Я волнуюсь, услышав

               
    Так начинается известная в конце прошлого века песня об эскадрилье «Нормандия – Неман», дружбе советских и французских лётчиков во время Великой Отечественной войны: « Я волнуюсь, услышав французскую речь». Хочется заменить только одно слово «французскую» на «украинскую». 
  … Оббитый крашенным в зелёное рейками вагон военных времён был переполнен людьми, как бочка селёдкой. Мы с трудом нашли себе место, чтоб приткнуться кое-как. Пассажиры нервничали, шумели, ругались, толкали друг друга своими чемоданами, корзинами, котомками. Наконец, страсти улеглись, и сердобольная пожилая пара заметила  маленькую ростом мать с малым дитём на руках. Поворчав и пошептавшись, стали расчищать место среди своих вещей на нижней лавке, немного загородив ими проход: на багажных верхних полках уже вольготно разлеглись какие-то добры молодцы с баулами в обнимку. 
   Потом, как это бывает в поездах, всё улеглось, разместилось. На столике, на коленях, на чемоданах появились свёртки, газетки с немудрёной едой: наши традиционно едят в поезде, лишь только состав тронется в дорогу.
   Надолго запомнился мне этот душный, грязный, вонюче – потный вагон, освещённый парой-тройкой тусклых лампочек, заполненный липкими, смердящими испарениями человеческих тел, перевариваемой внутренностями еды…
   В сумасшедшую Москву втягивался наш допотопный эшелон несколько неимоверно скучных часов. Все попутчики изнывали от невыносимой езды, раздражались по поводу и без повода:
- Ну, не дёргай ты котомку…
- Куды прёшь? Ещё не доехали…
   Сидят люди, одетые – обутые, потеют и злятся: на себя, на людей, на вагон, и на жизнь свою попутно. А напрасно: ничего не попишешь!
   Перронная суета и толкотня сбивает с толку: растерянные и отрешенные, стоим среди снующей мимо нас и сквозь нас толпы.  Наконец, батя с высоты своего почти двухметрового роста высмотрел лазейку, направился к высоченным, массивным дверям коричневого дерева – наверное, дуб? – с  надписью «Вход – Выход».
   От «Выхода» текла плотная река людей, отмела нас к стене, пока отец не сообразил вытолкать нашу «колонну» в струю входящих.
   Зал ожидания показался мне дворцом. Сверху – высоченные потолки в лепнине, с огромными люстрами на сотни лампочек, картины на стенах, буфеты…
   Внизу скамьи с вырезанными буквами «МПС» на спинках, забитые людьми, их несметными вещами; шум, гам, тарарам. И колготня, и суета, и хрипы динамиков, из которых что-то говорилось, чего понять было невозможно.
   Нашли и тут закуток, кое-как сложили свои вещички, расселись, отдышались, осмотрелись.

Отец ушёл за билетами. Мать нам объяснила:
-Едем мы на Украину, дети. У отцовых родственников жить будем.
  Сидели мы на вокзале долго. Очереди непривычно длинные, и казалось, что
покупают здесь все и всё.
   Я попросился  у матери походить: увидел поблизости книжный киоск.
   Столько книг я ещё не видел никогда: за спиной продавца в полстены стояли стеллажи; спереди у него – прилавок с газетами, журналами, тетрадями, блокнотами, коробочки с ручками и перьями. Всё блестело, сверкало глянцевыми обложками, разноцветными карандашами. Настоящее богатство!
Глаза разбегались, шарили по обложкам: некоторые заглавия детских книг мне уже встречались.
   И тут я наткнулся на странные буквы. Где я их мог видеть ранее? Меня озадачила буква «i»: она встречалась в церковных книгах матери, которые я немного читал по её настоянию. Фамилия автора книжки стояла на обложке, напечатанная крупным шрифтом: «Оксана Iваненко. Дитинство Тараса».  Вроде не так уж и сложно: автор – Оксана Иваненко. «Дитинство», похоже, связано с дитем, русское «детство». «Тарас» - понятно, имя героя.
  И я упросил берегущую каждую копейку мать купить мне книжку про Тараса.
    Начался неосознанный процесс самостоятельного изучения украинского языка. А ведь ехали мы на Украину.
   Покупка моя окружающих не удивила. Путешествующие поездами люди тоже много читают, и не только газеты – журналы на русском языке. На московских вокзалах продавалась печатная продукция почти на всех языках тогдашнего СССР.
   Книгу я не выпускал из рук и в поезде на Украину. Только около вагона отец у меня её отнял, чтобы освободить мне руки: меня могли толкнуть во время посадочной суеты, и всем приходилось упираться в стенку вагона, чтобы не улететь под колёса.
   С повестью Оксаны Иваненко я знакомился всю дорогу длиною в двое суток. Благодаря ней было легче переносить время вынужденного бездействия.
 Среди попутчиков было много украинцев. Их несколько удивил мой интерес к повести на украинском языке, и они охотно отвечали на мои вопросы о значении слов, о правилах чтения. Многие слова запоминались благодаря их созвучию и соответствию русским.
   И учёба успешно продвигалась.
   Теперь я уверен, что этот «подготовительный курс» помог мне в будущем освоить украинский язык. Вначале это был «суржик», киевско-полтавско-приднепровский диалект, основанный на лексике русской, с примесью украинских слов. Десятый класс я окончил в украинской школе, а институт – в Львовской области. Там пришлось, без принуждения и насилия, освоить бойковский, лемковский и гуцульский диалекты, говорить достаточно чисто, не вызывая сомнений в знании «украинской мовы», хотя государственным языком во всём Союзе был русский.
   Возвращусь к книге: она была интересна своей новизной, щемящей тоской бесправных людей, угнетённых и превращённых в быдло, по свободе; судьбой семьи, постепенно уходящей в небытие; мечтами и чаяниями мальчика, стремящегося к высокому и светлому, но натыкающегося на «свинцовые мерзости жизни». Мне это было очень близким.
   Отдельные главы книги я перечитывал, возвращаясь к самым сильным эпизодам, повторял слова, присущие лишь украинскому языку - сравнительная лексикология, заимствования – это в будущем. Я запоминал их в контексте.
   Хранилась книжка долго, пока я не стал бегло читать на украинском языке стихи и прозу, и начал именно с Тараса Шевченко,  двухтомник которого в юбилейном издании до сих пор хранятся в моей домашней библиотеке.
  Мне попадались противоречия ещё в подростковом возрасте в произведениях украинских советских авторов, которые после обретения Украиной независимости  исчезли с литературного горизонта бесследно.
   Максима Рыльского, Виктора Сосюру, Олеся Гончара, Павла Загребельного, множество других знаменитых поэтов и писателей Украины, кого я читал с удовольствием и даже неким восторгом, не обязательно прославлявших социалистический строй, метла мадам Клио смела беспощадно и неумолимо.
     В семье родственников, у которых мы остановились, говорили на украинском языке, мы же продолжали общаться на русском.
   На улицах южно – украинского города бытовало многоязычие: его строили выходцы  почти из всех республик. Только подростком я слышал проукраинские анекдоты и пародии на литературные темы:
- В Киеве перед памятником Богдану Хмельницкому стоит на коленях хохол и скулит:
-Для чого ж ты нас соединив? 

 На Павла Тычину:
«Дайте мини кирпичину,
Я прибью Павла Тычину».

Это за стих, тоже исковерканный:
«А в повитри флот,
Вин и косыть, и молотыть,
Вин увесь Союз пидносить
До новых высот».

А вот лирические стихи Виктора Сосюры, ранние, впечатляли, брази за душу. Они были искренними, напевными, самобытными, мелодичностью не уступали итальянским.
  Это же можно сказать и о песнях: такие мелодии рождаются на просторе, когда у души певца нет никаких пространственных и временных преград.
   Случилось так, что я окончил украинский вуз. От клички «москаль» меня спасло знание языка и диалектов.
  Но  взаимоотношения между востоком и западом Украины сегодня и тогда – небо и земля!
   После Майданов много тайного выплыло на свет Божий. Правители Украины – олигархи, фашисты и прочие политические преступники – выпустили злого духа, таившегося в глубинах сознания оболваненного народа: ненависть и презрение ко всему русскому, возвышение, возвеличивание бендеровцев и военных преступников, буйные всходы вражды между востоком и западом, «щирыми» украинцами и русскоговорящими жителями пограничных с Россией областей.
   Как можно было вдолбить многотысячной толпе в голову неоспоримость и непогрешимость дикарской кричалки «Хто не скаче, той москаль»?
   Разъярить эти людские массы, раскалить страсти настолько, чтобы они пошли на открытый разбой, избиение безоружных правоохранителей?
   Обрушиться огнём на законно избранное правительство?
   Не внять резонным уговорам здравомыслящих политиков?
   И теперь разговоры ведутся языком оружия…