Мишаня

 По большому счету он пробыл с нами всего пять лет в середине 60-х годов теперь уже прошлого века. Мы на нашей улице родились и росли, а он появился на ней, когда ему было одиннадцать лет. До этого жил в городе. Из разговоров взрослых мы узнали, что его родители разошлись. Мать, оставив с отцом среднего сына-студента и забрав младшего, переехала жить в наше село к старшему.  Мы, конечно же, знали дядю Гошу и его жену тетю Таю, знали, что у них есть маленький сын, но даже представить не могли, что есть еще младший брат. И из-за большого разрыва в их возрасте не сразу потом привыкли, что взрослого семейного мужика кто-то из наших ровесников может запросто называть в разговоре Гошкой или Жоркой.
 Дети знакомятся быстро, без лишних церемоний, и новичок легко был принят в нашу уличную компанию. Не знаю, как его звали друзья в городе, а у нас он сразу стал Мишаней. Это имя очень ему подходило, и, похоже, понравилось ему, потому что впоследствии, знакомясь с кем-либо, он представлялся именно так.
 Характер у Мишани был покладистый, он не хулиганил, неплохо учился в школе и проблем ни учителям, ни родным не создавал. Но при всем при этом родители наши порой судачили, что живется ему у брата несладко. «Совсем мальчишку не жалеют, - говорили они. - Нашли бесплатного работника и няньку! Тайка по утрам спит, а пацан коров в стадо гонит! Другие ребятишки после школы играют, а он с племянниками водится». Не знаю, как там было на самом деле, запомнилось только, что нам в семьях дни рождения отмечали, а Мишане нет. Но он на брата и невестку никогда не обижался. Работы никакой не боялся, с племянниками возился с удовольствием, потому что любил их, особенно родившуюся уже при нем Иринку, которую с несвойственной мальчишкам-подросткам нежностью звал своей лапочкой. Времени для уличных забав ему хватало. И если он и был несчастен, то из-за матери, которая серьезно болела и часто подолгу лечилась в разных больницах. Мишаня никогда не говорил об этом в нашем кругу, но явно переживал.
 Лет в тринадцать Мишаня резко пошел в рост и года за полтора стал самым  высоким парнем на нашей улице, продолжая расти дальше. Кто другой, может, гордился бы этим, посматривая на остальных свысока, а Мишаня роста своего стеснялся и даже сутулился, чтобы казаться пониже. Сила в нем росла пропорционально росту, но использовал он ее только по делу. В случавшихся время от времени мальчишеских потасовках участия не принимал, а если кто «заедался» к нему, то обычно ограничивался тем, что с обычной своей застенчиво-добродушной улыбкой по-медвежьи сгребал задиру в охапку и удерживал, пока тот не «охолонет». Если надо было заступиться за друга, он просто вставал между ним и обидчиком, и обычно этого хватало. Никто из нас ни разу не видел его злым. Если он и сердился иногда, то как-то добродушно.
 После восьмого класса Мишаня вернулся в город, поступив там в техникум. Жил у отца, который к тому времени женился на другой. По словам Мишани, относились к нему там неплохо, но на праздники и каникулы он неизменно ехал «домой», к матери, старшему брату, племянникам и к нам, своим друзьям-товарищам. А если долго не приезжал, то слал короткие весточки о себе, передавал приветы, просил писать, чтобы быть в курсе наших дел.
 Все мы отметили, что одеваться он стал намного лучше (видно, отец старался), а таких светлых туфель, как у него, не было ни у одного парня на нашей улице. Правда, красовался он в них недолго. Возвращаясь в город после майских праздников обычным ночным поездом, забрался на верхнюю полку и крепко уснул. А туфли свои модные не засунул под голову, как это делалось обычно, а оставил внизу. Проснулся утром, когда поезд приближался к конечной станции, спустился вниз и обомлел: рядом с его светлым башмаком стоял чужой совершенно другого фасона и притом черный! Поскольку никакой другой обуви не было, пришлось обувать их. Хорошо еще, что размер «чужака» совпал с Мишаниным «сорок последним».
 - На нижней полке, когда я садился, мужик какой-то спал, - рассказывал потом Мишаня. - Он еще ночью с поезда сошел. Я сквозь сон слышал, как он возился, собираясь. Свет не включал и впотьмах да впопыхах обул, видно, первое, что под руку подвернулось. А может, еще и болданутый был после праздников. Ему-то в темноте ладно, а каково было мне уже засветло по городу в разных туфлях шлепать! Я от вокзала к автобусу, а от него до дома пулей летел, чтоб только меньше народу меня заметило!..
 - Отец-то сильно ругался? - поинтересовались мы.
 - Да нет, посмеялся. Правда, сказал, что новых обуток мне пока не будет.
 … После техникума Мишаня устроился на завод, стал неплохо зарабатывать. Приезжал реже, но связи с нами не терял. Последний раз приехал весной. Сообщил, что на работе рассчитался, потому что получил повестку из военкомата. Похвалился, что берут его на флот. Некоторые наши парни к тому времени уже служили, но моряков среди них не было, Мишаня должен был стать первым. Мы хорошо проводили его, наказывали писать. Он обещал, и полтора года письма от него (как всегда короткие, на одной страничке) приходили достаточно регулярно. Служил он во Владивостоке, точнее - город был местом приписки их подводной лодки.
 Будучи довольно красивым парнем, Мишаня никогда не любил фотографироваться, стеснялся этого, но, поддавшись нашим настойчивым просьбам, выслал несколько своих флотских фотографий, которые свидетельствовали, что он здорово возмужал и начал расти еще и в ширину. Как-то он написал, что ему при его без малого двухметровом росте полагается усиленный паек, и мы убедились, что это пошло ему на пользу. Наше представление о подводных лодках было весьма приблизительным, но мы понимали, что пространство в ней ограниченно, и сочувствовали Мишане, как он разворачивается в тесных отсеках.
 Потом Мишаня предупредил, что несколько месяцев писем от него не будет (мы догадались, что его подлодке предстоял большой поход), после чего он, возможно, приедет в отпуск. Но в отпуск он не приехал и писем больше не присылал.
 Чего мы только не придумывали, чтобы оправдать его молчание! Сначала - что поход затянулся. Потом - что Мишаня чем-то в ходе его провинился и отпуска его лишили, а не пишет, потому что стыдно признаться в этом, или что он, наоборот, отличился и в знак особого доверия ему поручили какое-то секретное задание. Когда истек срок службы, а Мишаня так и не вернулся, родились новые версии: что он остался на сверхсрочную и, возможно, находится за границей или что обзавелся во Владивостоке семьей, возвращаться оттуда не собирается, а о прежних друзьях и думать забыл. Кто-то предположил, что он не показывается у нас, потому что облысел, как это случается с подводниками; другие говорили, что он просто зазнался, хотя лысым, а тем более зазнавшимся Мишаню представить было трудно.
 Со временем и мы разъехались кто куда и наша уличная компания распалась. Но, изредка встречаясь друг с другом, даже спустя десятилетия мы все еще вспоминали Мишаню, сетовали, что по-прежнему ничего не знаем о нем и узнать не у кого: мать его умерла, когда он еще учился в техникуме, брат с семьей переехал куда-то, об отце тоже ничего не было известно. Но была общая уверенность, что все у нашего Мишани сложилось хорошо и на работе, и в семье, ведь задатки к этому были у него с детства.
 … Эту телепередачу я включила случайно. Речь в ней шла о катастрофе на атомной подлодке, случившейся задолго до известных трагедий на «Комсомольце» и «Курске». Оказывается, лодки тонули и раньше, только тогда об этом не сообщалось. После короткого рассказа о случившемся, построенного в основном на предположениях, ведь точно узнать об этом было не у кого, на экране медленно поплыли фамилии членов экипажа от капитана и его помощников до рядовых матросов, с указанием годов рождения. Я читала их без особого внимания, и вдруг словно высветилось: «старшина 2-ой статьи…» и дальше хорошо знакомые фамилия и имя.
 - Господи, да это же наш Мишаня! - невольно вскрикнула я. - И год рождения его, и отчество… И случилось это, когда они ушли в большое плаванье…
В это не хотелось верить, но столько совпадений сразу просто не могло быть. Вот, оказывается, почему он пропал без вести. Мы строили предположения о его дальнейшей судьбе, обижались, что не дает о себе знать, а он все это время был там, откуда весточек не шлет никто… А потом подумалось, что, может, и хорошо, что мы ничего не знали и Мишаня еще столько лет оставался для нас живым…