишь усугубляли ситуацию. Куда легче было с теми, кто вёл себя так, будто ничего не произошло. Но и им находила вину Настя – что они недостаточно времени уделяют ей, копаясь лишь в своих незначительных проблемах.
     Эгоизм, смешанный с отчаянием и желание отрешиться от того, что всё равно не имеет сейчас никакого смысла – подобные мысли сопровождали Настю на протяжении многих дней, после события, круто изменившего её жизнь. Но, в то же время, она понимала, что не сможет совершенно одна. С какой-то стороны ей было даже легче, что на её месте не оказался сам Илья, ведь он не умеет прощать и идти наперекор своим принципам. Он действительно раскидал бы всех вокруг и мучился в одиночестве. А его мама? Насте было интересно, одобрила бы она желание сына сидеть с искалеченной невесткой?.. Она гнала от себя эти мысли.

                9

     Прошло ещё две недели. Настя сидела на диване с книжкой в руках и начинала клевать носом. Она находилась уже в полудрёме, когда откуда-то из глубины подсознания до неё донёсся знакомый голос.
     - Насть…
     Она тут же открыла глаза, посидела так немножко, а потом вновь начала их закрывать, посчитав, что ей послышалось. Но голос повторил:
     - Насть, ты тут?
     Настя неуверенно поднялась с дивана и подошла к качалке, в которой сидел Илья. Она обошла кресло и встала напротив молодого человека. Он поднял на неё глаза.
     - Илья?.. - дрожащим голосом произнесла она.
     Он слабо-слабо улыбнулся.
     Настя даже не сразу сообразила, что нужно сделать. Она просто молча стояла в застывшей позе, подавшись немного корпусом к Илье и, вытаращив глаза, смотрела, не зная, верить ли своим глазам.
     - Настюш, - прервал неловкую паузу Илья, - ты так и будешь разглядывать меня, как картину в галерее или скажешь, что происходит?
     - Боже мой, Илюшенька, - заплакала Настя и, забыв про его состояние, села Илье на ноги и крепко-крепко обняла.
     Он сидел, не в состоянии оторвать руки от подлокотника, и не говоря ни слова. Илья не мог пошевелиться, лишь переводил глаза от одной стены к другой.
     - Странно... - сказал он. - Ты сидишь на моих ногах, а я этого не чувствую, но при этом правая нога будто чешется... Вообще ничего не чувствую... Насть! - уже повысил он голос. - Это из-за аварии? Что произошло?
     Настя с трудом оторвалась от него, встала, чтобы сесть рядом на цыпочки, и сказала, подбирая слова:
     - Да... Тебя... Ты получил какую-то травму, которая парализовала тебя... На время... Врачи сказали, что это скоро пройдёт.
     - Ну врёшь же, девочка.
     - С чего ты взял? - Настя почти что обиделась.
     - Потому что, во-первых, паралич не проходит «скоро», если вообще проходит. А, во-вторых, в своё время ты научилась смотреть мне в глаза, кроме тех моментов, когда обманываешь.
     Настя молчала.
     - Господи, - сказал Илья и, закрыв глаза, продолжил, говоря уже сам с собой, - неужели это на всю жизнь, на всю жизнь... Ничем не могу пошевелить, кроме головы...
     Подобная сцена продолжалась минут пять, пока Настю не озарила какая-то мысль, и она бодро не вскочила на ноги.
     - Илюш, а что ты хочешь? Скажи, вот прямо сейчас скажи!
     - Поговорить с тобой.
     Настя была несколько разочарованна. Она хотела сделать что-нибудь очень необычное, что-нибудь очень приятное, но вместо этого поняла, что придётся продолжать неприятную тему. Она покорно опустилась на краешек дивана.
     - Я не помню ничего, после удара по голове, когда полез в машину. Что было после этого? Сколько я был без сознания? Какие прогнозы?
     Настя, немного подумав, ответила:
     - Ну, после аварии...
     - Того мужика нашли?
     - Конечно, но это же мы не заметили знака аварийки, он не виноват...
     - Хорошо.
     - Вот, три дня ты пролежал в коме...
     - А потом?
     - А потом...
     Настя испуганно посмотрела на него.
     - А потом ты ненадолго пришёл в себя, но вновь заснул...
     - Надолго?
     - Больше двух недель...
     - А проснулся прямо тут, в кресле? Ты меня спящего по нашей квартире возила?
     Настя остолбенела. Ей и в голову не пришла эта неувязка, а человек, который без сознания находился столько времени – сразу сообразил. Ох, Илья...
     Снова воцарилась неловкая пауза.
     - Я хочу есть, - сказал Илья.
     Настя тут же засияла, ожидая только этой просьбы.
     - Сейчас!
     Она подскочила к нему и начала целовать лицо.
     - Хорошо, мой миленький, сладкий, любимый...
     Напоследок она взяла его лицо в свои руки и, поцеловав в нос, добавила:
     - Я мигом.
     Никогда так быстро, но, в то же, с таким энтузиазмом, она не готовила еду. Хотелось сделать что-нибудь очень вкусное, но так, чтобы это не отняло много времени. Она хотела скорее вернуться в ту комнату, смотреть в его серо-голубые глаза, ужасно умные, проницательные, дорогие глаза, целовать их, говорить с ним. Сердце стучало так бешено, будто она стояла на краю пропасти. Казалось, никогда, никогда ещё она не была так счастлива, как тогда. Они справятся. Он будет ходить, они будут смеяться. Он сильный, она тоже, всё вернётся на круги своя!
     Она нарезала мелко куриное мясо, которое по счастливой случайности, утром положила размораживаться, смешала с луком, порезанным сельдереем и бросила в разогретую сковороду. Потом она приступила к готовке салата. Копчёная курица, салат, гренки, майонез... Всё то, что он так обожал. Особенно последнее.
     - Настюююш, - донеслось из зала.
     Она стремительно вылетела с кухни.
     - Что, дорогой.
     - А включи мне, пожалуйста, телевизор.
     Она, всё ещё не в состоянии скрыть улыбку со своего лица, включила телевизор. Немного пощёлкав, они пришли к выводу, что лучше поставить диск.
     - Что хочешь посмотреть?
     - Конечно, ужасы какие-нибудь!
     - Илюш... Ты не меняешься.
     - А с чего бы мне меняться? Кстати, ты присоединишься ко мне?
     - Издеваешься? Ты же знаешь моё отношение. Хотя... - Настя улыбнулась ещё шире. - Куда я денусь?
     Они выбрали какой-то, Настя зарядила его в проигрыватель, а сама побежала на кухню.
     Не прошло и двадцати минут, как изящный обед был готов. Она посыпала мясо из перцовой мельницы, взяла в одну руку мясо, в другую салат и направилась в комнату.
     В фильме, как водится, кого-то резали. Соответствующие вопли Настя встретила, подобно пению херувимов, а не бессмысленным стонам, коими видела их раньше. Она хотела продемонстрировать свои шедевры Илье и медленно подошла вплотную к нему.
     Илья сидел, немного наклонив голову в бок, а из его рта вновь текла слюна.
     Тарелки с едой полетели на пол.

                10

     На следующий день Настя сидела вместе с Анной Сергеевной в большой комнате, пока врач осматривал Илью. Светил ему в глаза, вращал, насколько это было возможно, голову и в недоумении смотрел на снимки его мозга, пытаясь что-то понять. Анна Сергеевна качалась на краешке дивана из стороны в сторону. Она была раздосадована, что Настя сразу же не позвонила ей, чтобы дать возможность пообщаться с сыном. Настя понимала негодование свекрови, но считала, что и та должна её понять, ведь вряд ли первая мысль, которая пришла бы в голову любому человеку в подобной ситуации – это кому-то звонить.
     - Не знаю, - изрёк спустя несколько минут доктор, - ей-богу не знаю. Мозг и космос – то, что совершенно не исследовано человеком. Мозг и космос… томография не показывала никаких отклонений, видимо, какая-то доля повреждена не так сильно, как мы предполагали… это очень странно… На самом деле, я не совсем понимаю, Анна Сергеевна, что вы хотите от меня услышать…
     Анна Сергеевна встала и с раздражением изрекла:
     - Сергей Вениаминович, мне казалось вы совсем не глупый человек, потому я вас и наняла.
     - Знаете, Анна Сергеевна, при всём моём уважении…
     - При всём вашем уважении, вряд ли в клятве Гиппократа прописана та сумма, которую вы просите за свои услуги! Что вы мне сказали в первый день?! – уже кричала женщина.
     - Я не знал всего масштаба!
     - Не знал ты!
     - Нет! Он говорил с нами, говорил, когда его только привезли!
     - Что?.. – Анна Сергеевна понизила голос, что не предвещало ничего хорошего. – Он говорил?.. Вы сказали мне, что он уже не шевелился! Так вы, сволочи, что-то во время операции не так сделали?..
     Врач оторопел.
     - Да нет же! Это была… нормальная реакция!
     - Нормальная?..
     Анна Сергеевна покраснела и с яростными глазами смотрела на пришельца. Настя никогда ещё не видела свекровь в таком состоянии. Она молча взяла Сергея Вениаминовича за руку и жестом предложила выйти из комнаты.
     - Анна Сергеевна, присядьте, пожалуйста, я сейчас вернусь.
     Пока доктор одевался, он возмущался, обращаясь не то к ней, не то к самому себе:
     - Но ведь она не права… Мы сделали всё…
     - Сергей Вениаминович, поймите её положение. Она, конечно, погорячилась. Но вы дали надежду в самом начале, так нельзя же…
     - Ну, да, ну, да… - бубнил он. – Мозг и космос.
     На самом пороге она спросила его:
     - Сергей, скажите только одно: это повторится?
     Доктор пришёл в себя после недавней ссоры и, заботливо посмотрев на неё, ответил:
     - Уверен, что да, Настенька. Не переживайте.
     - А… может стать так, что он… Ну, придёт в себя?
     Сергей Вениаминович посмотрел на свои ботинки, хотел что-то сразу ответить, потом подумал, улыбнулся и ответил:
     - Да, это возможно. Помните – мозг и космос.
     Настя поблагодарила врача и закрыла за ним дверь.
     Анна Сергеевна сидела напротив сына и гладила его щёку рукой.
     - Настенька, - полушёпотом произнесла она, - что же ты не позвонила мне вчера? Хотя бы разок его голос услышать…

                11

     Настя целыми днями сидела напротив Ильи, в надежде, что он вновь придёт в себя. Она корила себя, что не спросила о его самочувствии, что вообще отошла от него в тот день, хотя должна была сидеть, взяв за руку и смотреть в его глаза, смотреть, смотреть, говорить с ним о них, о нём, о чём угодно, не связанном с этой проблемой.
     Она плохо спала по ночам, а когда однажды через открытое окно в их комнату донеслись разговоры пьяной компании, она подумала, что это он и кинулась к кровати, начала целовать его и спрашивать, что произошло, но, поняв, что показалось, ей стало как-то стыдно, будто в тот момент её видел кто-то ещё.
     Через несколько дней Илья снова пришёл в себя. Естественно, Настя в этот момент была на кухне, отошла буквально на 10 минут. Она была готова к его голосу, готова была все бросить, чтобы подскочить к нему, поэтому, когда он позвал её, она не была шокирована этим, вопреки своим ожиданиям, а с улыбкой на лице побежала в комнату.
     Настя каждый день делала один и то же салат. Тот самый, который он не успел съесть в первый день пробуждения. И теперь она молнией побежала на кухню, чтобы взять его, села рядом и, с мокрыми глазами глядя на него, начала кормить. Илья сидел, стараясь изо всех сил есть аккуратно, но по его лицу было видно, как тяжело и больно ему от осознания своей беспомощности.
     Он часто закрывал глаза и очень медленно проглатывал каждую порцию, полагая, что так он выглядит более уверенно, но спустя какое-то время Настя заметила, что в его красивых глазах появляются слёзы. Илья плотно закрыл рот и глаза. Настя немного испугалась, опустила голову, но потом взяла себя в руки, улыбнулась и понесла оставшийся салат опять на кухню.
     Когда она вернулась, Илья спросил:
     - Сколько дней прошло… с того момента, как я приходил в себя?
     - Четыре, Илюш.
     - За это время что-нибудь произошло?
     - Да нет, - произнесла Настя, вспомнив случай с врачом. – Но обязательно надо позвонить маме.
     - Конечно, набери мне.
     Настя не знала, о чём Анна Сергеевна говорила с сыном, но впервые уголки его губ закруглились в подобии улыбки. Было видно, что Анна Сергеевна хочет приехать, но она находилась сейчас совершенно в другой области, и Илья с трудом убедил её не делать этого. Когда они наговорились, Илья попросил поставить видеозапись их поездки на Угру прошлым летом. Насте очень не хотелось этого делать, но не оставалось ничего другого, кроме, как подчиниться.
     Поэтому она загрузила диск, повернула кресло к телевизору и включила фильм, сев рядом с Ильёй и взяв его за руку.
     На фильме было видно, как они с друзьями заселяются в обшарпанные деревянные домики, расположенные на берегу реки. Что-то кричит Антон, его пинает в шутку Илья, сзади их подгоняет Настя и скромно посмеивается над всем этим Ольга, замыкающая шествие. Но вот Антон, поднимаясь по лестнице в домик, проваливается под неё так, что только одна нога торчит наружу. Сначала все пугаются, но потом, когда Антон начинает подавать весёлым голосом признаки жизни, начинается гомерический хохот.
     Следующий эпизод – они осматривают достопримечательности. Все домики, похожие друг на друга своим состоянием, пни, деревья, игровую площадку, поросшую желтоватой травой, маленькую пристань с четырьмя лодками. Вот Антон с Ильёй начинают петушиться, представляя себя боксёрами, девчонки смеются.
     Вот кадр меняется, снимает уже Илья, появляется Паша, этакий здоровяк, который пытается открыть ставню, упираясь чуть ли не ногой в стену. Тут подходит Антон и молча, с умным видом откидывает маленький засов, стягивающий ставни. Паша, покраснев, смотрит вниз и бурчит что-то в оправдание. Илья так хохочет, что камера ходит из стороны в сторону.         
     Футбол. Илья не то чтобы был безумным фанатом футбола, смотрел только международные матчи нашей сборной и играл не так часто. Но когда начинал, его было достаточно трудно остановить, потому что он погружался в игру полностью и играл, надо сказать, довольно неплохо. Настя знала, что это будет самый сложный для Ильи эпизод. Подобно фотографу, который внезапно теряет зрение, гордый человек с трудом смиряется с потерей того или иного навыка.
     В следующем эпизоде они купаются. Антон с Ильёй ставят руки крестовиной, на них с трудом залезает Паша и они, приседая, кидают его вперёд. В виду его размеров, он совершает не слишком продолжительный полёт и плюхается неподалёку в воду, дав при этом в нос Илье пяткой.
     В общем, смех, веселье, интерес, движение и бесконечные разговоры… То, что, казалось, навсегда ушло от них и никогда больше не вернётся. Илья смотрел молча, порою закрывал глаза на несколько секунд, и было очевидно, что в эти мгновения ему особенно тяжело.
     Когда видео закончилось, Настя начала думать, как разрядить обстановку и чуть было не предложила сыграть ему в карты. Потому она задумалась и воцарилась тишина, которая неприятным чувством повисла в комнате, где они сидели.
     - А знаешь, - внезапно сказал он, - это даже забавно. Мне кажется, что для своего возраста я сумел сделать многое. Точнее, нет… ни хрена я не успел сделать… сумел оставить после себя многое. Всякие записки, стишки, макулатуры горы… Так что и подохнуть не жалко.
     Илья издал какой-то гортанный звук, хотел, наверное, рассмеяться.
     Настя побледнела. Илья не редко заводил разговоры о смерти, будто эти неприятные любому нормальному человеку рассуждения доставляли ему несравненное удовольствие. Она всегда злилась и не понимала этого, но быстро отходила, прощая ему практически всё. Но сейчас какая-та неприятная боль кольнула её сердце – потому что в этот раз фраза не прозвучала, просто как глупая шутка.
     - Илюш, я прошу тебя. Прости, если… тебе покажется, что я жалуюсь, но мне тоже тяжело… Не ухаживать за тобой, нет… Но всё это…
     - Зай… - прервал её Илья, подойди ко мне.
     Она как-то робко подошла к нему и положила руку на плечо.
     - Нет, наклонись.
     Настя наклонила к нему лицо, и Илья поцеловал её в губы.
     - Я понимаю, Настюш, всё понимаю. Но ты же знаешь, на меня иногда находит. Не обращай внимания, пока я нормальный – предупреждаю. Извини меня сама.
     Настя села ему на колени и обняла.
     - Положи мою руку себе на ноги, - попросил он.
     И так они сидели долгое время.
     Илья шептал что-то нежное и убаюкивающее. Настя плакала и улыбалась, прижимаясь к нему всё ближе и ближе. И это прикосновение напомнило ей их первый танец на дискотеке, шашлыки, прогулки, просто сидение на лавках в парках, когда они вместе просто обнимались друг с другом. Когда он целовал её в шею, а она нюхала его волосы, считая, что это самый блаженный запах, из когда-либо существовавших. Когда спустя несколько минут Илья вновь как-то плавно погрузился в небытие, она крепко обняла его, закрыла глаза, и произнесла:
     - Как же я люблю тебя, Илюшенька. Всё у нас будет хорошо. Всё будет хорошо...

                12

     - А помнишь, как мы ездили купаться на пруды? - спросил он. - Ну тем безумно жарким летом, когда вода была теплее, чем в ванной. Ты ещё тогда сказала в шутку, что те, кто переживёт это лето, будет жить вечно...
     - Да, а ещё я пошла играть в волейбол с Антоном, а ты остался лежать на песке один, потому что не любил играть...
     Настя стояла у окна, ковыряя пальцем толстые отростки алоэ. Илья сидел спиной к ней на кресле и после её ответа лишь повернул шею вправо, чтобы услышать продолжение. За три месяца единственное, что изменилось в его состоянии – это то, что он смог активнее шевелить шеей. Больно, с трудом, но всё-таки шевелить.
     - Я тебя оставила тогда, а ты, помню, очень обиделся, - продолжила Настя.
     - Знаешь, Настюш, я довольно быстро отошёл, хотя, надо сказать, не забывал об этом случае никогда. Люди всегда живут чем-то. Есть в жизни что-то, что для них безумно важно, то, чем они дышат, и это, вопреки даже их собственному мнению, далеко не всегда любовь. У кого-то это пение, у меня вот была всякая графомания, у кого-то танцы, у тебя игра в волейбол. Ведь ты в него так любила играть!.. Так что не думай об этом.
     - Ты мне уже что-то говорил подобное. Но просто... как бы тебе сказать... вспоминается аналогия, что я тебя оставила...
     Илья промолчал. Сложные мысли копошились в голове у молодого человека. Отношение к человеку всегда будто складывается из двух слоёв. Основной – внешний, в котором живут самые сильные и очевидные мысли и чувства, и второстепенный, на уровне подсознания, где, в основном, скрывается то, что больше всего раздражает, то, о чём не всегда хочется думать и чему не хочется верить, тот уровень, в котором селятся пусть мелкие, но неприятные воспоминания. Илья любил Настю. Любил, хотя никогда не мог дать чёткого определения этому чувству. Ему всегда было тоскливо без неё, просматривая фотографии с её очаровательной улыбкой, он не мог не улыбнуться сам. Нередко бывали моменты в жизни, когда друзья, словно сговорившись, отходили куда-то, умышленно или нет, а она находилась рядом, крепко обняв и не говоря лишних слов, зная, что его это может завести ещё больше. Илья ценил это всегда. Ценил и благодарил за жизнь, посвящённую ему.
     Но, в то же время какой-то злой червь точил его изнутри. Он понимал, что никогда не скажет этого вслух, но всё равно обвинял Настю в ссоре перед аварией, в голову сразу полезли прежние разногласия, хотя они и не имели никакого значения уже. Даже то, что сейчас, как бы эгоистически это ни звучало, она расположилась спиной к нему у окна, вместо того, чтобы стоять напротив или хотя бы ласково разговаривать с ним. Он понимал, что терпеть ей уже удаётся с трудом, и вспомнились так же все громкие слова вроде «что бы ни случилось», «как бы жизнь не била», и думал о неосознанной лживости даже самых любящих сердец.
     Потом ему пришла в голову противоположная мысль, рождённая их продолжительным молчанием. Он сделал так, как всегда поступал в последнюю очередь – решил поставить себя на её место. Вот он понимает, что стал пусть и косвенной, но причиной страшного происшествия с человеком. С человеком, которого ценишь, без которого уже с трудом представляешь жизнь, человеком, с которым ты обожал говорить, не меньше любил дотрагиваться до него, испытывая удовольствие, когда он дотрагивался до тебя. И тут этот человек полуживым кустом перемещается в твою квартиру. За четыре месяца он пришёл в себя раз семь-восемь, и то на какие-то минуты. Боль потери человека, стыд, когда она выгуливает его, как собаку... слёзы... страдания.
     Он закрыл глаза.
     - Илюш... - робко позвала Настя, подумав, что он снова «ушёл».
     Илья заставил себя улыбнуться и бодро проговорил:
     - Знаешь, любимая, а ведь у нас с тобой есть одно серьёзнейшее дело.
     Настя обернулась, не поняв ни его весёлого голоса, ни того, о чём он хочет сказать.
     - Мы же собирались съездить с тобой в Италию. Ты никогда не была заграницей, надо будет исправлять это!
     Настя подошла к нему, взяла руки Ильи в свои и внимательно посмотрела в его глаза. Грустные, но искрящиеся.
     - А как же... - пробормотала она.
     - Ну, конечно, не сейчас. Мне будет неудобно, как минимум, тащить твои бесчисленные чемоданы. Когда я приду в себя! Иди ко мне.
     Илья наклонил шею, насколько мог, вперёд, Настя тоже подалась к нему, и они застыли в первом продолжительном поцелуе.

                13

     Дни тянулись невыносимо долго. Настя очень плохо спала, обзавелась мешками под глазами и постоянно сидела у окна их квартиры и всё думала, думала... Илья, несмотря на своё состояние, выглядел довольно хорошо, во многом, благодаря уходу Насти, которая брила, мыла и стригла его. Каждые два дня, если не было командировок, Анна Сергеевна навещала их, приносила какие-то продукты и, бывало, часами ждала, что сын придёт в себя, чтобы поговорить с ней. Вообще все расходы она брала на себя, что Настю тоже несколько выбивало из колеи. С Ильёй всё понятно, но она же не могла сидеть на шее свекрови.
     Пыталась найти какую-то работу на дому. Обращалась даже к Анне Сергеевне с предложением работать с документацией. Но та и слушать не хотела, считая главной работой невестки – уход за её сыном.
     Пробуждение Ильи уже не вызывало такой восторг. Она пыталась улыбаться, говорить спокойно, но его проницательный ум схватывал истинное положение дел, выдавая своё понимание грустными глазами, пытающимися проникнуть в самую глубь. Вообще, раньше он всегда пытался выяснить, что с ней было не так, даже когда она говорила, что всё нормально. Теперь же складывалось такое ощущение, будто ему всё равно. Он не допытывался, а просто смотрел на неё, смотрел молчаливо, долго и мучительно.
     Один раз она попросила Антона отвезти их на тот пруд, где прошёл их последний пикник. Илья долго смотрел на водоём пустым взглядом, но так и не очнулся, хотя непонятно откуда взявшаяся слеза медленно и незаметно для всех сползла по щеке, укатившись в узкую щёлку между губ.
     Звонили родственники, друзья, знакомые. Все спрашивали, как он себя чувствует. Реже спрашивали, как себя чувствует она. И совсем редко слышалось искренне сочувствие в голосах.
     Была середина апреля. Какая-то новая жизнь чувствовалась во всём вокруг – в наливающихся краской деревьях, бегущих ручьях и солнечных лучиках, которые падали на землю после, казалось, векового отсутствия. Настя захотела выпить. Очень сильно – так чтобы забыться, выговориться и упасть вечером на кровать, сразу заснув, не терзая своё несчастное сердце навязчивыми мыслями. Она позвонила Варе и поделилась своей затеей. Та её живо поддержала, тем более что Илья приходил в себя накануне, а это значило, что на следующий день это вряд ли повторится.
     К оставшейся у них бутылке мартини присоединилась бутылка рома и колы. Обе пили крайне редко. Варя как-то не особо любила, только в особенных случаях, а Насте, как правило, было достаточно одного бокала, чтобы почувствовать себя «лучше». Поэтому не прошло и получаса, как они говорили уже повеселевшими голосами на темы, которые трезвому человеку могли показаться некоторым бредом.
     Они хихикали над модой, людьми и житейскими трудностями, которые многие люди считают непреодолимыми.

     Кресло Ильи стояло напротив высокого журнального столика, который своей столешницей доставал до его шеи. Внезапно он глубоко выдохнул и хотел было по привычке позвать возлюбленную, как вдруг услышал голоса, доносящиеся с кухни.

     Варе, хоть она и была уже выпившая, стало как-то неловко, что они так веселятся в доме, где витает воздух трагедии. Она поняла, что теперь с Настей можно поговорить на любую тему, и решила вернуть подругу на землю. Тем более что та всё равно сообщала по телефону о необходимости выговориться.
     - Как ты, Насть?
     Настя сразу поняла, к чему относится вопрос, и немного задумалась, опустив глаза в бокал.
     - Херово, Варь. Тяжело очень. А самое обидное, что ситуация какая-то безвыходная. Ничего не меняется и не изменится. Мы пытались делать какие-то упражнения. Я переговорила с десятком докторов. Все разводят руками. Когда он стал вращать шеей, я плясала от счастья, думала, это начало его выздоровления. Но я ошиблась. Я уже не могу скрывать свои чувства. Честно?.. Мне даже стало не очень приятно его целовать. А раньше... раньше я боготворила его губы! Раньше он спрашивал, что со мной не так. Теперь не спрашивает. Он знает, чёрт возьми, что я отвечу, и не спрашивает, потому что он со мной никогда не разговаривал в жизни, когда мне было плохо. Он просто обнимал крепко-крепко, целовал в макушку и говорил, что всё будет хорошо, что мы справимся, и я верила. Не просто верила. Я знала, что так и будет. Знаешь, он был везучий, как дьявол! А теперь...
     Тут Настя подняла красные глаза на подругу. В них был ужас, а приоткрытый рот добавлял картине эффект.
     - Что, Настенька, что? - Варя взяла подругу за руку.
     - Тогда, в машине, в вечер аварии... Я ему сказала, что его везение у него от Бога...
     Варя хотела было что-то спросить, потом вспомнила про отношение подруги к религии и промолчала.
     Настя взяла цепочку от крестика, весящую у неё на шее и натянула её, хотела порвать. Потом немного успокоилась, медленно сняла цепочку и положила её на стол. Варя молча наблюдала за этой процедурой.
     - Знаешь, - сказала Настя, словно существенно опьянев за время паузы, - у меня какое-то навязчивое ощущение, что он пришёл в себя. Пошли посмотрим.
     Девушки встали и направились в комнату, где сидел Илья.
     Он специально наклонил голову на бок. Сделал свой взгляд максимально пустым и уставился на журнальный столик.
     - Нет... - прошептала Настя. - Показалось. Видишь, я даже чувствовать его перестала.
     - Красивый он у тебя, - заметила Варя.
     - Да... - Настя провела рукой по его волосам и обвела нежным взглядом. - Он всегда был какой-то необычный, понимаешь. Такое ощущение, что где бы они ни появлялся, он всегда оставлял за собой след. В школе его знали и уважали не только ученики, но и учителя. На работе он всегда был на лучшем счету, его ценили и любили. В институте – староста группы, активист, которого вынуждены были признавать даже недруги. Нежный, ласковый, даже несмотря на всю свою внешнюю безразличность. Ну почему, Варенька, почему такой? - Настя заплакала, обняв подругу. - Почему он не был обычным. Просто заботливым, немного симпатичным и скромным? Наверное, было бы не так жалко всё это терять. Я любила его безумно... люблю... Он сказал бы мне – прыгай в окно, я бы выпрыгнула, вообще не задумываясь. Потому что любила и считала, что всё, что он говорит – правильно. Что это истина в последней инстанции!
     Она разразилась безудержным рыданием. Варя молча, подождав пока взрыв успокоится, вывела её из комнаты и снова повела на кухню, где Настя не могла успокоиться ещё очень долго. Илья еле держался, пока они стояли рядом. Но когда они вышли он, прикусив губу, сам заплакал. Заплакал так, как ни разу не плакал до этого в жизни – ни в детстве, ни позже. Откуда-то из глубины, надрывно, неудержимо. Он кусал себе губы, пытаясь остановить плач, но слёзы текли и текли, вызывая собой какие-то утробные всхлипы, которые он еле сдерживал, чтобы те не превратились в громкие стенания. Сквозь это он очень слабо расслышал последнюю фразу Насти, долетевшую с кухни:
     - Лучше бы он вообще не приходил в себя, Варенька... Я не могу больше жить на краю – между гранью призрачного счастья и проклятой пропастью. Лучше определённо про;пасть!

                14

     - Тебе что-нибудь приготовить? - спросила Настя, а потом, подумав, добавила. - Что тебе приготовить?
     - Я не хочу есть, Настюш. Давай... просто поговорим.
     - Давай, - тихо ответила она и села на кровать, рядом с ним.
     - Как ты себя чувствуешь? - спросил он. - Ответь, пожалуйста, честно, почему ты не спишь по ночам? У тебя мешки под глазами.
     - Я не знаю, Илюш. Сама понимаю, что пора бы привыкнуть. Но это как-то... не получается.
     - Понимаю... Послушай, любимая, а у тебя была когда-нибудь заветная мечта? Понимаю, это странный вопрос, но почему-то он меня сейчас посетил.
     Настя внимательно посмотрела на него.
     - И правда, неожиданный вопрос. Ну да...
     - Только, милая, я понимаю, что ты скажешь сейчас про нас с тобой, про большой дом, в котором можно было бы завести...
     - Сибирскую лайку.
     - Да.
     Они оба улыбнулись.
     - Но я имею в виду что-то такое, необычное, неожиданное.
     Настя задумалась.
     - Не знаю, Илюш. Это менялось с годами. Когда-то я хотела побывать на необитаемом острове, каким его рисуют в книжках – с золотым песком, голубым небом и лазурной бухтой. Когда-то хотела мир во всём мире. С возрастом понимаю, что всё сводится к более эгоцентричному. Я хочу жить. Просто жить, а не существовать и делать то, что я хочу, никогда не разочаровываясь в этом.
     - И чтобы ничто тебя не тяготило... - протянул Илья и уставил глаза в пол.
     - Ну что ты, малыш, - Настя подсела к нему ближе и взяла его лицо в свои руки. - Ты не тяготишь меня. Да, скажу честно, я немного устала, но я всегда вспоминаю, что ты для меня делал и, ей-богу, даже если бы я не любила тебя, то просто обязана была бы следить за тобой ещё несколько лет вперёд. Так что не думай об этом.
     - Ты такая красивая... - сказал он, глядя ей в глаза. - Я всегда восхищался тобой, честное слово, и с дьявольским удовлетворением наблюдал за жадными глазами парней, смотрящих на тебя. Я знал, что они бы душу продали за тебя, но ты была моей. Иногда даже проскальзывала такая мысль – почему ты так восхищалась мной, когда сама была предметом обожания.
     - Илюш, что с тобой? Ты никогда не говорил подобного...
     - А первая ночь... Помнишь нашу первую ночь вместе? Я тогда ещё сказал, какое это удовольствие с любимым человеком...
     - Илья...
     - Как я жаждал вырвать тебя из твоей семьи, мечтал, работал, терпел оскорбления твоего отца, чтобы в один прекрасный день-таки дать ему по морде и за тебя, и за себя, и забрать тебя оттуда далеко-далеко, где будем только я и ты...
     - Илюшенька... - Настя обняла его за шею и как-то обмякла на его груди.
     - И я выполнил своё обещание. А знаешь, я несправедливо, наверное, говорил, что зря прожил свою жизнь. Если удалось сделать хотя бы одного человека счастливым не на час, а чуть больше – это уже многого стоит. Ты мой самый любимый, самый близкий, самый родной человечек. Твоё счастье - это верх блаженства. Жаль только, что мы не успели...
     - То есть? - спросила Настя, в испуге отпрянув от него.
     - Насть, я тут подумал – безумно хочу гранат.
     - Хорошо, я куплю к следующему разу.
     - Замечательно. Только не раздумывай, а то я очень хочу.
     - А сейчас – хочешь что-нибудь?
     - Пожалуй, яичницу, - улыбнулся Илья.
     - Я серьёзно!
     - Я тоже! Ты меня так избаловала в последнее время, что хочется чего-нибудь простого. И ещё, не сочти за наглость...
     - Перестань.
     - Поставь на столик магнитофон с моей классической подборкой. Хочу послушать.
     Настя как-то резво вскочила, впервые за долгий период, поцеловала Илью в щёку и побежала за магнитофоном. Илья в это время быстро бегал по комнате глазами.
     Девушка вбежала в комнату, поставила магнитофон на журнальный столик, напротив Ильи, вставила аудиокассету и включила музыку.
     - Спасибо, дорогая, - сказал Илья, улыбнувшись ей.
     - Никогда, - сконфуженно произнесла Настя, - никогда ты не говорил мне столько нежных слов за такой короткий период.
     - Времена меняются.
     - Спасибо, любимый, - проговорила Настя и, снова поцеловав его, убежала.
     Девушка забежала в гостиную и села за письменный стол, за которым обычно работал Илья. Она подпёрла голову руками и посмотрела в зияющий монитор. Какой-то бес противоречия вселился ей в голову. Ещё утром она считала, что пора заканчивать с этим – и если не с такой жизнью, то, во всяком случае, с собой. Теперь же всё изменилось. Илья был какой-то другой сегодня – милый, снова родной, весёлый и нежный, как никогда. Она улыбнулась сам себе и, порывшись в ящике стола, вытащила оттуда записку. Она прочла только последние строчки: «...но, оказалось, что Он этого недостоин. А потому я не хотела бы встретиться с ним Там, и ухожу вопреки вере. Простите...». Она с каким-то остервенением скомкала этот лист и пошла на кухню, чтобы его выбросить.

     - Зааай, - донеслось из комнаты, и Настя вприпрыжку бросилась туда. - Принеси, пожалуйста, стакан воды.
     - Секунду.
     Настя сбегала на кухню, принесла воду и хотела было помочь Илье выпить, но он сказал:
     - Нет, оставь на столе и подвинь меня ближе. Я хочу сам попробовать.
     Настя улыбнулась, поставила стакан на край стола и отошла в сторону. Илья как-то неестественно выгнул шею, взял губами стакан и стал медленно запрокидывать голову назад. Сначала всё шло хорошо, и Настя чуть ли не со слезами на глазах наблюдала за маленькой победой своего возлюбленного. Но когда тара была опустошена на половину, стакан соскользнул и упал на пол, разбившись.
     - Чёрт, - выругался Илья, но ту же улыбнулся и добавил. - Извини, но отныне всегда приноси мне стакан воды, только пластмассовый, я буду тренироваться.
     Настя махнула головой и радостная вновь побежала на кухню, принесла новый стакан, убрала осколки, вытерла пол и убежала жарить яичницу.

     Илья сидел в комнате и чуть покачивал головой в такт музыке. Раньше ему нравился очень подвижный Бах. Теперь он прислушивался к мелодиям задумчивого Бетховена. Полчаса он сидел и слушал музыку с закрытыми глазами, пытаясь уловить то, чего в рутине обыденной жизни раньше не замечал – каждую ноту, мелочь, порхание птиц и журчание ручья, полёт бабочек и шум листьев, тихий рассвет и укутанный в сочетании нот гром.
     Через полчаса он снова позвал Настю.
     - Малыш, а дай мне, пожалуйста, таблетку анальгина. Голова что-то заболела.
     - Тебе же вроде нельзя анальгин... - пробормотала Настя.
     - Мне кетанол нельзя, а анальгин в умеренных дозах можно.
     Настя безропотно принесла ему коробку анальгина и достала оттуда таблетку.
     - Давай, - сказал Илья и принял таблетку из рук девушки.
     - А теперь... - с улыбкой проговорил он и вновь потянулся к стоящему перед ним стакану.
     Процедура завершилась успешно. Он не только сумел запить лекарство, но и возвратил стакан на место.
     - Вуалям! - воскликнул он и расхохотался.
     Настя посидела немного, посмотрела на него, радующегося, как ребёнка и хотела было уйти, но Илья попросил посидеть ещё две минуты с ним. Настя поставила банку с анальгином на столик и села ему на колени.
     - Если бы ты знала, как я тебя люблю... Извини, что не часто говорил тебе это во время отношений. Только сейчас воистину осознал это. Я старался всегда делать тебя счастливой и никогда не изменю своему слову. - Он поцеловал её в нос. - А теперь ступай. Не хочу, чтобы моя картошка подгорела. И ещё. Запиши мне тут на листочке страницу – 326.
     Настя взяла валявшийся над телевизором блокнот и записала цифру.
     - Что это?
     - Это страница книги Куприна. Я оттуда отрывок учил, когда в театральный пытался поступить. Хочу вспомнить. Подвинь меня ближе к магнитофону, а то музыку плохо слышно.

     Всё складывалось для Ильи как нельзя лучше. Настя не только не унесла анальгин. Она ещё и не закрыла его. Он смотрел, не отрываясь, на баночку в течение минуты. На кухне работал телевизор и было еле слышно, как Настя что-то напевает там. Каждый раз, приходя в себя, он думал, от чего Насте будет больнее – от того, что на её молодой жизни висит крест, который она самолично не может сбросить или от того, что этот груз, несущий в себе воспоминания сладкой жизни, исчезнет. Он склонялся ко второй версии, надеясь, что Бог простит его лишь за то, что делает он это для облегчения чужих страданий.
     Все чаяния, надежды и мечты рухнули для него уже давно. Когда Насти не было рядом, он плакал, постепенно вспоминая события всей своей жизни. Подсознательно он всегда опасался, что станет таким. Вообще, больше всего он самолюбиво опасался лишиться своего ума, которым вполне гордился, превратиться в овоща, о котором будут вспоминать: «О, как он говорил, как мыслил! Что за светлая голова была!» Но судьба сыграла с ним злую шутку. Он стал чем-то между. Коконом, внутри которого теплится жизнь, вырывающаяся порой наружу. Он стал не просто вещью, не понимающей, что с ней происходит, а потому безропотной. Илья стал чем-то понимающим, что он – вещь, и от этого было ещё больнее.
     Он представил реакцию близких людей. Маме будет очень плохо. Но она переживёт. Хотя ей будет сложнее – ведь ей, в отличие от Насти, не нужна его ласка, тепло, объятия, которые он теперь не может дать. Ему нужен просто сын. Живой, пусть и нездоровый. Настя же уже считала его мёртвым.   Практически в каждом её слове, жесте, действии сквозила усталость, тяжесть и безысходность. Но она очень молода. Она успеет построить свою жизнь. А с ним будут проходить годы, ещё и ещё... Любовь умрёт, как если бы она не получала взаимность, но Настя будет оставаться с ним, он это знает. Даже, возможно, не из-за чувств, а из-за долга.
     Когда-то он писал рассказ про людей, заканчивающих жизнь самоубийством. Илья проштудировал для этого дела огромное количество литературы. Многое он уже забыл, но помнил, что большинство источников считает анальгетики самыми опасными для жизни веществами. Конечно, была оговорка. Для кого-то принятие повышенной дозы лекарства заканчивалась безумной болью, а потом люди попадали в больницу. Кого-то таблетки вообще не брали. Если подобное произойдёт с ним – его прикуют к кровати и приставят постоянный надзор, от которого он сойдёт, пожалуй, с ума. Убеждало лишь одно. Он редко пользовался таблетками, а анальгином вообще никогда и Илья будто бы слышал от матери, что у него аллергия на это лекарство. Благо, Настя не знала.
     Юноша смотрел на банку с анальгином, не в силах оторвать от неё глаз. Банка плыла, а сквозь неё просматривалось лицо Насти, сияющее, идеальное лицо, улыбающееся ему с особым теплом и нежностью.
     Илья резко наклонился, превозмогая адскую боль, схватил банку губами и засыпал всё содержимое в рот. Затем он разжевал таблетки, запил водой из принесённого Настей стакана и удовлетворённо вернул шею на место.
     Какое-то время Илья сидел, ожидая эффект. Ничего не происходило. Он с детской грустью посмотрел по сторонам, потом в сторону окна. Он уже хотел позвать Настю, чтобы та подвезла его к окну, как вдруг резкая боль пронзила его от нижней части живота прямо до сердца, а потом внезапно отдалась в левую грудь. Илья почувствовал невыносимую резь и тошноту, которую еле подавил в себе. По всему телу прошла судорога. Он опустил голову и увидел, что его живот вздымается от учащённого дыхания. Кожа горела. Тело, которое Илья отвык чувствовать после аварии, начинало явственно неметь: сначала брюшная полость, затем поднимаясь всё выше и выше. Раз тело немеет, значит, есть чему неметь? Может быть, зря это всё?!
     Что-то вновь кольнуло, и Илья вскрикнул. Благо, Настя не услышала. В глазах начало двоиться от тупой боли в затылке. По его телу вновь прошла судорога, которая немного сдвинула Илью с места. Было такое ощущение, что желудок медленно взрывается изнутри, полыхая при этом каким-то адским огнём. Он дёрнулся вперёд и закусил зубами нижнюю губу, чтобы не закричать. Из губы потекла кровь, казалось, что вот-вот он откусит её, и Илья издал неистовый вопль, неудержимой волной пронёсшийся по квартире.

                15

     Анна Сергеевна, вопреки общему мнению, не хотела пышных похорон. Проститься с Ильёй пришли многие. В морге Настя сидевшая рядом с Анной Сергеевной, крепко держала её за руку и вздрагивала после каждой речи. Она и предположить не могла после выслушивания стольких пустых соболезнований, пока он живой, что такие искренние слова будут говорить уже после его смерти. Вспоминали то, о чём даже она не всегда помнила и думала – о каких-то его незначительных качествах, поступках, идеях. Но самой острой болью звучали слова, завершавшие практически каждое выступление – как все благодарны, что он был в их жизни.
     Настя сначала не хотела говорить ничего. Более того, Анна Сергеевна сама ласково убедила её этого не делать, чтобы не травмировать себя. Но после всех выступлений она неуверенно поднялась со своего места и подошла к гробу, в котором лежал такой некогда подвижный и улыбчивый Илья.
     - Илюша часто говорил, - начала она тихим голосом, заставившим всё вокруг полностью умолкнуть, - что уходить из жизни надо тогда, когда успел сделать что-то хорошее, но не дошёл ещё до плохого. И вот, по всей видимости, настало такое время и для него.
     Она положила руку на лоб возлюбленного, ласково глядя на него.
     - Это был чистейший человек. До того, как настал сегодняшний день, я думала, что одна люблю его больше жизни. Знала, что он уникален, не такой, как все. Полагала, что сама жизнь повстречалась мне в кафе, когда мы познакомились. Но видя вас всех... выслушав, я испытала не только чувство благодарности к пришедшем, но и чувство невыносимой гордости за моего Илюшу, который, будучи влюблён в меня, успел побывать в жизни каждого из вас, вытаскивая в тяжёлые минуты. Часто мы теперь будем говорить нечто вроде того, что с ним было бы лучше... задаваться вопросом, а что бы на это ответил Илья... а видит ли он нас... Но я уверена, что видит. Мы всегда чувствовали друг друга. И теперь я его всё равно чувствую. Раньше он был моим ангелом-хранителем на земле. А теперь будет ангелом-хранителем в небе.
     Она поцеловала Илью в лоб и произнесла ещё тише, будто общаясь уже непосредственно с ним.
     - Я очень люблю тебя, Илюшенька. Спасибо тебе за всё. За твою любовь, упрямство и... - тут она отвела взгляд, подняв его в небо, - понимание.
     На кладбище царила полная тишина. Около трёх десятков человек стояли у могилы, опустив руки и уставившись куда-то в землю. И, несмотря на то, что у многих подёргивались губы, никто не плакал, потому что боялись нарушить своими слезами покой того, кто когда-то их от этих слёз оберегал.

                16

     Настю привёз домой шофёр Анны Сергеевны. Она вошла в квартиру и окинула взглядом пустой коридор. Там стояло кресло Ильи. Чтобы не видеть его она, обутая, прошла в гостиную и села там на диван. В комнате тикали часы, цокая будто у самых висков. Настя легла на диван, потом встала, посмотрела немного на их совместную фотографию, сделанную около года назад, прошлась по комнате. Остановившись у журнального столика, она увидела всё ещё лежавшую там бумажку со страницей книги.
     Отыскав томик Куприна, она открыла страницу 326. Это была концовка «Гранатового браслета» - излюбленного произведения Ильи.
     «... Ни жалобы, ни упрёка, ни боли самолюбия я не знал. Я перед тобою – одна молитва: «Да святится имя твое»...
     ... Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было богу и судьбе. «Да святится имя твое»...
     В предсмертный час я молюсь только тебе. Жизнь могла бы быть прекрасной и для меня. Не ропщи, бедное сердце, не ропщи. В душе я призываю смерть, но в сердце полон хвалы тебе: «Да святится имя твое»...
     Вот она идёт, всё усмиряющая смерть, а я говорю – слава тебе!..»
     Настя закрыла книгу и шёпотом произнесла:
     - Спасибо тебе, Илюшенька. Да святится имя твое...

                июль 2010 - январь 2011 гг