Иван да Марья

   Много лет назад жил в одном заповедном месте мужик Иван.
   Вот невидаль, скажете вы, мало ли кто когда с кем и где и как живёт! Да ещё из простых, ничем не знаменитых людей. И всё же есть в истории его жизни некоторые детали, заставляющие человека, не ленивого  на рассуждения, призадуматься и о себе; о том, прежде всего, всё ли ладно вокруг и каково же приходится и ему продираться в чащобе жизненных ситуаций, когда, казалось бы, всё есть для благополучия: и хлеб, и вода, и воздух, и свет небесный не померк ещё, - да вот только нет в душе покоя. Да и откуда бы ему взяться в нынешние времена? 

 Деталь первая. Заповедное место

   Ну, уж этого в родимой сторонушке хватает. Чуть удались от какого-либо населённого пункта – тут тебе и пустыня, либо Берендеево царство; в какую хочешь сторону ступай – всё сплошное безлюдье. Однако же надо отметить, что в последние годы даёт себя знать лихая цивилизация: пустые бутылки, пластиковая посуда и   пакеты - иной раз и шагу не ступишь в дикость – сплошной доширак да сникерс. Но вот людей-то за городской чертой  по-прежнему маловато. А те, что возникают здесь временами, так пообвыкли к условиям городским, (да и деревенский быт не то чтоб очень уж предрасположен   к жизни без электричества, телевизора и заморской еды); так что если и доведётся кому оказаться в лесу  на денёк-другой, то толчётся такой посетитель уж никак не дальше пресловутых трёх сосен.  А в те  далёкие времена и народу было меньше, и допустим такой случай, что можно было кому избежать разных там коллективизаций, индустриализаций и  прочего бандитизма по отношению к нему - хоть красного, хоть белого, зелёного, да хоть и самого немыслимого оттенка. Конечно, если есть  в округе непроходимые болота, густые леса; да местному начальству не до мелкой твоей социальной инфузории,  а стукачам-активистам окрестных деревень и без того есть чем потешить себя - ты же человек невзыскательный да работящий,  природу не берёшь на излом, а сливаешься с ней в обычного толка симбиоз, - то и тебе найдётся укромное местечко под солнцем.
В  одном таком захолустье и было у Ивана хозяйское подворье; там срублена им невеликая избёнка, да огородик раскопан среди чащи, да  стайка, амбар и банька – ну совершенно неказистые, но, однако же, и достаточные, чтобы содержать себя  по-человечески.

Деталь вторая. Коммуникации

   Ещё была у Ивана баба.
   Хоть чаще всего  они никак друг друга  и не называли, но случалось, что иногда всё-таки обращались по имени.
Марья. Иван.
   Что и понятно – других мужиков и баб в округе ведь не было. А уж эти работали с зари до зари естественно сложившимся порядком,  и так было ясно кому из них  что надо было подправить в делах, если обнаруживались какие-нибудь оплошности партнёра. За столом тоже встречались молча и с наступлением сумерек ложились спать.  Но вот - сколько уж лет прошло - а детишек у них всё не было.
И, вообще думается, что это их сожительство едва ли было освящено и церковным, и гражданским обрядом: просто сошлись два существа и по обоюдному согласию - не весело, но и без размолвок - вместе тянули лямку жизни туда, куда выведет  кривая судьбы.

Деталь третья. Военно-политическая

    Тем временем  в буднях великих строек готовилась страна продолжить святое дело мировой революции. Весёлая молодёжь бодро рвалась в бой: будущие лётчики, парашютисты, танкисты и военморы - все старалась не ударить в грязь лицом перед кумирами победоносных кинофильмов; энергией дышал каждый шаг физкультурных колонн на земле, в небесах и на море. Ну а кто отвиливал от  благого этого дела, тому легко находилось место, откуда не убежишь.  И, что называется, напросились – лучший друг в одночасье взял да  перешёл нерушимые, казалось, рубежи  отчизны, своим вероломством  обратив весельчаков в состояние прострации. Забыв,  о чём смотрелось, пелось и говорилось, поклонники киношных героев обратились в бегство, часто даже не вступая в боевое соприкосновение с едва замаячившим противником.  Кто не мог далеко убежать, сдавался в плен, а оставленному на милость победителя населению оставалось только гадать, что же с ним будет при новой то власти – многим ещё памятны были времена, когда власть менялась  одна за другой уж несчётное число раз, и всегда дело оборачивалось разорением – ведь есть, пить, гулять горазда была каждая генерация победителей.

    На этот раз защитники драпали по просторам родины так резво, что супостаты едва поспевали за незадачливыми сынами трудового народа.

    Ни тем, ни другим было не до какого-то там единичного насельца медвежьего угла. Так что  для Ивана и Марьи ничего не изменилось в те грозные дни, как не изменился круговорот времени дня и ночи, времён года и законов произрастания растений и скотов.

Деталь четвёртая. Интрига

    Дни проходили за днями, и казалось иногда, что и не было войны, не извергало смерть хитроумное оружие и люди во множестве друг возле друга не встречали смерть далеко от дома.

   Но случилось так, что однажды к их подворью выбрел из леса измождённый раненый человек.Хозяева встретили его участливо и по-людски; была истоплена банька, накрыт щедрый стол, постель была устроена в чистой, светлой горенке, и принялись ухаживать за болезным.
   Это был военный лётчик, сбитый над занятой врагом местностью. Воспользовавшись парашютом, пилот совершил посадку  прямо на деревья, отчего и пострадала нижняя часть его туловища. Иван не взял на себя труд врачевать  коварно образовавшиеся раны, так что Марье ничего другого не оставалось, как самой, превозмогая стыд, протирать детали мужского тела собственного приготовления настойками, да умащивать их собственными же мазями, да бинтовать домоткаными тонкого прядения холстинами.

   Дело быстро шло на поправку, раненый отошёл от потрясений, повеселел и оказался балагур с озорными глазами; белозубая улыбка не сходила уже с его лица, а сильным рукам его, кажется, бывал послушен не один только штурвал. Марье же, сколько бы она ни отгоняла от себя греховное, всё труднее удавались  лечебные процедуры над упругими ягодицами  и сильными чреслами больного, тем более что от неловких её манипуляций с пострадавшим  происходило вовсе уж такое, о чём и подумать-то грешно.

   Но делать нечего – не бросать же человека в беде. И Иван допустил ошибку – оставил их одних, потому что надо было проверить капканы на звериных тропах.
 
   Не сомневаюсь, что всякий, кто узнает завязку этой истории, найдёт поразительно однозначное продолжение сюжета про молодых мужчину и женщину, оказавшихся длительное время наедине. Почему это так? Разве одно только греховное у нас на уме, разве не могут они, оставленные тет а тет, продолжить общение невинным образом: игрою ли в дурака или в города, да мало ли ещё во что занимательное и  вместе с тем  невинное можно взять на вооружение во дни уединённого досуга? Так что, если нам, сейчас весьма удалённым от мирских соблазнов пространствами эфира, трудно отыскать альтернативу сексуальной этой ловушке, то каково же было  Марье-то  совладать в ту пору  с собой.

    Иван тоже был не совсем конченым придурком и, переходя от одной ловушки к другой, нет-нет да и мотнёт  головой, прочь гоня крепнущие подозрения; одни лишь ноги его были лишены рефлексии и самовольно вывели Ивана к подворью, где и заставили своего хозяина услышать переливчатый  женский смех, совокупный со смехом весёлого авиатора.

    Свет померк для Ивана: небо ли обрушилось со своих высот, земля ли вздыбилась  за облака. Но не ревность это была Иванова  - дело  житейское, от неё не убудет. Другое ошеломило Ивана так, словно раскрылись надёжные закрома, а из них посыпалось не высказанное никогда прежде, да не сказанное и сейчас, на исповеди перед самим собой:
- Когда мы встретились с тобой, никто не давал другому ни клятв, ни обещаний; молчаливый договор меж нами был крепче камня: жить так, как выбрали сами, понимая, что другой жизни не будет, потому что мир не изменится в одночасье, а уж нам меняться ему в угоду тоже никак нельзя. А почему? То не сказать, не высказать. Даже и понять не дано  - не то что объяснить кому другому – остаётся только одно: верить в избранный путь, и верой  этой скреплять союз, зная, что от малейшего повода усомниться в преданности друг другу всё, что есть между ними, начнёт рассыпаться. А отыщется ли возможность удержать это разрушение в прах?
Сейчас он узнал, что есть способ изменить друг другу. И Марья сделала для этого первый шаг; а будет ли он единственным, окажется ли последним? Сомневаюсь. А сомневаясь, не могу  уж более оставаться уверенным и в себе.  Вот  она - самая большая утрата в основании крепости его  жизни.

   Если вы скажете, что вряд ли Иван  смог столь изысканно обсуждать возникшую у него проблему, то будете абсолютно правы. Не мог, как не может никто на свете в мгновенье обрушившейся на него трагедии рассуждать о том, что да как. Всё,  о чём распоясавшийся писака разведёт на страницы  не раз выправленного текста, в человеке реальных ситуаций промелькнёт в мановение ока, пробежится по всем закоулкам души и тела да поднимет волну неуправляемых эмоций, а уж последующие движения возбудившегося  тела наделают  для окружающих такой беды, что и сам-то уж не возрадуешся собственной несдержанности.

    Разъярённым владетелем небес ворвался  Иван в горенку, где и застал, разыгравшуюся там сцену, хоть и пасторальной, но  с далеко уже зашедшей куртуазностью.

    Застигнутые неожиданным зрителем персоны разом вскочили да и предстали пред громовержцем неприкрытыми немыми изваяниями - совсем как в греческом зале.

    Но – прочь подробности!

   Гневный взор Ивана пал на Марью. Если бы Иван был интеллигентным человеком,  то уж он бы нашёл как высказаться по данной проблеме, и получился бы тогда  нормальный скандал, из которого стороны вышли бы каждый оскорблённым несправедливым обидчиком.

    Но Иван был тёмен и потому - вот всё, что он смог сказать  приготовившейся к худшему Марье:
- Собирайся!
- Куда же я пойду, Иван? Ведь я одинёшенька.

  Иван исподлобья глянул на горемычную и кивнул в сторону ухажёра. А уж тот, ну буквально, взвился:
 – Действительно, ты чё это, мужик, ты это - свои замашки брось кулацкие, не у буржуев ведь живём, а в - стране Советов…
- А ты, сучара, заткнись. Лучше бы воевал, советчик, как надо, а то драпаете все, задрав подол, а ты тут - пикируешь к бабам в постель. Давай… – и указал красному соколу на дверь.

   Произнесённая молчуном тирада – может быть, впервые столь продолжительная  за всю  его жизнь – означала, что надлежит действовать быстро. Подхватив свои пожитки, сокол вспорхнул и вылетел из избы. Только его и видели. Что же, знать незавидное будущее ожидало красавчика – если когда и доберётся до своих, то уж тут его поджидают внимательные особисты; а если их благополучно проскочит - тогда в небе не избежать асов люфтваффе…

   Делать нечего, и  продолжилось Ивана да Марьи непростое сожительство, ещё более усугубившееся тем, что никак не мог мужик выкинуть из души гнёт совершившегося предательства, от которого и ночами, бывало, не было покоя. Ворочался Иван в постели возле Марьи, а, случалось, и  уходил на сеновал.
А Марье-то что оставалось делать?


Деталь пятая. Победа

    Между тем командиры нашего отечества мало-помалу очухались, до них дошло, что надо всё-таки действовать по-военному, тем более что народец-то худо-бедно пригодный для боя ещё не перевёлся, и, не жалея эту скотоподобную массу, принялись загонять  в эшелон за эшелоном людской этот водоворот, который восполнял  силы, исчезающих было, фронтов. И была, наконец,  остановлена вражеская лавина. Захватчика помаленьку стали теснить назад.

    Так Иваново логово снова оказалось на советской территории; тут уж к  хозяевам прискакал строгий человек и – «Собирайся!».

    В тюрьму ли, на фронт ли – не уточнил куда. А для Ивана всё сборы недолги.
Стали Иван да Марья друг против друга, а что делать дальше - не решат.
- Давай, тут… – буркнул бирюк, да резко этак выскочил в сени.
- Храни тебя Господь! – и Марья тяжело опустилась на скамью.

   Замечено на войне, что бойцы-мечтатели вылетают в первую очередь. Да и о чём мечтать-то тут, когда, с первых твоих шагов на тропе войны, ты уже вроде бы как покойник; ну ещё не вполне, ещё ты можешь жрать, дышать, двигаться адекватно ситуации, но тобой уже распорядились  высокие силы, и дело времени, когда и тебя можно будет - с полным на то основанием - включить в число безвозвратных потерь.
Иван, мы предполагаем,  мечтателем не был; подумалось ему, правда, ещё в эшелоне,  что на Марью есть надёжа, что она справится там с хозяйством, не пропадёт, а ему -  что ж, чему быть, тому не миновать, -  и начался для него труд ратный.

    Воевал Иван, как и жил – трудно, но аккуратно: не лез на рожон, но и за спины не прятался. Военную науку бедолаги-пехотинца постигал без отрыва от производства: где перебежками, где ползком, зигзагом – конечно, не самовольно, а в общем строю, но и без потери инициативы, да так, чтобы не подумалось бойцам и командирам, что ты либо сачок, либо дурогон, а, напротив того, наш человек. Только вот с тобой не оторвёшься при случае: к бабёнкам - при возможности - не сбегать, или приукрасть чего, или нажраться до поросячьего визга (водки, если надо, правда, много выпьет, мужик, но всё как-то деловито, без разгула).
    Конечно, Иван знал, что на войне есть и другая, не окопная жизнь. Может быть, ещё более мерзкая, чем само смертоубийство пулей, штыком да прикладом. Вот эта мерзость-то и есть главное содержание смертельных игрищ рода человеческого. Но она оставалась как бы за чертой его мира.
    Есть и есть, ну и что?
    А я вот так живу.

    Разумеется, все эти хитросплетения житейских смыслов ничего не значили перед дуростью пули, которая где-то уже отлита для тебя. Вот ей-то и не важно, кто ты есть – подлец  или ангел во плоти, и когда ваши пути пересекутся, то уж она, пуля, не остановится, не вильнёт в сторону, а, напротив того, смачно войдет  в твоё тело и уж там наделает таких дел, что и сам Склифосовский на разберётся. Но вот с Иваном у неё вышла промашка – и такое случается в бою. Конечно, не обошлось и без крови, но ранения его были всё пустяковые и  зарастали как на собаке – пару раз всё же пришлось покантоваться в медсанбате, но до госпиталей дело не доходило.
 
     Так что прошагал Иван полем боя до самых границ отчизны, а там уж и заграничные страны почувствовали сапоги. Сперва удивился мужик сплошь буржуйскому – не чета нашему -  житью-бытью, но бойня ещё не закончилась, так что – «Бдительность не терять!»

   Закончилась война, а Иван всё ещё в солдатах. А как же – надо, чтобы население малость пообвыклось с принесённой на штыках свободой, чтобы поняло, что обратной от неё дороги нет.

   Но дело сделано – настал черёд возвращаться домой и ему. С трофейным тесаком да топором шведской стали – тот ещё мародёр! – заявился  фронтовик в своё захолустье.

   Правда, надо сказать, что Марья не подкачала, робила, пока Иван воевал, за двоих и больших утрат не допустила; конечно, ни коровы, ни поросёнка уж не держала – кто бы их осеменял, а без семени нет и племени; это Иван где-то  решал и эту проблему – знать, были у него в окрестностях контактёры - соучастники в тайных делах,  а Марье-то куда было сунуться, куда отвести загулявшую коровёнку, когда из лесу ни ногой.
   Курицы, правда, были.
   Им-то чё – у них петух.
   Вот с этими курицами и поделилась Марья радостью: «Вернулся наш Иван живой – теперь заживём!»

Деталь пятая. Жизнь собачья

   И зажили.
   Не то чтобы как в былые годы, но  всё так же - без подъёма.
   Дни проходили за днями. Падал ли снег, бежали ли вешние воды, летняя ли страда сменялась золотым праздником созревающих плодов – всё для Ивана были будни дарованной ему жизни. Марья подле него была, а он при ней – и чего же ещё надо рабам божьим в этом мире?

   Хозяйка всё больше хлопотала на подворье, а Ивану и в лесу  были дела. Уходя, он брал с собой и собаку – с некоторых пор обзавелись хозяева и этой тварью. Большую часть времени пёс проводил на цепи, будка у него была плотная, тёплая, большая алюминиевая миска моталась подле  неё вся мятая-перемятая от цепи, иногда и пёс - от нечего делать - грыз её.

   Собака – просто называли пса хозяева.
- Марья, собаке воды плесни – жарко.
- Ты бы, Иван, у собаки прибрал – грязно.

   Когда Иван брал Собаку в лес, то тут уж она отрывалась на свободе совсем по-собачьи. Но по первому зову хозяина Собака – а был это кобель - спокойно садилась (или садился?) на цепь.

   Ни Собака, ни Марья, ни Иван другой жизни  себе уже  и не представляли.

   Однажды из того же тёмного леса выбрела на их подворье собака другая. Была она сучонка - тощая, но ласковая.  Первое время - а сучёнка и не думала уходить обратно в чащу, - Собака нет-нет да и сердито рыкал на непрошенную гостью, а потом, видимо, нашёл её пребывание для себя забавным. Иван тоже пару раз шуганул надоеду, а потом и рукой махнул. Марья вроде бы никак не отреагировала на прибавленье в хозяйстве, но стала другую эту собаку  звать  экзотическим именем Пальма.

   Пальма эта  в  русский лес с Иваном не ходила, Марье тоже не особенно досаждала, а всё больше проводила время с цепным псом Собакой.
   И не безрезультатно.
   Оказалась Пальма весьма плодовитой.

  От первого помёта Иван опешил, прозорливо полагая, что за этим случаем последуют и другие – этак целая свора сучьего племени образуется. Будут бродить стаями, голодные, увечные после драк между собою, а ведь природе это не лепо.
Хочешь, не хочешь, а и собачью жизнь надо было брать под свой контроль.
С тяжёлым сердцем Иван брал тогда старое, помятое ведро – потом уж ставшее для этого дела штатным; зачерпнёт, бывало, в него водицы, туда - слепых ещё кутят; принакроет их мешковиной и держит, пока упругое ворочание живого, писк и воздушные пузыри не прекратятся; тогда устремится Иван в лес, выплеснет адскую эту смесь в предварительно заготовленную ямку, да и принакроет  земелькой.

    Ведь скольких душ загубил фронтовик на войне! но такой тяжести в душе с ним раньше не бывало.  Тогда, после завершения дела, углублялся Иван в лес и  ходил   там,  едва ли не пошатываясь, от ствола ко стволу, страдая, как жалостливый ребёнок, а случалось, что и слеза набежит непрошенная. Экий стал мужик сентиментальный! - прямо, как нильский крокодил.

    И так всякий раз,  когда Пальма подкинет, бывало,  ему новую работёнку – сама же она не особенно и страдала от потерь: молоко в сосцах перегорало, и она быстро приводила себя в боевую готовность, а уж артиллерист Собака осечек не допускал, шельмец, и бил без промаха,  довольный собой и своим подарком собачьей жизни.

    Между тем страсти эти мордасти случались, как ничтожный эпизод нудного сериала про двух придурков-отшельников. Обстоятельства жизни на лесных угодьях  мало как меняются - в каком бы веке, и какой эре  ни жил бы человек.

   Так же и Иван да Марья жили работой, трудились не покладая рук.

   Стояли погожие дни самого разгара осени, воздух был прозрачен и весь наполнен горько-сладким запахом увядания, небо стояло высоко, голубое и бездонное, белые тучки из прошедшего лета случайно забредали  сюда, но быстро скрывались за вершинами деревьев. Если остановиться здесь, закрыв глаза, и прислушаться, то почувствуешь непрестанный шелест тонкого серебра – словно моросящий  дождь нашёптывает тебе о своём сокровенном. Но небо было чистым, и  земля суха – это с деревьев опадал лист золотой и багряный. Легко скользил каждый  к земле, сталкиваясь на своём невеликом пути единожды обретённой свободы с другим  таким же путешественником, и ложился на землю обетованную пышным ковром листопада  - теперь уже навсегда.

    Огород хозяйский опустел, ботва на земле просохла, стала лёгкой и хрупкой, так что Иван не без удовольствия легко скидал её в большую копну; оставалось только чиркнуть спичкой – и в небо взметнётся весёлый всепожирающий огонь, исчезая  легковесным картофельным дымком.

    Спиной своей Иван почувствовал -  на подворье что-то  происходит. Оглянувшись, увидел Марью, присевшую на корточки у подножья скирды заготовленного на зиму сена. Необычное заключалось в том, что была она в этот раз не в себе – тихая радость   исходила от неё, так что понятно было, что лицо её, обращённое к распластавшейся на сене собаке, цвело улыбкой умилённой женщины. Рука Марьи теребила Пальму за ухом, а уж глаза её не было сил отвести от трёх щенков, жадно сосущих новоявленную мамашу, то и дело нетерпеливо подтыкающих кормилицу в живот, едва только что освободившийся от плодоносного бремени.
 
  - Опять! - вскипела кровь у мужика, но ведра под рукой не оказалось, и тогда неизбежность толкнула Ивана на злодейство. Разом оказался он у собаки и, схватив барахтающиеся клубочки в цепкую свою горсть, устремился к приготовленному костру.
- Сожгу!

   И тут случилось небывалое – дорогу ему заступила Марья и стала как твердыня.
Не тело её даже, исполненное решимости,  не лицо,  небывало смело обращённое к Ивану, а взгляд, в котором разом смешались отчаяние, мольба и готовность превозмочь любую силу над собой, только бы не случилось непоправимое – всё это выстрелило в Ивана с такой силой дорогой для него женщины, что дрогнула его тренированная душа, одним мгновением вспыхнула в нём и  нарочитая суровость его  жизни, и тщательно скрываемая ото всех доброта – они дождались-таки своей власти над ним и разом взорвались, опрокидывая всё, чем жил Иван до этого мгновенья.

    Выпустив из ладоней щенков, Иван  бросился в лес и напрямик, натыкаясь на стволы, продираясь сквозь заросли, бежал и бежал что было мочи неведомо куда, пока не споткнулся о трухлявый пень и не упал лицом в прохладный ворох листвы, приготовившейся к снегу и холодам долгой зимы.

   - За что? – возопил новообращённый мыслитель - отнюдь не вербально, криком тревожа лес, а всем своим нутром возбуждая образы и понятия вроде бы и не материальные, но прожигающие тело до самых потаённых глубин так, что сама жизнь его заявила  о себе одним мгновением от и до.

    Разве я виновен перед кем-либо,  делал ли кому зло, использовал ли кого в корысть себе? Напротив, бежал от скверны, зная – слаб человек и подвержен стяжательству и во множестве своём  не избежит выбора, стать ли насильником либо пресмыкающимся перед волей сильного; а хотелось свободы, хотелось почувствовать себя рачительным хозяином окружающих щедрот. И ведь многое удалось нам с Марьей. Только вот детишек не случилось. А ведь какая радость была бы видеть их головки за столом!  смотреть, как весело бегают они по подворью.  Пусть не много их, но был бы сынок, который примечал бы, как делается то и другое. Да и нежная дочурка -  да чтоб вылитая мать - помощницей вертелась подле Марьи.

   Но нет ни того не другого. А может, оно и к лучшему – ведь не век же детям куковать  с родителями; и что – каково бы им, выросшим в заповедном, пришлось бы в мире, очумевшим от дармовщины  - настолько, что человеческое воспринимается  проявлением или хитрости, или слабости, а ведь кругом  одни прохиндеи.
Конечно, это не так – никто не родится злодеем и мир не без добрых людей, только вот жизнь себе устроили такую, что с добром не проживёшь. Хочешь жить – умей вертеться.
Зачем ему эта премудрость?
Да, он не такой!
Но  и детей тебе не дано.
А что получил взамен?..
Что за вопрос? И так всё ясно – ну уж здесь ты, Иван, сам себе тюрьму устроил, на свой манер.
Ну, тебе легче, ты сам себе хозяин, а вот она…

  …Она доверилась тебе, а ты подчинил её своему выбору. Конечно, она сама пошла на это с тобой затворничество; но ты-то что, ты же мог что-либо изменить, но не сделал этого, не сделал, не сделал…
Бедная!
Прости, Марьюшка, прости, прости…

  Долго ещё бился Иван в пароксизме раскаяния, пока сознание не вернулось к нему и он не увидел, что перед ним вовсе  и не Марья стоит, а пень трухлявый.
Надо  было идти, ведь жизнь продолжается, а что делать в ней дальше и как поступать ему впредь – не было никакой ясности.

   Пока Иван так упражнялся перед пеньком, на подворье произошло вот что. Пальма прокачала ситуацию по своему, и, рассудив, что негоже ей  и дальше вбивать клин между Марьей да Иваном, нашла в лесу укромное логовище да перетаскала в него счастливо уцелевшую тройню.
Больше её не видели.

   Марья же не на шутку тогда обеспокоилась тем, что уж вечер близок, а Ивана всё нет; но, увидев наконец в просвете между деревьев  знакомый силуэт, с облегчением вздохнула и кинулась  выставлять давно согретый ужин.

Типа эпилог

  Так что же теперь с Иваном  да Марьей?
  Их нет.
  Кто из них ушёл первым, или же они сказочно умерли в один день – нам неведомо.
 
  А фермерское хозяйство «Иваново» оказалось лакомым куском. В эту глухомань зачастили личности один круче другого; уже не раз оно переходило из рук в руки; случались и рейдерские захваты: медвежий этот угол, куда прежде не ступала нога ни оккупанта, ни хитрожопого партизана, ни ретивого карателя из органов, в одночасье заполняли силовые, вооружённые до зубов, ребята, наряженные инопланетянами. Они с лёгкостью отрабатывали свой заказ. Тогда благодарный выгодоприобретатель, случалось, что не скупился и на бонус -  щедро угощал победителей. Гулялось ребятам с размахом, ото всей национальной нашей души. Отдохнув, бойцы уезжали на новый объект своего попечения, оставив в окрестных кустах свои  экскременты сиротливо обсыхающими  то тут то там. Но матушке-природе без особого ещё напряжения удаётся справиться с разгульным таким  над собой надругательством.

 А что будет дальше - я не знаю.

06.10.2013 17:15