Глава 1. Её Сталинград глава из книги Я вам устрою

ЕЁ «СТАЛИНГРАД»

За окном нехотя и вяло развивалось пасмурное декабрьское утро, а в комнате Анна так же вяло слонялась из угла в угол, мучаясь от сомнений. Сегодня она наконец решилась пойти на «это», и дело это требовало к себе особого отношения из-за его новизны и непредсказуемости последствий. Она решалась уже несколько дней, но сегодня с утра обнаружилось, что в доме нет хлеба, а из продуктов остались лишь отруби и лавровый лист. Из них даже при самой буйной фантазии и творческом подходе можно было приготовить только два блюда: отварить отруби и заправить их лавровым листом, либо отварить лавровый лист и заправить отрубями. И то, и другое не вызывало никакого аппетита, и, пока дочь в школе, надо было добыть хоть сколько-нибудь денег.
В прихожей она достала из шкафа старенькое пальто, надела его. Потом, посмотрев на шляпу и усмехнувшись, натянула на голову уже забытую и поношенную каракулевую «таблетку».
«Нельзя слишком хорошо выглядеть – это будет неубедительно», – подумала она. Сердце её мучительно затрепетало от неизбежности падения, но нужда грубо подталкивала в спину. Последние всхлипы своего внутреннего голоса – «У тебя же высшее образование! В нашем роду женщины никогда «этим» не занимались! А гордость, а достоинство?» – она задавила ответным окриком: «А ты на паперти никогда не стояла с протянутой рукой? Будешь ныть – отправлю!»
Конечно, можно было позвонить Игорю и попросить денег, но это было бы ещё тяжелее. Анна не любила просить денег у мужчин, ей нравилось, когда они сами предлагали их. В этом были естественная забота, внимание и великодушие. К тому же Игорь прекрасно знал о её трудностях, и если не предлагал денег, значит, не имел такой возможности. Ведь у него было двое детей, которых он воспитывал один. Анна последний раз глянула в зеркало, усилием воли замуровала подступавшие к глазам слёзы и вышла, прихватив давно приготовленный пакет.
На улице было тепло, снег на тротуарах раскис, и беспросветно-серое небо привычно прижималось к земле. Солнце не показывалось уже почти три недели, и тень уныния лежала на домах, деревьях и лицах людей. Она дошла до рынка и пошла дальше – туда, где разместились мелкие торговцы с разложенными прямо на земле товарами. Ноги у неё стали ватными, к глазам опять подступили слёзы… Но назад пути не было, и, преодолев последнее сопротивление гордости, она шагнула в сторону и встала в этот ряд, метрах в двух от стоявшей с краю торговки. Наклонившись, достала из пакета картон, положила его на грязный, подтаявший снег и поставила на него пару сапог и туфли.
Первые десять минут она не поднимала головы и думала только о том, чтобы её не увидели знакомые; потом немного успокоилась. Её появление здесь было воспринято равнодушно, и небо не упало на землю от этого поступка. Анна стала осматриваться: напротив торговали картошкой, луком, самодельными пельменями; справа стояла старушка и завлекала прохожих мужскими «семейными» трусами немыслимо пёстрых расцветок размером с хорошую наволочку. Следом за ней пенсионерки выставили на продажу банки со стратегическим запасом огурцов-помидоров; завершали ряд две женщины, весьма потрёпанные жизнью и торговавшие бренными останками погибших на мясокомбинате животных – костями, кожей, хвостами, ушами… Около них крутились две такие же замызганные собаки. «Самый собачий товар», – подумала Анна. Но она заблуждалась – как раз здесь чаще всего останавливались пенсионеры и даже что-то выбирали!
«Н-да… Умру, а свинячий хвост есть не буду!» – решила она про себя.
Обувь, которую Анна выставила, была новой, цена невысокой, и хоть одну пару должны были купить. Она стала смотреть на проходящих мимо людей, чтобы определить, каково вообще положение с обувью у народа, и какие у неё шансы. Получаса хватило, чтобы понять: её шансы достаточно велики. Народные ноги (за редким исключением) были обуты в старые сапоги, растоптанные, потрескавшиеся и, по-видимому, промокавшие; встречались войлочные бурки, и неистребимые никаким прогрессом русские валенки в калошах и суконные ботинки «прощай, молодость». Молодёжь сновала туда-сюда в необычайно популярных турецких ботинках с массивным трапециевидным каблуком. При ходьбе он почему-то отъезжал назад, создавая с подошвой тупой угол и заставляя свою обладательницу слегка «нырять» при каждом шаге. Боковым зрением Анна уловила, что старушка с трусами-наволочками уже несколько раз пристально, даже как-то прицельно, смотрела на её сапоги. Наконец она не выдержала:
– Почем сапоги продаешь?
– Девяносто пять рублей.
– А почему так дёшево? – в ней уже чувствовалась заинтересованность.
– Значит, мне они достались ещё дешевле.
– Мне бы для дочки надо.
– Ну так и берите, – Анна чувствовала свою беспомощность – ни похвалить товар, ни набить цену она не умела.
Старушка отвлеклась, и Анна снова стала смотреть на проходящие мимо ноги. Справа от неё, кажется, появился сосед. Повернув голову, она ужаснулась: в опасной близости от неё мостился какой-то алкоголик! Он доставал из грязного пакета такую же грязную банку. Ему было трудно и стоять, и наклоняться, он пыхтел и кашлял.
«Ему бы лёжа торговать, – злорадно подумала Анна, наблюдая за его вознёй. – И лучше всего в гробу! Боже, если кто увидит меня рядом с «этим», пусть не поверит глазам своим!» – взмолилась она. Алкоголик поворачивал свою банку и так и эдак; под грязной полиэтиленовой крышкой в мутной жиже лениво плавали друг за другом три больших осклизлых огурца, выставляя напоказ покрытые плесенью бока. Он пытался подчинить огурцы своей воле, но они нахально и упорно демонстрировали своё подлинное качество. Старушка с трусами жалостливо наблюдала за ним.
– Опохмелиться хочет, бедняга! Да кто ж это у него купит? – констатировала она с глубоким вздохом.
– Ну и опохмелился бы этими помоями! – безжалостно ответила Анна.
В это время алкоголик, устав от возни в наклонном положении, попытался присесть на банку, после чего они оба упали в грязь. «Если он через пять минут не уйдёт, уйду я!» – решила Анна и отвернулась. К ней подошла женщина, взяла сапоги, спросила цену, начала щупать их и вертеть. Старушка с трусами отнеслась к этому очень болезненно, и как только несостоявшаяся покупательница ушла, схватила сапоги и заявила:
– Я заберу их. Дочка пусть дома померяет. Уж очень цена подходящая.
Она достала из-под пальто мятые бумажки и отсчитала девяносто пять рублей.
«Да она же, как только я уйду, тут же выставит их по сто тридцать!» – догадалась Анна. Но эти мысли быстро куда-то ушли, а на их место пришло огромное облегчение и даже короткое ощущение счастья. В воздухе почувствовалось что-то новогоднее – это был еле уловимый запах хвои. Оказывается, на углу, у поликлиники, продавались ёлки и, несмотря ни на что, люди покупали их.
Анна зашла в магазин, купила продуктов и заторопилась домой. На дворе стоял 1998 год, вернее, он заканчивался, а трудности, привнесённые августовским дефолтом в её жизнь, только начинались…

* * *
Торговать она ходила ещё несколько раз, но это было трудно, так как её потенциальные покупатели честно говорили: «Даже если бы это стоило пять рублей и было необходимо, мы бы всё равно не купили. Только на еду». Не имея опыта такой деятельности и соответствующей экипировки, она быстро простудила ноги и заболела. Нужно было придумывать новые способы зарабатывания, не такие радикальные.
Так как Анна всегда хорошо писала сочинения, то стала давать объявления в газеты с предложением такой услуги. Заказчики были, причём от школьников до студентов Академии. Написав текст, она начинала его «приубоживать», чтобы было похоже на работу подростка. Попалась она только раз, когда разозлённая мамаша одного недоросля выговаривала ей по телефону: «Что, нельзя было похуже написать? Учительница была поражена, что ей сын выдал!»
Потом знакомая, мастер из ЖЭКа, предложила ей поработать дворником. «Во всяком случае, на кусок хлеба заработаешь и ещё время у тебя будет. Уберёшь свою территорию и можешь ещё подрабатывать. Зарплата триста рублей, платят регулярно», – уговаривала она.
Честно сказать, Анна знала, что чуть ли не все знаменитые люди хоть однажды в своей жизни поработали дворниками, особенно в Москве. В этом было даже что-то благородное – заняться примитивным трудом среди простых людей. И она согласилась.
Когда она утром пришла в ЖЭК на ежедневное собрание, то сразу поняла, что дворники – особый контингент. Говорить не с кем, не о чем: за редким исключением все «ушибленные» жизнью, обиженные, обозлённые. «А на кого обижаться? – думала она. – Хочешь водку пить вдоволь, не думать ни о чём, и в то же время ждёшь, чтобы тебя ценили». Анна чувствовала себя очень неловко в их окружении; она уважала их труд, он был необходим, но это был не её круг общения. Ничего не попишешь, их круги не соприкасались ни в одной точке, и она постаралась больше не посещать эти собрания.
Но одна дворничиха ей очень понравилась. В настоящем дворницком фартуке и рукавицах, она почти весь день торчала на своём участке, неторопливо и тщательно наводя порядок. Она строго делала замечания всем, кто мусорил, метлой гоняла алкашей с детской площадки и была настоящей хозяйкой территории, которую уважали все. Она вообще любила свою работу. «Если бы я захотела всю жизнь работать дворником, была бы такой», – подумала Анна.
Наступала осень, и помахать метлой на свежем воздухе не составляло особого труда и давало приятную физическую усталость, что иногда даже нравилось ей. Жильцы дома относились к ней хорошо, но были и натуральные свиньи – те, кто собирали свой мусор в мешочек и втихаря выбрасывали в окно, а потом громче всех орали, что она плохо убирает. Анна знала, что если такую «свинью» вычислит, то точно лопатой припечатает.
Один пожилой мужчина утром всё время подходил к ней, здоровался, и спрашивал:
– Нет, ну ты скажи, в каком институте училась?
Анна смеялась:
– С чего вы взяли, что я в институте училась?
На что он всегда говорил:
– Да у тебя же на лбу это написано!
Потом в разговоре они выяснили, что оба заканчивали политех.
Через месяц работы Анна узнала, что зарплату задержат, на сколько – неизвестно. Наступило время первого голода в её жизни… Она готовила каши из разных круп, заправляла их поджаренным на растительном масле луком. Получалось вкусно, дочь с удовольствием ела, хвалила и вообще радовалась жизни. Чтобы протянуть на те деньги, что давал Игорь, она уменьшила до предела свою порцию еды, и с неё сразу слетели лишние килограммы. Так как всё в жизни ей было интересно, она, наблюдая как бы со стороны за этой ситуацией, сделала далеко идущие выводы.
Оказывается, человеку для поддержания жизни надо в несколько раз меньше еды, чем все ежедневно потребляют. Главное, чтобы она была, и желательно разная. Это первое. Второе – пустой живот освобождает ум и душу, и они начинают жить по-настоящему, не задавленные желудком. Третье – организм быстро привыкает и начинает меньше требовать, ровно столько, сколько надо. Как-то она пришла с работы и, пытаясь «заморить червячка», стала жевать кусок подсохшего хлеба. Вскоре она поняла, что в общем-то насытилась! Не надо паниковать, отчаиваться: человек так устроен, что спокойно может перенести временное ограничение питания, и даже с пользой.
А вот четвёртый пункт был тяжёл и неутешителен. Абсолютно никому не было дела до её положения. Великая Держава жила своей жизнью, заботилась об экономике в целом и не видела, как бьются за жизнь отдельные её граждане. Они могли и убиться совсем – Держава даже и не заметила бы. Сказать вслух, что у неё нет пищи, для неё было невозможным. Пожаловаться родственникам тоже было нельзя – Анна понимала, насколько трудно им всем сейчас. Да и потом, все считали, что раз у неё есть мужчина, то он о ней позаботится… И правильно считали. Сказать вслух, что у неё такой мужчина, она опять же не могла. Он такой, какого она заслуживает, думала Анна, и нечего жаловаться. Умереть бы он ей не дал, а зарплату всё равно когда-нибудь выплатят.
Наступала зима, снег выпадал постоянно, и бросать его лопатой при таком скудном питании было уже тяжеловато. Однажды, из любви к эксперименту, она проверила, на сколько хватит её сил. Выяснилось, что она может работать без перерывов ровно четыре часа, после чего лопата вываливалась из рук, и даже после небольшого отдыха она не могла её удержать. Постепенно объём убранного снега уменьшался, она могла только очистить вход в подъезды и прокопать узкий проход в сугробах для людей. Машины уже проехать не могли. Но совесть у неё была чиста: денег не платили, и она же не трактор!
Зарплату выдали только через четыре месяца, и что это была за зарплата! Слёзы! И жить нельзя, и умереть не получится! В общем, весной она уволилась, сказав знакомой, что экзотики для её биографии уже достаточно.
Решение Анна приняла мгновенно – после того как однажды, когда она убирала участок, из окна квартиры на пятом этаже вылетела бутылка. Попав на бетонный бордюр, она со звоном разлетелась почти у её ног, и каким-то чудом ни один из осколков не попал в неё. Анна сразу же собрала свидетелей и стала выяснять, кто живёт в той квартире. Оказалось, что там живет псих, у него есть справка, и если что – ему ничего не будет. Это так возмутило её! Получается, что этот урод вообще мог бы убить или сделать инвалидом любого неповинного человека, и жил бы себе дальше, до старости, а кто-то уже давно лежал бы в гробу?! Это казалось ей чрезвычайно несправедливым: право жить и радоваться никто не должен ни у кого отнимать, это был её внутренний закон.
Всю жизнь она яростно оправдывала тех, кто, защищаясь, покалечил или вообще прибил нападавшего. Милиционера к каждому не приставишь, и защита – это жизненная необходимость. Прав всегда тот, кто защищается, а ты не нападай! Если не принять это как догму, то со временем в обществе будет всё больше и больше наглецов и преступников, а жертвы нападения будут годами доказывать в судах, что их жизнь не менее важна. Ведь никто не знает, что хочет сделать нападающий – просто стукнуть или убить, пьян он или под кайфом. Риск слишком велик, и ценой пассивного поведения может быть жизнь. В ситуации нападения всегда встаёт вопрос – чья жизнь ценнее, кто имеет право жить и плодиться дальше, а кто должен умереть или остаться инвалидом.
Ставя себя на место жертвы, она точно знала, что порвёт на части любого, покусившегося на её жизнь или на жизнь ребёнка, а думать уже будет потом. Наверное, это тоже было написано у неё на лбу, потому что она всегда смело шла по дороге навстречу и толпе подростков, и поддатым мужикам. Правда, откровенно не лезть на рожон ума ей хватало.
Одно только оставалось для неё незыблемым – нельзя оскорблять и унижать человека, каким бы он ни был. Достоинство человека – это святое. Наоборот, если уверенно, строго спросить, например: «Вы почему себе позволяете материться при женщинах и детях?! Прекратите немедленно, это не по-мужски!» – сотни раз она произносила эти слова – и знайте, уважаемые читатели, что в девяносто девяти случаях из ста они производили самое результативное и благотворное действие. Не надо бояться, ведь за этими словами правда и справедливость. А это огромная сила.

* * *
Проверить силу правды и справедливости ей довелось в собственном подъезде, когда в нём завелись наркоманы. Завелись, как заводятся тараканы, потому что сразу на полу, на стенах, на лестницах стали появляться их отвратительные следы: грязь, какие-то бумажки, пузырьки. Подъезд-то маленький, всего три этажа, девять квартир, жильцы почти как родные – а вот, поди ж ты, не уследили.
Началось всё с того, что парнишка из соседней квартиры, Толян, стал приводить друзей, но не к себе, а именно в подъезд. Они клубились на лестничной площадке в темноте, сидели на грязных ступенях, «общались», курили и вроде бы ничего такого опасного из себя не представляли. В квартире был слышен их разговор, и Анна часто открывала дверь и просила не материться и не разговаривать громко. После себя они оставляли недобрую ауру, это чувствовалось, но пока она не увидела первые шприцы, ни о чём не догадывалась. Потом догадалась обо всём: и что наркотиками торгует сам Толян, и место, где им колоться, – их подъезд – предоставляет тоже он. Это сильно возмущало Анну – подъезд был частью общего дома, и его надо было содержать в чистоте и порядке. Несколько раз она предлагала соседу заводить своих друзей к себе в квартиру или идти на улицу. Тот, пока она разговаривала вежливо, её слова игнорировал, и посиделки в подъезде продолжались. Гостей становилось всё больше…
Однажды среди этой компании началась паника, они стали кричать и стучать в квартиры. Анна вышла. На площадке сидел, прислонившись к стене, молоденький мальчишка, и в первый момент ей показалось, что это труп. Лицо у него было безжизненным, синеватым, глаза закрыты. Остальные суетились вокруг, просили нашатырь и шприц – мальчишка умирал от передозировки. Анна вызвала «скорую».
После этого случая до неё как-то резко дошло: в непосредственной близости от жилища её семьи, можно сказать, почти у порога, обосновалось конкретное Зло. При всеобщем молчании оно уже зацепилось, угнездилось и стало расти в размерах. Наркоманам было здесь хорошо: в одном месте покупалось зелье, тут же и принималось, и – никто не мешает!
Анна просмотрела ситуацию дальше: «Скоро со всего района начнут ходить, нам в квартиры будет не пройти. А дети? Им начнут предлагать или силой вколют. Потом квартиры начнут «бомбить», драться, резаться, дохнуть от передозировки, – и не на шутку заволновалась. – Самое-то главное, что дети поймут: родители допускают существование этого притона и ничего не делают!» Она думала и о том, что матери этих мальчишек где-то льют слёзы и ломают руки от отчаяния, а она здесь никак не препятствует гибели их сыновей.
После этого началась война, которую Анна объявила Злу открыто и отчаянно. Она не хотела, чтобы дочь видела её трусость и равнодушие. Надо было думать о том, какой мир она и все взрослые оставят детям. В нём не должно быть места этому Злу, однозначно. «Я им устрою Сталинград!» – повторяла она отцовскую фразу, и, как он в Отечественную, так и она собралась воевать до победного конца.
В этой войне желательно было обзавестись союзниками, поэтому она собрала соседей для обсуждения планов освобождения общей территории от этой заразы. Союзники были ненадёжные – многие откровенно боялись наркоманов и стоящей за ними мафии, а кто-то просто не хотел создавать себе проблем. Из двадцати четырёх человек «личного состава» только две женщины-пенсионерки готовы были ей помогать… Анна знала, что в подъезде было четверо молодых мужчин, которые могли бы составить «ударный» батальон. Вопрос решился бы очень быстро, поговори они с Толяном по-мужски. Все ходили на работу и зарабатывали свой хлеб тяжким трудом, а этот засранец преспокойно жил, не утруждая себя, торгуя смертью и губя чужие души! Дважды можно было поговорить, предупредить, а потом уже следовало навалять по шее. «Валять» надо было столько раз, сколько требовалось. И всё бы закончилось.
Но один из них уже сам спивался, и толку от него было мало; второй отказался, потому что они с Толяном были друзьями с детства; третьего защитила от посягательств Анны мать, а четвёртого – тёща.
«Ударный батальон», на который она так рассчитывала, даже не вышел на позиции. У троих из них были дочери. Их девочки, нежные и светлые создания, в своих беленьких туфельках ходили по лестницам мимо одурманенных подростков, наступая на шприцы и плевки, а отцы даже не озадачивались этим. «Как же они не понимают, что здесь мирного сосуществования не будет? В этом деле либо они нас, либо мы их. Опасность уже у самого порога, а они всё спят», – удивлялась она.
В резерве оставались ещё силы государства – милиция. Тут надо было решать, кто опаснее – милиция или наркоманы? Во всяком случае, опытные соседи советовали трижды подумать. Но Анна была наивной и верила государству, поэтому написала заявление участковому.
Участковый пришёл, попросил стул и уселся в прихожей. Он стал спрашивать обо всём и всё записывал. Был он высокий, очень худой и бледный. Перед его визитом Анна как раз готовила ужин, и из кухни тянулись вкусные запахи. Участковый поднял на неё светлые голодные глаза и по-детски простодушно спросил: «Это у вас салом копчёным пахнет?»
Анна всё поняла, пошла на кухню, сотворила огромный бутерброд размером с его планшет и налила в чашку горячего чаю. Пока «силовая структура» питалась и набиралась сил, она сообщила Анне следующее: милиция может помочь ей в этом деле. Пусть она каждый раз, когда наркоманы соберутся, звонит по этому номеру. Участковый дал номер телефона. Но когда патрульная машина освободится и подъедет, преступники должны: во-первых, дождаться милиции; во-вторых, в их карманах должны быть наркотики, а в руках – шприцы. И тогда их скрутят, повяжут, увезут и накажут, потому как и сами преступники на месте, и состав преступления налицо, и доказывать ничего не надо. Он доел бутерброд и ушёл…
В последующем Анна несколько раз вызывала милицию, и эти вызовы всё-таки сыграли свою роль. Первый раз патруль накрыл всю компанию, но так как ничего при них не было, они просто отделались испугом. На вопрос ментов, что они делают в чужом подъезде, те ответа не нашли, и были выдворены на улицу. Кстати, Толян позорно сбежал в квартиру, не предоставив убежища никому. Ему нужны были их деньги, а сами они – нет.
«Меня бы это страшно возмутило, а их почему-то не трогает. Овцы, безмозглые овцы!» – думала она.
Напуганные милицией «нарки» стали осторожнее. Анну они откровенно боялись: при её появлении принимали смиренный вид и быстро расходились. Каждый раз, обнаружив их, она грозно спрашивала: «Почему посторонние в подъезде? Террористы?! Сейчас вызову милицию!» Но однажды наряд подъехал через час после того, как она его вызвала. Сильно удивившись тому факту, что наркоманы не дождались их, и видя, что им тут нечем заняться, двое ментов наехали на неё по полной программе! Отбиваться и объясняться пришлось ей самой. Вот где вспомнила она добрых соседей!
Как-то раз, выходя из подъезда, она столкнулась с уже знакомыми двумя парнями, изредка приходившими к соседу за «дурью». Они оба были стройные, красивые и не бедные. Один, видимо, имел уже достаточно большой стаж – «печать смерти» просвечивала в его лице так явно! Анне было их жалко, быстро оглядевшись вокруг и заметив достаточное число зрителей, она, чтобы отпугнуть их, не дать получить свою дозу (ведь они все боялись огласки!), стала громко, по-базарному, орать и воздевать руки:
– Что, за смертью пришли?! Такие молодые, красивые, умные! Матери ваши на вас надеются, а вы что делаете? Посмотрите на себя в зеркало: вы ж на людей уже не похожи! Ваш дружок денежки считает да посмеивается, а вы только дни до своей смерти считаете! Идите отсюда, чтоб я вас больше здесь не видела!
Они торопливо уходили, втянув головы в плечи, а она всё шла за ними. Люди останавливались и с интересом прислушивались, невольно создавая нужные декорации.
– Кто работать будет за вас, балбесы? – продолжала она орать на всю улицу. – Кто страну строить и защищать будет?! Рабы, слабые, безвольные рабы! – Она вдруг вспомнила Паниковского из «12 стульев» и крикнула уже вслед: – Жалкие, ничтожные личности!
Наконец она остановилась, с трудом вспоминая, куда собиралась пойти. Больше эти двое на глаза ей не попадались.

* * *
Война шла с переменным успехом. «Нарки» научились прятаться: приходили днём, когда Анна была на работе, или ночью, когда она спала. Как только вечером слышался тихий разговор за дверью, она выходила в подъезд и предупреждала:
– Даю вам две минуты на сборы, а после – вызываю милицию.
Обычно они после этого быстро смывались.
Но в тот раз в их компании был кто-то новый, привыкший ничего не бояться. На её предупреждение он нагло ответил:
– Ты, мать, лучше не высовывайся, а то хуже будет.
Анна аж задохнулась от возмущения:
– Баба Яга тебе мать! Я бы такого сына удавила ещё в колыбельке!
Парень сделал движение вверх по лестнице, к площадке, на которой стояла Анна, и угрожающе сказал:
– Будешь выступать – дверь подожгу. Сказал же, хуже будет!
– Поджигай! – равнодушно сказала она и зашла в квартиру.
…Внезапно наступил момент, когда время замедлилось и почти остановилось. Момент был переломный, решающий, ключевой – Добро и Зло столкнулись вплотную, упёрлись лбами, как в детской игре «Кто кого перебодает». Анна очень чётко осознала: это был вызов, и от её реакции зависело сейчас очень многое.
«Он уверен, что запугал меня. И где – в моём собственном доме! Пришёл сюда как фашист, оккупировал мою территорию, гадит здесь. Но он не знает, что я – дочь солдата, Победителя. Во мне его кровь, и она помнит вкус Победы. Как бы не так!» – возбудилась она. От первой порции адреналина кровь её вспенилась и забурлила.
В прихожей висело зеркало, и Анна невольно посмотрела в него: красива она была необыкновенно! Лицо было бледное-бледное, глаза же горели, как фары. Волосы приобрели невиданный объём – попросту дыбом встали.
Дикая смесь страха, почти сразу задавленного праведным гневом, отчаянной решимости и понимания абсолютной невозможности отступления переполнили её.
«Я вам устрою Сталинград!» – пульсировало в раскалённом мозгу. Почти в бессознательном состоянии она зашла в ванную и набрала ведро ледяной воды. Взяв его одной рукой за дно, а другой за ручку, она пинком открыла входную дверь и вышла в подъезд, как выходят на последний, «смертный» бой.
Хотите верьте, хотите нет, но в этот момент Правда и Справедливость во всей своей силе встали у неё за спиной в образе предводителя небесного воинства – Архангела Михаила с огненным мечом в руке. Во всяком случае, она это так чувствовала – за её спиной точно кто-то возвышался.
– А-а-а-а, сволочи, фашисты, вон отсюда – замочу щас всех на хер!!! – заорала она нечеловеческим голосом. И прежде чем с размаху выплеснуть воду в самую гущу собравшихся, она в растянутом и замедленном времени увидела, как их тёмная, смрадная толпа кинулась вниз по лестнице к выходу – не иначе, они тоже увидели огненный меч! И только Толян рванул наверх, к себе в квартиру. Чтобы не попасть под встречный поток воды, он пригнулся и на четырёх конечностях преодолел всю лестницу. При этом он истерически кричал:
– Дура! Дура!
Анна не полезла за словом в карман, и для ответа использовала классическое:
– Сам дурак!!!
Среди тех, кто как горох сыпались вниз, первым бежал тот, наглый. Он в бешенстве орал:
– Я тебя убью, убью!!!
– Иди сюда, гад! Чего откладывать – убей прямо сейчас!
Анна спустилась на пару ступенек и перегнулась через перила. Адреналин превратил её кровь в раскалённую лаву, из ушей и ноздрей шёл дым. Она уже ничего не боялась.
– Я тебя этим ведром прибью, дохляк, с одного удара, мне даже замахиваться не надо будет!
– Я ещё вернусь сюда, ты ещё пожалеешь! – неслось уже совсем издалека.
Анна ещё немного спустилась по лестнице и крикнула в ответ:
– Обязательно возвращайся, таракан паршивый! Ждать буду! Только не сдохни раньше времени!
Хорошо, что он не вернулся. Она разодрала бы его в клочья.
Медленно приходя в себя, Анна оглядела поле боя. В подъезде было необыкновенно тихо, но она кожей чувствовала присутствие за дверями соседей. В огромной луже на нижней площадке плавали окурки и шприцы. Воздух дрожал от напряжения, но был чист, как после грозы.
Анна зашла в квартиру, поставила ведро на место, прислонилась к стене. Это была Победа, «Сталинградская битва» была выиграна ещё раз, противник был морально сломлен и подавлен. Отдельные очаги сопротивления она подавляла ещё почти год. Но стоило только грозно сказать: «Щас начну всех мочить!», как подъезд мгновенно пустел. Соседи говорили ей, что «нарки» могут отомстить, спрашивали, как она этого не боится. Конечно, всё могло быть, но она не собиралась одна воевать со всей мафией. А вот свой дом, свою территорию отвоевывать было жизненно необходимо, и это под силу всем. О страхе она не думала, просто была уверена в своей правоте.
Потом она долго осмысливала произошедшее: «Вот ведь какое азартное занятие для мужиков – в сто раз лучше, чем алкоголь. Адреналина – море, и такое приятное ощущение победы. Собирались бы в команды, как футбольные фанаты, и чистили подъезды от наркоты, потом дворовые площадки – от пьяни. Знают ведь, в какой квартире торгуют наркотиками – и боятся их тронуть! Предупредили бы для начала, а потом – есть столько вариантов воздействия, чтобы сделать их жизнь невыносимой. Это настоящее дело, мужское, здесь и ум нужен, и сила, здесь надо стратегию выстраивать и тактику, в общем, на войне как на войне. За это и любить, и уважать можно. А то сидят по кухням, пьют и ругают правительство, и превращаются в быдло. Матерятся подростки, и некому сурово их одёрнуть. Правительство виновато – пусть оно их заставляет. За женщину заступиться некому! На работе подлец ими управляет, а они договориться и дать ему отпор не могут. Проще пить и с бабами воевать в пределах квартиры».

* * *
Анна проработала дворником около девяти месяцев, и весь этот период запомнился ей одним удивительным случаем… Стояли сильные холода, и уже вырабатывая свои четыре часа, она вдруг услышала крик. Мороз прошёл у неё по коже: кричал вроде бы младенец, но не просто так, а как бы предсмертно, голосом невыразимого отчаяния. Звук раздавался из второго подъезда, и не отреагировать на него было невозможно, он действовал на подсознание. Не успев ни о чём подумать, Анна кинулась в подъезд, со света смутно различая предметы, и увидела на припорошенном снегом ледяном цементном полу, под лестницей что-то чёрное, маленькое, какое-то живое существо, похожее на щеночка, пронзительно, по-человечьи кричавшее, по-видимому, замерзая… Она схватила его, засунула за пазуху и, прижав руками, бегом пустилась домой. Слёзы застлали ей глаза, когда она прочувствовала ледяной холод, пропитавший всё существо. Оно всё ещё кричало, но чуть тише, уже поняв, что спасено.
У Анны была кошка Муся, недавно народившая четверых котят, и она на ходу соображала, можно ли будет подсунуть ей эту собачонку. Дома она быстро скинула обувь, куртку и прошла на кухню. Да, это был щеночек, чёрный, какой-то мелкой породы, но раза в полтора больше котёнка. Он всё ещё не согрелся и тихо поскуливал. Анна приоткрыла кладовку, где на полу, на подстилке, устроилась Муськина семья.
Что это была за картина! Муська – белая, с небольшими примесями чёрных и рыжих пятен, по-хозяйски расположилась на обрывке шерстяного одеяла, чистенькими белыми лапками приобняв своих разноцветных, чистеньких, мягоньких и тёпленьких котяток. Вот из-за такого умиротворяющего зрелища Анна и терпела её ежегодное материнство.
«Как раз то, что надо», – подумала она и сунула щеночка в гущу сонных котят. Но запах-то у него был собачий, этого Анна не предусмотрела, надо было помыть его. Кошка вскочила, вздыбила хвост и спину, зашипела. Анна в испуге замерла: едва спасшись от одной погибели, щенок рисковал снова. Она принялась гладить и уговаривать Муську, рукой прикрывая щенка, который только среди тёплых живых существ наконец-то согрелся и притих. Всё-таки животные понимают! Поняла и Муська, что это ещё ребёнок, беспомощный и неопасный, и слепой материнский инстинкт постепенно распространился и на щенка.
На следующий день Анна попыталась разузнать, кто же так жестоко поступил со щенком, выбросив его замерзать на морозе. Судьба его оказалась удивительной. Сверху, из окна, кто-то из жильцов видел, как незнакомая женщина, проходя по двору, достала из пакета что-то и сунула в сугроб, а сама почти бегом удалилась. Это и был щенок – она избавилась от него таким чудовищным образом. Вопли несчастного, который так хотел жить, услышал шедший мимо мальчик. Его сердце откликнулось на призыв, но всё, что он смог сделать, так это вытащить его из сугроба и занести в первый открытый подъезд, положив на обрывок бумаги под лестницей, в надежде, что кто-то подхватит эстафету спасения. Если бы щенок лежал тихо, он замёрз бы через несколько минут, но он так отчаянно орал, что был услышан. Анне потом не хотелось его отдавать, и она всегда жалела об этом…
Но из каждых ста рублей, которые она планировала на неделю на жизнь, шестьдесят уходило на корм кошке, а сорок оставалось им на питание. Муська, чувствуя, как скуден хозяйский стол, неотвязно ходила за Анной и так требовательно просила еды, ссылаясь на свою многодетность, что отказать ей хотя бы в рыбе было невозможно. Она совсем по-человечьи тревожно смотрела прямо в душу своими круглыми зелёными глазами, и в их глубине совершенно ясно читалось: «У меня же дети! Их надо кормить! Мы с тобой должны их вырастить!» Обратный аргумент начёт того, что у Анны тоже ребёнок, Муськой не принимался. Она рассуждала примерно так: «Ну, ты же человек, придумай что-нибудь!»
Дочка играла с кошкой по всем правилам времени: выпучив глаза и скрючив руки на манер Кощея, бегала за ней по комнатам с воплем: «Кризис! Кризис!» до тех пор, пока та не стала отзываться на слово «кризис» приседанием и впаданием в полный ступор. Каждый год, когда котятам исполнялся месяц, Анна передавала их знакомой, торговавшей «на птичке». Забрала она в тот раз и щенка. Тронутая рассказанной историей, знакомая оставила его себе.
После увольнения из дворников, Анна долго добивалась выплаты оставшейся за четыре месяца зарплаты. Пошла в службу занятости, встала на учёт, но безнадёжность, с какой сотрудница учреждения предлагала варианты трудоустройства, не давала никакой уверенности в будущем. Это опять было пособие, только на хлеб. Задержанную зарплату удалось выцарапать, добившись встречи с председателем профкома ЖЭКа, пожилой и умной женщиной. Ей Анна честно рассказала, что хочет купить новые лекарства, изготовленные на меду, и продавать их потом, и даже показала вырезку из газеты с рекламой этих лекарств, пообещав хорошую скидку. Та прониклась, и за неделю, дважды выстояв у кассы, Анна получила всю свою зарплату.
Выкупив лекарства, она стала продавать их на улице. Больных было много, и у всех не было денег… Она скидывала цену, продавала по себестоимости. Как-то встретила однокурсника из параллельной институтской группы, у которого была кличка – фамилия жены. Он был совершенно нормальный мужик, но так подчинялся своей жене, маленькой и властной бабёнке, что за него было просто неудобно. От такой жизни вид у него был постоянно пришибленный. Он подошёл к ней прихрамывая и опираясь на палочку. Разговорились, у него оказалась профессиональная болезнь, отравление каким-то веществом, которая не поддавалась лечению. Все деньги семьи уходили на больницу. Анна считала своим долгом убедить человека в позитивном исходе любой болезни, и почти всегда ей удавалось переломить упаднические настроения.
Так получилось и здесь, Саша немного повеселел. Чтобы подкрепить свою уверенность в его выздоровлении, она отдала ему пакет с лекарством антитоксического действия, сказав, что деньги пусть отдаст, когда сможет. «Деньги могут подождать, а здоровье – нет», – добавила она. Потом, через много лет, на встрече выпускников узнала, что он умер в конце того года… В общем, все лекарства, так или иначе, она продала, подарила, естественно, не получив никакой прибыли и едва вернув затраченные средства.
Следующей попыткой найти работу было устройство к своей знакомой в книжный магазин. Здесь Анна торговала книгами на выезде, в учебных заведениях, на ярмарках и выставках. Учебники были нужны всем, их брали; она умудрялась продавать и те книги, что годами лежали на витрине и не находили спроса. Анна любила книги и могла рассказывать о них грамотно и интересно, но работа продавца ей казалась скучной.
Около года она трудилась «на книгах», а потом Игорь нашёл для неё работу. Директор одной из загородных баз отдыха, которому он отделывал коттедж, предложил устроить Анну кладовщицей. Она не понимала, что это такое, но мужики, знавшие, почем фунт лиха, прекрасно поняли друг друга.
И началась эта эпопея… Ехать на базу надо было с двумя пересадками по городу, а потом на служебном автобусе за город, полтора часа в один конец. Работа была весёлая – не соскучишься, живая. Несколько складов в разных концах на территории базы, огромное разнообразие хранимых вещей – от канцтоваров до сантехнического оборудования, труб, стройматериалов. Тяжёлые замки, связки ключей, беготня от одного склада до другого – она тогда быстро похудела. На территории базы постоянно шло строительство, подрядчики толпами стояли у её стола, требуя то одно, то другое.
Когда директор базы принимал её на работу, он говорил: «Кладовщика все должны не любить», и это было непонятно Анне, у неё получалось всё наоборот. Техническое образование помогло ей быстро разобраться в инструментах и стройматериалах, и своей задачей она считала вовремя и без задержек обеспечить стройку и функционирование базы. Она не догадывалась, что скажи: «Нет у меня такого инструмента», – стройка не остановится, все будут использовать заначки и резервы.
Очень быстро она увидела, что в наличии огромное количество всякого неучтённого барахла, что контроля никакого, инвентаризацию детальную провести невозможно, надо месяц всё считать и переписывать, и поняла, почему на эту должность так много претендентов. Анна не имела никакого желания использовать такое положение вещей в свою пользу, да и зарплату назначили нормальную: тысячу двести рублей плюс талоны на питание. Но когда пришёл срок получать деньги, она обнаружила, что ей начислили только девятьсот. Ну, это было хамство – обещать одно, а реально платить другое!
Наивная! Это была уже повсеместная практика. Фактически ей предлагалось по-умному добирать остальное из имеющихся в наличии материальных ценностей. Наивность всегда была одним из самых характерных её качеств, она была самой настоящей, природной, не наигранной, вызывающей отвращение во взрослом уже человеке. Она искренне верила, что если не делать человеку ничего плохого, он должен относиться к тебе обязательно хорошо. Все люди казались ей лучше и моложе, чем были на самом деле… Это качество в ней особенно нравилось мужчинам, наверное потому, что уже редко встречалось, и именно оно послужило причиной жестокого урока, преподанного ей одной из горничных на базе.
Анна с мужем познакомились с Татьяной, когда приезжали сюда на выходные вместе с заводом на спортивные соревнования. Всех распределяли по комнатам в корпусах, где можно было отдохнуть и переодеться, и Татьяна всегда их радушно встречала, давала стаканы и чайник, пускала в баню. Лет ей было слегка за сорок, простое и миловидное лицо, доброта и услужливость, по-видимому, были у неё в характере. Муж её, Виктор, работал в охране, дежурил на воротах. Оба они работали здесь уже около двадцати лет и, несмотря на уже заметную усталость от тяжёлой и нервной работы, Татьяна не собиралась уходить.
И вот теперь они с Анной встретились в новой ситуации. Кладовщик на базе являлся фигурой примечательной, и все старались наладить с ним отношения как можно более тёплые, что в случае с Анной не составляло особого труда: она не собиралась ни с кем конфронтировать. Поняв, какая тяжёлая и неблагодарная работа у горничных за мизерную зарплату, она закрывала глаза на то, что, выдавая новое белое постельное белье, назад она периодически получала старые, с латками, истончившиеся от многочисленных стирок цветные наволочки и простыни. Махровые полотенца возвращались назад точно в том же количестве, что и были выданы, но некоторые из них были разорваны пополам, как она впоследствии обнаруживала… Поймать момент, когда это происходило, она не могла, а потом и не считала уже нужным. Коттедж директора базы рос не по дням, а по часам, и на эту стройку вывозилось с базы всё, что нужно, на машине, с разрешительными документами, им же и подписанными. Так что ожидать, что один будет тащить, имея возможность купить, а другие, не имея такой возможности, будут пухнуть от своей честности, не приходилось. Грустно, грустно ей было осознавать это. Каждый думал о себе, как бы ему прожить в это тяжёлое время, и Анна не оставляла за собой права на осуждение.
Так вот Татьяна обращалась с ней ещё ласковее, зазывала в свою комнатку на чай, и иногда на обед. Эти «ухаживания» становились всё настойчивее. В обед, если Анна оставалась, Татьяна подкладывала ей самые вкусные куски, расспрашивала о дочери, интересовалась её учебой, в общем, проявляла самое искреннее, живое участие. Анна взамен подбрасывала ей то стирального порошка, то мыла, то ещё кое-чего по мелочи. А недельки через две Татьяна пришла на склад и, полюбезничав пару минут, рассказала, что её дочь выходит замуж, и ей конкретно надо для приданого две подушки, два комплекта белья, два одеяла, два матраса. Когда Виктор будет дежурить, она это всё заберёт. А взамен они помогут ей, и если чего надо, он пропустит через ворота…
Вот тут-то у Анны перед глазами встала та последняя аппетитная куриная ножка, которую Татьяна подложила ей на тарелку, и сразу всплыла в памяти мудрая пословица про бесплатный сыр в мышеловке. Теперь Татьяна командовала ею, и попробуй откажись! «Ела, пила у неё в доме? Что ж, задаром, что ли, тебя кормили? Куры-то нынче дорого стоят!» Анна опустила глаза и сказала, что всё подготовит. Надо было рассчитываться. Но так как Анна сразу была предупреждена, что Виктор самый первый стукач на базе, – он поможет, но он же первый и донесёт, то со злорадством подумала: «Уж если мне что-то и надо будет, то я найду, кто мне посодействует. Ещё и выбирать буду». С этих пор она как огня сторонилась этой парочки.
Виктор всё почувствовал и понял, а вот Татьяна, как слепая курица, всё пыталась зазывать её в свою мышеловку. Урок, который Анна вынесла из этой истории, звучал так: «Не считай, что все думают, как ты, прежде всего каждый ищет своей выгоды, и тебя могут просто использовать, как инструмент для получения этой выгоды». Умом она понимала, как далеки её представления от реальности, но поделать ничего не могла. Справедливости ради надо заметить, что откровенных подлецов в её жизни не было, и если прислушиваться к себе, то намерения людей просвечивались – во взгляде, в голосе, в поведении, она это чувствовала, что называется, кожей.
Через три месяца охрану базы полностью поменяли, пришли молодые парни в камуфляже, и с одним из них Анна повторила этот трюк, из какого-то непонятного ей самой противоречивого чувства, отыграться, что ли, или проверить его действенность. Он, на беду свою, зашёл на склад и спросил, нет ли какого-нибудь ненужного лыжного крепления. Анна поискала и не нашла, попросила зайти завтра. Он засмущался, заизвинялся: «Да не надо, да не беспокойтесь…» Анна всё-таки нашла нужные крепления, и в его дежурство сама подошла и отдала их. Ей показалось, что он почуял запах сыра в мышеловке, но было поздно. Конечно, она действовала не так топорно, и постаралась не сильно смутить парня. Выдержав несколько дней, она позвала его на склад и, показав сложенные в углу остатки облицовочной плитки, обрезки панелей, кое-какой строительный брак, сказала:
– Эти остатки и брак кладовщик обычно берёт себе, всё это списано и уже не нужно никому. Раньше я бы так и сделала, и никто бы ничего не сказал, но теперь мне нужна ваша помощь.
Он опустил глаза и покраснел. На короткое время Анна почувствовала торжество – в данный момент человек был в её руках! И даже ощущение собственной подлючести не омрачило этого звёздного момента.

* * *
Год на дворе был двухтысячный, время, как всегда в России, смутное, народ дезориентированный и безбашенный. Однажды на старый Новый год заехала на базу компания из этих, новых богачей, «князья из грязья», но с деньгами. Мужики были похожи на конюхов, которых запустили в барские палаты, и их основным желанием было поскорее напиться, чтобы снять нервное напряжение. Оно у них было ох какое высоковольтное – все были злы, переговаривались матом.
А женщины были с ними – мама дорогая! Более чем упитанные, лица тёмные, глаза – прости, Господи! – ****ские, ну никакого другого слова не подобрать, чтоб было точнее. В мясистых ушах поблескивало что-то, бриллианты, что ли. Видать, из торговли, ушлые – сожрут за копейку. Анна всегда таких боялась: эти точно знали, что почём в жизни. Они бы её схряпали и не заметили, случись что.
И первое, что они сделали, так умудрились потерять кошелёк с деньгами на отдых. Как они матерились! Вызвали горничную, стали обвинять её, та – в слёзы; вызвали администратора, стали все вместе искать, сбрасывать матрасы на пол и… нашли-таки! Под одним из них, – сами сунули сразу, как зашли, а кто прятал, тот уже в ресторан ушёл, заказывать. Когда Анна в конце смены пошла на служебный автобус, то обратила внимание на ослепительно красивую красную машину, новенькую БМВ, приехали они на ней. Она, конечно, смотрелась как дорогая шоколадка среди дешёвых карамелек, все на неё загляделись, в диковинку это ещё было.
На следующее утро, когда автобус въехал во двор базы, эта «шоколадка» стояла носом в сугробе, а на месте её прежней стоянки виднелись следы копоти. Всё вокруг было залито водой и обледенело. Рассказали ей в подробностях, что тут случилось.
Напилась эта компания быстро и тяжко, но спать не легли – Новый год всё-таки, хоть и старый! В полночь пошли на улицу салютовать, ракетница у них была. На площадку перед воротами чтоб попасть, надо было четыре ступеньки преодолеть. Они все друг за друга держались, чтоб не упасть, так что когда один поскользнулся, попадали все.
Который с ракетницей был, из положения лёжа непроизвольно дал залп. И хоть ракета была не самонаводящаяся, попала она точно в бампер БМВ, и как-то так снизу. Там и взорвалась. Ну, конечно, задымило всё! Эти соображать стали, что делать. Начали снег бросать, а дымит-то где-то изнутри! Хотели откатить машину – а она на ручнике, как и положено. Один за ключами побежал, да двери перепутал, в баню заскочил. А там парочка романтическая уединилась. Другой рванул в администрацию, взяли они с администратором первый попавшийся огнетушитель и побежали тушить. А тот, дурак что ли, работать в Новый год – так, пшикнул пару раз и уснул навеки.
Вспомнили, что в машине есть огнетушитель, а он же импортный, должен и по праздникам работать! Опять же, где ключи? Пошли искать того, который за ними побежал, и нашли его в сугробе. Нос свой баюкает – по морде в бане получил от «романтика». Ключи от машины в номере, а номер-то закрыли, когда на улицу все пошли. Пока от номера ключи нашли, потом от машины, воды набрали в вёдра, бампер уже поплавился. Кое-как машину, не заводя, закатили в сугроб, залили водой, затушили.
Утром, трезвые и злые, обнаружили, что ключи от машины потеряли в снегу. Ругались между собой по-чёрному, сразу видно было, что не друзья, а всего лишь «вынужденные вместе вести бизнес». «Шоколадка» стояла в сугробе, сзади всё ещё красивая, а спереди уже как бы распечатанная и надкусанная. Так они и уехали, оставив машину на базе – ключей-то нет. Через неделю тихо приехали с эвакуатором и увезли. Вот так погуляли мужички, по-русски! Слава богу, хоть все живы остались.
Анна, глядя на все это, думала: «Ну, на фига конюхам БМВ?! А их козам – брюлики? Заказали бы в деревне лошадь с санями, мужика с балалайкой и баяном, хотя опять же – на фига козе баян? – и покатались бы по окрестностям, матерясь и икая, веселя окрестных собак. Вот что им нужно, ведь каждому – своё».
Если они дожили до нынешних дней, то, наверное, уже VIP-персоны…