Мой муж, оказывается, варвар!

               


   Я люблю засыпать на даче по мерное потрескивание березовых поленьев. Но в этот раз мне не спалось. Я почувствовала легкий запашок дыма. Пришлось толкнуть беспечно похрапывающего мужа. Он открыла глаза и непонимающе уставился на меня.

- Дым, - пояснила я.

- Ну и что? – пробурчал он. - Там в печке стекло треснуло, вот и просачивается.

- Мы не угорим? – забеспокоилась я.

- Никогда, - ответил муж. – Это ведь просто дым. Он вверх идет. А угарный газ по низу стелется и без запаха. От него голова болит.

- Откуда ты знаешь?

- Было дело, – нехотя ответил муж.

- Расскажи, – потребовала я.

- Я разве тебе не рассказывал? – удивился он. – Как портвейном траванулся? Как меня из милиции вытаскивали?

- Нет, - удивилась я. – Тебя что, в милицию забирали?

- Об этом потом, - ответил муж, – слушай лучше про угарный газ. Дело было в конце семидесятых. Я тогда был заядлый походник, членствовал в турклубе. Турклуб был при райкоме комсомола.  Так вот, как-то собрались мы в поход. Человек десять. Старший – Толик. Он такой у нас заводила был, песни пел у костра под гитару, марихуаной баловался и вообще – пример для подражания подрастающего юношества. При нем – сухой закон во время похода. Представляешь? Ну и пришлось мне, тогда еще девятикласснику, перед походом принять. Выпили с одним школьным товарищем три бутылки «Таврического». Это – портвейн такой. Продавали его в бомбах, бутылках емкостью 0,8 литра. На закуску завалялись у нас три конфетки-барбариски. По полторы на брата. Меня от малолетства развезло до полного беспамятства с признаками тяжелого отравления. С твоего позволения следующие четыре часа своей жизни со всеми бесчинствами я пропускаю. Скажу лишь, что более-менее очухался я при подъезде к Можайску. Очухался – в смысле стал кое-как различать окружающих.  Да, совсем забыл сказать, что тот поход был не самостийным, а в рамках проводимого районного мероприятия – посещение мест боевой славы. Так что двинулись мы по заранее намеченному маршруту в направлении Бородинского поля с заходом в сельсоветы, где просили поставить печать на маршрутном листе для отчета. Все по взрослому.

   Шли практически без продуктов. Хлеб и воду покупали в сельмагах. Остальную пищу добывали. За едой обычно вызывался идти Дрюня. Он был лучшим специалистом нашего клуба по части охоты на диких куриц.

- Диких? – мне показалось, что я ослышалась.

- Диких, - подтвердил муж и пояснил назидательно, как он любит. – Дикой курицей считается курица, отошедшая от забора более, чем на три метра.  Дрюня был мастер по этой части, ловил птицу и руками, и петлей. Мог камнем с расстояний загасить. А еще он жрал лягушек.

- Как лягушек? – ужаснулась я.

- Очень даже просто. Поймает жирную лягушку или жабу пучеглазую, разделает ее перочинным ножом, насадит на палочку, а дальше – по настроению. Или сырую сожрет, или предварительно на костре подрумянит. Активистки наши, походницы, вчерашние пионерки, а теперь верные делу Ленина комсомолки повизгивали, но глаз от Дрюни не отводили. Между прочим, Дрюня был важной шишкой – второй секретарь райкома по идеологии. Он с помощью бедной лягушки себе дополнительный авторитет зарабатывал.

   Так вот, слушай дальше. Прошли мы Шевардинский редут. Там вообще никаких знаков воинской славы, трава по пояс. Холмик, вроде так себе, невысок, наши бывалые легко перемахнули, а я, отравленный «Таврическим», в конце плетусь. Через шаг спотыкаюсь.  Куда иду? Зачем?

    Короче, к вечеру дошли до багратионовых флешей. Там – домик одноэтажный. Кирпично-деревянный. С мемориальной доской. «В этом доме писатель Лев Николаевич Толстой писал роман «Война и мир». Кругом – поля. Кое-где памятные знаки торчат. Из людей – только мы. Хотя себя я тогда в том состоянии к человекам не относил.

    Заглянули в окно – ни намека на внутреннее убранство. На полу битое стекло, да штукатурка. Ничего музейного. Все уже украдено до нас.

    Старшие быстренько дверь вышибли, и ввалились мы в историческую обитель. В палатках спать осточертело, вечно какой-нибудь корешок в бок упирается. Там было комнаты три, не больше. И печка. Старшие быстренько топорами стену деревянную раскромсали, печку растопили. Дрюня где-то раздобыл водопроводную трубу, скорее всего с этого же дома. Ее как-то к печке приспособили и через форточку наружу вывели. Основной-то дымоход засорен поди с двенадцатого года.

   Разложили спальники. Вскоре мне стало дополнительно плохо.  Замутило страшно. Вскакиваю и к выходу пробираюсь, через спящих перешагиваю. По ходу на Толика наступил. А тот и не охнул даже. Это показалось мне подозрительным очень, ибо наступил я не куда-нибудь, а на самую голову вожака.

   Короче, выволок я Толика на свежий воздух, побил по щекам. Признаюсь, с большим удовольствием лупил. Слава Богу, очухался он. Сразу понял, в чем дело. Дальше вышибли мы последние стекла в доме и эвакуировали товарищей угоревших. Успели. Все отдышались. Так что спасибо должны они сказать портвейну таврическому.

    Эх, где ты, юность комсомольская моя? – ностальгически вздохнул муж и повернулся на бок. Через пару минут он уже равномерно посапывал.

   Вот сволочь какая! Между прочим, Лев Толстой – мой любимый писатель, а мой муж – профессор филологии в МГУ. Какая несовместимость…