С невыносимой лёгкостью бытия

Можно уехать. Уехать от себя в "грязный", очень грязный Нью-Йорк Генри Миллера. Таскаться там среди  китайско-русскоязычных толп, умешанных совсем уж черно.. , как бы это покультурнее выразиться. И не совсем, только ещё латиносами, мимо тебя на мягких жеребячьих ногах в неизменных джинсах и шарканцах-кроссовках. Только американцы так могут быть наивно, неизощрённо просты, примитивны в одежде. Как дети, чесслово. Им чуждо всё, что кончается на с,- перфоманс, декаданс в облике. Пялиться на стекляшки Манхеттена, разинув рот поначалу. Явив миру на обозрение ровный ряд чисто белых клавиш пианино в своём рту, или стоматологические подробности зубного рядика лож амфитеатра.

Поселиться рядом с соседом. Припорошённым пылью существом лет на десять тебя моложе, анатомические подробности которого закутаны в длинный, цвета пыльной розы, грязный халат, из-под которого периодически высовываются мосластые коленки и волосатые голени. Он бесцеремонно вторгается в твой мир прямо в своём пыльно розовом халате. Среди дымовой завесы ты видишь на диване его худые коленки и ноги. Мертвенно бледные, синюшные с отдельными волосками. Как у курицы на прилавке мясного отдела. Он заваливает барную стойку в углу пустыми жестяными банками от пива. И избавиться от него можно только, познакомившись на улице с журналистом лет на пятнадцать тебя старше из России же.

Притащить его домой, выгнать мосластое чудовище в халате и обрести новое чудо, которое будет тебя иметь везде. Маниакально, планомерно, размеренно. Стучать по тебе как какой писатель пальцем по клавишам раздолбанной пишущей артмашинки. Даже в своей большой как сигара машине, наклоняясь потом к бардачку за салфетками Клинекс. В расстёгнутом на верхние пуговки вороте рубашки будут видны заросли у него на груди. Волосы даже на пальцах, не таких уж худых и измождённых, как должны быть у человека, причастного к искусству, а похожих на сосиски пальцев знакомого мясника, который болтается всегда с помятым портфелем и раз в неделю делает тебе предложение.

Ты будешь сидеть с новым знакомым в кафе, забившись в угол на любимый жаккардовый блеклый диванчик, выглядывая оттуда диким зверьком и хлебая обжигающий кофе с нагретой тяжёлой рукой журналиста на своём бедре. Чувствовать , что внутри ползёт санитаром по стерильному коридору желудка что-то тёплое. То ли от кофе, то ли от него, вот. И хочется, чтобы всё это длилось долго-долго, вечно. С этой невыносимой лёгкостью бытия.