Глава 11. Сожаления

     Я смотрела в мамины глаза, как мне казалось - ничего не выражающие, пустые и спокойные. Почему? Это не правильно – осуждать ее, мать, которая не понимает, что видит дочь в последний раз в своей жизни, когда главное – это благополучие родного дитяти. Кто-то посторонний представился менеджером иностранной фирмы, это конечно был Валентин, и она уже готова поверить в удачное стечение обстоятельств, даже радуется этому.

     Прости Господи, но в этот последний вечер мне хотелось от нее большего, нет, не того, чтобы она усомнилась в легенде скорого отъезда, пусть бы женщина, подарившая жизнь, немного больше видела, чем собственный нос, больше чувствовала, чем собственное желание видеть своих детей безупречным, идеальным продолжением ее самой.

     Я любила свою маму, как любое нормальное дитя, но когда у меня в жизни были проблемы, начиная со школы, ничего, кроме унижения я от нее не слышала, а мне хотелось понимания и поддержки. Так и выросла сама по себе, наедине со своими собственными проблемами и переживаниями, может поэтому никогда и не хотелось по-настоящему иметь детей. Не зная другого, я боялась предать их, и была честна в самом начале – просто не думала об этом. 

     "Мне жаль, мама, что ты никогда на самом деле не знала и не чувствовала мою душу, даже не пыталась заглянуть внутрь". Так вот и отужинали - мама в слепом неведении, а я - в сожалении стольких лет детства и юношества, проведенного с самыми близкими людьми и впервые осознав колоссальную разницу между ними и собой - они нормальные, а я никогда такой не была.

     * * * * *
     Валентин наблюдал за грустными мыслями Виталии, которые отражались на лице. Ему было жаль ее, ведь позже она никогда себе не простит, что потратила последнее драгоценное время, жалея себя, и не видела в этот момент, как искрились добротой и любовью мамины глаза, как подрагивали уголки ее губ от волнения за дочь. За маской беспечности скрывались воспоминания о рождении Виталии, о первых трогательных поцелуях крошечных пальчиков, о боли, тревогах и страданиях в бессонные ночи, когда малышка болела – только морщинки на лице напоминали о годах, посвященных воспитанию дочерей.

     Когда-нибудь Виталия будет вспоминать эти минуты, невыносимо страдая от того, что не обняла маму покрепче, покрыв поцелуями ее седеющие волосы, заботливые теплые руки, искрящиеся святой любовью глаза. Он сам все бы отдал за возможность исправить когда-то совершенную ошибку, ибо также слепо не оценил, не понял, не почувствовал и не сберег последние минуты с самым дорогим и родным человеком на земле.

     На короткий миг его красивые карие глаза затуманились, и Валентин погрузился в далекие, очень далекие воспоминания. Мать пришла к нему, когда он разделывал тушу только что заколотой свиньи. "Сынок, как ты?" - ее глаза светились теплотой и любовью. «Почему отец требует этого от меня, у него есть еще два сына, они даже старше, он ведь знает, как я не люблю пачкать руки в крови!» Мать утешила его тогда, обняла так, как умеет обнимать только мать, создавая на миг стену безопасности своим хрупким, постаревшим телом.

     Затем, уставшая от хлопот по хозяйству, потирая измученные работой руки, она тихо сидела за столом, наблюдая, как с аппетитом ее дети ужинают свежеприготовленным мясом. Ее взгляд то и дело останавливался на младшем сыне, предчувствуя неведомую беду, сердце пропускало удары. Валентин злился на бесхарактерность, на казавшееся ему безумным поклонение их отцу – она никогда не перечила, не оспаривала принятые им решения, ни разу не защитила своих детей. Позже он понял, что иное поведение женщины в те времена навредило бы прежде всего им – детям, неповиновение или проявление своеволия вызвало бы злость мужа.

     Понял он и мотивы отца – тот видел слабость младшего сына перед убийством животного и именно его заставлял этим заниматься, но лишь для того, чтобы мальчик поборол страх, свою уязвимость, и только это помогло бы сыну выжить, иначе тогда было нельзя. В тот же вечер за Валентином пришел Яков, не церемонясь выкрал его из человеческой жизни и через пару часов, преодолев достаточно большое расстояние от дома – обратил. Валентин не боролся за свою жизнь – он был слаб, позволил себя связать, взгромоздить на лошадь и увезти. Сто двадцать лет ему понадобилось, чтобы, будучи вампиром, сделать из себя настоящего воина, холодного, расчетливого профессионала и повысить свой статус, заняв руководящую должность в Семье.

     * * * * *

     Вечер закончился, мы попрощались, и Валентин уже колесил по проселочным дорогам, направляясь в уютное, скрытое от всего мира, гнездышко. Я даже не помнила, о чем думала, все происходило слишком быстро, словно наблюдаешь со стороны, как несется твоя жизнь куда-то в неизвестное будущее.

     - У тебя замечательная мать, - не поворачиваясь, полушепотом произнес Валентин.

     - Она никогда не понимала меня…

     - Эта женщина дала тебе жизнь, любит тебя – этого достаточно, - чуть повысив голос возразил он.

     - Да, ты прав, вот только эту самую жизнь именно ты и отнимешь! – я намеренно провоцировала его, желая узнать, как и когда.

     - Если бы это зависело только от меня, я бы и пальцем тебя не тронул, но все предопределено прежде всего твоей кровью. Рано или поздно за тобой все равно бы пришли. Ты не рада, что эта роль досталась мне? – закончил он свою длинную реплику вопросом, повернувшись лицом ко мне.

     Я не знала, что ему ответить. Иногда казалось, что ненавижу его, иногда, что люблю, а порой он до смерти пугал меня и хотелось сбежать, но были и такие минуты, когда я наоборот страшилась того, что он меня оставит одну. Наверно все дело в том, что меня слишком резко вырвали из привычной жизни, а впереди ждала неизвестность; и в том, что он вампир, конечно.

     Мне хотелось плакать, и...  свернуться калачиком у мамы на коленях, ощутить прикосновение теплой руки к голове, услышать детскую колыбельную, стать на мгновение маленьким ребенком, за которого все решают родители, не знать жестокости этого мира. Я вдруг почувствовала небывалую тоску, словно я - птенец, и меня столкнули с гнезда, я падаю и падаю, а вернуться обратно невозможно.

     Войдя в остывший без нашего присутствия дом, я отправилась в отведенную мне комнату, забралась на кровать прямо в одежде, и, подтянув к себе ноги, уткнулась носом в подушку и разрыдалась. Плакала долго и протяжно, иногда тихо, иногда - навзрыд. Слезы смыли всю косметику, затекли в уши – подушка была в мокрых и грязных от потекшей туши пятнах. Веки стали тяжелыми и распухли, нос заложило от соплей, не покидало чувство, что сегодня я чего-то не сделала, что-то важное упустила и никогда это не исправлю.

     Я вспоминала Сереженьку, свои неудачные попытки заменить ему мать, вспомнила Грейси, ее черный влажный носик и щенячий запах. Потом я подумала о том, что всю свою сознательную жизнь тянулась к мистике, сколько книг о вампирах прочитывала, забыв обо всем на свете, просмотрела все существующие фильмы об этих дьяволах – и возненавидела свою неправильную кровь еще больше. А ведь в это время вокруг текла жизнь, и кто-то наслаждался ею. Я пожалела о том, что никогда не возилась со своими маленькими племянниками, ни разу в жизни не убаюкала младенца на руках, и даже памперс ни разу не одевала. И никогда не хотела иметь детей! – за это я себя не просто корила, ведь исправить такое возможности уже не будет. Все кончилось, так и не начавшись. У меня никогда не будет детей, семьи, и… старости.

     Я не знала, находится ли Валентин рядом со мной или его вообще нет дома. В конце концов, эта мысль зацепила настолько, что я успокоилась и прислушалась. Тишина подогрела мое любопытство, и я обернулась – никого. В доме потеплело, значит, печка топилась, и в другой комнате работал телевизор.  Встав с кровати я покачнулась из-за слабости затекших ног, колени ломало тупой болью, пальцы свело судорогой и начало противно покалывать. Размяв ноги, я сбросила пальто, шапку и переобулась в тапочки. Достала из сумочки влажные салфетки и вытерла лицо – веки все равно распухли и чесались, а в носу то и дело скапливалась влага. Кое-как пригладив сбившиеся волосы, я медленно вышла в зал.

Глава 12. http://www.proza.ru/2015/02/18/1415