ТРЕК

                Т Р Е К

                (рассказ)

 
 
                -  1 -

 
 Световое табло "fasten belts" погасло; и в салоне впереди сразу кто-то уверенно откашлялся.  А в хвосте за шторками, как будто передвинули тяжелый шкаф; и что-то задребезжало; и что-то упало...                Самолет набрал высоту. Андрей щелкнул застежкой и отбросил ремни, которые тут же, будто змеи утащились в норы. "Потом нащупывать, выдергивать их из-под себя, как из-под земли" - кисло усмехнулся и достал из накладного кармана брюк "милитари" небольшую книжку. Откинул кресло, дожимая спиной до упора. Но почувствовал двоеточие коленей, предупреждающий знак, что мешает, доставляет неудобства. Поелозился по спинке и, опустив плечи, обмяк в кресле.                Хотелось стянуть туфли. Рядом никого. Салон полупустой. Но все-таки не один -  качнулся назад - и опять уткнулся в приговор коленей. Вздохнул, выпрямился, положил книжку на кресло рядом, пропустил три пальца под резинку, стягивающую хвостик белесых волос, и, разжав ладонь, высвободил их. Мотнул головой - волосы приятно пощекотали шею и рассыпались по плечам. Мотнул еще. Собрал волосы в кулак, натащил на них резинку, оттянул ее, перекрутил разок, просунул хвостик. И хлопнул резинкой. Взял книжку, все же сбросил туфли, отвалился на кресло.                "Ну и что же там дальше, невероятно всё это... Постояльцы "зоны смерти"?!" -  с жаром раскрыл, отыскал страницы и с чувством провел по ним ладонью, да так, что хрустнули косточки у этих, так берущих, историй.

" Ник протер, покрытое пухом снега, стекло циферблата - стрелки часов показывали 3.30. Видимость была превосходной. Редкие лиловые тучки с огненной каймой держались чуть в стороне. Лунный свет заливал всё вокруг. Полная луна висела совсем рядом. " Чего глядишь, - ударишься о неё" -  неуверенно поднял голову Ник.  " И не удивительно,  -  сверил он по альтиметру высоту  -  уже за 7000 метров".                Снег светился. Тьма искала спасения, уползая в расщелины; роилась, клубилась в пропастях, выглядывая глубоко оттуда из-под своих косматых бровей. На ближних скалах в трещинах блестел зеленоватый лед, застывший водопад.                " И если воткнуть в него альпеншток и резко провести вниз - полетят брызги!"  -   мелькнула у Ника шальная мысль. Но он тут же её отбросил:                " Не расслабляться, не расслабляться. Высота нешуточная".                В разреженном воздухе на всем лежит отпечаток сверхреальности. Кажется и материя - дышит. Почти живая. С ней можно даже, по забывчивости, и заговорить.                "Концентрация на шаге, только на шаге, - и ничего постороннего. Всё лишнее - в сторону. Высота нешуточная"  -  с ритмом шагов вбивал в себя Ник, поднимаясь из четвертого лагеря в пятый; держась за веревку, на сто пятьдесят футов закрепленную на маршруте.  Но не прошло и получаса с начала подъёма из лагеря, как он вдруг почувствовал... "за ним кто-то идет".                " Не поддаваться, не поддаваться на эти провокации  ума и шатания нервной системы, ничего лишнего" - одернул себя, остановился, ступнями выдолбил место на крутом склоне, раздирая "кошками" лед. Но к его затылку будто приложили руку. По телу разлилось тепло. Но с холодящими душу мурашками. Нику стало не по себе. Он съежился, втянул шею в плечи, слегка покрутил головой и - резко обернулся. Позади, футах в ста, держась за ту же веревку, по колени в снегу стояла темная фигура. Ник замер. " Не обманулся, обычно предчувствие - лжет, а здесь - в точку. Как знал!". Но что это, или кто?" - крепче сжал веревку Ник и еще раз-другой вонзил "кошки" в лед. "Двинулась!.. Двинулся!"  -  Ник инстинктивно дернулся навстречу. "Нет! - показалось, стоит, как вкопанный!" -  подался Ник назад. " А может кто-то из команды старается его догнать?" - ухватился за спасительную мысль, как за веревку на отвесном склоне. Стал всматриваться: руки, ноги, человек; да, похоже - человек; каска, каска с фонариком, фонарик светит. " Нет! - это не фонарик, а звезда, одинокая звездочка в небе". Ник крикнул: " Э-э-э-эй!" -  и махнул рукой. Тишина. Вслушался в тишину. Тишина. Глубокая и бесконечная, что будто слышно как снежинки планируют на комбинезон. Ник повернулся, пристегнул карабин к веревке, и медленно полез дальше. Через несколько минут остановился. Повернулся. Темный человек держал дистанцию, не отпустил, увязался следом. Стоял в точности, как и раньше, как в остановившемся кадре. " Ну ладно, ладно посмотрим, что будет дальше" - отвернулся Ник и продолжил набирать высоту. Дойдя до громадного камня, вросшего в склон, он опять бросил взгляд назад. Темный преследователь сохранял статус-кво. "Приклеился!" - зажмурился на секунду Ник, и нервно покачал головой. Всё это выглядело очень странным: как будто Ник тащил за собой этого темного. Передвигал его вместе с собой. Он идет - тот идет. Он стоит - тот стоит. Впрочем, в следующий раз показалось, что "этот" стал ближе... Но когда в очередной раз Ник выдохнул в обжигающий горло воздух с отчаянием: "Ну! Что, что там?!" - и развернулся - никого не было. Весь склон просматривался хорошо. Серебристая простыня снега, застелившая весь кулуар до лагеря внизу, разделенная наполовину веревкой, была как на ладони. Ник ощутил блаженную пустоту внутри себя, будто с души свалился камень. Он дернул за веревку. Снежная пыль взметнулась, и нырнула в тишину. Темный человек исчез.  Словно растворился в лунном свете.
Дойдя к шести утра до палатки, Ник первым делом связался по рации с четвертым лагерем. На его пространные расспросы ему сообщили, что ни одна живая душа, кроме него, этой ночью и утром не выходила к пятому лагерю.                А значит, человек, которого видел Ник, не был из их команды. И что тогда остается, других же команд здесь попросту не было?..    

Вот что по этому поводу говорит Крис, руководитель британской экспедиции:    " Ник находился не так уж высоко, чтобы стать жертвой галлюцинации. У него была хорошая высотная акклиматизация. Кроме того, он отличается аналитическим умом математика.
Я полагаю, что произошел интересный психический феномен: перемещение во времени. Он вдруг стал способен видеть события, произошедшие здесь двумя годами ранее. Тогда шерпа Джанбо работал вместе с Ником, а год спустя на этом же склоне шерпа погиб в лавине, когда поднимался с японскими альпинистами".

Но у самого Ника на сей счет несколько иное мнение: если на то уж пошло, отчего бы не предположить, что дух погибшего в лавине шерпы хотел по старой памяти о чем-то попросить или даже предупредить его».


" Чай, кофе, сок?" - миловидная стюардесса подкатила свою волшебную, опускающую на землю тележку к креслу Андрея и, сделав ямочки на щеках, в ожидании улыбнулась. " Что?" - нахмурился Андрей, и поднял на неё отвлеченный взгляд.  "Чай, кофе, сок?" - повторила стюардесса, и, развернув тележку углом к Андрею, капризно надула верхнюю губку.   " Да, да, конечно кофе; только черный - если можно?" - спохватился Андрей и отложил книжку в сторону.            " Почему же нельзя?" -  стюардесса слегка втянула щеки, придав лицу строгости, и, сняв верхний позвонок чашки с длинного столбика чашек, надетых друг на друга, пустила в неё из блестящего кофейника дымящуюся струю и подала. Андрея поблагодарил кивком и, вдохнув кофейный аромат, сделал глоток. Он всё еще находился там, на ледяных безжизненных склонах Эвереста, и вместе с Ником пристально всматривался в преследователя, ломая голову в надежде высветить суть происходящего. " Что это? Откуда? И почему?". Пролить хотя бы крупицу света в потемки души, если таковая имелась у этого субъекта, явившегося ниоткуда и сгинувшего в никуда.  Сделав ещё глоток, поставил пластиковую чашку на выдвинутый столик и уткнулся лбом в стекло иллюминатора. За бортом проплывала ночь. Зарницы сигнальных огней срывались с крыла самолета. Но земля была тиха, тиха и задумчива. Ночной океан, и крохотные проблески жизни на самом дне. Андрей ставил себя на место Ника, примерял на себя его шкуру: " как бы он, да что бы он?" - и это были не романтические грозовые облака диванного мечтателя; - нет! Он задумал пройти трек к базовому лагерю Эвереста! Один! И вот сейчас летит через Евразийский континент в самое сердце Гималаев. Ему предстоит подняться почти на пять с половиной километров. Миновать стометровые пасти трещин. Пройти узкими тропами по краю бездонных пропастей. Испытать жесточайшие ветра. Пережить кислородное голодание. В непальской путеводной карте этот маршрут заявлен, как "extreme trekking". Но большее волнение вызывала в нем мысль о той самой "зоне смерти", откуда и спускаются навстречу альпинистам эти загадочные тени. Это будоражило кровь, от этого  перехватывало дыхание. Потусторонний холодок пробрался за воротник рубашки и скользнул по телу. Андрей невольно дернулся, втянул живот, поёжился. Недовольно глянул на панель с кондиционером над собой. " Но во всех этих случаях прослеживаются одни и те же детали; и пришельцы, вышедшие из небытия, все эти схожи, одна и та же пьеса, получается,  -  размышлял он  -  но с вариациями от разных авторов". Он бросил крутить сопло кондиционера, отвернул его в сторону, и потянулся за книжкой.


" Шерпа Пемба возвращался с вершины Эвереста после успешного восхождения. На высоте 8300 метров он решил задержаться на пару минут, чтобы согреться чаем.         " Успею засветло спуститься к Южному седлу" -  бросил шерпа мимолетный взгляд на солнце, похожее на прозрачную льдинку, уже скользящую вниз, и сбросил рюкзак на снег. Из-за недостатка кислорода здесь долго не может находиться ни одно живое существо и шерпа торопился. Внизу, в долине у него семья. Он хорошо заработал, прокладывая путь к вершине клиентам своей фирмы. Шерпа ходит быстро. Раза в три быстрее своих клиентов.  У него, как говорят европейцы, и состав крови другой. Его предки пришли сюда с восточного Тибета, с провинции Кхам, триста лет назад. Но и в Тибете и здесь, в районе Кхумбу, почти вся их жизнь протекает высоко-высоко, над морем облаков; где в отдаленные деревни грузы приходят с караванами длинношерстных яков; где прячутся за камнями, карауля добычу, снежные леопарды; где парят в темно-темно синем небе коршуны и орлы. И он, Пемба, с молоком матери впитавший этот, как говорят европейцы, "тонкий воздух" высокогорья; он, кто лишь изредка использует на восьмитысячниках искусственный кислород, в пятый раз поднявшийся на вершину Эвереста, после десяти-пятнадцати шагов по этому мертвому снегу, даже он, шерпа Пемба, вынужден останавливаться, чтобы перевести дыхание.  Он расстегнул рюкзак, вытащил термос, открутил крышку и сделал несколько согревающих глотков. Тепло растеклось по телу, дыхание стало не таким частым и рваным, а сердце уже не выпархивало из-за рта, как птица. Перед тем как продолжить спуск, Пемба еще раз глянул на солнце...                Но так и остался стоять, не в силах сдвинуться. В лучах солнца, как в перьях распущенного павлином хвоста... Будто сошедшие с неба, на него надвигались темные силуэты! Пемба бросил термос в рюкзак, закрыл глаза и принялся их тереть ладонями. " Показалось. Высота. Мозг крутит картинки" - успокоил себя Пемба и посмотрел снова. Но к его ужасу два вытянутых силуэта оказались совсем близко и уже нависали над ним. Он попятился.
 Из их глазниц бил яркий желтый свет, как будто это были прожекторы. И эти их взоры были направлены на Пембу.   Руки были согнуты в локтях. Они будто умоляли Пембу дать им какую-нибудь пищу, поднося кисти рук к дыре на месте рта в темном пятне лица. От них шло беспрерывное гудение. " Как  от  роя  диких  пчел" - заторможенно проплыла мысль Пембы...  Но вот они уже касаются его. Пембу передернуло; он отпрянул назад; но, усилием воли, остановил себя, сделал шаг вперед, схватил рюкзак, закинул за спину, зажал уши ладонями, и, больше никуда не глядя, только себе под ноги, пошел вниз.               

Позже, отвечая на вопросы журналистов, Пемба настаивал, что это были души погибших во время восхождения на Эверест. Их тела так и остались лежать на склонах горы, а их души до сих пор бродят там».


  В салоне впереди натужно закашляли.  В хвосте мелькнула рука по локоть, задергивающая шторки.  Андрей отложил книжку и принялся искать пристяжные ремни. Самолет начал снижаться. " Нигде нет". Ощупал сиденье под собой, приподнявшись с кресла. " Нет". " Запропастились!" - усмехнулся, заглядывая под кресло. " Разматериализовались на высоте!"  - возмутился уже вслух и развел в недоумении руками. "Ваши?" -  кольнул его в спину тихий голос.         Он обернулся. Светловолосая девушка с двумя серебряными серьгами в мочке левого уха, улыбаясь, протягивала ему ремни.                " Да, должно быть мои ". Встретился с ней взглядом. Какие глаза! Переливаются мягким светом. Как мозаика на солнце!  " Я вам не очень-то мешал?" - вспомнив про протест коленей, поддавливающих спинку его кресла, спросил Андрей, беря протянутые ему ремни, и смущенно отвел глаза.


                -2-


 " Далбат?" - спросил Андрея хозяин лоджии "Yak and Yeti", - переминающийся в дверях на жилистых, в узлах мышц ногах; в рубашке навыпуск, с рукавами, закатанными по локти, и в длинных, до коленей, шортах. Вылитый боксер легковес.                "Далбат, далбат" - кивнул Андрей и, сдвинув край стола, встал, громыхнув вилками и ложками, висящими на стойке вниз головой, словно летучие мыши из нержавеющей стали; подошел к гудящей огнем железной печке в центре комнаты и приложил ладони к теплой трубе, уходящей в потолок. Синеватый дымок стелился по железу трубы, но Андрей не сторонился. Он сильно продрог.                Последний подъем дался тяжело. Мокрые, скользкие камни, по которым он лез вверх, рискуя поскользнуться, переломать ноги и закончить на том свой трек. Облака, обвалы облаков,- и он, как слепой в этой белой тьме, вытянув вперед руку и слегка присев, напрягая икры ног, продолжающий свой путь.  Голая ветка протыкала туман, а испещренная скала вдруг оказывалась перед глазами, как каменная книга с руническими знаками. Облака поднимало вверх и начинал хлестать беспощадный дождь, тут же, во мгновение ока, оборачивающийся беспросветной вьюгой, - и Андрей выпадал из настоящего и летел, летел во времени и пространстве; из октября - в декабрь, с азиатских черных, сырых круч - на заснеженные равнины нашей средней полосы. И где-то тут или где-то там вдруг промелькнули радостные весенние листочки.                Он облегченно вздохнул, когда увидел в разрыве тумана поляну желтых цветов, и, сложенное из плоских камней, серое двухэтажное строение.                " Да-а-лбат!" - весело вошел в комнату жилистый хозяин и поставил на стол тарелку с рисом и овощами в соусе. Андрей оторвался от печки, стянул с хвостика резинку, тряхнул, давно немытыми, сальными волосами, и снова ловко перехватил их резинкой. Подвинул к себе тарелку. Снял со стойки вилку и принялся за далбат.  Надо сказать, что этот далбат можно есть бесконечно, пока не осоловеют глаза и рис не полезет из ушей и носа, заплатив всего за одну порцию. Волшебный горшочек. Обычай горцев давать ночлег и еду путникам. С развитием туристической индустрии это естественное движение души человека перешло в этикет гостеприимства. Этим с охотой не преминули воспользоваться трекеры и альпинисты, наедаясь впрок, экономя деньги. И никуда не деться. Бренд. Непальцы должны держать марку гостеприимных, неиспорченных цивилизацией, наивных и добросердечных аборигенов.                Далбат? - Далбат. Горшочек, вари! Далбат? - Далбат. Горшочек, вари!               
 
 У дверей на стене висел плакат громадной снежной горы. То был Эверест. По крутым склонам прочерчены красные линии маршрутов с черными треугольниками лагерей. Андрей перебрал несколько линий и вычленил британский маршрут.        Вот пятый лагерь. А вот и Южное Седло под самой вершиной. Выше на фоне густой синевы неба фотография шерпы. Портрет в овале. Андрей присмотрелся. Похож, кстати, на хозяина. Хотя, для Андрея, все они на одно лицо. Сколько раз он терялся, путался, попадал в дурацкое положение, потом корил себя за невнимательность. А шерпы улыбались, говорили, что нет проблем и кивали на чью-нибудь спину. Андрей знал, что в Тибете женщин меньше чем мужчин, и потому у женщины бывает по несколько мужей. А шерпы пришли из Тибета, и им ничто не мешало сохранить эту традицию. Так вот и разбери их - кто есть кто, кто чей, в деревне все родственники.   

 Перед Андреем вновь вырос хозяин.                " Далбат?" - занес он черпак полный риса над тарелкой.                Но на третий заход Андрея уже никак не хватало.
 "Нет, чай, чай,  -  остановил он хозяина ладонью; и, перехватив инициативу, кивнул на фотографию на плакате и спросил  -  а это вы?".                " Нет, это Аппа. Семь раз был на Эвересте. Дважды без кислородных баллонов. Сильный шерпа. Я - Дава шерпа, был только на Южном Седле, поднимал туда грузы. На вершину не ходил".

 Дава сидел у печки, что-то тихо напевал и подбрасывал из корзины в топку сушеный ячий навоз.
Андрей допивал второй чайник и поглядывал на Даву. Тот чувствовал на себе косяки взглядов, совсем сузил в щелочки  раскосые глаза, но виду старался не подавать. Мурлыкал свою веселую песенку и подбрасывал навоз.                Андрей успел заметить, что шерпы при всей своей простоте и дремучести, оказывается, обладают чувством такта, врожденной культурой общения. Они не навязчивы. Сами в душу не лезут, и к себе не подпустят. Умеют держать дистанцию. Никакого панибратства. Вот позавчера наблюдал такую сцену. Группа шерпов-носильщиков отдыхала, привалив к каменным скамьям, выложенных в местах отдыха на тропе, свои тяжеленные корзины, с верхом набитые мешками риса.    Мимо проходили трекеры. Один из них, рослый парень, узнав, видно, в шерпе своего хорошего знакомого, окликнул того. Сбросил рюкзак, и, раскинув руки, направился к шерпе. Шерпа спрыгнул со скамьи и поспешил навстречу. Он обрадовался встрече, но жарких объятий сторонился: отступая под натиском трекера, одобрительно кивал, похлопывал того по плечу. Да и здороваясь, руку жмут они как-то вскользь, будто боясь, что рукопожатием заберут из их ладони нечто ценное. Но в объятьях зеленого змия видеть шерпов доводилось, и не раз. Однажды у буддийской выбеленной ступы, увитой разноцветными флажками, с молитвенными барабанами в нишах, видел качающегося шерпа, того и гляди готового рухнуть; шедшего не как положено, посолонь, а против. Время было после пуджи и вся деревня в сопровождении еще и тощих бездомных собак, крутя барабаны, перебирая длинные четки и бормоча мантры, наматывала круги вокруг ступы. На пьяного, потерявшего стороны света, никто не обращал внимания. Его будто и не было вовсе. Бедняга все-таки упал и никак не получалось у него подняться.
 
 " Хочешь что-то спросить?" - вдруг прорезался голос Давы.                "Будто мысли читает" - вздрогнул Андрей, и, отставив пустой стакан, и, немного помявшись, рискнул рассказать пару историй о таинственных духах, вычитанных им из книжки.  А затем спросил: -  не случалось ли с ним подобное, да и что он вообще о всем этом думает?
Дава внимательно выслушал. Подсел к столу. Вытер руки о край рубахи, и, странно улыбаясь, сказал, что с ним ничего такого не было. Он поднимался с южной стороны с кислородом. Но его брат, Норбу шерпа, когда шел с севера, со стороны Китая, видел этих самых темных духов. Они сидели на снегу недалеко от треноги, венчающей вершину горы, и что-то там, как успел он заметить, обсуждали между собой. На него даже не взглянули. Это точно не были альпинисты, рассказывал Норбу. Он остановился, засомневался в реальности того ясного, солнечного дня, и даже в своей... Но притяжение вершины Эвереста сильнее страха перед духами, и даже страха за свою жизнь. А когда Норбу поставил ногу рядом с треногой, - никого уже не было. Снег, и никаких следов.                Дава на минуту смолк, а потом, важно подняв указательный палец, добавил: "Когда идешь с кислородом, то считается на километр-полтора ниже".

"Понятно, что ниже. Но я ..." - Андрей осекся и вопросительно посмотрел на Даву.

" Что я думаю?.. Наш лама говорит, что у всего мира  -  и Дава, закатив глаза, поднял руки и развел их в стороны, будто желая охватить пространство  -  что у всего мира - шесть областей".

 Дава опустил руки на стол. Бросил цепкий взгляд на Андрея и стал рассказывать про эти области.   
" Наверху живут боги. Они живут долго и купаются в море удовольствий. А в самом низу - место адских мучений; тех, кто туда попадает, ждут страшные пытки. Но это мучения их пробудившейся совести. Это их собственное осуждение".
Дава выдвинул ящик стола, вытащил из него небольшое овальное зеркало и повернул к своему лицу.  " Вот так, как в зеркале свое отражение, они видят свои гнусные дела, совершенные ими в жизни. В зеркале мудрости. Наш лама так говорит" - сказал Дава, посмотрел на Андрея и положил зеркало на стол. 
" Справа от богов разгуливают титаны, или асуры, опьяненные жаждой власти. Они хотят быть первыми всегда и
во всем. Они ослеплены борьбой; их мир громаден и невыносимо тяжел,  -  Дава кивнул в окно  -  как Гималаи".
Противостоит им мир животных. Но туда, случается так, попадают и люди, - умственно недоразвитые. Тупые и упрямые, как ослы; ленивые и вялые, как панды.
Напротив богов - пространство человека. Это, где мы с тобой сейчас".                Андрей прочитал довольство в лице Давы.                " У нас есть свобода выбора; мы способны многое понять, хотя часто впадаем в заблуждение. Мы можем изменить себя.  А боги зависли в праздности; они надолго оплатили счета на проживание в заоблачном пятизвездочном отеле. У них без вариантов. Но у нас много слабостей: мы пойманы в ловушку чувственных удовольствий, погоней за деньгами, славой. Мы, как альпинисты, взбирающиеся на Пик Гордости, который - тут..."  - и он постучал себя по груди.                " И вот под этим миром - область неисполненных желаний. Изнанка неудовлетворенных страстей, нереализованных...   - Дава замолчал и сощурил глаз, подыскивая слово   -  амбиций!  -  выпалил он.  -  Там шатаются беспокойные духи. Призраки. Преты. Они часто посещают места предыдущих существований. Их тянет туда. Мучимые голодом и жаждой, они никогда не могут насытиться.
Так вот, я думаю, в этих твоих историях говорится о них..."                " Как их?" - перебил Андрей.                " Преты...  А кислородное голодание на высоте утончает сознание, обостряется восприятие, и дает альпинистам заглянуть в тот мир".

 Дверь приоткрылась и в комнату вбежал малыш в вязаной шапке, но босиком. Чумазый и сопливый он держал в руке очищенный банан.
 Дава посадил мальчика на колено, и, покачивая, поцеловал в лоб.
" Сын?" -  спросил Андрей.
 " Да... Три годика...  Так вот, лама говорит, что мы везде временные. Всё везде временное. Но проверять, даже то, что говорит лама, надо на своей шкуре...  Вот он был лха, а стал бу пхо"  -  весело сказал Дава и погладил сына по голове.                Андрей поморщился. Что это за "бхы-пхы"? До этого был худо-бедно, но вполне сносный английский. " Был богом, а стал моим сыном" -  Дава растянул рот в улыбке. " Ты помнишь, как был богом?" - крикнул он в ухо сыну.                Андрей с подозрением глянул на Даву - " уж не выпивший ли?".
" Ему надоело быть богом...  Тебе надоело быть богом?" - опять гаркнул Дава в ухо сыну.  Мальчик бросил банан и заревел. А Андрей неуверенно спросил: " Это только здесь, в Гималаях, эти преты... или они вообще?".                "Не знаю, лама не говорит" - вставая, ответил Дава; взял своего обиженного, дрыгающего ножками, бу пхо на руки и, пожелав спокойной ночи, удалился.

  Пора было идти спать, запираться в спальник. Проходя мимо стола, Андрей взял зеркало. Глянул в него. Ну и физия! За время трека губы обветрилась, отросла щетина. Щеки запали. Лицо сморщилось, с кулак стало. Похудел и почернел, обожженный сильным солнцем; а нос шелушится, как молодой картофель. А это что? - На белке глаза красное пятнышко... Сосуд лопнул. Высота.


                -3-



Высоко ноги не поднимать, идти плавно, размеренно;  никаких резких движений. Это Андрей подсмотрел у шерпов. Как они, с тяжеленными корзинами за спиной, будто миноискателем, подошвами своих сланцев (они лезут иногда в сланцах!) ощупывают каждый камень, прежде чем найти точку опоры.
И спокойно, - главное не гнать мысли дальше двух-трех шагов.  Вот так... вот так, - а  там, вроде как, грот в скале, будет где отдохнуть; и дальше...


 Сейчас его бьет озноб. Жар, изводивший ночью, с рассветом оставил его. Улетел, как птица. Он сидит в каменной пещере, вытянув ноги, накинув на плечи какую-то длинную тряпку, закутавшись в неё. Рассматривает разбитые пальцы на ногах, почерневшие ногти. Поднимает глаза и вглядывается в светлую дымку, в расплывчатую даль, развернутую перед ним, как мираж. Прислушивается. Звуки, там внизу плавают звуки. А он так громадно высоко над этими звуками, что ему иногда кажется, - прошел ни день с ночью, и ни годы или столетия, а целая его жизнь. Щемящее чувство утрат мертвит кожу, а острая боль сожаления режет по живому. Вдруг, словно что-то вспомнив, раскрытой ладонью старается он схватить хвостик своих волос. Но ладонь скользит по голому черепу! У него нет волос! На мгновенье охватывает ужас. Но только на мгновение, -  бурю чувств приглаживает вспоминание, что эта комбинация из заполошного взмаха руки и шока вызванного отсутствием волос на голове, повторяется каждый вечер. Это как проклятье. От которого не избавиться. Да-да, уже наступает вечер; - а значит, он скоро станет прозрачным или - призрачным. Нечувствительным к холоду. Превратится просто в изображение. Или еще тоньше, - в мысль о себе. Он отдает себе отчет, что это, всё-таки это, наверное, -  разный взгляд на себя, такая вот точка отсчета. Но всё повторяется, идет по кругу; а докапываться "почему и как?" - ему вовсе не до этого. Он пытается вспомнить свое имя. Шевелит губами. Распухшими губами. Нет, не от горьких слез, он не рыдал ночью, он жрал камни. Камни своих обид... Он мучительно пытается вспомнить свое имя. На предмет чего оно может быть? Зацепиться за какую-нибудь деталь, или за тень выступа её отрицания...    Нет, имя рассыпалось, разлетелось. Имя съел космос; который приходит ночами, бывает и со звездами.               
 
 Сказать, он должен сказать, и как можно быстрее, всё, всё, это важнейшее дело. Пальцы сжимают пластиковую прозрачную папку с синей кнопкой. В папке листы бумаги, исписанные его почерком. Размашистым, но ясным.               Ему всерьез верится в то, что в этих листах прописаны судьбы мира. Может быть так, а может быть и этак. И он спешит, спешит к зданию посреди пустыря. Он верит в свою исключительность. Ветер напирает в спину. Он прижимает папку к груди, не дай бог, порыв вырвет из рук. Здание кажется мертвым. Черные голые окна, ни одной занавески.  С трудом раскрывает входную дверь, протискивается внутрь. Идет. По коридору гуляет ветер, хлопают двери. Одна, вторая: - как будто кричат ему: "и куда ты?!", "и к кому ты?!" - но он не обращает внимание. Нет, не сюда, ему выше. Взбегает по лестнице на второй. Тут тише. Коридор, коридор, двери, двери; шеренга дверей. А вот, это здесь: видит табличку, ввинченную в дверное полотно. На черной бархатной бумаге выдавлены бронзовые буквы. Щурится прочесть. Никак. Не понимает смысла. Не может из букв сложить слово. Буквы разбегаются или теснятся в какие-то "дктр"  "рдкт":  всплывает  "трактор" и "птеродактиль"... Секунду поколебавшись, толкает дверь. Тихий кабинет одет в деревянные мрачные панели с ромбиками в шахматном порядке. Тянет дешевым папиросным дымом. Но паркет натерт. Паркет весел: на нём клин света. От лампы, стоящей на громоздком письменном столе. На лампе колпак и она похожа на большой светящийся гриб. За столом в лоснящемся пиджаке, черном, как свежевзрытая пашня чернозема... за столом круглолицый человек с вытянутой вперед рукой и раскрытой ладонью. Папку ему. Неужели наконец-то попал по адресу? Папка кладется в ладонь; нет, всовывается... Ну, бери же... Но рука у этого в черном, как неживая. Папка падает. Рука скрипит. Из рукава вместо запястья показываются мучного цвета шарниры. Протез!..  А глаза?! - А глаза, как капли застывшего жира. Да и вообще - перед ним кукла! Ну и ну! Как же он обманулся! Его охватывают растерянность и злость. Он буравит взглядом эту чертову куклу - да так, что пиджак трещит по швам; и швы расползаются, лопаются. И по голове будто бритвой, - раз и...  И на пол вываливаются внутренности. Индюшачий пух; бронзовый и черный.                Во рту под губой колкое перышко, и, отступая в замешательстве и злобе от выпотрошенной куклы, безуспешно он пытается сплюнуть...

 Наступает вечер и длинная тень, как стрелка часов, прочерчивает пещеру. Он стоит, прислонившись спиной к ледяным камням, накинув на плечи всё ту же тряпку; кутается в неё и вглядывается в лучи заходящего солнца, в уплывающую даль. Его охватывает жесточайшая тоска о днях растаявших в этой предзакатной дымке. Его печаль неизбывна, его надежда мертва. Его ум неприкаян.

 Это место притягивало всегда. А он откладывал, доставал из будущего отговорки: "потом", "успею". Но этим вечером решился и нырнул в отвесную темень. Хотя, всему свое время. А он заложник, арестант последовательности событий.                Светлое пятно глубоко внизу вырастало, вырастало и вот - выкатилось снежной поляной. Он идет по снегу, идет, идет и видит человека, лежащего ничком, раскинувшего в стороны руки, вцепившегося в смерзшийся снег. На человеке горчичного цвета брюки военного покроя с большими накладными карманами и грязно-серого цвета ветровка. Подходит ближе, склоняется над покрытым ледяной коркой телом. " Живой? Нет?" - неуверенно мямлит про себя, "живой, нет?"; - и потом глуховатым голосом вопрошает:   " Ты живой, ты живой, отзовись, ну  что  ты  там?  - и сам проглатывает, неожиданно для себя тихую, наполненную покоем мысль, простую и очевидную: "Нет, я не живой".    " Я - не живой?". - Удивляется своему открытию. Как же это так? Поднимается с колен, отходит в сторону, продолжая смотреть на бугор, когда-то живых костей. Как же это так? -  И тут всё вспоминает. Картины проносятся перед ним. Сколько прошло времени:  несколько дней, год, десять?  Впрочем, все годы можно сложить, как веер, и сжать в руке. В мгновение. Вот он засмотрелся -  и у него подворачивается ступня, его бросает в сторону, он старается сохранить равновесие, но тяжелый рюкзак тянет за собой, забирает с собой в пропасть; он взмахивает руками - хватается за воздух...                Над ним синее скользкое небо. Блестящее слепое солнце... Над ним тусклая в дымке луна. Бесшумная вязкая ночь...   Он переворачивается на живот и пытается ползти, ползти... А дальше разрыв... Черный космос, черный без продыху...     Набухает и шумно падает в чудовищную пустоту капля, маслянистая, тяжелая... Бу-уо-ом...  Ледяная пещера... Блуждания по видениям прошедших дней...                " Я - н-е-е  ж-и-и-в-о-о-й" - гулким эхом отзывается темное ущелье...               
               
 
 И теперь пространства прошлого для него свернулись пергаментным свитком; - и он оказался на свежем снегу настоящего. Видит далекую красную точку, как на загрунтованном холсте. Ему вспоминается, что будто он видел это и прежде. Но то были смутные видения, плоские образы, как через пленку. Но сейчас, как прорвалось, - и ему что дотянуться рукой; его взгляд летит в сквозящую холодом перспективу, глаза буквально впиваются в предметы, пульсация зрачка сотрясает его до основ, он сильно взволнован.  Медленно, медленно вверх по склону карабкается человек.               
 
 Это женщина. Он слышит её тяжелое дыхание. Она поминутно останавливается, растерянно озирается по сторонам. Она потерялась. Сбилась с пути. Сбрасывает с плеч рюкзак, вытаскивает из него фляжку, садится на снег и судорожными глотками пьет. Из-под капюшона выбивается прядь волос и падает на глаза. Она убирает волосы, прилипшие к мокрому от пота и снега лицу, и пьет, пьет...            Безвольно роняет флягу из рук на снег, расстегивает красную, как кровь, куртку, пытается глубоко дышать... Наклоняется вперед; - её выворачивает рвота и душит кашель. Ей плохо. Её силы на исходе.               
 
 Он перебирает, мусолит в памяти всех, всех, кого когда-либо знал, видел. И кто наполнял его сердце теплом надежды или просто вызывал симпатию. Но это чужой ему человек. Как эта снежинка, по замысловатой траектории пролетающая мимо. Он снова выгребает из памяти и самые незначительные встречи, оставившие в нем, хотя бы какой отпечаток.  Но эта женщина в яркой куртке, она, без всякого сомнения, посторонняя. Последний образ, который вспыхивает в памяти -  девушка с сияющими глазами и с двумя серебряными серьгами в мочке уха. А с этой никогда, никогда их пути не пересекались. И у него не дернется ни один призрачный мускул, не вскипит ни одна капля эфемерной крови, чтобы вытащить ее из этих снегов. Ведь он, - проекция, копия с того себя, разделявшего там, на земных дорогах, -  людей на "своих" - и "чужих", на себя - и всех остальных. Может быть там и протянул бы руку, но сейчас он...  Он как болезненный волдырь самолюбия с желтоватой, липкой жидкостью разочарования.                Каждый отвечает за себя. Ей отпущено ровно то, что она заслужила. Как и ему. И ему надо спешить в пещеру. 

Но на полпути в нем случается переворот. Это, как гром с ясного неба. Коллоид его клейких мыслей неожиданно преобразуется в кристалл света и от него прежнего не остается ни даже прозрачного намека. Он дает головокружительный разворот и мчится назад. Что послужило тому причиной? Как прервалась безысходность цикла? - Вышел срок? - Вряд ли, топтаться ему на мерзлых кручах и топтаться. Инициация сил извне? - Да, может быть. -  Неуверенно скользит он взглядом по небесной сфере, как по ледяному катку... И тут его осеняет -  это воздух, воздух, прорвы воздуха!.. И его богатое воображение. Сработало! Сдетонировало! Взорвало и разнесло в клочья кишки его мозговых извилин, набитые всяким вздором.               
 
Во-первых, воздух дал ему новое имя. Не звуки звонкие и глухие, долгие и краткие, сложенные в слоги, а - ритм. Ритм нового имени: вздох-выдох, вздох-выдох, вздох-выдох! И океан воздуха; океаны воздуха! Он вдруг увидел, увидел и осознал бесконечное пространство жизни. Что все мы слеплены из воздуха, всего лишь. И нет ни одной черты разделяющей. Всё едино, всё взаимосвязано. А все имена это только дыхание жизни.
 
 И он увидел, что у всех, всех женщин и девушек сияющие глаза; у всех, всех женщин и девушек по две серьги в мочке левого уха. Может кому-то показаться, что это такой вот перекрут ума, блажь; но можно и поверить, что это приближение к истине.
 Его далеко занесло в сторону сильным потоком таких новых открытий. И бурные, грохочущие реки теперь стелились плавным течением; а в зеленых озерах то там, то здесь, сверкая, выныривала рыба. Влажный тропический воздух пьянил, кружил голову.         
 
 " Э-э, мне правее"  -  спохватывается он и, делая крутой вираж, несется к белоснежным вершинам.  Он спасет её, покажет верный путь, вытащит из этих снегов. Он будет маячить перед её глазами...  Он прирастет там своими условными ногами, и будет стоять до посинения... Только бы она увидела его.               


            
                Октябрь 2014