Человек, которому нравилось быть грустным 4

Там была история, вернее, хронологическое описание жизни, похожее на обычное школьное изложение. С ошибками, помарками, замазанными и переписанными заново словами. И рисунками на полях: лошадки, щиплющие травку, солнце, ярко-красные грибы, птицы. Каждая страница была старательно разрисована, и, надо сказать, художественные способности у автора неплохие, он умело сочетал цвета, соблюдал пропорции. Талант, вот только понять бы, кто из них двоих это писал, потому что видно – всё делал один человек.
«Я хочу сказать, что добрым можно быть всегда. Даже нужно. И если плохие люди сделали тебе плохо, надо всё равно быть добрым, даже с ними», - наткнулся Валентин на первых страницах. «Если тебя обозвали, улыбнись, кивни. Делайте как моя мама, которая простила моего папу. Он поступил с ней очень плохо, убежал, но зато появилась я, и мама поэтому его простила. Да и без этого бы простила. Она видела его всего один раз, но всё равно простила».
Книжнику стало немного не по себе, он, кажется, понимал, что проступает за этими невинными детскими строчками.
«Когда я ходила в садик, мама ходила вместе со мной. Я была в одной комнате, а она в другой, мыла полы, посуду, а я рисовала или спала. Дети плохо говорили про мою маму, что она дурик, но я не слушала их, а просто улыбалась, а они со мной не разговаривали. И вы улыбайтесь, если плохо скажут про вашу маму. Нужно всегда быть добрым. А злым быть легко, это каждый сможет».
Читала ли эта девочка библию? Кто были её учителя? Или, быть может, она от рождения такая? Но жить всю жизнь с ношей доброты тяжело, так казалось Валентину. В этом было нечто от самоубийственного подвига, на который идут от отчаяния, поистине возлюбив ближнего своего, те люди, которые прошли в жизни свои тернистые тропинки, вдоволь потолкавшись за место под солнцем. Это осознанный выбор человека, умудрённого опытом, разобравшегося в себе и людях. Но ребёнок… Наверное, она всё-таки читала библию.
Но до самого конца тетради о боге не было ни слова, ни даже аллегории. Там много рассказывалось о трудном детстве с особенной мамой, которая всё равно самая лучшая на свете. Говорилось, как просто научиться общаться с человеком жестами, гораздо лучше понимая, что он хочет тебе сказать. «От слов может быть холодно, а от рук никогда, ведь они тёплые» - была трогательная строчка на последних страницах.
Прочитав до конца, книжник впал в странное состояние тихой растерянности. Всё, о чем писала маленькая девочка, было в сущности призывом относиться друг к другу с пониманием, больше уделять времени близким и не обижать слабых. Не смеяться над увечными и теми, кто получил от родителей меньше, чем другие. Но если не отчаяние двигало рукой ребёнка, не боль обид и унижений, то что?
Он решил во что бы то ни стало с ними поговорить. И попытаться помочь, утешить, приободрить. Показывать эти тетради другим бессмысленно, вряд ли найдутся люди на бесплатной барахолке, кто по достоинству оценят глубину замысла, пусть и по-детски наивного. И не станут снисходительно давать советы, как на самом деле стоит жить.
Валентин понял, что это именно тот редкий случай, когда на призыв нужно откликнуться, иначе у ребёнка может пропасть вера. Ведь сколько сил отнимет жизнь у ранимой души, своими неприглядностями и уродствами. Сколько ещё злобных старух будут тянуть свои руки к сокровенным тетрадям… Потому что страшнее всего будет увидеть, когда почти святая девочка ожесточится, огрубеет, окрасится в серый цвет и пойдёт по жизни с гордо поднятой головой, не замечая ни прекрасного, ни светлого, а только материальное. Это будет очередное поражение душевной чистоты в грязном и пошлом мире. Вот что означал тот сакральный жалобный взгляд сквозь толпу, адресованный только ему.
Книжник машинально взял следующую тетрадь, и так же скрупулёзно изучил содержимое. Оно, как ни странно, отличалось, там были другие рисунки и немного другой текст. Будто девочка, старательно выводя буквы, вспоминала то, что хотела написать, но вылетело из головы. «У меня совсем нет друзей, кроме мамы» - закралось между строк в тех абзацах, где описывалась школа. «Я очень хочу с кем-нибудь подружиться, но у меня не получается. Мама почти всегда со мной, и другие её пугаются. Но я всё равно буду ходить с мамой» - в другом месте, но тоже не совсем органично, слово отвлёкшись и написав не то, что надо, а то, о чём болит душа. И таких моментов в тетрадях было достаточно много.
Да, он прочитал их все, одну за одной, все 11 тетрадей, не пропуская даже те страницы, где текст повторялся. Прошло не меньше часа, прежде чем не закончилось чтение, и книжник, по обыкновению ходивший по комнате в минуты раздумий, просто встал с кресла и застыл на месте. Да, большинству людей детская писанина показалась бы безделицей, никакой трагедии никто бы из них в этом не увидел, но чудику Валентину-Валере это казалось преступлением общества, что дети пишут такое в столь юные годы. И ещё больше его уничтожала тональность этих строк, ни прямого упрёка, ни злобы, ни даже сильной обиды! Как такое вообще может быть?
Ребёнок просто не предназначен для того, что жить в грусти, а уж тем более бороться с ней.
Хотя что я знаю о них? – думал книжник. Надо просто дождаться, когда они появятся вновь в парке, и устроить с ними долгий разговор, может даже, пригласить их в кафе. Где они живут? Может, их нужно подвезти. А не испугаются ли они меня? – думал он опять. – Если я вдруг активно стану их расспрашивать, интересоваться их жизнью? Подумают, что я хочу им зла?
Ночной двор с балкона казался совсем нежилым, в беспорядке брошенные машины будто были оставлены после стихийного бедствия. Валентин любил освежиться перед сном, постоять несколько минут на балконе, осматривая окрестности. Да, кто-то оставил транспорт перед самым подъездом, кто-то вкривь втиснулся вплотную к детской площадке, а кто-то въехал чуть ли не в сугроб. Но это был хаос жизни, который временами так бывает похож на свою противоположность. Сложно понять, с чего начнётся день завтра – с мёртвой тишины или с суеты жильцов перед работой? 
Ему нравилось прокручивать в голове такие образы и просто наблюдать за жизнью, особенно за статичными эпизодами вроде спящего двора. Как в галерее, где поток событий будто замедляется, оставляя время всё осмыслить и понять, осмотреться, взглянуть на себя со стороны.
Но теперь он этого делать не мог, потому что они украли его грусть, лишив покоя.
Он всю ночь думал про них, и только под утро смог заснуть тем беспокойным и неприятным сном, после которого просыпаешься совсем разбитым, лишённым энергии и сил.