Великий Манчини

 Представление окончено, народ разошелся. Сидим прямо на траве, уже холодной и мокрой от вечерней росы. За нашими спинами нанятые рабочие (хозяин может себе это позволить) разбирают большой шатер, в котором мы развлекали жителей этого маленького городка в прерии. Перед нами взад-вперед прохаживается хозяин, господин Клатт, и честит нас на чем свет стоит.
    Клоуны - идиоты, не могут придумать ни одной смешной вещи, разыгрывают раз за разом одни и те же старые и тупые репризы. Медведь у дрессировщика Бингли - полудохлый доходяга, еле двигается, не слушает команд. Деррек и Майя, они же Удивительный Человек-Скелет и Женщина с бородой, пусть хоть иногда подают признаки жизни, когда люди на них смотрят, не стоят столбом, дармоеды. Этан - гребаный костолом, дубина, грубо работает с местными, так и убить кого-нибудь недолго, и когда это все-таки случится, то в тюрьму пусть он сам и идет, хозяин за него отвечать не собирается...
    Я слушаю вполуха - болит запястье, которое отдавил во время схватки бугай, вызвавшийся продержаться на арене десять минут против Черного Голиафа. Я поймал его в захват на шестой минуте и парню пришлось сдаться, но перед этим умудрился прокатиться своим стокилограммовым пузом мне по руке. Перелома нет, растяжения вроде тоже, но все равно больно. Натали сидит рядом, ее голова у меня на плече, пальцы бережно массируют запястье.
    Закончив со мной, господин Клатт останавливается напротив нее. Упирает руки в бока. Пытается выдумать, что было не так в ее номере.
     - Девочка, теперь ты. Я не знаю, напиваешься ты, что ли, перед каждым представлением, но мне надоело, что у тебя мячики из рук валятся! Смотреть противно!
    На самом деле Натали вообще к спиртному не прикасается, и жонглирует она отлично - и мячиками, и ножами, и даже факелами, и в жизни ничего на роняла на арене. И у клоунов шутки смешные, и почти каждый месяц они придумывают новый номер. И медведь у Бингли хоть и старый, но двигается хорошо, команд слушается мгновенно. И уроды наши выжимают из себя улыбки даже когда зрители принимаются швырять в них мячиками (по четвертаку за бросок, мячики покупаем на входе у господина Клатта) или дергать Майю за бороду - проверить, что настоящая, а не приклеенная. И я с добровольцами работаю аккуратно, за год, что провел с труппой, ни разу никого не покалечил, и на лопатки меня положить или продержаться десять минут тоже пока никому не удавалось - так что призовые деньги в ценности и сохранности. Просто... господин Клатт. Как бы хорошо не шли дела, а они всегда идут - лучше некуда, он постоянно недоволен. К чему придраться всегда найдет. А не найдет, так придумает. Хорошо еще, что он не пьян. Пить в город он отправится после того, как закончит нас распекать.
     - Зачем я только тебя держу! Ты же просто... В глаза, в глаза мне смотри, когда я с тобой разговариваю, дура!
    Натали вздрагивает, медленно поднимает голову. Ее глаза начинают наполнятся слезами. Ну вот...
    Я подаю голос:
     - Господин Клатт, пожалуйста, не надо так говорить.
     - Молчать, обезьяна черномазая! Я тебя кормлю, пою, одеваю, а ты еще рот открыть осмеливаешься?! Да в прежние времена...
    Ну, понеслось. Ладно, послушаю. По крайней мере, удалось отвлечь хозяина от Натали.
    Пять минут описаний того, что бы со мной сделали за непочтительность еще пятьдесят лет назад. Повесили бы, затравили собаками, сожгли заживо и так далее. Повезло мне, однако, родился в просвещенную эпоху.
    Господин Клатт совсем разошелся. Машет пальцем у меня перед носом.
     - И вообще, распустил я вас! Где это видано, чтобы белая девушка с черномазым в одном фургоне жила! Смотрите мне, вы, оба, я на это до поры до времени глаза закрывал, но мне ее к себе забрать - раз плюнуть!
    Натали испуганно жмется ко мне. Прежде чем я успеваю открыть рот, Великий Манчини негромко говорит:
     - Господин Клатт, пожалуйста, довольно.
    Хозяин резко оборачивается к нему. Фокусник Манчини, человек лет шестидесяти, с небольшой аккуратной бородкой и седыми волосами, собранными в хвост, стоит чуть в стороне от нас, засунув руки в карманы полосатых штанов и спокойно смотрит на него.
     - Я прошу вас, господин. Не стоит.
    Великий Манчини - самый старший в труппе, работает в ней дольше всех, и фокусник он блестящий. Возможно, один из лучших в стране, а то и в мире. Платки из рукавов, кролик из шляпы, монетки, извлекаемые из-за ушей зрителей - все это он устраивает, само собой. Но это для Манчини так, мелочи. Однажды, в Делвере, он создал прямо из воздуха стайку сияющих разными цветами птиц, и она весь вечер вилась под потолком шатра, освещая арену. В другой раз, в каком-то городе на Юге, он коснулся тростью покрытого опилками пола и высоко вверх забил фонтан ледяной серебристой воды. "Как вы это делаете, господин Манчини?" - как-то спросил я его. "Гипноз, что ли?" Он улыбнулся и ответил: "Верно, Этан. Гипноз".
    А вообще-то я его почти не знаю. Я сам не особо разговорчив, Манчини тоже (разве что с Майей и Дерреком он часто беседует; они любят Манчини, чуть ли не молятся на него), так что пообщаться у нас с ним особо не выходит. Помню, когда я только начал выступать в труппе и возвратился за кулисы после схватки, фокусник придержал меня за локоть и негромко попросил; "Этан, сынок, ты там смотри, поаккуратнее с ними." А после того, как Натали стала ночевать в моем фургоне, он буркнул: "Обвенчались бы вы сначала, что ли... Хотя какой священник черного с белой венчать согласится." и грустно покачал головой.
    Еще он у нас что-то вроде врача - лечит ушибы, ожоги и прочее какой-то мазью, которую сам делает. Говорит, из трав. Что за травы - не знаю, пахнет мятой, и все. Совсем как обычный зубной порошок, разведенный водой. Но боль снимает хорошо.
    Великий Манчини - единственный в труппе, на кого хозяин не орет после представлений. Наоборот, вроде как уважает фокусника. Каждый раз, когда господин Клатт начинает заводиться, Манчини мягко просит его прекратить, и тот оставляет нас в покое.
    Как и на этот раз. Великий Манчини говорит: "Я прошу вас, господин. Не стоит", и господин Клатт сердито фыркает, сплевывает на траву, и ворча себе под нос, уходит, растворяясь в темноте. Манчини приближается к нам. Улыбается.
     - Натали, девочка, успокойся. Этан, пойдем я тебе запястье намажу. Все, все хорошо.
   
   
   
   
    Ночью страшный грохот, как будто удар грома или выстрел. Натали испуганно вскрикивает, садится. Я приподнимаюсь на локте, трясу головой. Что происходит?
    Удар в дверь фургона, потом еще один. Дверь распахивается. На пороге черный на фоне темно-синего неба силуэт.
     - В-все! Как сказал, так и с..сделаю!
    О, черт. Господин Клатт, пьян вусмерть. Что ему нужно?
     - Господин Клатт? - растерянно произносит Натали.
     - Ты..! Вставай, пойдешь со мной! Нечего белой с чер...черномазым спать!
    С неожиданной быстротой хозяин подскакивает к ней, хватает за руку. Пытается поднять на ноги. Натали от растерянности и страха не может вымолвить ни слова, лишь мотает головой и упирается. Я беру господина Клатта за предплечье и отрываю его руку от руки девушки.
     - Господин, вы перебрали. Вам нужно проспаться. Пожалуйста, уходите.
     - Не смей хватать меня своими лапами, урод! Уволю! П-пристрелю, как собаку!
    Он замахивается. Эх... ладно, все равно мне здесь уже не работать. Перехватываю его руку, выкручиваю в простой захват. Клатт взвизгивает от боли. Я тащу его к дверям. Он орет, упирается. Называет черномазым ублюдком и еще Бог знает кем. Выталкиваю его из фургона, и он мешком валится на траву.
    Придется уходить отсюда. Жаль. Надеюсь, Натали согласится уйти со мной. Найдем работу, хотя бы где-нибудь в этих местах, а там...
     - Скотина!..
    Хозяин переворачивается на спину. В свете луны замечаю блеск металла в его руке. Грохот.
    Что-то дважды бьет меня в грудь. Вот это удар! Меня швыряет назад, в дверной проем.
    Ох, черт. Не могу дышать. Натали кричит. Что-то горячее течет по груди.
    Пытаюсь приподняться и тут же снова падаю. Не могу дышать.
    Руки Натали обхватывают меня за плечи. Моя голова на ее коленях. Черт, хоть бы вдохнуть разок как следует...
     - Не трогай его! Не трогай его, мразь!
     - Он что, жив еще? От... отойди, шлюха, я его пристрелю!
     - Не трогай...!
     - Ну держись, подстилка!
    Звук удара. Натали вскрикивает, падает назад. Моя голова бьется о деревянный пол фургона.
    Ублюдок. Он бьет мою девушку, а я валяюсь и не могу ничего сделать. Пытаюсь закричать, но вместо крика выходит тихое хрипение. Не могу дышать. Все, мне конец. Прости, Натали.
     - Клатт!
    Это, кажется, Манчини? Не пойму. Вокруг становится все темнее и темнее.
     - В сторону, Клатт!
    Надо мной кто-то склоняется. Рука ложится мне на грудь.
    Поздно. Мои глаза закрываются. Я умер.
    Яркий, теплый белый свет внезапно вспыхивает... перед глазами? Нет. То есть и перед глазами тоже, но еще и... как бы описать... во всем теле, с темени до ступней. На секунду, только лишь на секунду, пока длится прикосновение, ощущаю полную, абсолютную радость. Счастье. Свет.
    Жар, разлившийся на груди, исчезает. И я снова могу дышать.
    Я умер?
    Мои глаза открываются. Великий Манчини стоит надо мной, закрывая от Клатта, у которого в трясущейся руке пистолет.
    Натали у дальней стены, руки зажимают рот, неверящим взглядом смотрит на меня. Приподнимаю голову. Следы от пуль на груди исчезли. Кровь тоже.
     - Клатт, брось пистолет. - спокойно просит фокусник.
     - Манчини, отойди, я его пристрелю! Эта скотина пос-смела на меня руку поднять!
     - Винсент, пожалуйста, не будь дураком. Ты пьян. Я хочу помочь тебе.
    Клатт несколько секунд таращится на него, потом вдруг смеется.
     - Помочь? - повторяет он. - Помочь, Манчини? Как ты мне поможешь? Можешь отмотать время назад? Можешь сделать так, чтобы... чтобы у меня был свой дом, куда бы я мог возвращаться каждый в-вечер? Можешь сделать так, чтобы я мог хорошо рисовать, чтобы мои картины покупали? Чтобы мне не нужно было мотаться по всей стране с этими уродами?! Ты думаешь, мне это нравится?!
     - Винсент, я могу...
     - Я хотел быть художником, Манчини, с дет... с детства. Пытался рисовать, пока мне не объяснили, что мои картины - дерьмо. Погляди на меня, я хозяин сволочного цирка, который мне к черту не сдался! Я просто... хотел быть художником.
    Он плачет. Потом снова кричит охрипшим, срывающимся голосом:
     - Ты можешь сделать так, чтобы я хоть кому-нибудь нравился, трюкач ты проклятый? Я знаю, характер у меня сволочной, но какого черта, а? Если бы меня хоть кто-нибудь любил, я бы не был таким ублюдком. Даже у этого тупого черного бугая кто-то есть! Я что, хуже него?!
     - Послушай, я могу... - пытается вставить слово Манчини.
     - Отойди! - орет он и видит, как я поднимаюсь на ноги. - Какого... какого черта, я ему две пули в грудь всадил! Почему этот ублюдок еще жив?! Эй, ты что...
    Манчини протягивает руку и касается лба Клатта. Хозяин зажмуривает глаза, снова открывает их. Вдруг я понимаю, что из его взгляда ушел весь хмель; Клатт теперь совершенно трезв. И все еще в безумной ярости.
     - Все, Винсент, все. Теперь ты можешь спокойно...
     - Не смей меня трогать, Манчини! - кричит Клатт. - Что за дьявольщина тут творится?! Почему черномазый еще не сдох? Отойди, я его положу! И не лезь не в свое дело!
     - Послушай...
     - А, к черту все! Я тебя предупредил!
    Клатт стреляет в фокусника. За моей спиной Натали снова кричит, но я не могу оглянуться на нее. Великий Манчини не падает, даже не двигается, когда пуля, пущенная в упор, попадает ему в грудь. Лишь качает головой.
     - Винсент, еще можно все исправить. Не дури, брось пистолет.
    Клатт не отвечает. Горящими глазами он смотрит на Манчини, затем на меня. А потом переводит взгляд на Натали. И снова поднимает оружие.
     - Нет!!
    Я бросаюсь под дуло, пытаюсь закрыть девушку собой, но Великий Манчини опережает меня. Его фигура начинает терять очертания, расплываться, превращаясь в облако того самого света, что я видел, когда умирал с двумя пулями в груди. Чудесного, искрящегося, мягкого света. Я слышу его грустный вздох; вижу, как Клатт в ужасе делает шаг назад, роняет пистолет, его лицо кривится. Свет касается его, и он вспыхивает, полностью окутанный пламенем. Затем пламя исчезает; столб пепла в виде человеческой фигуры несколько мгновений стоит посреди фургона, а потом бесшумно рассыпается.
     - Мне жаль, - раздается из облака голос Великого Манчини. - Я не хотел его смерти... В любом случае, я собирался возвращаться. Жаль, что приходится делать это, убив одного из моих детей. Но хотя бы двух других спас, не так ли?
    Не могу ответить. Язык не слушается.
     - Понимаю, - говорит Великий Манчини. Теперь в его голосе слышится улыбка. - Ладно, Этан, Натали, будем прощаться. Мне пора. Три с лишним века на Земле провел, пора и честь знать... Мы с вами увидимся, лет этак через пятьдесят. Время есть, не волнуйтесь. У вас все будет хорошо.
    Облако медленно поднимается, проходит прямо сквозь крышу фургона. Не чувствуя ног, выхожу в прохладную темноту и вижу, что все наши здесь - видно, их разбудили звуки выстрелов и крики. Стоят, задрав головы, и смотрят как облако света поднимается все выше в небо.
     - Что это? - оторопело спрашивает Хайяши, один из клоунов.
     - Господь Всемогущий, - хрипло шепчет Бингли.
    Я стою вместе с ними, задрав голову. Чувствую, как Натали подходит сзади, прижимается, обнимает меня за шею.
     - Да, - соглашаюсь я. - Господь Всемогущий.