Полет воображения

  Я нем, горд собой, смел и убежден в собственной неуязвимости. Мой автопилот упрямо диктует курс,взятый мамой в ночь зачатия, и согласно законам вселенной: его не может изменить даже падение самолета, в котором я и нахожусь в этот момент времени. Не стану сейчас относить себя к стороннникам Фрейда и оповещать читателя о своих взглядах на действительность, но хочу лишь поделиться мыслями. Точнее их урывками, осознанными мозгом индивида, познающего себя на острие события, ворвавшегося в  мою жизнь, а точнее в часть её, названную рейсом номер 256.

        Открыв упомянутый в одном из моих рассказов атлас, я снова увидел себя на перекрестке параллелей и  меридианов. Уже через несколько дней я восходил по трапу небесного лайнера, дабы перейти очередной Рубикон и блеснуть в стране чужой. Такова была затея. Как всегда, ваш покорный слуга, вообще, не представлял хода развития событий и пребывал в постоянном волнении на предмет доставки тела в указанный регион планеты. Итак, самолет в небе, я на борту, вокруг полусонные туристы разнообразных форм и размеров. Снаружи (если позволите) гроза и содом с гоморрами, а внутри стройными рядами сидят надежды компаний вперемешку с гордостями корпораций и совершенно непосредственно ведут беседы на языках манту манту, английском и еще на языке, ставшим понятным после набора высоты.

Я лечу... Нет, я сижу, окруженный мыслями, отрывками бесед, кусками предложений, фразами, разбросанными то тут, то там, свисающими с коробочек меню, расставленными на подносах с вечерним развлечением называемым  ужином, состоявшим из вполне земных ингредиентов, а точнее: из куриной лапки, салата и кекса, оным я закушу кофе, разлитый безпопой стюардессой в конце трапезы.

 Многие звуки в салоне самолета не имеют право на собственную жизнь, чтобы позволить пассажирам усладить барабанные перепонки особенной смесью, состоящей из равномерного гудения двигателей, тихого бубнежа, детского плача, шуршания, кашляния, сморкания, редких оповещений, разносимых вкрадчивыми голосами и мелодичных звуков системы. Всё это децибелловое многообразие наполняет пространство салона и дает работу моему воображению.

Вот, в дальнем углу салона, мама с ребенком, который держит в своей детской ручонке  игрушку. Розовая свинья при нажатии издает сочный хрюк. Он вылетает из пластмассового пятячка и тотчас превращается в звуковую волну, которая вливается в бассейн с формами, ограниченными конструкцией Боинга-747. Хрюк пролетает полтора метра и, ударившись о табличку со спящим световым возгласом "Пристегните ремни", отскакивает в направлении закрытого иллюминатора в четвертом ряду справа. Там сидит и чавкает худой турист, летящий тем же рейсом, но не улавливающий ничего, потому что его мужской мозг занят обработкой мысли, вызванной треском раскрытого пакетика с печеньем, разделенного на гул двигателя и помноженным на количественный коэффициент алкоголя, принятого за часы полета. Хрюк подцепляет часть этого треска  и, преобразовавшись, продолжает свой полет. Стукнувшись о пластмассовый щиток иллюминатора и поделившись на его плотность, летит навстречу счастливому писку младенца, последовавшему за реакцией свиньи. Писк просто немного запоздал и полетел уже на следующей волне. Звуки пересекаются в полете на частоте 14 килогерц и, не успев снова преобразоваться, вливаются в огромную волну, выкатившуюся из динамика на панели. "Лэдис анд джентельмен",- прокатилось в пространстве и заняло почти весь высокий диапазон. Цунами обрушилось на меня в момент, когда вывалившаяся бируша открыла шлюз в моем левом ухе. Вздрогнув, я инстинктивно повернул голову, чтобы уменьшить угол воздействия этой волны и тут же окунулся в булькающий ручеёк певучей беседы двух очаровательных особ, текущий по краю салона. Мягкая семикилогерцевая окраска умиротворила воспаленное ухо и вызвала приятную ассоциацию с паром, поднимающимся над синей чашечкой ёмкостью в сто миллилитров, заимствованную мной в начале 21 века на рейсе компании ЭльАль.
Огромный космос, сжатый до микроскопической точки, разместился в моем мозгу, и из цифр и координат, значений и амплитуд, превратился в ощущение, которым я и наслаждался, зависнув во временном графике на острие того, что по-английски красиво обозначено словом  " imagination".