А был ли портрет?

Сзади сильно громко говорили по телефону. Парень в клетчатых широких бриджах и майке, покрытой пятнами пота на спине и подмышками, в одной руке крепко сжимал гитару, а в другой телефон. Слова сливались в один могучий поток с безумным смехом, каким-то даже неискренним. Искусственным.
- Молодой человек, вы здесь не один. Можете вести себя потише?!
Даже глазом не моргнул. Остаётся терпеть, пока он сам не выйдет из автобуса, либо до своей остановки ждать. Можно, конечно, и раньше выйти, но ради чего? Чтобы лишний раз услышать свой собственный гам и рокот?
- Опачки, наш пациентик,- рядом забрюзжала тётка, будто это заразно. Моя тётка работает в психиатрической. Иногда я к ней прошусь. Хотя бы в дневной стационар. Это бывает намного занятнее, чем хождение в школьный.
-Почему?
-Разве не заметно?
-Нет…
-Тьфу, чё докопался?
Я не отрывал лица от окна. Уставшая улица, одинокий парк аттракционов и люди, люди, люди, люди. По возможности заглядываешь в окна квартир. Люди живут. А как живут? Обставляют нагие стены, обклеивают их, натягивают свои узоры, цвета, картины гвоздят. Прячут дощатый пол и игнорируют коридор. В коридорах всегда звучат людские отголоски из зала, шум из ванной. В них запахи смешиваются. Кто живёт в коридорах? Ведь в них постоянно слышится единичный скрип, стук такой ненавязчивый, но сообщающий о том, что там ещё живы. И живут.
-Что было сегодня интересного?
-М?
-Я спрашиваю, что интересного в школе было?
-А, учитель попросил его нарисовать.
-Да ладно! Прямо таки и попросил.
-Ну да.
-Ну чё ты врёшь? – рассмеялась тётушка. Откашлялась и полезла за кошельком в сумку. Мне нравятся её руки. Утончённые, нет угловатости, всё округлено. И ногти овалом. Свалился на её окрашенную рыжую голову. Пустые карие коридоры, от которых расползаются лучики морщин.
Я готов ждать до таких же. Я хочу жить до таких же. И прозвенел с урока освободитель…
-Ты подумал, Элой? Ты нарисуешь меня?
-Вы…вы действительно хотите, чтобы вас рисовал именно я?
-Я знаю, чего хочу, уж поверь.
-Тогда, пожалуй, можно приступить к работе.
-Можно приступить…
Учитель взял стул и поставил его рядом с подоконником. Убрал горшки с цветами и закрыл форточную щель. Резко после глянул на меня. Выдохнул, криво улыбнулся и сел. Закинул ногу на ногу, обхватил правое колено руками. И уселся в полу развернутом положении. Взгляд устремлён прямо на меня.
Я прикрепил белый лист к этюднику, рядом положил стирательную резинку, в пальцах, будто вплетённый, зажал карандаш. Перед тем, как портить невинный лист, я долго смотрел на него. Пытался увидеть что-то сквозь него, перенести портрет учителя на бумагу, пытался представить, как я буду рисовать его руки, стопы, глаза, пиджак. Ракурс очень сложный, колени обращены ко мне напрямую.
Учитель сидел смирно. Мне почудилось, что он не дышит. И не мигает. Я испуганно вытаращился на него. Окаменел. От первого штриха осталась вмятина, позже бесцветная. Решил для начала выстроить оси, отметить, где начинается голова и заканчиваются ноги. В общем разместить линейный рисунок на бумаге. Скорее всего я уже потратил минут тридцать или сорок на это занятие.
В мире прошло пять минут. 
Я искромсал весь бумажный листок, но ничего на нём не изобразил. В классе только я и учитель.
В мире более семи миллиардов человек.
Я взял новый материал. Чистый и гладкий, как тот предыдущий. Снова вонзил по четырём углам кнопки. Выдохнул и нацелил графит. Учитель не двигался. Я не талантлив в рисовании. Я просто рисую для себя, порой для близких. Скорее только для близких. Мало кто знает, что я рисую, мало, кто просит. Три года. Мне оставался всего год до выпуска, но так уж вышло, что не сижу на месте. Не выходит.
Не выходит даже линейный образ – проволочный человечек, что можно говорить о детализации?
Я схватил лист за край и дёрнул. Он порвался на две равные половины. Моя щека дёрнулась и скривилась линия рта. Я украдкой посмотрел на учителя, тот продолжал позировать. Мне даже почудилось, что он лукаво улыбается. Тогда я внимательно посмотрел на его выражение лица. НЕТ! Ничего не изменилось.
Мне не жалко листы, но это уже третий на человека, который во-первых не близки мне. Во-вторых в его внешности нет ничего притягательного, что хотелось бы запечатлеть на бумаге. В третьих я чувствовал, что не хочу его рисовать (это вытекало из первого и второго). Мои руки не слушались, пальцы закостенели, а глаза защипало.  Что, не можешь, да? Неудачник. А Нори, которая вышла с дипломом из художки, да теперь в пятом классе проходит подготовку для поступления в этом году в архитектурный, может. И не только портрет. И не только по просьбе.
Плевать!
Я тупо наносил штрихи, вёл линии. Не чувствовал контакта, связи с тем, кого рисовал. Да и с тем, кто выходил на бумаге.
Когда я посмотрел на конечный результат, я чуть не сломал карандаш. Бумага пуста. Чёрт возьми, рисунок, над которым я корпел около пяти часов, исчез!
В мире прошло всего пять минут.
Я посмотрел в окно и встретился взглядом со слепящими лучами солнца. Щурясь, встретился взглядом с учителем. Но он смотрел сквозь меня. Куда-то дальше и глубже.
-Элой, я видел сон. Я видел, что умер в четыре года и моё тело оставили гнить на балконе. Но умерло только тело. Оно не имело проводника, способного передвигать его во времени и пространстве земном. А душой я рос. И дожив до сегодняшних лет, я нашёл своё тело. Я нашёл его на балконе. И, представь, оно не сгнило. Малыш четырёхлетний не изменился с той поры ни капли. Будто умер секунду назад. Я держал это тело на руках и не знал, что делать. Куда нести, где оставить. Я смотрел на него и осознавал, что это моё тело и не моё одновременно, потому что меня нет внутри. И подумал, может это я не могу находиться здесь без него?
При своём рассказе он не пошевелился и не изменил направления взгляда. Я слушал и не видел его, хотя он сидел прямо передо мной.
- Извини, но я не могу больше здесь находиться и сидеть. Лета мои такие, что мне нужно быть больше на воздухе и лежать. Тем более уроки мои давно закончились. Не имею больше права тебя задерживать.
Прозвенел звонок-освободитель.
Я вышел из класса с опущенной головой. Остановился лишь потому что меня чуть не сбила с ног Глёр. Голова дала круг. И всё же я разобрал, где потолок и пол. И я всё ещё на ногах.
-О, а я и не знала, что ты рисуешь,-взвизгнула одноклассница.
-Да…учитель попросил нарисовать его портрет.
-Дай гляну,-выхватила у меня из рук мой этюдник с прикреплённым на нём по прежнему чистым листом.
-Нет там ничего! -угрюмо шепнул я.
Глёр охнула и прижала ладонь ко рту.  Она смотрела то на меня, то на лист. Я не понимал, что происходит. Меня огорчило моё бесцветное творение, а её видимо заставило поиронизировать.
-Элой…Это ведь. Боже! -она бросила этюдник и убежала дальше по коридору. Я обернулся, цокнул и потом нагнулся, чтобы подобрать свои же вещи, небрежно валявшиеся на полу. Так получилось, что лист, на котором якобы что-то увидела Глёр, был прикреплён к той стороне этюдника, которая лежала лицом к полу. Я перевернул деревянный ящичек и (какая оказия)сел на пол.
Лист был вовсе нечистый.