Гарик и Каштанка

   Самая страшная кафедра на первом курсе – это кафедра начерталки, ну, начертательной геометрии то есть. Прямо с нее, печатая шаг, ушли на службу в советскую армию десятки молодых людей, так и не сдавших экзамена Гарику и Каштанке. А десятки юных первокурсниц плачут по весне около громадного начертательного зала, обещая Гарику всевозможные кары от своих поклонников.
   
   Каждый год Гарика ловят в арке его многоэтажного дома на Вернадского, возят сивой бородкой в большой луже у этой самой арки, не очень сильно, но поддают, больше для острастки.

И каждый год Гарик заваливает новые и новые партии студентов. Говорят, он приходит на экзамен в белой рубашке нараспашку и с фотокамерой «от пуза», чтобы фотографировать перекошенные от тихого ужаса физиономии.

Пересдать начерталку практически невозможно, потому что второй преподаватель – Каштанка, а она еще страшнее. Ее не бьют – женщина. Так что останешься ты в институте или нет, зависит от того, сдашь или не сдашь экзамен по начертательной геометрии.
Каштанка - фигура таинственная. Слухи о ней еще страшнее, чем о Гарике, но увидеть ее практически невозможно. Она преподает только у самой интеллектуальной группы - у геофизиков. Потому на этих страницах будет присутствовать только ее тень. Подчеркивающая глубину.

   Рассказывают про Гарика легенды и анекдоты.

Одна из легенд гласит, что некий студент приносил Гарику ватманский лист с чертежом шестнадцать раз. И каждый раз преподаватель с непроницаемым лицом жирно отмечал красной шариковой ручкой новую мелкую ошибку. Несчастный первокурсник за ночь переделывал чертеж и приходил снова и снова. И снова получал «незачет».
На семнадцатый раз он надел ватман на голову Гарику в виде испанского воротника.
Был отчислен, попал в ракетные войска, вернулся в институт через два года лысый, редкозубый и злой. В первый же зачет, когда Гарик занес над листом красную ручку, студент поднял за ножку табуретку. Гарик спокойно убрал ручку и поставил зачет.

   Еще одна легенда повествует о трагедии, года два назад разыгравшейся в начертательном зале.

Несколько тайных Гариковых врагов выкрали черный портфель, в котором хранилась почти законченная диссертация Гарисона Вениаминыча. Как они это свершили, покрыто мраком, который никогда не развеется, ибо портфель этот Гарик не выпускал из рук и берег пуще зеницы ока.

Итак, диссертация была выкрадена, изодрана злоумышленниками на мелкие кусочки и развеяна по ветру прямо в начертательном зале. Если учесть, что тогда не было копировальных аппаратов и диссертация была в единственном экземпляре, восстановить ее практически не представлялось возможным…

С тех пор Гарик озверел окончательно.

Анекдотов по поводу Гарика – масса. Вот один.

Человек тонет в Москве-реке. Кто-то прыгает с моста и вытаскивает утопленника на берег. Смотрит, а это Гарик!!! Гарик тоже узнает своего студента:
- Проси у меня, что хочешь!
- Нет! 
- «Пятерку» на экзамене…
- Нет!
- Чего же ты хочешь?
- Ничего не хочу!
- Впервые вижу такое бескорыстие…
- Ничего, ничего не хочу! Только не говорите никому, что это я Вас спас!

Есть еще один анекдот, вернее, быль.

Оленька Беленькая боялась Гарисона Вениаминыча Лучинского просто до спазм в желудке. Наслышавшись ужасов о его бессердечии, она несла свою первую работу и трепетала от страха. Открыв дверь страшной кафедры, дрожащим голосом произнесла:

- Здравствуйте! А доцент Гарик принимает сегодня?

Гарик медленно обернулся и, окинув бедолагу взглядом несытого удава, зловеще ответил:

- Принимает Гарисон Вениаминович Лучинский – вместо него.

Дальнейшая судьба Оленьки Беленькой вполне предсказуема. 

Все это институтская лирика, но с неизбежностью судьбы наступает май, а с ним экзамен по начертательной геометрии.

Тут следует сказать несколько слов о моих отношениях с Гарисоном Вениаминовичем.
Я от природы хорошо копирую. Причем могу увеличивать или уменьшать копию – по желанию. На одном из первых занятий по начерталке это мое качество было отмечено Гариком. Он поднял двумя пальцами мой конспект и, слегка скривившись, что должно было изображать поощрение, сказал:

- Вот так надо чертить!

С тех пор весь семестр он не вызывал меня к доске для решения задач, видимо, посчитав, что тот, кто так делает чертежи, абсолютно автоматически должен прекрасно разбираться в решении задач.

Остальные девчата полной мерой вкушали горькую чашу позора.

- Что означает сия каракатица, изображенная Вами, госпожа Колосова?

- Это…это фронтальная проекция…
- Как-с?
- Я…если бы Вы немного помогли…
- Помочь я могу, госпожа Колосова. Ума в Вашу голову, к сожалению, вложить не могу, вот какая беда.

Я внутренне содрогалась. И весь семестр ожидала разоблачения.

Расплата наступила неожиданно и неотвратимо.

Гарику хватило пяти минут, чтобы понять мою полную несостоятельность в его предмете. Звонок меня спас от полного разгрома, но не от наступающего экзамена.

И вот судный день наступил. Гарик действительно пришел с фотокамерой. Наверное, стены его дома, как в Освенциме, украшены фотоснимками наших мучений!

До меня пятнадцать девчонок вышли в слезах, экзамен не сдал никто. Нас оставалось еще одиннадцать. Гарик впустил всех.

Я выбрала себе местечко у раскрытого окна, в которое врывался сиреневый ветер с запахом весеннего дождя. Тем печальнее было погибать. Завыли подопытные собаки из вивария соседствующего с нами медицинского института…

Я разглядывала свой билет № 62, не надеясь уже ни на что.
Первая задача решилась легко. Решилась и вторая.
В третьей нужно было разрезать правильную шестигранную пирамиду наклоненным под углом конусом. Что там должно появиться в трех проекциях, голова моя отказывалась представить.
За спиной раздался громкий шепот набежавших под окошко поклонников с других курсов. Девчонки нервно завозились, на меня уставились молящие взгляды близко и далеко сидящих однокурсниц. Я поняла. Я должна выбросить нерешенные задачки в окошко и потом принять оттуда решения, вброшенные умными поклонниками. Это было равносильно самоубийству.

Я взглянула на Гарика, он на меня. Потом вскинул камеру и запечатлел мое лицо узника, ведомого на казнь. И нежно улыбнулся, как коллекционер, довольный удачным приобретением. Такого снимка, видно, в его коллекции еще не было.

И мне стало все равно. Я схватила прилетевшие на мой стол комочки и бросила их в окно. Там, за окном, раздался дробный топот и смех.

И в этот момент Гарика вызвали из аудитории.

А ко мне слетел Ангел.
Это была молодая аспирантка с длинными ресничками и ясными синими глазами. Хотелось бы сказать, что и «в белых одеждах», но этого я утверждать не могу, хотя возможно. Она пошла по рядам, потихоньку подправляя решения, где-то даже напрямую подсказывая.

Она увидела мою третью задачу, улыбнулась и быстро начертила на черновичке схемку в трех проекциях.

Память у меня, слава Богу, отличная. Я сверкнула глазами и просто зафотографировала ответ…Дальше было дело техники.

В окошко полетели решенные задачки.

Когда через десять минут Гарик вернулся, мы сидели, вооруженные до зубов. 

И был плач, и был скрежет Гариковых зубов. Но я попала в число счастливиц, сдавших экзамен с первого раза. Придраться ли было не к чему, снимок ли получился удачным, репутация ли моя, хоть и слегка подмоченная, сыграла свою счастливую роль, но я сдала!
Самая приближенная к истине версия, сдается мне, все-таки заключалась в том, что, ставя «удочку» в мою зачетку, в ту сессию, как никогда усеянную звездами, Гарик думал, что несомненно испортит мне лето и, возможно, жизнь…
Он просчитался, возможно, впервые за всю историю своего психологического эксперимента, увидев лучи счастья, вспыхнувшие в моих глазах!

Двадцать моих подруг ехали в Крым на практику, увозя с собой конспекты по начерталке – на целое отравленное лето.

Мне было тогда так мало лет. Я была гордой, и счастливой, и молодой! Мне казалось, я отомстила за них! И я поклялась никогда-никогда-никогда больше не здороваться с этой жуткой занудой – Гариком. И все оставшиеся пять лет отворачивалась, проходя. И торжествующе улыбалась!

Жизнь открывалась мне навстречу дорогой из тюльпанов и роз.