Покровка

Места эти, в слиянии рек Кутумовой и притоки Луковки далекой от центра России ссыльной Астраханской губернии, славившейся пыльными ветрами, крепкими зимними морозами, да изнуряющей летней жарой, попали под указующий перст Всевышнего, когда астраханский откупщик дьяк Василий Кучуков решил заложить на землях, пожалованных ему царями Иоанном Алексеевичем и Петром Алексеевичем сад с плодовыми деревьями, виноградниками, пашенными землями да хоромными строениями. Обратившись к Митрополиту Сампсону с просьбой о денежной ссуде, дав ему закладное письмо, получил Василий Кучуков на это благое дело тысячу рублей. Да,  видно, не заладилось что-то. То ли размахнулся широко, то ли мыслил узко. Грузом повис у него на сердце долг:
       -Сад заложен, земли пашенные, - сетовал он, - а нет дохода от земель. Не могу я отдать долг. Придется, видно, уступить земли. Дарованы они мне царями нашими еще в 1683 году. Жалко мне их, а делать нечего.
       -Ну, что ж, коль так, - молвил Митрополит Сампсон, получив кучуковские земли, - быть на этом месте обители. В самом сердце её храм поставлю каменный. На примете у меня чудотворная икона Покрова Пресвятой Богородицы, большая, яркая. Поставлю её в Храме. Быть ей хранительницей нового монастыря. По её имени и зваться он будет – Покровским. Пусть запомнит земля астраханская 1708 год, год рождения нового мужского монастыря.



                1808год.

Перед образами горели свечи. Отец Иннокентий, игумен Покровского монастыря, только что закончил вечернюю молитву и собирался писать патриарху письмо с просьбой увеличить поступления из казны на содержание и без того не богатого монастыря: “ Угодья у монастыря значительные, - писал он, - но малопригодные для обработки. Аренда земли дает скудный доход…”
Испросив разрешения, в келью вошли несколько монахов. В нерешительности они толпились у двери:
        -Прости, что побеспокоили, отец Иннокентий, но дело серьезное. Что делать  будем? Мор кругом. Чума второй год зверствует. Из-за карантина из города никого не выпускают. Людям бежать некуда. Спасаются только в нашем, Покровском, да в Воскресенско-Болдинском  монастырях.
-Храм открыт день и ночь, - угрюмо ответил отец Иннокентий.
-Да, но этого мало. К чудотворной иконе нашей, иконе Покрова Пресвятой Богородицы денно и нощно люди идут. Многих она исцелила. В народе вера живет, что вблизи стен монастыря болезнь отступает.  Посмотри, сколько палаток и шалашей возле монастырских стен.
        -Что в городе делается? – спросил отец Иннокентий.
-Стоны кругом, рыдания. Вымирают целые улицы, - ответили монахи.
-Братья в город ходили?
-Да, мертвых убирали.
Отец Иннокентий подошел к окну, задумался:
       - Что ж, - глухо произнес он, - жгите монастырский сад, и дубовую аллею тоже. Людей будем размещать.
-Чем кормить больных, отец Иннокентий? Монастырских запасов на всех не хватит.
-Как-нибудь прокормим. Где сами, где Епархия поможет, где губернатор.
Под стук топоров, вырубавших замечательный монастырский сад и знаменитую дубовую аллею, под жаркую пляску жадных языков пламени, превращавших в прах времен монастырскую святыню, потянулись со всех карантинных мест в Покровский монастырь подводы с больными. Пришло время братьям монахам принимать сан братьев милосердия. Более полугода служил Покровский монастырь больницей, чтоб во славу всему испытанному, пережитому и сделанному в августе 1808 года смог астраханский губернатор доложить епархиальному начальству о том, что монастырь полностью очищен от чумы.
Позднее, в 1822году, присоединили к нему Воскресенско-Болдинский монастырь со всем его имуществом. И стал Покровский монастырь зваться Покрово-Болдинским.

Время властвует в этом мире, подчиняя своим законам жизнь и смерть, память и забвение, смену событий и поколений. Время примиряет и судит.

               
                2003 год.
Узкая, прямая дорога, свернув с шоссе, в который раз привела меня сквозь неказистые, поросшие камышом дачи к проходной сторожке из крупноблочного кирпича, смотрящей одинаково безразлично на всех приходящих и приезжавших одиноким окном. На её бледно-пыльном теле выцветшей бирюзой красовалась табличка:  “Туберкулезная больница №1”. Перешагнув через металлический трос, служивший воротами, я прошла вглубь больничного парка. Он скрывал за зеленью акаций и тополей забытую, затерянную на отшибе города жизнь – жизнь, с которой некоторые были вынуждены мириться, потому, что страдали страшным недугом, жизнь, которую иные не хотели замечать, наивно думая, что далекие беды -  не их беды, а, значит, никогда их не коснутся. По роду своей службы я жила этой жизнью, к которой невозможно было привыкнуть. Иногда она, эта жизнь, выбирала своей жертвой кого-нибудь из больничного персонала, чтобы ещё раз насладиться чьими-то горькими слезами. Однако, больничные будни текли своим чередом, делая привычным и трудности, и слезы, и смерти…
Мне навстречу по асфальтовой дорожке шла Римма, главная мед. сестра больницы. Её грациозная поступь, выбивавшаяся из-под медицинской шапочки смоляная прядь жестких стриженых волос, мудрый взгляд восточной женщины, всегда вызывали во мне чувство восхищения и уважения к ней. У неё получалось всегда находиться сразу в нескольких местах, она то спешила в аптеку за медикаментами, то давала задания мед. сестрам, то старалась во время отправить анализы по   лабораториям.
       -Здравствуйте, как хорошо, что я Вас встретила, - обратилась она ко мне, - у нас оборудование сломалось. Подайте заявку на ремонт.
       -Пойдемте, Римма, посмотрим.
Мы направились к лечебному корпусу. Ведя привычные для нас разговоры,  которые по сути  сводились к тому, что в больнице плохо с хлоркой, мылом, медикаментами, марлей, что оборудование работает по двадцать лет, а электрические лампочки  в коридорах выкручивают больные. Четырехэтажное здание современной постройки, в котором расположился главный лечебный корпус, смотрело на мир сотней сверкающих на солнце окон. Впрочем, мир замыкался для него полуразрушенным больничным забором, который растащили по кирпичику хозяйственные дачники, заменяющим его высоким камышом и дворцами - коттеджами новых русских.
Мы прошли по длинному больничному коридору, не один год ждущему ремонта. Заботливые руки мед. сестер и санитарок давно превратили его в маленький ботанический садик. Стройные фикусы, пальмы, декоративные березки, трогательно оживляли грустные взгляды лежащих в переполненных палатах больных.
       -Опять мест нет? – поинтересовалась я, увидев стоящую в коридоре кровать.
       -Да, - коротко отозвалась Римма.
Человек, лежащий на кровати, отгородился от коридорных сквозняков и взглядов тоненьким байковым одеялом. Я не сразу заметила его высохшее тело в складках постельного белья. Сколько ему осталось жить -  день, два, месяц?
К этому трудно привыкнуть.  Туберкулез -  страшное слово. “ Палочка Коха”, находясь в защитной капсуле, очень плохо поддается лечению, поражая любой орган. Долгие месяцы, долгие годы, а порой всю жизнь люди ведут  с этой коварной болезнью неравную борьбу.
       -Вот, - показала мне Римма, вышедшую из строя аппаратуру, - завтра две операции, не знаю что  и делать. Хотела сходить к главному, посоветоваться. Может, зайдем вместе?
Еще не дойдя до кабинета, сквозь открытую дверь мы услышали голос главного врача больницы Владимира Борисовича:
        -У меня нет свободных коек… Не знаю куда… Могу только в коридор. Хорошо, везите, - разговаривал он с кем-то по телефону, - …ну,  и что из того, что бомжи. Да, зимой сами приходят, но они больные, я не могу их не взять…
Увидев нас в дверях, он кивнул нам с Риммой в знак приветствия, жестом приглашая пройти в кабинет.

Здесь мы с удивлением увидели сидящего за столом священника.
       -Знакомьтесь, отец Феофан, - заметив мое удивление, представил нам служителя церкви главный врач, - он интересуется нашей больницей, вернее постройками бывшего монастыря.
Наши взгляды встретились.
        -Ваше лицо мне кажется знакомым, - вместо “здрасте” обратился ко мне батюшка.
        -Я тоже Вас где-то видела, - ответила я, - пытаясь извлечь из тайников памяти эпизод предполагаемой встречи.


Канун Нового Года был полон приятных хлопот. В доме пахло только что принесенной елкой, апельсинами и шоколадом. Новогодние сюрпризы покуда прятались по шкафам. “Бенгальские огни, колбаса, шампанское, - перечисляла я, что куплено. – А  хлопушки и свечи? Забыла”. Наскоро одевшись,  вышла на улицу. День выдался пасмурный. Неуверенные снежинки срывались с отяжелевшего астраханского неба. Купив мишуру на развалах около Братского садика, я решила на несколько минут отключиться от забот и погулять по Кремлю. Благо, до него было рукой подать. Новенькие клумбы ждали весны, чтобы расцвести бархатцами и петуниями, лавочки откровенно скучали в одиночестве. Успенский Собор, величественно возвышаясь над бренным миром белокаменным кружевом времен, влек к себе. Я поднялась по ступенькам. Несколько моих шагов, разбудивших эхо, подвели меня к тяжелой соборной двери. Я вошла внутрь. Умиротворенность невесомым облаком легла на плечи. Всюду сотнями душ горели свечи. Бархатный бас священника, поддерживаемый хором, разливался по всем уголкам Храма. В центре его стояла открытая рака. Я остановилась около иконы целителя Пантелеймона среди прихожан и растворилась в наблюдаемом действе. Через какое-то время я почувствовала: что-то меня отвлекает. Повернув голову, поймала на себе случайный взгляд священника, ожидающего исповедующихся. То ли кающихся в Храме было мало, то ли все грехи были уже отпущены, но он откровенно скучал. Неожиданно для себя я сделала шаг в его сторону. На меня смотрел красивый молодой человек лет тридцати пяти. Дышащее жизнью лицо с правильными чертами и намеком на улыбку притягивало к себе.
       -Исповедоваться хотите, сударыня?
       -Я? – смутившись, улыбнулась я, а про себя вдруг подумала: “ Ох, грешна, батюшка”…
       -Я Вас слушаю.
       -Нет,… Я только хотела спросить, - неожиданно для себя начала я разговор, еще не зная о чем.
       -?… - спрашивал его взгляд.
       -По какому поводу такая красивая служба? – спросила я первое, что пришло мне на ум.
       -Сегодня день памяти нашего астраханского святого Феодосия. Видите раку в центре Храма? В ней его мощи. А вон там, - он указал на  правое крыло Храма, -покоятся мощи Преподобного Иосифа. А в той часовне, около Троицкого Собора лежит Преподобный Кирилл.  6 июля - день памяти архиепископа Митрофана, но это наша боль. Утеряна его могила где-то на территории Покрово-Болдинского монастыря. Там сейчас туберкулезная больница. Прошлой осенью вели мы раскопки. Нашли какие-то кости да ржавую трубу. Экспертиза показала, что это не то, что надо.
Тогда я промолчала, что работаю в этой больнице и знаю про раскопки не понаслышке. Мне запомнилась эта встреча, но я не думала, что встречусь с отцом Феофаном именно здесь, в больнице. Сейчас его глаза смотрели на меня с тем же живым интересом, но в этом взгляде было что-то, как говорили в старину “надмирное”
Мы долго беседовали в кабинете главного врача о духовных и материальных ценностях. Отец Феофан ратовал за то, чтобы вернуть старинные постройки церкви, чтоб возродить в их стенах монастырь. Мы, жившие в более реальном и приземленном мире, предлагали другой пут. Чем дольше мы доказывали друг другу свою правоту, тем выше росла между нами стена непонимания. Видя, что разговор перетекает в неблагоприятное русло, я, с разрешения главного врача, предложила отцу Феофану погулять по территории больницы. Выйдя из административного корпуса на свежий воздух, мы окунулись в густую зелень старых акаций. Видно, этому месту на роду написано быть то монастырским садом, то больничным парком, где весна утопает в белоснежных вишнях, лето -  в тени зеленых крон тополей и акаций, а осень -  в золоте  отговоривших красок.
Асфальтовая дорожка настойчиво вела нас за больничные гаражи к заброшенному пустырю. Я помнила о том разговоре в церкви, когда отец Феофан упомянул про утерянную могилу епископа Митрофана, и сейчас хотела узнать о ней подробнее. Пустырь встретил нас своей обычной серостью, слегка приукрашенной высохшим камышом.
       -Вот здесь прошлой осенью велись раскопки, - указала я на пустырь отцу Феофану.
       -Да, только всё напрасно. Не нашли ничего, кроме ржавой трубы, да пары чьих-то костей. Видно судьба такая у епископа Митрофана и викария его епископа Енотаевского Леонтия, быть не только расстрелянными большевиками, но и потерянными верующими. В 20-е годы не была могила отмечена из-за страха перед Советской властью, чтоб не надругались над прахом их. Потом то ставили памятники, то разрушали их. Так и потеряли место. Так пусть же этот пустырь будет им одной большой усыпальницей.
 Над нами пронеслась стайка неугомонных воробьев, своим живым чириканьем напоминая о быстротечности и бренности всего земного. Прочитав негромко молитву, осенив себя крестным знамением, отец Феофан попросил проводить его к видневшемуся вдалеке старинному зданию. Перед входом в лечебный корпус, устроившись кто на корточках, кто на лавочках, дышали свежим воздухом больные. Они  с откровенным любопытством разглядывали нашу странную пару. Отца Феофана это нисколько не смущало.
Бывший настоятельный корпус. Это самое красивое здание монастыря, - рассказывал он  мне, проходя по его узким  коридорам, - в ХIХ веке его не раз ремонтировал и отстраивал заново на свои средства астраханский купец Иоаким Репин. Одно условие он тогда выдвинул, назвать бывшую церковь святого Иллариона, примыкающую к корпусу, церковью святой великомученицы Варвары, в честь своей умершей супруги. Много видел этот настоятельный корпус: и разрушения, и пожары, и набеги саранчи, и чуму. Во время первой мировой войны на втором этаже корпуса располагался военный госпиталь. Сколько испытаний на его счету! Святое место. Надо бы вернуть его церкви, монастырь возродить.
Отец Феофан долго рассказывал мне о  незабываемом подвиге монастыря во время бушевавшей в ХIХ веке чумы, а я пыталась достучаться до его возвышенного сознания, объяснить, что чума ХХI века – вдруг возродившийся туберкулез.
      Мимо нас по ломаному лабиринту коридора быстро прошли врачи. Их наглухо застегнутые белые халаты, шапочки, надетые почти до бровей, маски, оставившие открытыми лишь глаза, делали их почти неузнаваемыми. Из палаты навстречу им вышла мед. сестра:
     -У больного кровохаркание, - сказала она им.
В проеме двери мы увидели склонившихся над больным врачей, и санитарку, убирающую окровавленное белье. Нас оттеснила к коридорной стене мед. сестра, несущая в соседнюю палату кислородную подушку. Чьи-то пораженные туберкулезом легкие, уже не могли самостоятельно дышать.
Я заметила, что отцу Феофану стало не по себе.  Его решимость заглянуть в каждую щелку старого здания явно была поколеблена и теперь искала убежища в складках медицинского халата, который был на нем надет. Настало мое время приоткрыть оторванному от мирской жизни священнику завесу  сегодняшних будней старого настоятельного корпуса:
      -С такими случаями в больнице встречаются часто, - объясняла я ему, - в этих палатах лежат самые тяжелые больные. Они доживают свой век здесь, прикованные к постели. Эти стены давно уже пропитаны “палочками Коха”. Вы хотите возродить монастырь ради тех, кто решил посвятить себя служению Богу, но пожалейте тех, кто вот-вот отдаст ему в этих стенах душу.
Мы снова вышли в парк - навстречу смеющимся солнышкам одуванчиков на зеленых газонах. На крылечке административного корпуса курил главный врач. Увидев нас, он улыбнулся и помахал рукой.
      -Не хотите погулять с нами? – спросили мы его.
      -С удовольствием, - ответил он, - но я сейчас должен уехать для получения разрешения на строительство нового корпуса. Видите фундамент? Он давно заложен.
      -Странно, - произнес отец Феофан, - раньше на этом месте стоял храм Покрова Пресвятой Богородицы, люди в нем молились.
      -А теперь лечиться будут, - ответил Владимир Борисович.
      -Все болезни от духа, - наставительно заметил отец Феофан.
      -Но лечить-то приходится тело, - деликатно заметил главный врач.
      -Может быть, посмотрим лабораторию? – предложила я, указывая на стоящую в отдалении часовенку с зеленой свежевыкрашенной крышей.
      -Что? В Екатерининской часовне лаборатория? Да вы знаете, что это за часовня? В ней когда-то горела неугасимая лампада перед иконой Великомученицы Екатерины, А теперь лаборатория! А вы знаете, что под часовней склеп, где покоились останки храмоздательницы Екатерины Башкиной, хранительницы часовни!
Я ничего не ответила отцу Феофану, но подумала: “Кто знает, может, останки Екатерины и сейчас покоятся на своем месте, и все так же хранят часовню-лабораторию?”
Мы простились. Вслед ему смотрели поросшие камышом, неказистые дачи, да выцветшая бирюза больничной таблички. Самой больнице некогда было философствовать. В эту минуту она спасала жизни.

Не знал в свое время Василий Кучуков, что, отдавая закладные  земли Митрополиту Сампсону, он открыл чистую страницу истории Астраханской губернии, на которой потом опишут  жизнь Покровского монастыря, и жизнь Покровской больницы, подвиг монахов, освободивших город от чумы в ХIХ веке, и подвиг врачей, борющихся с туберкулезом в ХХI. Останутся на этих страницах, ушедшие в небытие каменные монастырские стены с башнями да вызолоченными крестами и, существующие пока, полуразрушенные больничные заборы, монахи в черных рясах, исправно несущие службу Богу, и врачи в белых халатах, помнящие, как “Отче наш”, клятву Гиппократа.
Кто знает, какие еще события узнает эта святая земля? И пока над нею властвует Божий Промысел, распорядившийся отдать их туберкулезной больнице, не нам, смертным, судить, кому какой крест нести!