Самолюбие

САМОЛЮБИЕ

Имей больше ума, чем самолюбия.
Самовлюблённость и преувеличенное мнение к себе – это ни что иное, как эгоизм.

     Мало приятного лежать в больнице, но жизнь продолжается хоть и в непривычных условиях.
     В нашей палате стояло шесть коек. Лежали женщины, разного возраста и, конечно же, характера. Кто-то любил поспать, а кому хотелось поговорить, кто желал поплакаться, кто - похвастаться. Одним словом – люди, как люди.
     На соседней с моей койкой постели лежала женщина из Четвёртого района, уже пенсионного возраста, молчаливая но не без странностей. Первая её «странность» - совсем невинная. Она, как новорожденный ребёнок, надевала бельё наизнанку. Это чтоб швы тело не тревожили.
     «Как же она себя любит, жалеет…», думала я и тут же вспомнила, как мы с братом малыми детьми спали на печи, а под нами сушились кукурузные зёрна, прикрытые полосатым рядном. Рядно – это не простынь, оно сотканное из грубой пряжи. А это рядно было малость узковато. Зёрна закатывались поверх него. Детский сон крепок. На удобства мы не жаловались. Дело-то обычное – сельский быт того времени. Утром слезем с печи, в тело въевшиеся зёрнышки мы друг на друге шутя, собирали, как репьяхи. А то, что от рядна лицо «сосенкой», (таким способом мама ткала рядна, чтоб плотнее были), никто особо на это внимания не обращал, к обеду всё «выравнивалось». А теперь я смотрела на соседку по палате и думала: «Вот бы тебя, голубушка, избалованная неженка да к нам, на печь…». Представила себе такую картину и улыбнулась своим мыслям.
     Во втором ряду лежала другая женщина. Любящий муж её был намного старше. Мы даже тайно завидовали их семейному счастью. Каждый день он приносил ей какие-то вкусности и нас угощал, попутно рассказывая новую порцию анекдотов. Мы уже ждали его, как праздника.
     В этот раз мужик принёс ещё тёплые беляши и каждой женщине по цветку – по розовой розе, а жене своей жене три больших бордовых розы. Именинный подарок он оставил дожидаться её дома. Мы были в восторге и осыпали счастливую женщину поздравлениями. Беляши же, расхваливая кулинарные способности мужа, тут же съели, а цветы красовались в бутылках с водой на каждой тумбочке. Время подошло и мы весёлой гурьбой пошли провожать до лифта этого хорошего человека.
     За разговорами мы особо-то и внимания не обратили на поведения моей соседки по палате. Я краем глаза видела, как она на газетке потрошит свой беляш, но хохоча над сюжетом очередного анекдота,  попросту забыла об этом. Уже потом и то мельком, обратила внимание на то, что она сперва обрывала шипы на подаренной розе, чего-то там про себя бормоча, пальцами копалась в цветочном бутоне. А когда мы вернулись в палату, то застали мою соседку спящей, по своему обыкновению – укрытой одеялом с головой, только нос выглядывал в щёлочку. На тумбочке, на газетке лежал раскрошенный на мелкие кусочки беляш, сверху усыпанный лепестками и листиками розовой розы. Сверху образовавшейся кучки лежал сломанный в нескольких местах длинный зелёный прутик. Большая муха кружила над тумбочкой, радуясь нежданному пиршеству.
     Женщины столпились у дверей, шепотом негодуя и многозначительно переглядываясь.
     - Не понравилось, Бог ей судья, но хоть бы убрала за собой…
     - Что мне ради этого мусора вставать?! Понадобится выйти по нужде, тогда и вынесу! – последовало не допускающее возражений ворчание из-под одеяла.
     Обиженная именинница отвернулась. Зато другие женщины восприняли произошедшее, как вызов, как чёрное неуважение… и тут началось такое, хоть святых выноси.
     В это время пришли мои дети и внуки. Я спустилась на лифте вниз. Во дворе, на скамеечке, просидела с ними минут сорок, не меньше. А когда вернулась в палату, то  заметила свёрнутый матрац на соседней койке. Потом уже видела эту женщину из Четвёртого района в больничной столовой, но наши женщины её упорно «не замечали». Вряд ли у этого человека поубавилось самолюбия, разве только она его поглубже в себя запрятала, а уважение к людям и чувство благодарности у неё как не было, так уже и не будет. С детства не привито…