Бунин - блестящий, неповторимый. Окончание следует

   Из всего, что Бунин написал, "Тёмные аллеи" писатель считал самым лучшим и возмущался:
  - А они, идиоты, считают, что это порнография и к тому же старческое бессильное сладострастие. Не понимают, фарисеи, что это новое слово в искусстве, новый подход к жизни!

   Ирину Одоевцеву в рассказе удивляло количество убийств и самоубийств. Ей казалось, что это какое - то юношество, чересчур романтическое понимание любви. Чуть что - ах! и она вешается, или он стреляется, или убивает её. Но говорила она об этом очень осторожно.

   Бунин сердито пожимал плечами:
  - Вот как?! По - вашему, незрело, романтично? Ну, значит вы никогда не любили по - настоящему. Понятия о любви у вас нет! Неужели вы ещё не знаете, в 17 и 70 лет любят одинаково?! Неужели вы ещё не поняли, что любовь и смерть связаны неразрывно? Каждый раз, когда я переживал любовную катастрофу, -  а их было немало в моей жизни, -  я был близок к самоубийству. Даже когда никакой катастрофы не было, а просто очередная размолвка или разлука. Я хотел покончить с собой из-за Варвары Панченко, из-за Ани, моей первой жены тоже, хотя я её по-настоящему и не любил. Но когда она меня бросила, я буквально сходил с ума. Месяцами, днём и ночью думал о смерти. Даже с Верой Николаевной... Ведь я был всё ещё женат, и моя первая жена мне назло не желала со мной разводиться. Я боялся, что Вера откажется, не решится соединить свою жизнь со мной. Ведь это было ещё до первой мировой войны. Светские условности, предрассудки "Анны Карениной" были ещё живы. А Вера же дочь известного профессора. Но жизнь без неё я не представлял. Если бы она отказала мне, я бы непременно...

  - Скажите, Иван Алексеевич, - не унималась Одоевцева, - неужели вы действительно, серьёзно, по-настоящему хотели застрелиться? Или так, в мыслях, в мечтах? Вы когда-нибудь решились бы? Вы действительно покушались на самоубийство? Стрелялись?... Или как-нибудь иначе... вешались... топились?

   Бунин надолго умолк, наверное, обиделся, рассердился. Писательница испугалась, что он встанет и уйдёт. Молча. И тогда уже никакими извинениями его не удержишь. Она хотела извинится, но не решалась.

   Тут Бунин задумчиво посмотрел на неё, неожиданно улыбнулся чуть насмешливой улыбкой и сказал:
  - Оказывается - только в мечтах. Вот я себя проверил. Все случаи до одного. И вижу, нет, я никогда не мог застрелиться. Хотя тогда был уверен - могу. А теперь вижу - нет, последней жажды смерти у меня никогда не было. Я всегда откладывал на потом. Нетерпения - скорее покончить со всем этим - не было. Всегда хотелось ещё  немного, хоть день, хоть ночь прожить. Я слишком страстно люблю жизнь и всегда любил.

   Затем Бунин сделал паузу и продолжил:
  - Мне никогда не удавалось быть счастливым до конца. Мне иногда до слёз жаль, что длительно счастливым я никогда не был. Только вспышками, минутами. Гёте говорил, что за всю жизнь он был счастлив семь минут. Я всё-таки наберу, пожалуй, минут на полчаса, если с детства считать. Ведь я очень, до страсти, любил свою мать.
  - А когда вы получили Нобелевскую премию? Неужели вы тогда...
  - Ах, нет! - перебил Бунин, болезненно морщась.- Совсем нет. Секунду одну. Когда в кинематографе, в темноте, вспыхнул фонарик и я услышал: - "Звонили из Стокгольма!" Ведь столько было мучительного ожидания, столько бессонных ночей! А когда я понял, поверил, осознал, сразу будто пусто стало внутри. И даже на скуку похоже. И вся эта утомительная возня, морока с поездкой в Стокгольм... Меня ничего не радовало, всё злило и утомляло. Потом, конечно, приятно было вспоминать. Да и лестно. Я ведь честолюбивый. Не скрою - очень честолюбивый!


 ...Как-то. в минуту откровенности, Бунин признался, что иногда от тоски ему хочется выть на луну или прыгать от счастья:
  - Да, даже сейчас, на восьмом десятке. Хотя какое же у меня теперь счастье? Конец жизни похож на начало. Нищенская, грустная юность, нищенская, тяжёлая старость. Сколько унижений, оскорблений! С протянутой рукой -  парле ву франсэ, шпрехен зи дойч? Подайте великому писателю, Нобелевскому лауреату... Это при моей-то гордости. Ведь я нечеловечески, дьявольски  горд, и почести и поклонения принимал всегда как должное.... Представляете себе, каково мне теперь? А?... Представляете?...

    Так не хочется, но вскоре придётся попрощаться с блестящим Буниным.