Самсонов и Далила

                1.

      
         Познакомились они случайно. Троллейбус встал в пробке на Садовой-Кудринской, в салоне было тесно, и Самсонов оказался прижат к девушке в клетчатом велюровом пальто. От девушки шёл аромат лёгких приятных духов и чего-то родного, домашнего. Словно они были давно знакомы, расстались и вдруг встретились.

        Самсонов, очень высокого роста, самоуверенный и насмешливый красавец, смотрел сверху на светловолосую головку с милым нежным пробором, непривычно долго думал, с чего начать разговор, и вдруг спросил:

        - «Живаньши»?

        Головка шевельнулась, светлые волосы вздрогнули, словно задетые ветром, и Самсонов услышал мелодичный голос, сразивший его наповал:

        - «Опиум».

        - Хорошие духи.

        - Мне больше нравятся «Эсти Лаудер». Но они пропали.

        Троллейбус дрогнул, зажужжал и поехал. Кто-то начал пробираться к выходу, девушку крепко прижало к Самсонову, он непроизвольно поднял руку и обнял её за талию. Снизу на него посмотрело лицо с безумно красивыми губами-лианками и серыми глазами-озёрами, без краёв и без дна.

        - Мне надо выходить, - предупредила девушка.

        - Мне тоже, - отпасовал Самсонов.

        - Я на работу.

        -  Я вас провожу, если можно.

        Идти по Садовому кольцу в этот раз было весело. Встречные прохожие не мешали, автомобили не ревели и не харкали грязью, осенние лужи не брызгали ржавчиной, а отливали серебром. До поворота на Тверскую мужчина и девушка дошли быстро, за пару минут. Тем не менее, за это время он узнал, что ей двадцать пять лет, она идёт на утреннюю репетицию в театр, ставят «Три сестры», где она играет младшую, Ирину, она обожает гулять по осенней Москве и завтра вечером не откажется от совместной прогулки.

        Ещё Самсонов узнал, что её зовут Даля. Когда она скрылась в арке, в которой прятался служебный вход в театр, да ещё обернулась и улыбнулась на прощанье, он понял, что ему повезло. В тридцать пять лет он встретил ту, которую искал всю предыдущую жизнь. Это было очевидно, глаза-озёра и губы-лианки не выходили у него из головы, пока Самсонов без цели бродил по Тверской до бульвара и обратно к залу Чайковского, потом по кольцу от «Ханжонкова»  до площади Восстания.

        Наконец, он вспомнил, что ему надо на работу, в топ-агентство «Пигмалион», фотографировать девушек на портфолио. Самсонов сел в такси и всю дорогу улыбался, словно выздоровел и впервые вышел на улицу после долгой болезни.

        Весь вечер следующего дня Самсонов и Даля гуляли по городу, несмотря на бесконечный октябрьский дождь. Они шли под огромным чёрным зонтом, тесно прижавшись друг к другу.  Девушка держала его под руку, пальцами забравшись под манжет куртки и иногда щекоча кожу острыми ноготками. Она почти ничего не рассказывала и ни о чём не спрашивала, а Самсонов говорил без умолку, описывал ей всю свою жизнь, словно вернулся с необитаемого острова на родную землю и встретил любимого, истосковавшегося по нему человека. Он признался, что два раза был женат, но так и не испытал счастья, и первая, и вторая жена, сначала показавшиеся ему безобидными голубками, на деле оказались жадными воронами и напыщенными дурами. Десятилетний сын от первого брака и шестилетняя дочь от второго забыли его ещё быстрее, чем он их. Первой жене он оставил двухкомнатную квартиру, а второй - машину, сейчас вернулся к родителям и с удовольствием ездит на метро. Пробовал пить, но вместо этого стал вегетарианцем и бросил курить, хотя смолил с десятого класса школы. Хотел эмигрировать в Австралию, но не прошёл собеседование в посольстве. Бросил любимую работу в НИИ, где заведовал фотолабораторией, занимавшейся сопровождением экспериментов с микрочастицами, и теперь фотографирует моделей для подиума. Деньги неслабые, но многовато пошлятины. Например, девушки то и дело норовят прыгнуть к нему в постель, думая, что от него, фотографа, что-то зависит. И им невозможно объяснить, что между работой, сексом и любовью - пропасть, вселенная, космос. Скажешь, и примут за идиота.

        - Ничего, что я так много болтаю?

        В это время они стояли недалеко от высотки на Котельнической набережной. В домах зажглись огни, голубой свет уличного освещения надул пузырём мостовую и гранитную балюстраду, а чёрную воду реки сбросил во тьму.

        - Нормально. Уже поздно, я пойду.

        - Можно иногда встречать тебя у театра?

        - Нет. Как только нас увидят вместе, по театру поползут слухи.

        - Ну и что? Мы кого-то разозлим своей любовью? 

        Самсонов не ожидал, что Даля обнимет его и крепко поцелует в губы. Вернулся он на набережную только тогда, когда её клетчатое пальто мелькнуло на другой стороне улицы и скрылось в проулке между домами. Губы у него были чуть сладкими, наверное, от помады, а на языке остался чистый и воздушный вкус молока. Как-будто он только что поцеловал спящего ребёнка.

        Прошло две недели. Похолодало и выпал первый снег. На проводах и карнизах повисли сосульки, ветки деревьев стали белыми, а воздух прозрачным и звонким, как стекло. Зима была не за горами. Появились машины с совками и полицейские в меховых куртках, похожие на толстых и ленивых жуков.

        В театре у Дали начались генеральные репетиции, потом прогоны, потом спектакли для «пап и мам» - то есть для своей тусовки, критики, прессы и тех, кто имел право посещать театр без билетов. Девушка почему-то Самсонова не приглашала, а сам он не напрашивался.  Может быть, она будет нервничать, если он появится в зрительном зале? Знатоки говорят, что такое бывает. Может, ждала премьеры. Самсонов не расстраивался, потому что не хотел огорчаться, если спектакль окажется вздорным. Пригласит - он обязательно придёт, с цветами и комплиментами. Хотя сам не понимал, куда его понесёт, когда увидит любимую девушку на сцене.

        Виделись они редко, перезванивались или слали друг другу короткие эсэмэски. Звонила она в основном днём, произносила две-три фразы и почти сразу извинялась, так как ей пора бежать. А он как правило натыкался на бесцветный женский голос, сообщавший, что «абонент сейчас недоступен, перезвоните позже».      

        Самсонов старался не думать об этом, зная по опыту, что вообразить можно что угодно, дай только себе волю. Мужчины подозревают, женщины страдают, хотя чаще всего надуманные драмы гроша ломаного не стоят. Она работает, он тоже работает, оба заняты важными делами, а выпадет выходной - увидятся и наговорятся вволю. Не надо скакать впереди лошади. Любовь тоже хочет, чтобы её любили. 

        Ближе к середине ноября Самсонов отвёз родителей на дачу, у них был тёплый пятистенок под Серпуховым: туалет в доме, горячая вода, газовая плита и даже две телевизионные панели, в комнате и на кухне. Отец и мать планировали досидеть там до Крещения, только просили сына звонить и приезжать иногда в субботу или воскресенье. Самсонов набил им холодильник едой, купил мешок картошки, отцу бутылку любимой мадеры, а матери книжку Радзинского о Наполеоне, и пообещал постоянно быть на проводе. По первому сигналу примчаться и если что - доставить в Москву.

        Целый день он прибирался в опустевшей квартире, а вечером позвонил Дале, почти не надеясь услышать её голос.  Но она ответила после первого же звонка:

        - Привет!

        - Привет, Даля!

        - Ты удачно позвонил. У нас пауза, меняют декорации.

        - Влюблённым иногда должно везти. Особенно, на дуэлях. Бац - и противник в снегу. А ты поскакал к своей возлюбленной.

        - Прости, нас уже зовут. Я побегу.

        - Подожди. Приезжай завтра в гости.

        - Дружеский междусобойчик?

        - Нет… Посидим вдвоём?

        Даля молчала секунду, не больше. Но страшнее этой секунды Самсонов прежде ничего не переживал.

        - В три на Маяковке, под колоннадой. Купи белый мартини, ладно? Всё, я побежала!
               
               
                2.


        С утра Самсонов начал нервничать. Пока брился, порезал подбородок, покупая мартини, забыл взять сдачу, явился к концертному залу на сорок минут раньше, без десяти три поймал машину, и так как Даля на двадцать минут опоздала, за полчаса выслушал от шофёра много чего обидного.

        Но когда появилась Даля - в белой короткой шубке, с виноватой улыбкой и огромными серыми глазами, - Самсонов простил и себя, и шофёра, потому что счастье не даётся просто так, и если оно рядом, дарит смущённую гримаску и мягкое: «Я так бежала, что, кажется, сломала каблук», - понимаешь, что цена всего остального ничтожна, стремится к нулю, а эта встреча поднимает твою жизнь на такую высоту, где живут только герои, их ангелоподобные избранницы и смеющиеся боги.

        Уже в такси они начали целоваться. Даля была нежная и робкая, ни дать ни взять старшеклассница, впервые нарушавшая родительский запрет и отправившаяся на свидание. Самсонов и сам чувствовал себя подростком, поплывшим от тепла женской кожи, губ и дыхания.

        Дома, после некоторой неловкости и осторожных шуток, они, наконец, оказались рядом. Самсонов всё время что-то говорил, а Даля то закрывала, то открывала глаза, словно то забывала, то вновь узнавала Самсонова. Было очень хорошо, даже привычная комната с пошлыми жёлтыми занавесками на окнах, старыми стульями и трёхрожковой люстрой, похожей на руку инвалида без двух пальцев, стала красивой.

        Потом устроились на кухне и пили белый мартини с апельсиновым соком. Даля сидела за столом в длинной байковой рубашке Самсонова. Он чувствовал себя хозяином и смотрел на девушку как на царственную пленницу, которую нужно успокаивать и подбадривать, нахваливать и развлекать, защищать и брать на себя ответственность за то, что оказался с нею рядом. «Даже в такие минуты каждый из влюблённых счастлив по-своему, - думал Самсонов. -  Между нами десять лет разницы. Но разница, конечно, не в возрасте, а в том, что даже признаваясь друг другу в любви, каждый признаётся в чём-то своём, которое только ради общего обмана назвали любовью».

        Даля рассказывала о репетициях, о театральных интригах, о ревности к ней дублёрши, которая за глаза называла её: «Кошкой, которая играет сама по себе». Самсонов не вникал в смысл, а плыл вслед за голосом Дали и парил, сидя на стуле.

        - Ты меня не слушаешь, - вздохнула девушка. - У тебя глаза, как у толстого вуалехвоста. Я перед тобой, а ты смотришь в разные стороны. Как не стыдно! - она рассмеялась и стала расстёгивать рубашку. - Поможешь одеться?

        Выйдя из подъезда, Даля поскользнулась и чуть не упала. Самсонов подхватил её под локти и привлёк к себе. Её огромные глаза ослепили его, потому что она прижалась к нему и их носы соприкоснулись.

        - Видишь того, у столба? - прошипела она нервно. - Я его боюсь. Иди вперёд, а я за тобой.

        Самсонов оглянулся. Под фонарём, метрах в десяти от них, стоял широкоплечий   парень в тяжёлых ботинках на рифлёной подошве, в джинсах и дутой серебристой куртке. На голову он накинул капюшон, и вместо лица чернел треугольник. Всё это было как-то странно и действительно страшновато.

        Вдруг парень негромко свистнул. Даля вздрогнула, но вместо того чтобы прижаться покрепче к Самсонову, отпрянула от него и прошептала одними губами:

        - Слышал? Иди!

        Самсонов развернулся и пошёл в сторону странного в капюшоне. С каждым шагом он чувствовал себя всё неуверенней, хотя мало чего боялся, тем более в самом центре города, возле родной восьмиэтажки.

        «Что-то тут не то, - неожиданно подумал Самсонов. - Кажется, я куда-то влип».

        - Ну что, говнюк? Поел сладкого?

        Голос у незнакомого парня был злой и очень выразительный. Они стояли друг против друга, почти одного роста и одного телосложения. Самсонов не успел обидеться на грубость, потому что удивился тому, что где-то уже слышал этот голос: глубокий, нагло-надменный, с хорошо отработанными обертонами и чёткой дикцией.

        - Что? - Самсонов ничего не понимал.

        - Яйца береги, вот что. Кобель драный!

        Удар был такой силы, что Самсонову показалось, словно ему всадили нож одновременно между ног, в зад, в живот и в спину. Нога в тяжёлом рифлёном ботинке ещё раз маханула ему снизу в подбородок, но это уже когда он упал на колени и, одурев от боли, засипел и заскрипел зубами. Теперь он рухнул набок, раскорябал щеку о ледяной асфальт и почувствовал, как рот наполняется кровью.    

        - Дрон, не бей его! - завопила девушка. - Он фотограф, простой фотограф. Увидел меня в троллейбусе и двинулся крышей.

        - Далька, иди сюда! Что он от тебя хотел, этот лошара?

        Они стояли в обнимку над скрюченным Самсоновым, парень в серебристой куртке и девушка в белой шубке, он осыпал поцелуями её лицо, а она плакала и пела своим волшебным голосом:

        - Ничего, миленький мой, ничего! Уговаривал на фотосессию. Хотел сделать пробный портрет, но я сказала, что бесплатно не снимаюсь! Успокойся, успокойся! Помоги мальчику встать, ему, наверное, больно.

        Поцелуй закрыл ей рот, они целовались долго и со стоном. Наконец, насытившись друг другом, посмотрели на лежавшего у них в ногах мужчину.

        - Вдруг он умрёт?

        - Говно не тонет.

        - Дрон!

        - Далька!

        - Что?

        - Ты же меня не бросишь?

        - Ты же меня никому не отдашь!

        - Не отдам.

        - Значит, не брошу.

        Они ушли в обнимку. Она двумя руками обхватила его за пояс, а он крепко держал её за плечо и иногда подтягивал вверх, а она подпрыгивала и поджимала ноги.

        Спустя пять минут Самсонов пришёл в себя, отплевался кровью, на карачках дополз до железной скамейки у подъезда, влез на неё и откинулся на спинку. Дрожали ноги, ныл пах, гудела голова, подбородок был весь в крови, но физическое страдание было ничто в сравнении с унижением нравственным.

        Самсонов выругался матом. Какие изумительные слова лезут в башку после того, как тебя изваляют в грязи! Нет, после того, как ты сам нырнёшь в помои! Он вспомнил, где слышал этот низкий, выразительный голос, эти обертона и эту точёную дикцию. Дрон, как называла его Даля, мелькал из сериала в сериал, был то главным банкиром, то главным любовником, то главным следователем, то главным бандитом. Он наверняка служил в одном театре с Далей, вот почему девушка не приглашала Самсонова на спектакли и не встречалась с ним у служебного подъезда. Мало того, Дрон и Даля были мужем и женой, теперь в этом не было никакого сомнения. И, скорее всего, жизнь у них шла по синусоиде, вверх-вниз, любовь до гроба-скандал до визга, так живут многие вроде бы талантливые, а на самом деле, самовлюблённые и жестокие люди. Угораздило же Самсонова влезть на эту синусоиду! Карабкаться к Дале наверх, а съехать вниз к ботинкам её мужа. Никакая это была не любовь, а пошлый спектакль, жестокий розыгрыш. Он стал дразнилкой в руках жены, решившей встряхнуть своего заскучавшего мужа. Какой садистский приём! Какая изощрённая гадость!

         Вернувшись домой, Самсонов увидел разобранную постель, скомканную простынь, след помады в углу пододеяльника и два светлых волоска на подушке. Он собрал белье в черный пластиковый мешок, вынес его в мусоропровод, потом умылся и открыл все форточки, чтобы проветрить квартиру. Сел в кресло и стал терпеливо ждать. Думать ни о чём не хотелось, сам глагол «думать» бил по голове наподобие чугунной гири. Скоро в комнатах стало просторно и свежо. Но на сердце по-прежнему было тесно и душно.



                февраль 2015 года, Москва