Наброски с натуры

ПОД СТУК КОЛЕС

В чём таинственная исповедальная сила русских дорог? Может, вся тайна в общинной психологии нашего человека? Едва оторвался от занудной действительности, как душа требует излиться. Ещё не успел принять, а она всё равно требует. И тогда все личные секреты, которые ни одно следственное управление, ни одно ЦРУ не могло бы из человека вытянуть, сами рвутся наружу, боятся упустить исповедальню.

Мне рассказывали соседи по купе, молодая чета и к тому же молодые специалисты-железнодорожники, как они трудились в студотрядах, разъезжая проводниками в поездах дальнего следования. Им быстро открылись тонкие профессиональные секреты. Вопрос: как можно сэкономить чай, чтобы потом его выгодно продать (речь-то идёт о времени сплошного дефицита) и чтобы пассажир от этого был только доволен? Ответ: если в чай подмешать немного соды, то, вопреки крупному недовложению, он будет выглядеть под красное дерево и в аромате только прибавит. Пассажир – он дурак – пьёт да нахваливает: «Какой у вас чай красивый да ароматный!» Да ещё на чай тебе даёт!

Окажись такой проводник на Западе, он откроет «Русскую чайную». Он вас будет обслуживать, вырядившись в русскую рубаху или поддёвку, обувши смазные сапоги, даже стрижку сделает под горшок. Он научится перед вами сгибаться в пояснице, чего никогда бы не позволил себе на Родине, и будет елейно улыбаться в расчёте на чаевые.

…А соду в чай всё равно – не откажется! – подсыплет. Для вашего же вящего удовольствия.

ШИПР

Юношеский быт 50-х годов. Мой друг по вечерней школе – мы одновременно ушли из дневной, это и сдружило – рано, если ему верить, зажил зрелой половой жизнью, приобрёл серый костюм, а также роскошные сапоги с рантами и высокими голенищами (о качестве товара можно было не сомневаться: он их купил, выклянчив, буквально сняв с ног, у другого соклассника – сына известного на весь посёлок сапожника).

Новый владелец этой прекрасной обуви вгонял штанины брюк своего добротного костюма в высокие голенища и шёл на танцы – регулярно, как на работу (раз или дважды в неделю – графика не помню). Галстук не полагался. Зато в нагрудный кармашек вместо кокетливого платочка он помещал флакончик пробных духов «Шипр» – флакончик входил в кармашек, как в футляр, будто специально был рассчитан. На тур вальса мой друг откупоривал склянку, и от него шёл обвораживающий партнёршу натуральный дух шипра. Танцы заканчивались, и на флакончик вновь навинчивалась пробка: так кожаный колпачок надевается на голову ястреба – до следующей охоты.

Получалось дёшево и духовито.

СПИРТ ПЛОХОЙ ДОСТАЛСЯ

Сосед по палате каким-то образом протащил в больницу пальто. В этом его колоссальное преимущество перед другими. Иногда он надевает пальто и с заговорщическим видом, с сумкой в руке исчезает. Возвращается сосредоточенным и серьёзным. К нему начинают тянуться поодиночке сотоварищи из других палат, несут свою закусь.
– Выпивка не вредит лечению? – набравшись наглости, поинтересовался я.
– Если понемногу, то только польза, –  наставительно, пытаясь аргументиро-
вать свою точку зрения, стал уверять он.

Через пару дней замкнулся и не вставал с койки. И даже бессильно грубил друзьям, когда те звали его перекинуться в картишки или «забить козла».

Наконец, оклемавшись, поделился с грустью:
– Видать, чуток перебрал.
Но тут же нашёл оправдание, отказавшись от первого вывода:
– Спирт плохой попался… Французский… 

НАША ЦЕЛЬ - КОММУНИЗ-Ь-М

Подлинный случай из жизни довоенной артакадемии, услышанный от её бывшего выпускника. Заместитель начальника по политической части перед письменным экзаменом по-отечески наставлял волнующихся слушателей:
– Главное, товарищи слушатели, помните, что в слове «коммунизьм» мягкий знак слышится, но… не пи-шет-ся, – поднимая вверх указательный палец, говорил он, искренне делясь с молодёжью, возможно, самым ценным своим открытием.

Он был большим специалистом по части коммунистической идеологии. Наверное, это он предложил потом вознести над фасадом академии лозунг: «Наша цель – коммунизм!»

ЛЕНИН С НАМИ

В нашей домашней библиотеке были разрозненные тома Ленина. В своё время их нужно было конспектировать.

После долгого отсутствия приехав к маме на её новую квартиру, я не обнаружил среди книг тёмно-вишнёвых корешков с золотым потёртым тиснением. Но пропажа меня не огорчила, поэтому я не стал интересоваться, куда они исчезли.

…Как-то мы с братом зашли к бывшей маминой соседке, которая книг отродясь не читала, и я неожиданно обнаружил у неё в модной мебельной «стенке» сиротливо стоящие тома Ленина. Иные книги отсутствовали напрочь.
– Смотри, – сказал я брату, когда хозяйка отлучилась на кухню, – у неё Ленин стоит!
– Так это я, когда маму перевозил, решил его оставить…

В «стенке» была отведена полка, которую следовало заполнить книгами. Так на неё угодили тома Ленина.

А сколько их, нечитаных, стояло не в квартире малограмотной женщины, а в солидных руководящих кабинетах!

С ЛИЦА И С ИЗНАНКИ

Вам приходилось видеть распоротый пиджак с его начинкой? Вдруг обнаруживаешь, что весь его величественно выстроенный фасад – это всего-то скрытая от глаза «бортовка» – парусина, подкреплённая арматурой из конского волоса.

А офицерская распотрошённая шинель? Молодецкая грудь колесом и прочая мускулатура – не что иное, как обычная вата.

Нет, никогда не следует заглядывать под подкладку, дабы не знать, из чего сделаны красота и величие.

ДАЙ РЕБЕНКУ КОПЕЕЧКУ!

Эту историю рассказала мне сама потерпевшая. Она стояла на остановке и ждала общественный транспорт, когда к ней подошла пёстрая цыганка с не менее пёстрым ребёнком, державшимся за бесконечную юбку.
– Дай ребёнку копеечку! – не то попросила, не то потребовала цыганка.

Едва женщина раскрыла сумочку, как цыганка отточенным жестом выхватила из неё купюру, поводила в воздухе зажатой ладонью, и когда раскрыла её, – ладонь оказалась пуста.

После короткого шока владелица сумочки замкнула в своей руке запястье цыганки, словно рукоять теннисной ракетки – жёстко и привычно: она не имела права на проигрыш – купюра была рассчитана на целую неделю, что оставалась до зарплаты.

Вдруг, как из-под земли, возле возникла старая цыганка. «Улетели твои деньги! – категорично заявила она. – Трах-тах-тах-тах!» (последовал мат, общепонятный, как эсперанто).
Но хватка теннисистки оказалась мёртвой:
– Как  улетели, так и прилетят! – уверенно отпарировала она.

Старая цыганка продолжала ходить кругами, уверяя жертву своей компаньонки в необратимом исчезновении денег. Но молодушка, ощутив твёрдую руку, поняла, что освободится от неё, лишь возвратив экспроприированное. Она покрутила в воздухе свободной рукой, после чего протянула ладонь: на ней лежала исчезнувшая купюра. Возвращая её, цыганка сказала укоризненно:
– Дай ребёнку копеечку!
Ну, как можно отказать ребёнку?
– На, девочка, купи себе конфетку, но никогда не поступай так, как эти тёти…
Ребёнок оторвался от юбки, взял в ручку протянутые деньги и зажал их в кулачок. Потом покрутил им в воздухе и раскрыл пустую ладошку:
– Нетю! – сказал он, непорочно глядя на добрую тётю.

ПРОПАЛ С КУНЁМ

На окраине бывшего Свердловска (в ту пору бывшего Екатеринбурга), где мы жили до и во время войны, через небольшой пустырь по ту сторону Елизаветинского шоссе, в густом хвойном лесу разместился посёлок Никаноровка. Известен он был тем, что в его бараках и многочисленных землянках проживали сосланные кулаки. И ещё тем, что бабки с Никаноровки носили окраинным городским жителям местный овощ – репку, турнепс и прочую ограниченную экзотику уральской флоры. И в условиях ссылки они проявили жизнестойкость, освоили огородничество в «зоне рискованного земледелия», кто-то вновь обзавёлся живностью и даже своей лошадкой.

Когда началась война и была объявлена всеобщая мобилизация, хозяев лошадей отправили на фронт вместе с их животиной – то ли в кавалерию, то ли в обоз. Именно такая судьба постигла и сына нашей зеленщицы.

Прошли первые месяцы войны, а она не получала от него ни одного письма. Моя мама, каждый раз встречая её, спрашивала: «Бабушка, получили что-нибудь от сына?» На что та уже привычно отвечала: «Та… пропал с кунём…» И звучало в её словах горе по, может быть, уже убитому сыну и по потерянному для хозяйства коню.

КУЛЬТУРКА

Мы вскоре должны были получить аттестат зрелости. Мой приятель любил аккуратно одеться, и даже имел носовой платок. Но сморкался всё-таки на землю, а платок использовал после, в косметических целях.

Делать ему замечание я не решался, наверное, боялся выглядеть интеллигентом (в пятидесятые годы это тоже было не очень модно). Но однажды совершенно непроизвольно отреагировал: когда мой спутник, облегчив нос, доставал запоздалый платок, я не выдержал и хохотнул. «Чё ты?» – спросил  он недоуменно.

Вот они две типичных стадии приобщения к культуре: сначала всё то же первобытное естество, но декоративно прикрытое носовым платком; и лишь потом, когда-нибудь, возможно, платок будет использоваться по своему прямому назначению.

НЕБО И ЗЕМЛЯ

Сказочный летательный аппарат геликоптёр, который лишь недавно нарекли русским именем – вертолёт, то замедленно падая к земле, то едва не сталкиваясь с нею, вновь карабкался к небу, протяжно стрекоча над рабочей окраиной Семипалатинска. Вертолёт ещё был в диковинку. Только близость ядерного полигона позволяла нам любоваться полётом редкостных машин, поднимавшихся с неподалёку расположенного военного аэродрома. И мы, замирая, следили за каменно-тяжёлым падением вертолёта и возвращением его в небо, похожим на возвращение китайского мячика на резинке – в бросившую его ладонь.

А на Земле, вдавив безвольный зад в доску скамьи, расслабленно, прислоненно к стене барака, сидел вусмерть пьяный мужик, одетый в серую хэбэшную робу. Его жинка наполняла возле ближайшей водоразборной колонки оцинкованное ведро и сильно, наотмашь, посылала всю свинцовую массу воды в такое родное, до ненависти, лицо. Мужик незлобно мычал и недовольно мотал обвисшей головой. Вода успела вокруг него образовать лужу, и сам он растёкся в серую лужу.
– Кланя, а поди ж ты, у него деньги в кармане? – жалостливо, беспокоясь о чужих размокших дензнаках, сказала одна из соседок, что с участием наблюдала за происходящим.
– Та какое там, деньги! Он, подлюга, пропил все до единого! – ни на секунду не поддаваясь сомнению, ответила Кланя, и с гулом накатившего прибоя разбила о растёкшуюся мужнину личность ведёрную порцию воды.

Воистину – весь мир держится на контрастах: сказочное достижение человеческого разума, к которому мы вскоре привыкнем, – геликоптёр в небе и – давно привычный, неизменный образ пьяного мужика на Земле.

ЛИСА НА ФРОНТЕ

Соседка Иза – инженер, а, следовательно, по тем временам, – уважаемый человек. Не успела выйти замуж, как грянула война. И надежд на замужество всё меньше. Ещё совсем немного – и из молодой девы станет перезрелой девой.

Как-то с фронта пришло ей письмо от юного незнакомого лейтенанта. В ответном письме Иза выслала ему свою фотографию самых первых студенческих лет. Завязалась переписка.

Лейтенант очень хотел сделать Изе эффектный подарок. Но что он мог, когда до Германии с её трофеями было – ох, как далеко!

Выручила мальчишеская фантазия. Однажды лейтенант увидел в бинокль, как, увязая в снегу, торопится скрыться в ближайших кустах лиса. Она была на расстоянии выстрела, но он – разведчик – в этот раз не имел права на выстрел.

Однако лису он забыть не мог, и мысленно её уже подарил – тёплую, пушистую, огненную – своей любимой. О чём поторопился ей написать.

Иза растрогана была таким необычным и необычайным подарком, и тоже поторопилась рассказать о нём приятельницам-соседкам. А лисы всё не было.
– Иза, где же лиса? – любопытствовали они.
– Лиса на фронте, – коротко отвечала Иза.

БОЖЕСТВО И ВДОХНОВЕНЬЕ

Почти поперёк тротуара, близ городского базарчика, неудобно, скрюченно, отсыпался перегруженный мужичонка. Видать, он не выдержал перегрузки, хотел от неё освободиться, но не успел: из расстёгнутой мотни сиротливо выглядывал детородный орган, на котором светилась крупной брошью  зелёная муха; увлажнённая мотня выделялась среди штанов тёмным пятном.

Возле блаженно спящего Ноя насторожённо суетилась маленькая, сплошь из нервов, собачонка. Каждого, кто огибал хозяина, она осатанело облаивала, охраняя его покой. Он был её божество и вдохновенье.

ТОЖЕ СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ…

Сплошные параллели напрашиваются между бытием животного мира и мира человеческого. …Дворовый пёс, который пользуется полной свободой – и его друг, хозяйская собака, которую тянут на поводке – домой, время для прогулки вышло. Она упирается, с тоской оглядывается на своего вольного собрата; тот провожает её сочувственным взглядом. Но он, свободный, не всегда бывает сыт, не известно, где он ночует, его каждый может обидеть.

А среди людей? Свободный художник (как образчик свободного человека)… Его никто не тянет насильно на службу. Он не подчиняется деспотичным часам или деспотичному начальству. Но как его положение шатко, какой он незащищённый, не защищён даже постоянной зарплатой – этой некогда гарантированной похлёбкой, выдаваемой за верную службу.

ЯЗЫК ЛЮБВИ

Жёсткий, как саксаул, казахский язык. В нём обилие смычно-гортанных звуков. Но когда нужно выразить чувство к женщине – он, язык, находит ласковые, поэтически-возвышенные, как затаённое в поцелуе дыхание, – звуки. «Айналайн!» – говорит  возлюбленной юноша. И уже без перевода ясно: «Моя дорогая»!

МИЛКА-САХАР

Если хотите познать достоверную историю – не хронологические факты,  а глубже, – обращайтесь не к фальсифицированным свидетельствам и трактатам официальных, записных историков, а, как ни покажется странным, – к  народным сказкам или частушкам. Какие в них убедительные детали, какое конкретно и эмоционально выраженное «историческое отношение» к ним.

В начале пятидесятых годов на свадьбе, что гуляла во дворе нашего многоквартирного дома – всем нос утрём! – услышал куплет, который пела баба, известная в своих кругах как частушечница:

                Милка-сахар, милка-сахар,
                Милка – сахарный песок!
                Принесла его ребёнку,
                положила во сосок.

Сколько материнского восторга и горя в одном куплете, рассказавшем о послевоенной жизни женщины, растившей дитя в лишениях, в очередях, в радостях по случаю «выброшенного» и взятого чуть ли не с бою сахара. Ни один историк, сколько он ни рассказывай о том времени, так не запечатлел бы эти особенности нашего уже исторического быта.

УБЕДИЛ

В середине пятидесятых годов века минувшего появилась сказочная ткань для мужских швейных изделий – штапель: плотная, блестящая, и – дешёвая, видимость подлоснившейся шерсти, но сплошная химия, говорили, что – из стекла.

Собрались во дворе старшие товарищи. На одном как раз шкеры из штапеля. Ну, как тут не обсудить достоинство товара: работяги, они могли купить это чудо химии на штаны или костюм (это сейчас молодёжь от жиру костюмы не носит, а тогда все носили – от рабочего до министра, только один всё больше в сапоги да валенки, а другой в бурки или навыпуск.).

Всякие сомнения рассеял владелец новых штанов. Он вынес им высокую оценку:
–Дашь под матрас – стрелка солидная!
Все поняли – надо брать!

«МАМА, Я СТАЛ КРАСИВЫЙ!»

Он был здоровым, по-медвежьи неуклюжим парнем. Неуклюжесть ещё более подчёркивалась широкими, конечно же, неглаженными и затасканными штанами и безразмерным серым ватником – послевоенной униформой далёкой провинции. Лицо не разбавляло общую серость его образа: квадратная, что называется, «будка» с маленькими серыми благодушно-равнодушными глазами и носом в виде молодой картофелины. Зато кличка у него была необычная и за давностью происхождения уже необъяснимая – Трамбас.

В военкомате в нём, голом призывнике, сумели разглядеть неотесанную стать и направили его служить в морфлот, чтобы продолжал славные традиции отцов.

Первое письмо, которое Трамбас прислал матери с боевого корабля, читали все её соседи по бараку. В письмо была вложена фотография – тельняшка из-под форменки и бескозырка набекрень, с обуженным околышем. «Мама, я стал красивый», – писал Трамбас.

…Вот уж где связь времён! Когда ещё Козьма Прутков заметил: «Если хочешь быть красивым, поступи в гусары».

КТО ЖЕ ЗДЕСЬ РАЗВЕЕТ ТЬМУ?..

Он обладал горячей натурой. Холодные люди, соприкасаясь с ним, получали ожоги. Когда он произносил зажигательные речи, они прикуривали от них свои сигареты.

Он был создан для того, чтобы гореть. Но в стране, где он родился и жил, пользовались только отсыревшими спичками. Пришлось прибегнуть к самовозгоранию. Однако ветры, господствующие в этой стране, загасили его пламя. Когда он всё же загорелся и от него радостно, впервые, начали загораться пожароустойчивые люди, в ход были пущены водомёты.

Только однажды ему удалось гореть в полную силу, и уже никто не мог ему воспрепятствовать в этом – в крематории.

ОСКОЛКИ ПРОШЛОГО

Говорят, что в люстрах бывшего филиала Большого театра (там, где ныне оперетта) были скрыты зеркальные осколки, которые, по мнению старожилов сцены, дарили залу особую акустическую чуткость. Но пришли НОВЫЕ реставраторы, не ведающие, откуда и зачем эти осколки, и вытряхнули их.

Мы – зеркальные осколки нашего времени, способствовавшие его неповторимой акустике. Но новые реставраторы вытряхнут и нас.

ТВОРЧЕСТВО

До чего же наш  народ творчески относится к родному языку! Как-то упёрся я глазами в красный противопожарный щит, на котором висело ведро с коническим дном, багор, совковая лопата, а над этим классическим набором – классическое предупреждение: «Использование п/инвентаря на х/нужды строго воспрещается». Что означало: пожарного инвентаря на хозяйственные нужды. А не то, что подумалось по причине нашей благоприобретённой испорченности.

ИСКУССТВО – В МАССЫ!

Как искусство внедрялось в массы… Рабочий клуб. Брат, старшеклассник, решил приобщиться к музыке. Пришёл на первое занятие. Руководитель духового оркестра объявил: «Итак, слушайте сюды. Впервые музыка взялась от грещан». Больше брат на занятия не ходил…

В КАМЕРЕ

Изнасиловали нашего человека. А всё ради него самого, для улучшения его же породы. Он, правда, по недомыслию, пробовал сопротивляться, да разве в тюремной камере станешь качать права о правах человека. Всё едино – скрутили и «заехали в шоколадный цех»: превратили его в «опущенного», то есть пассивного педрилу.

Явившееся на смену новое поколение никакой иной жизни, кроме камерной, и не ведало, а потому было довольно ею. И педерастические извращения уже принимало как норму, а не насилие. Так бы счастливо жили и доныне, когда бы однажды не рухнуло старое узилище. Оказалось, без фундамента оно строилось, на честном партийном слове держалось…

УЧИТЕЛЬ, ВОСПИТАЙ УЧЕНИКА
 
– Я тебя, Р-рома, на х…ю вертел заместо пластинки, – говорил почти дошкольного возраста, но вполне законченный блатячок своему старшему наставнику, суровому и жёсткому на вид урке. Тот молчаливо принимал эту реплику, вероятно, в душе гордясь успехами своего ученика.

АНТИСОВЕТЧИНА

Завуч и директор школы были переполошены. Неожиданно войдя в класс, прервали урок, подошли к парте и сосредоточенно стали читать (конечно же, про себя) нацарапанное на её крышке.
Тогда, на перемене, и мы обратили внимание на эту парту, и тоже прочли не без ужаса:
                Союз нерушимый,
                голодный и вшивый.

Так мы столкнулись с будущим диссидентством. Был конец сороковых послевоенных годов.

РИТУАЛЬНАЯ ПОП-ГРУППА

– Мама работает в крематории, – гордо заявил первоклассник учительнице, которая, заполняя классный журнал, анкетировала своих подопечных.
– Кем? – был следующий вопрос.
– А она концерты организует.
– ?!
Мама оказалась администратором некогда известной  в поп-мире музыкальной группы «Крематорий». Нет предела идиотизму возжаждавших славы.

НЕ ВЕРЬ УШАМ СВОИМ

Санитарный врач на пенсии Софья Абрамовна Фридлянд вспоминала о своей просветительской работе в советской деревне начала тридцатых годов. После одной из санпросветовских лекций, посвящённых борьбе с вредными насекомыми, поднялся крестьянин, и, поблагодарив доктора за полезные советы, деликатно возразил:
«…Только разве такое бывает, чтобы у живого человека не было вшей?»

УСТАМИ МЛАДЕНЦА

Как-то с одной молодой мамой собрались посетить ближайшее к нашему городу село – Белые Воды: славилось оно своим универмагом и книжным магазином. И ребёночка с собою прихватили, лет трёх.

Уже недалеко от села ребёнок захотел по-маленькому. Его отвели к задним дверям автобуса. Поставили на нижнюю ступеньку – дуй в щёлочку, сельский автобус всё простит, тем более ребёнку. Но ребёнок оказался страшно застенчивым, так ничего и не сделал.

На автовокзале его срочно отвели в туалает, откуда он вышел, светясь счастьем. Потом были прилавки, расцвеченные яркими тканями, волнующе пахнущие новой обувью; детские книжки, которые приковывают ребячий взгляд, какие-то вкусности, которые мальчик с удовольствием уплёл.

Через несколько дней у него спросили о впечатлениях от поездки:
– Зачем мы ездили в Белые Воды?
Ребёнок уверенно ответил:
– Пописать…
Вот точно так и взрослый человек: прожил жизнь, а спроси его, зачем он в неё приходил, ответит: «Пописать!..» Из всего запомнился самый счастливый момент.