О чёрном и белом

На всю жизнь я запомнил прохладные сумерки октябрьского вечера 2000-го года. Потому что именно в это время (по причине целенаправленного поджога ли, или элементарного короткого замыкания? – тайна до сих пор), заполыхал мой загородный дом.

Огромным, обжигающим, ярко-лимонным факелом пылали его деревянные стены и своды. И будто в дикой, фантастической пляске конвульсивно извивались высокие языки пламени на фоне темнеющей синевы чуть оранжевого на самом горизонте неба.

С громким картечным треском разлетающегося в клочки от неимоверно высокой температуры шифера на глазах соседей исчезал не просто мой дом – уносились в небытие многие и многие мои надежды, планы, быть может, даже, неосознанные мною мечты.

Когда на следующий день я пришёл на всё ещё дымящееся пепелище, то на фоне общей страшной картины увидел оставленное огнём свидетельство, его памятный знак – почерневшую, претерпевшую на себе неимоверный натиск огня лежанку из листового, толщиной миллиметров пять, металла. Выглядело это некогда прочное основание весьма плачевно: словно сведённое безобразной судорогой тело некогда безупречно сложенного атлета,ч изогнулась она перекошенной дугой, как пластинка высохшего сыра.
 
Почему я обратил внимание именно на неё? Может я и сам, внутренне, от неё тогда почти не отличался?..

Полторы тысячи работ сгорели в одночасье: наброски, пейзажи, зарисовки, портреты. Писал их и масляными красками на холсте, и акварелью на бумаге, и сангиной, и пастелью, и углём, и тушью, и цветными карандашами, и простой шариковой ручкой…

Сгорели мои чувства.

Разделились на чёрное и белое.

Чёрная их часть осталась лежать передо мной золою. А белая?.. Что ж, белая, чистая их часть, стала настолько прозрачной, настолько лёгкой и неосязаемой, что не сдерживаемая больше ни чем в этом мире, она унеслась от меня в безответную высь, в след за образами утраченных картин, многих моих находок и артефактов, таких как: окаменевшее яйцо мамонта, изделия первобытных людей из камня и кости, других предметов. И только через много лет некоторые из них сумели вернуться на страницы моих книг.
 
Но в тот день они улетели туда, где, возможно, живут погибшие и не осуществившиеся творческие мечтания других людей и, быть может, даже сам замысел Бога о совершенном человеке...

Я был смят, шокирован, раздавлен. И если бы не Господня помощь и Его благодать, укрепившая меня (потому что непосильного креста Он не возлагает), то не знаю, выжил бы я, не свихнувшись?

Алтарница Мария, мудрая женщина, сама много тяжёлого пережившая, сказала, как отрезала:

– Будешь постоянно думать, батюшка, что в доме сгорело – сойдёшь с ума.
И, почувствовав всем сердцем её точное предупреждение, – согласился. Лишь добавил негромко:

– Хорошо ещё, что не ночью случился пожар. А то бы спал (а сплю я крепко) и наверняка сгорел бы заживо.

Вот такое тяжкое испытание было мне попущено. С какой целью? Что-то в себе изменить? Понять и осознать что-то важное? До сих пор это в некоторой степени тайна для меня. Об одном могу догадываться: это непростое событие мне следовало пережить. Пережить и не сломаться внутренне, не впасть в уныние и отчаяние, но позволить Господу взрастить в моей душе опыт отрывания от земного, наставление не привязываться к творению, но видеть во всем Творца. Господь Своею милостию сподобил меня пережить умирание части себя вместе со своими работами и с потерей огромной части прожитой мною жизни.
Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною, (Мф.16:24)

Господь нас призывает умереть для себя – для своих страстей и желаний – уже сейчас, добровольно, чтобы потом, со смертью тела не пришлось умирать уже вынужденно и, быть может внезапно, а от того мучительнее и страшней… и если удастся уже сейчас, при нашей земной жизни, посвятить себя Господу, то что тогда будет для нас смерть нашего тела? Лишь краткий миг перехода из одного состояния служения Богу в другое. Не больше, и не меньше.

***

И пролетели, словно лебеди, в чистейшей лазури осеннего неба, годы. Снова я взял в руки кисти, краски, продолжаю писать акварелью любимой, пробую и гуашью сочной, плотной. Рисую и шариковой ручкой на бумаге, и простым карандашом. Делаю эскизы и на природе, и по памяти. Набрасываю и портреты дорогих моей душе людей – как умею, стараясь уловить сходство и внутренний стержень характера – выявить личность. Но делаю я это теперь немного по-другому и с другой целью. Я будто сравниваю себя, проверяю. И мне не так жаль будет этих работ, если они пропадут. Ведь для меня свою задачу они уже выполнили…

А вот если из них получится организовать выставку, то это будет для меня новая радость. Но тоже какая-то иная, чем прежде, до пожара – тихая какая-то. Радость благодарения. Если Господь примет, конечно. Да и работы сами уже другие. И мне немного жаль, что я не могу сравнить их теми, прежними. Быть может, увидел бы я тогда некоторое отличие в соотношении черного и белого?
Ведь я вдруг стал замечать, что линия, проведённая на девственно белом листе плотной бумаги – пейзаж ли это, или человеческое лицо, – для меня как тот самый отделяющий чёрное от белого октябрьский пожар, потому что именно в белой, бесконечно глубокой и бездонной, прямо-таки космической панораме вечно зовущего меня неба, – живут абсолютно все цвета светового спектра, весь его сочный, звучный диапазон и строй, как бы безбрежная в своей бесконечности энергия удивительной непрерывности Божественной материи, до краёв наполненная дивным покоем уравновешенности, словно некая праматерия всего сущего, и всегда притягивающая меня, грешного, тайна.

Она будто властно влекущий утренний туман в луговой, широкой низине Иртыша, из которого вот-вот вынырнет, как бы родится влажная, ещё сырая первозданная Земля, с характерным запахом, густо поросшая древними соснами, кедрами, берёзами, багульником и упругой, высокой травой. И отразятся в таёжном озере белые облака на фоне вечно манящего, таинственного неба, – такие разнообразные, кудреватые, тщательно умытые, слегка напоминающие своими лёгкими, воздушными очертаниями двенадцать быстрых коней с лихим ямщиком на фигурном, изящном, маленьком облучке.

Куда они бегут? Почему так сильно спешат, ни на секунду не останавливаясь? Зачем строго хранят свой белый, облачный секрет?

Конечно, не надеюсь от них дождаться вразумительного и ясного ответа. Но я несказанно счастлив, что они есть и всегда куда-то спешат!