Братья Шадовы

Отцу и мужу посвящаю



Я только раз видала рукопашный,
Раз – наяву. И сотни раз – во сне…
Кто говорит, что на войне не  страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Ю.Друнина

Часть 1-я
Война и победа
Сухие поленья быстро разгорались в большой плите, примыкавшей к русской печке с верхней лежанкой. Просторная кухня наполнялась теплом, запахом нового дерева, извести, необжитого чистого помещения.
Они – четверо взрослых и двое детей, усталые и довольные, уселись на своих узлах, осматриваясь на белёные стены, блестящие на солнце окна, деревянные проёмы дверей. Ждали прихода Прохора. Тогда, в апреле 40-го, семья Шадовых переселилась из посёлка Казачьего в город Сибирск. Хлопотами старшего сына за три месяца был отстроен крепкий пятистенок из отборного соснового кругляка. Дом с участком в 30 соток втиснулся между двумя ветхими строениями по дороге к военному городку. Старшему сыну Шадовых – Прохору тогда минуло 38. Был он худощав, хорошего роста. Глубоко и близко посаженные серые глаза, затенённые чёрными бровями, выражали строгость. Чуть подёрнутые сединой виски, на фоне тёмных коротких волос придавали лицу солидность. Ещё с юношества женский пол был к нему неравнодушен, наверно и потому, что при своей интересной внешности отношения с женщинами для него никогда не были главенствующими. Военная карьера занимала его помыслы и стремления. Он кадровый военный. За участие в короткой стычке с японцами, вторгшимися на нашу территорию у озера Хасан в 1938 году, и успешное выполнение поставленной задачи, Прохор награждён орденом Красного Знамени и направлен в Москву на годичные курсы усовершенствования командного состава «ВЫСТРЕЛ». Через год, в звании подполковника (знак различия – три шпалы), направлен для продолжения военной службы в Сибирск.
Жена Ангелина с ним в Москву не поехала из-за болезни матери. Жила у родителей в Улан Уде.
 За довоенный год Шадовы освоились на новом месте. Оборудовали дом изнутри. Обзавелись необходимой мебелью, дубовые полы покрыли шерстяными домоткаными половиками. Сняли хороший урожай овощей и картофеля.
Сын Шадовых – Трофим и муж дочери вернулись окончательно из тайги. Заработком за честно сданные государству собольи, куньи шкурки, после скитаний по тайге, а за норкой и по берегам рек, остались недовольны. Артель их распалась. Война в дальнейшем распорядится их судьбами.
 В день 22 июня сорок первого громкоговорители на улицах и радиоточки в домах не переставали оповещать советских граждан о вероломном нападении на нашу Родину фашистской Германии, без объявления войны.
 Там, в далёкой Сибири, рядовые граждане войны не ждали. C удивлением и тревогой восприняли эти известия и не сомневались в скорой победе над коварным врагом. Уверенность в силе нашего оружия, нашего могущества, основанная на хорошо поставленной пропаганде, была бесспорной. И, когда в сводках Совинформбюро передавались негативные сведения о наших отступлениях в начале войны, больших потерях, как-то не верилось в эти факты, в силу, возможно, огромной удалённости от фронта.
 В полку Шадова командный состав был более осведомлен, однако и для них война стала неожиданностью. Принимая во внимание покорение гитлеровскими войсками за короткий срок европейских государств, присоединение румынской, итальянской армий к немецким войскам, вступление гитлеровских войск в Северную Африку и периодические успехи, на скорую победу расчёт был невелик.
Прохор знал, их полку недолго оставаться в тылу. Был уверен, и младший брат – курсант Омского миномётного училища, надолго там не задержится. Прохор, как старший из детей, беспокоился о семье. Сестра Анна замужем, да муж попался не без греха. Любил выпить. У них двое детишек. Брат Трофим тоже раздумывает, чем заняться. Три года, как вдовствует. Любил свою жену. Детей не было. Пока промышлял зверя в тайге с артелью, жена сошлась с их конторским, забеременела, а как муж приехал, покаялась. Не простил. Она и удавилась в сараюшке. Он после клял себя, переживал сильно, что не простил… Грозился убить того бухгалтера. Тот испугался. Уехал куда-то и жену свою с дитём бросил.
Трофим и Матвей – охотники. Но назад, в другую артель не едут. Пушнину, что заработали, продали по знакомым скорнякам. Пока деньги есть, потому и с работой не спешат. Помогли с огородом. И на том спасибо. О родителях пока забот никаких. Продержатся они. Поросёнок, куры, огород. Не пропадут. Ещё и не старые. Мать с сестрой той осенью торговали на базаре. Картофеля и овощей уродилось – девать некуда.
О своём брате Иване в семье вспоминали не часто. Привыкли помалкивать у себя в Казачьем. Знали люди – служит Иван по ОЛПАМ в тайге и глуши на Дальнем Востоке. Ни разу не навещал родных. Письма писал редко. И был он там караульным. На вышке стоял, следил за зеками, чтоб не удрали. В семье о нём было известно чуть больше. Моложе он Прохора на 2 года и не женат. Мать сильно тоскует по сыну. Хочет повидаться, пока живая. Прохора судьба брата не волнует. Отслужив действительную, сам выбрал себе такую работу.
Одно обстоятельство беспокоило Прохора. После десяти лет семейной жизни, жена, наконец, забеременела. За пару месяцев до того, мама поехала в Казачий. Решила воспользоваться помощью их прежней соседки. Та престарелая бабка гадала, владела заговорами, славилась на всю округу своим умением в этих тёмных делах. Отец категорически был против. Не след, дескать, идти с поклонами к той бабке-ворожее. Был он внуком богатого казачьего атамана. Их семья староверов ушла в Сибирь ещё при царе Алексее Михайловиче – отце Петра I. Так и оставались там. Они из Сибирского казачества. Воевали на западных границах России по царскому указу. Охраняли, сопровождали на работы ссыльных, больше политических. Занимались охотой, рыболовством. Торговали дорогими мехами. Держали соседей-иноверцев в повиновении власти царя-батюшки. Брали ясак в казну. Особо ценные меха отбирали в царские палаты. После революции сибирское казачество, как класс, перестало существовать. И не сразу приняло сторону красных.
Без согласия отца, мама к той бабке поехала. Вот, говорит, и получилось… Жена забеременела. Прохор был и рад, и не рад. Знал, уйдёт на войну, а что дальше? Если не вернётся? Ребёнку отец нужен.

* * *
– Проша, больше тянуть нельзя. Уже 5 недель. Надо решаться.
Маленькая, худенькая женщина с явными чертами бурятки на некрасивом лице, была любимой женой. Странно – судачили полковые дамы – что за пара? Жена – Ангелина – врач. Из хорошей интеллигентной семьи. И брат есть. Моложе, но уже известный архитектор. Правда, пока только в их краях – в Бурятии. Мать их русская, из профессорской семьи. Отец – из семьи шамана. Умного, богатого человека. Потому и отправил единственного сына в Петербургский университет на факультет русской словесности. Там и встретилась эта незаурядная пара. Там и вступили они в партию большевиков. После и поженились. Дети взяли внешние черты отца – некрасивого бурята.
Ангелина любила мужа больше, чем нерождённого ребёнка, потому была склонна к аборту. В случае отправки их части на фронт, хотела быть рядом с мужем.
 – Никаких решений без меня. Тороплюсь в полк. Вечером обсудим.
Хлопнула входная дверь. Она побежала к окну помахать… по традиции.
Вечером того же дня разговор по проводу криминального аборта закончился категорическим несогласием мужа.
 – Ты что, хочешь гибели своей и нашего желанного ребёнка? Нет и нет! И никаких возражений. Не возвращаемся к этой теме. Будешь рожать.
На этот раз Ангелина решила действовать на своё усмотрение. Не она первая. Она младше Прохора почти на 10 лет. Будут у них ещё дети.
За приличную сумму бывшая акушерка, с опытом – многих женщин в полку выручала – немолодая, бойкая взялась за эту простую операцию. Проживает в бараке, рядом с военным городком.
В те годы многие женщин шли на избавление от беременности подпольным путём. Поскольку аборты законом запрещены, приходилось рисковать. Лишались свободы на долгие годы охотницы лёгкого заработка, уличённые в противозаконных действиях. Несостоявшаяся мама за неудачу платила своей жизнью. «Нет, нет, со мной будет всё хорошо», – так думала каждая. Ангелина не была здесь исключением. «Завтра Прохор целый день на стрельбище с инспекторской проверкой. После обеда будет всё позади», – рассчитывала она.

* * *
Мучительную боль она испытала. Та женщина проводила эту операцию, как опытнейшая гинекологичка. Пошли в ход расширители. Ангелина громко стонала.
 – Только тихо. Рядом соседи. Не подведи меня, – строго сделала внушение акушерка.
Она раскрыла матку. Чистить не стала. Это её испытанный метод. Кровь сама вынесет плод, поскольку срок небольшой.
Они медленно шли к воротам военного городка. Акушерка вела Ангелину под руку. На КПП распрощались. Пропуска у женщины не было. Конечно, могла бы Ангелина объяснить солдату, да её все наверняка знали. Но нет, незачем ей себя афишировать. Дальше поплелась сама. Их дом совсем не у ворот. Шла, еле волокла ноги. Из неё лила кровь. Промокли ватные прокладки, две пары штанишек. Почувствовала, как тёплая кровь потекла по ногам. Но уже рядом. Только бы не упасть. Наконец, дошла. Последние силы ушли на подъём на второй этаж. Не слушались дрожащие руки. Так и не смогла вставить ключ в скважину. Голова кружилась. Тошнота подступала к горлу.
Соседка – жена зама, выглянула из квартиры. Быстро сообразила, в чём дело. Помогла с дверью. Уложила в постель. Поразилась – смуглое лицо командирши вовсе почернело. Подставила таз. Рвота донимала. Желчь с кровью растекалась по губам.
Вызванная соседкой «скорая» прибыла, наконец. Но почему из роддома, когда здание хирургической больницы гораздо ближе, по дороге? Жаркий полдень. Лёгкое тело Ангелины бережно уложили на носилки и быстро в машину. Пока проехали хирургическую больницу… пока по городу… Кровь не переставала убывать из тщедушного ослабленного тела. Наконец, она на столе. Слава Богу, профессор со студентками ещё здесь. Ему за семьдесят. Старикашка – маленький, сгорбленный. Но опыт. Опыт – это главное. Он медленно распоряжается, поскольку на двух столах ещё две жертвы. Одна на грани летального исхода. Профессор не отходит. Пытается сделать что-то, скорее невозможное. Поручает студентке последнего курса знакомую ей операцию – удалить остатки плода у вновь прибывшей. Та немедля приступает. Женщина в тяжёлом состоянии. Понимала, именно от неё, в скором времени врача-гинеколога, зависит жить или не жить этой очередной жертве.
И как долго тянется время… Ангелина уже не чувствует боли. Однако, сознание доносит до неё громкие слова молодого женского голоса: «Доктор, носовой платок!»
Тогда только старый доктор оставил ту, уже не подающую признаков жизни. Да, рано поручать студентам эту простую операцию. Понял профессор, практикантка дошла до брюшины и потащила её. Хлынула кровь с новой силой. В позе вниз головой погрузили Ангелину в карету «скорой». Её везли назад, в здание хирургической больницы, близко к воинской части.
Такие действия были уже не нужны. В хирургию привезли её ещё тёплую, но уже не живую.

* * *
 Хоронили Ангелину в жаркий полдень конца месяца июля, из больницы. Там же и обмывали, и наряжали церковные служки. Поминки устроили дома, у родителей. Они уже давно не придерживаются старой веры. Молодые и вовсе без веры живут. Ангелину не отпевали. Родители её были тоже безбожники-революционеры. Приехал из Улан Уде брат. Он тяжело переживал потерю сестры. Мать схоронили ещё в 39-м. Отец лежал в параличе.
Прохор изрядно выпил, но пьян не был. Страшно переживал о жене. Винил только себя. Собрался в полк. Женщины взялись за приборку. Отец вызвался проводить.
Шли не спеша к военному городку. За ними медленно ползла командирская «Эмка».
Говорили отец с сыном о предстоящих тяжёлых испытаниях для народа, о вероломном наступлении фашистской Германии, о потерях людских, территориальных. Однако верили в скорую победу. Сын со слезами на глазах сетовал на упрямство жены, обвинял себя в невнимательности. Был уверен в скорой передислокации полка, и в дальнейшем в участии в боях. Не скрывал от отца своего настроя нежелания дальше жить без любимой женщины. Отец не переставал увещевать, уговаривать, ссылаться на жизненные примеры, тяжёлые, в конце концов, преодолимые.
 – А хочешь, сынок, я расскажу тебе о нехорошей истории в нашем роду? Никому об этом страшном случае не говорил. Даже твоей матери…
 – Нет, отец, в другой раз, поеду в полк. Не дело шофёру тащиться по обочине черепахой.
 – Я быстро. История-то не длинная. Ты послушай. Случилось это года эдак через три после восстания на площади, запамятовал название, в нашей столице-матушке. Однако, вся эта история про декабристов тебе известна…
 – На Сенатской.
 – Что говоришь?
 – Говорю, площадь Сенатская. Батя, слушать не время…
 – Нет, ты послушай…
Прохор не стал возражать, обречённо шёл рядом с отцом, весь в думах о своём непоправимом горе.
 – Проша, ты слышь, что говорю?
 – Да слышу, слышу…
 – Говорю я, на энтой площади царь Николай, как теперь его величают «Палкин», пятерых повесил. Иных виновных сослал в наши края. На край Енисейска, скажем так. Так вот, моя прабабка, Анна была выдана замуж за сына богатого казачьего атамана. После власть царя не признавала выбранного на круге атамана, считала его старшиной. Сынок тот был у него единственный, потому балованный, гулящий. Наши деды и прадеды воевали по зову царя-батюшки. А как царских приказов не было, чтоб казачьи полки собирать, жили не тужили. Свобода была. Ты родился, деду твоему не было и шестидесяти. Красивый. Спокойный. А теперь и вовсе тихий. Однако глух и почти слеп. Не то, что его отец – здоровенный малый, хитрый с характером дерзким. На красивых баб зарился. Весь в своего отца. Тот отец с казаками отправлял его по Енисею к весне меха скупать у тунгусов, как раньше их звали, однако, ноне – эвенками называют. Может и не скупать, а забирать в царску казну. Молодая жена часто одна сиживала. Всё мужа дожидалася. Красавица была. Плакала часто, что сосватали за такого непутёвого гуляку. Однако поперёк родителей пойти не посмела. И прожили они эдак года с два, может, и того мене. Детей пока не нажили. А как прибыли в наши края энти ссыльные, царь которым пощаду дал от виселицы, так и началась энта история. Молода она была, и 20-ти не было. Жила в большом дому одна-одинёшенька. Только сенная девка при ей. Где и как прошёл с энтим парнем тот любовный взгляд между собою, неведомо. Но только муж поезжает по своим торговым делам, так и полюбовник тут, как тут. Сослан был вместе с братом старшим. Дворянского роду. Говорили, хорош собою. Видно с год, может и доле любились они и вконец страх потеряли, потому как, всё шло шито-крыто. Но, или девка сенная навет навела, или сам свёкор сдогадался... И в тот раз – мужа нет, любовник с ей в светёлке. Уединилися. Засов задвинули. Полночи грешили любовники. Тот дворянчик рад в постели под пуховиками нежиться с красавицей чужой женой. Тут слышится ей – звякнуло чтой-то снаружи. Там девка сенная двери открыла и в дом старого свёкора впустила. Тут он зачал в спаленку стучать к молодой своей снохе. И что дале? Засуетилися молодые. Куды яму деваться? Времени думать не было. Не мешкая, она – с перепугу, хвать его одежонку и в большой сундук. И он со страху туды рухнул. Помешкав, однако, открыла она двери. Сама ни жива, ни мертва. Вошёл грозный атаман большой, да здоровенный. Энто, однако, значит, прабабки моей Анны свёкор. Оглядел светёлку, никаких примет… Скинул он с плеч медвежью громадну шубу на сундук и сам уселся на ту полость. Тары-бары – сухи амбары. Так спокойно беседу вёл хитрюга. Долго однако сидел у ей. Та – болезная, чуть рассудку не лишилася. А как ушёл стервец, как открыла она энтот сундучище, так и обмерла – полюбовник её мёртв уж был. Задохся… Вот кака история, сынок, с моей прабабкой была.
Замолчал Афанасий. Переволновался от своего рассказа.
 – Дальше-то что? Чем вся эта история кончилась? Договаривай…
 – Чем кончилася? Значит, однако, сноху свою избил вожжами. Но, видно, не шибко, сказывала, в шубейке была. Так что, жива осталась. Парня того на дорогу к ихнему жилью подкинули и замёрз труп. Загодя, однако, надели на него всю его одежонку. И шапку, и фуфайку. Свои там его и схоронили. А прабабка моя родила от своего муженька-гуляки восьмерых деток, однако в живых осталось пятеро. Считай, без первого мальчонку-семячка, как бы не доходила она с им. Все-то знали, дворянского роду сынок тот был и выносила яго, однако, в срок. Свёкор-атаман строго-настрого не велел упоминать ни роду того молодого дворянчика, ни как звать. Также и сына не позорить, не изводить, ни одним словом не оговориться о случае. Однако, боялися шибко старика. Язык зубами подпирали. Бабка Анна, как всех стариков схоронили, рассказала энту историю старшей дочке – Серафиме, а она нам. Наш род пошёл от второго сына – Ивана, а того первенького, как бы семячка, однако, лет десяти забрали прислуживать к ссыльным, а после, сказывали, увезли с собой в Москву. Там и следы его утерялися. А прабабка Анна до самой смерти вспоминала первенца и слёзы лила. Така история.
 – Да, история… А куда та свидетельница, девушка-прислуга, девалась?
 – Да, сынок, раньше, однако, были такие времена, что и девалася, а куда, её родне неведомо. Думаю, убрал с дороги ту несчастную мой прадед. Однако казаки помалкивали... Ты не томи душу свою. Хоть и веры теперь у людей нету, однако, скажу тебе – все под небом ходим. Бог дал – Бог и взял.

* * *
Только в конце лета 42-го воинская часть подполковника Шадова в составе трёх сибирских дивизий примкнула к 64-й армии генерала Шумилова. Шли ожесточённые бои за важнейший стратегический рубеж – Сталинград.
В состав шестой немецкой армии командующего Паулюса входили 1 итальянская, 2 румынские армии, играющие роль авангарда.
 Тяжёлое время тогда было на этом участке фронта. Шли беспрерывные бои. Стволы миномётов раскалялись докрасна. На участках полков, батальонов людей оставалось всё меньше. Писарей, поваров отправляли на передовую, чтобы как-то удержаться. Пока провиант подвезут до передовой, варили конину. Убитые лошади служили большим подспорьем. Вшивость вынуждала раздеваться донага и перед кострами вытряхивать насекомых. Город постоянно бомбили. Усталые, без сна люди уже и не надеялись на победу. Осведомлённое руководство, со дня на день ждало подкрепления с дальних рубежей нашей страны.
На новейшее мощное орудие «катюша», впоследствии приданное этому участку фронта, командованием возлагались большие надежды. Молниеносный шквал губительного огня сеял панику в рядах противника. Надо сказать, эти грозные реактивные полевые установки на грузовиках не могли быть приданы всем подразделениям по простой причине их нехватки. Потому, благодаря своей мобильности, «катюши» курсировали из полка в полк по большому периметру наших подразделений. Но и кратковременный их приезд воодушевлял личный состав. Чаще выручали пехоту миномёты, менее эффективные, но более доступные.
И в тот день, когда изнурённым, надломленным бойцам открылась картина движущихся колонн кадровых войск – молодых необстрелянных сибиряков, прибывших им на смену, радости и приветствиям не было конца.
Остатки подразделений ушли на отдых и переформирование, чтобы вновь включиться в оборону Сталинграда.
Однако, под сильнейшим натиском противника, была прорвана оборона Сталинграда. Фашисты торопились захватить город до холодов. Закрепиться и впоследствии овладеть кавказской нефтью. В ожесточённых уличных боях наши люди отстаивали каждый дом. Не оставалось в стороне гражданское население. В яростной борьбе вокзал до десяти раз переходил из рук в руки. Тяжёлые бои велись в районе Тракторного завода, Мамаева кургана. С пехотой взаимодействовала Волжская флотилия, воздушные, танковые армии. Наша победа в битве за Сталинград далась нелегко. Наконец, под сильнейшим натиском советских войск, противник от наступления перешёл к обороне.
В конце января поражение фашистских войск стало очевидным фактом. Последующее присутствие на этом участке фронта заместителя верховного главнокомандующего, генерала армии Жукова ускорило нашу победу. Такое мнение преобладало у населения в тылу. Фронтовики, большей частью старшие офицеры, не сбрасывали со счетов огромные людские потери. Само собой, отдавая должное Георгию Жукову – блестящему стратегу, талантливому военачальнику, который руководствовался приказом Сталина – «ни шагу назад». Заградительные отряды следили за выполнением данного приказа…
 В дальнейшем ситуацией овладели наши войска. Армия противника была расчленена. Первого февраля южная часть немецкой армии, где находился штаб, по решению командующего Паулюса прекратила сопротивление; северная часть под командованием генерала Штреккера после пассивного суточного сопротивления также сдалась на милость победителя. Немецкая армия представляла собой жалкое зрелище голодной (поскольку окруженная армия, лишённая продуктов питания, надеялась на сброшенное продовольствие с воздуха, чему активно препятствовала наша истребительная авиация или перекрёстный огонь зениток), обмороженной, вшивой, недееспособной массы. Начало пленения войск, по иронии судьбы, совпало с присвоением Гитлером генерал-полковнику Паулюсу звания генерал-фельдмаршал. По случаю крупного поражения под Сталинградом, в Германии был объявлен трёхдневный траур. Эта первая наша большая победа стала началом конца существования фашистской Германии.
 За неделю до масштабного поражения немецких войск, Прохор был серьёзно ранен. Закрытые ватником и ватными штанами были пробиты гаубичными осколками обе руки, обе ноги, задета голова, грудь. Будучи в шоковом состоянии, он истекал кровью. Резкие боли не давали уложить раненого на носилки – не за что было ухватиться. В походном госпитале была оказана первая помощь. Пришёл Прохор в сознание после операции на следующие сутки. Оглядел небольшое помещение – четыре койки. Все трое спали. Было утро и яркое солнце освещало чистую белёную комнату. Напротив, у печки различил знакомое лицо. Молодой парень улыбнулся ему. Прохор хотел помахать, но понял, что весь загипсован и забинтован. Вспомнил. Это лейтенант его полка. Взводный или ротный? После заснул. Сколько проспал? Наверно, уже вечер или утро следующего дня. Темно. Он вглядывался в койку напротив, но никого… и койки нет. Или ему тогда показалось? Видение было с этим знакомым весёлым парнем? Да, сейчас было тёмное зимнее раннее утро. Теперь он различил орудийный гул. Светало…
Зашла поспешно сестричка. Сунула всем градусники. Сказала Прохору, что через пару часов прибудет сан.транспорт и его отправят на вокзал и дальше в тыл на лечение. Хотел спросить, в каком месте они находятся. Понял, вокзал не Сталинградский, ещё спросить об этом весёлом молодом офицере из его полка. Не успел с вопросом. Девушка отметила температуру у них троих и шмыгнула за простынную занавеску.
Стало совсем светло. Снова яркое солнце осветило комнату. Прохор видно переспал. Лежал тихо. Стал думать о своих, о своей несчастной жене. О ранении. Ныли забинтованные руки, тупая боль в голове. Беспокоила правая нога. Перед наркозом врач предупредил, чтобы не падал духом, если придётся пойти на ампутацию. Пока довезли в их походный госпиталь, начались признаки гангрены. К счастью, ногу ему оставили. Сказал, в госпитале неподалёку от Сталинграда, с такими сложными ранениями отправляют в тыл.
Вот зашевелился молодой парень на койке напротив. Прохор понял – не спит.
 – Послушай, служивый, ты с какого полка? Тоже оттуда? Из Сталинграда?
 – Оттуда.
«И откуда ещё ему быть?» – подумал Прохор. Видно, солдат. Не стал больше выяснять о нём никаких подробностей. Только спросил о соседе, который лежал у печки на койке.
 – И койку убрали? Может, её и не было и того человека не было? Он из моего полка. Или мне всё это показалось? Ну, этот парень на койке, у печки. Если не показалось, то наверно уже выписали в часть, назад? Он видно был с небольшим ранением, – замолчал Прохор, поскольку солдатик, как-то стушевался, отвернулся к стенке.
 – Да, тот парень был легко ранен, – услышал он другой голос.
Он не мог видеть, говорившего, лежал, зафиксирован на спине. «Наверно, в часть направили», – подумал Прохор. Больше разговоров не затевал. Задремал.
 – Что вам сказать? Вы видно командир того парня? – услыхал Прохор сквозь дрёму, – так этой ночью он помер. Да, и ранен легко… Мы тут с молодым солдатиком уже пять деньков. Ждём отправки в госпиталь. И вы тоже, как я слышал, сестричка сказала… Видите, дела какие тёмные – не можем понять и врачи, и сёстры удивляются. На той койке при нас ни один раненый не выживал до утра. Разницы нет – что легко, что тяжело ранен. Трое подряд с лёгкими ранениями на тот свет ушли. Потому сегодня решили и койку ту убрать, и оставить это место пустым. Такие вот дела нехорошие…
* * *
 В госпитале в Челябинской области Прохор пролечился почти два месяца. Наладилась переписка с родными. Узнал о младших братьях. Оба на фронте. От отпуска на пару недель отказался. Свою совсем незаметную хромоту от врачей скрыл. Всё ещё ныла укороченная левая рука. На слабые спорадические боли травмированной головы предпочёл не обращать внимания. Осколок в груди застрял в мышце, не причинив осложнений.
В Москве в Наркомате Обороны был направлен на краткосрочную учёбу в Военную академию Генштаба им. Ворошилова. По окончании получил новое назначение – заместителем командира дивизии, с местом дислокации в городе Ливны Орловской области. За умелое руководство, проявленное личное мужество при обороне Сталинграда награждён орденом Боевого Красного Знамени, Отечественной войны 1-й степени, орденом Красной Звезды. Присвоено воинское звание полковник.
 Месяц июнь. После серьёзного поражения под Сталинградом, немецкое командование готовилось к большому наступлению в районе Курска.
Во время зимнего наступления нашей армии, линия фронта приняла дугообразную форму. Так называемая «курская дуга» фигурировала в наших сводках с фронтов войны.
Противником было принято решение выровнять эту линию фронта. Немцы, заранее уверенные в своей несомненной победе и дальнейшем продвижении вглубь нашей территории, сконцентрировали на этом участке огромную массу войск в живой силе и новейшей технике (танки, самоходки, самолёты). Наша разведка установила данные о дне наступления группировки противника под кодовым названием «Цитадель».
С нашей стороны был разработан план защиты – первостепенное изматывание противника и дальнейшее наступление. Накануне немецкого наступления наши войска перехватили инициативу. Была проведена мощнейшая артиллерийская и авиаподготовка. Противник понёс большие потери. И дальше шли ожесточённые бои на большом участке фронта. Впереди штрафники, дальше заградотряды, за ними танки ИС-2 с посаженными штурмовыми группами пехоты. Боевая задача – первостепенное подавление фаустников-гранатомётчиков... Только не всегда в таком порядке удавалось вести наступательные бои. Явное превосходство наших армий под руководством известных военачальников, привело к паническому отступлению противника. Координацию действий фронтов выполняли маршалы Жуков и Василевский.
* * *
 Полковник Шадов – заместитель командира дивизии, в которую входили переформированные Сибирские полки, за эти неполных два тяжёлых летних месяца, перед одержанной большой победой, был снова ранен и помещён в Орловский госпиталь. Ранения в ключицу и в оперированную руку оказались болезненнее, чем в первый раз. От болевого шока он потерял сознание. Раздробленная ключица была собрана умелым хирургом. Срослась плечевая кость. Ассистировала молодая врач Антонина Данияловна – ответственная, серьёзная высокая девушка с толстыми косами, подобранными в медицинский накрахмаленный колпак. Война ушла вперёд, а Прохора всё ещё не готовили к выписке. Навестившие товарищи порадовали нашим успешным наступлением – немцы разуверились в своей безнаказанности. Тоже и представлении полковника Шадова к награждению за Курскую дугу.
Он был доволен такими новостями, однако винил себя в чувствах, нежданно навалившихся на его голову. Понял Прохор, он влюблён. Война, горе утрат, а он не перестаёт думать о молодой женщине – их палатной врачихе, которая ему годится в дочери. Всё. Точка. Он принял решение – покончить с этим наваждением, что захватило и не отпускает скоро месяц.
 – Доброе утро, товарищи! – распахнула двери их палатная врач. – Градусники сестричке все вернули? Ну, какие будут жалобы. Все ли нормально отдыхали?
 – Всё в порядке, доктор. Не жалуемся, – ответил за всех молодой майор.
«Он и пара ей, а не я – старик», – подумал Прохор и прикрыл глаза.
 – А как себя чувствует товарищ полковник? – подошла к его койке молодая врач.
 – Спасибо. Жду окончательного решения об отправке в действующую армию. Как вы считаете, долго ещё мне здесь валяться?
 – Наверно, ещё неделю, как вы выражаетесь, придётся проваляться. Решает комиссия во главе с хирургом.
 – А вы не хирург?
 – Согласна. Но что я, против нашего Иван Михайловича? Я учусь, набираюсь опыта.
 – Вы что, недавно окончили институт?
 – Можно сказать почти окончила. Выпустили нас раньше срока.
Их было четверо в палате – все моложе его. Они затихли при разговоре Прохора с докторшей, прислушивались. Ему казалось, они догадываются о его чувствах, потому замолчал, больше вопросов не задавал. Тогда она стала его расспрашивать – откуда, где жена, есть ли дети… Видимо она, как всегда, вела привычную беседу со своими ранеными пациентами, ему же показались такие вопросы провокационными, бестактными. Он ничего о себе уточнять не стал, улыбнулся, указал на окно – дескать, погода летняя, и не предвидится начало осени.
На самом деле симпатичный полковник вызывал чувство восхищения у молодой девушки, и она не считала вопросы неделикатными. Ей очень хотелось узнать об этом человеке хотя бы что-нибудь из его личной жизни. Она заранее завидовала его жене и совсем не считала его старым.
 Через пару дней военврач, лейтенант медицинской службы Тарковская Антонина Данияловна была откомандирована в ПМП, ближе к передовой. Прямым попаданием тяжёлый снаряд унёс с собой в глубокую воронку небольшое строение вместе с врачами, сёстрами, ранеными. Потому зам.начальника мед.службы полка следовало в спешном порядке организовывать новое помещение полкового медпункта с оборудованием, с новым составом мед.работников.
Оставался Прохор в госпитале ещё неделю. Больше он тогда её не видел. Спрашивать о девушке не посмел. Через неделю за ним приехала машина с ординарцем и адъютантом. Его дивизия за эти месяцы ушла вперёд.
 Наши вели наступление по всем фронтам. Немцы интенсивно сопротивлялись. Прохор, по прибытии в дивизию, получил новый приказ о назначении его командиром отдельного развёрнутого полка с приданными частями тяжёлой артиллерии, танками, самоходками, миномётами и даже эскадрильей самолётов. Потому, теперь его полк был в ведении командующих фронтами, как нужное подкрепление на любом из участков. Под руководством полковника Шадова шло срочное комплектование офицерского состава. Из своих сибирских дивизий в его полк попала часть его бывших, оставшихся в живых из личного состава. Он был удивлён и обрадован, когда узнал, что в их медсанбат среди трёх мужчин-врачей прибыла и женщина-лейтенант по фамилии Тарковская. Не ожидал Прохор такого сюрприза, не ожидал…

* * *
 Осень 1944-го. Они теперь вместе. Сама Тоня, первая призналась Прохору в своём чувстве. Случилось это, когда возвращался от соседей-танкистов на «виллисе» по просёлочной дороге, с большим риском быть обстрелянным немецкими самолётами разведки. Переволновалась и осталась у него почти до рассвета. Через день намечалось большое наступление на их участке, где будут задействованы все приданные полку подразделения разных родов войск. 1-й Белорусский фронт под командованием маршалов Жукова и Конева, при содействии 2-го Белорусского, маршала Рокоссовского во главе Польской армии, готовились к Висло-Одерской операции для дальнейшего наступления на Берлин.
Была поставлена задача форсированного наступления. Тяжёлые бои велись с раннего утра и, с нашей инициативой, наперекор немецкой тактике, до глубокой ночи. В эти дни и ночи Тоня находила возможные предлоги увидеть Прохора. Большому количеству раненых требовалась срочная операция, и их госпиталь-изба не вмещала нуждающихся в медицинской помощи. Сан.транспортом людей отправляли в близлежащие деревни, откуда уходили немцы, и где размещались наши полевые госпитали. Теперь, после сближения с этим отважным красивым человеком, она страшно боялась его потерять. Определённо зная, что он одинок и опьянён любовью к ней.
 26 января 45-го наши передовые части вышли к германской границе. Позади тяжелые переправы через Вислу с множеством мелких речушек. Подразделения вели наступательные бои. Лёд был нарушен от взрывов снарядов и бомбёжек. Под покровом ночи пехота, миномётчики, автоматчики по покорёженному льду, проваливаясь в ледяную воду, часто по пояс, а то и по плечи, выбирались на противоположный берег. Костры горящих домов служили обогревом и сушкой. Для переправы 60-70-тонных грузов через водные преграды сапёры-понтонёры наводили переправы под непрекращающимся обстрелом, густая снежная метель слепила глаза. Гибли понтонёры, разрушались переправы. Начатую работу приходилось возобновлять не один раз. Сапёрными подразделениями выполнялась тяжёлая работа по наведению паромных, барочных мостов на свайных опорах. Танкам и тяжёлой артиллерии приходилось оставаться в ожидании на восточном берегу. Такое бессильное ожидание выводило из равновесия высшее руководство операцией, тех же башенных стрелков, наводчиков, представляя в каком положении находятся наши передовые части без поддержки. Во время этой освободительной войны люди на фронте сплотились, рука об руку шли к победе. Взорванные противником мосты препятствовали нашему стремительному наступлению. Упреждающие действия для предотвращения взрывов мостов отступающим противником, выполняла наша авиация. Однако, не всегда успешно.
31 января вышли к реке Одер. Снова тяжёлая переправа. Снова тяжёлые бои. После завершения Висло-Одерской операции, в феврале 45-го Советские войска перешли к подготовке и последующему наступлению на Берлин. Прохор к этому времени принял под командование дивизию. Переправа армий через Вислу и Одер была тяжелейшей военной акцией. За участие и умелое командование при осуществлении Висло-Одерской операции с наименьшими потерями комдиву Шадову присвоено звание Героя Советского Союза, с награждением медалью Золотая Звезда и орденом Ленина. Представлен к очередному воинскому званию – генерал-майор.
 Шли тяжёлые бои. Пехоте – царице полей – помогали положенные боевые 100 грамм. В редкие периоды затишья, когда немецкие позиции можно было видеть в бинокль, немцы усердствовали в агитации – крутили русские пластинки, бросали листовки, сообщали по громкоговорителям о своей скорой победе с новым, доселе невиданным оружием, предлагали сдаваться для будущей богатой жизни в Германии. Такая агитация в то время, когда наши уже готовились к Берлинской операции, вызывала иронические усмешки. Наши в долгу не оставались. Миномётным огнём затыкали им рот. Посылали куда подальше… Вскоре, перед одним из наших участков на большом пространстве появилось множество ползущих маленьких танкеток, управляемых двумя проводами. Было ясно, об этом грозном оружии и вопили немцы по громкоговорителям. Доползая до наших позиций, танкетки взрывались. Тут же наши «Русские Иваны» быстро сообразили – ползком выдвигались вперёд, перерезали провода, и этих новых «надёжных» оружий валялось уже полно повсюду, как непригодный хлам.
Немного приходилось Тоне видеться со своим героическим мужем. Они не скрывали своего супружества. Такая связь воспринималась, как временная. И Тоня значилась – женой, но полевой – походной. Однако эти отношения очень часто переходили в законные.
Тяжело Прохор пережил потерю своего хорошего знакомого Черняховского – генерала армии, которой в течение нескольких месяцев был придан его развёрнутый полк. Самый молодой, 36 лет, командующий 3-м Белорусским фронтом, он был смертельно ранен одиночным выстрелом немецкого снаряда. Тоня была подавлена гибелью талантливого полководца в машине «виллис» на шоссейной дороге. Удивительно, двое солдат, шофёр и ординарец не получили и царапины. И машина не была повреждена. Воистину странный случай, задумывалась она. Так осенью 44-го рисковал и Прохор. И сколько ещё тяжёлых боёв впереди… Беспокойство за жизнь Прохора не оставляло её.

* * *
Дивизия, с приданными подразделениями, под командованием генерал-майора Шадова в конце апреля 45-го переброшена западнее берлинского направления в распоряжение генерала Родимцева, командующего гвардейским корпусом. Прохор знал отважного генерала ещё по обороне и последующему окружению Сталинграда.
Тяжёлые бои шли в лесах, севернее Дрездена. Хорошо вооружённые подразделения немцев оказывали настойчивое сопротивление. В дивизию пришло сообщение, что уже Берлин очищают от отступающих немецких разрозненных полков СС, наконец, уже советский флаг развевался над повергнутым Рейхстагом, а наши ещё вели бои в 10–12 километрах от Дрездена. В те последние дни войны страшно было думать о смерти от шальной вражеской пули… Наконец, 8 мая 45-го, советские войска овладели Дрезденом.
Звон стоял в ушах от пулемётной, ракетной, винтовочной стрельбы – бойцы, младшие командиры, да и молодые офицеры таким манером выражали свой восторг, стреляя в воздух. Чего греха таить, тут и спирт пошёл в ход. Только всей этой торжественной какофонии Прохор не слышал. Был он ранен в голову пулемётной очередью низко пролетающего «фоке-вульфа», в нашей армии прозванного «рамой».
За неделю до этих событий, по обоюдному решению, Прохор отправил военно-транспортным самолётом беременную Тоню в Москву. Там её должен был встречать брат и дальше поездом до посёлка Ревдово, недалеко от Калинина. Но никаких известий от Тони. Передислокация, наступательные бои, получение приказов руководства и свои распоряжения – личные вопросы отступали. Благо, знал он доподлинно, линию фронта самолёт проскочил и благополучно приземлился на московском военном аэродроме. Рожать Тоне только через семь месяцев.
Серьёзное ранение Прохора озадачило дивизионных врачей. Требовалось срочное вмешательство нейрохирурга. К сожалению, в дивизионном госпитале такого специалиста не было. Следовало связываться с соседними фронтами. Потому хирурги ухватились за предложение немецкого врача, отрекомендовавшегося коммунистом. В лежачем положении, в сопровождении наших хирургов, солдат охраны и немецкого врача Прохор был доставлен в Дрезденский военный госпиталь на отделение нейрохирургии. К счастью, массированные авианалёты обошли Дрезденскую клинику стороной.
Операция длилась шесть часов. Очнулся Прохор после наркоза в удовлетворительном состоянии. Левым глазом, свободным от головной повязки он всматривался в склонившееся над ним миловидное женское лицо.
– Товарищ генерал, вы меня слышите? Как чувствуете себя? – улыбнулась женщина. – Всё позади. Операция прошла успешно.
Прохор моргнул в ответ. Тут же она нажала на кнопку звонка у изголовья койки. Вошла немецкая медсестра и за ней наш хирург, мужчина лет пятидесяти. С приветливой улыбкой он подошёл к лежащему навзничь Прохору.
– Проснулись? Вот и хорошо. Жалобы есть?
Прохор чуть в сторону отвёл голову, улыбнулся.
– Товарищ генерал, – продолжал доктор, – пришлось поместить вас в немецкую клинику. Ранение ваше требовало срочного решения. Большая часть госпиталя переведена в бункер. Так что окна в помещении отсутствуют. Таким образом немцы спасали лечебные учреждения от авианалётов. Наши союзники хорошо постарались. Да и мы не остались в стороне. Дрезден сильно разрушен. Кстати, эта клиника не пострадала. Времени было мало на поиски по нашим госпиталям опытного нейрохирурга. На операции присутствовало нас двое, русских врачей. Оперировал вас блестящий нейрохирург. Отец его – еврей, в концлагере, а самого, как отличного хирурга, фашистская власть не тронула. Гитлеровскую власть этот доктор ненавидел. Ассистировали немцы. Мы доверились их ответственности и порядочности. Предстоит послеоперационный и реабилитационный период. Вопрос с транспортировкой вас в московский госпиталь, считаем пока заблаговременным. Да, ещё, велено поздравить с наградами отечественными и иностранными.
Прохор растянул губы в улыбке.

* * *
Из палаты в бункере Прохор через месяц переведён наверх в просторную комнату, залитую солнечным светом. Вопрос об отправке в московский госпиталь уже не стоял. Серьёзное ранение привело к потере зрения правого глаза на 80 процентов. Немецкие врачи сделали почти невозможное. Глаз был сохранён. Внешность его не изменилась. Однако лобная вмятина требовала серьёзной корректировки косметолога. В России таких операций не проводилось. На сегодняшний день выручал волосяной покров. Но в дальнейшем… Как знать… Прохор такую малость не принимал во внимание. Не принимал он во внимание и продолжающиеся спорадические головные боли. К ним, к этим болям, он притерпелся после первого ранения.
В итоге провёл он на больничной койке без малого два месяца. У него теперь отпуск. Со дня на день ждал приказа об отправке в Россию в санаторий. Он ещё надеялся продолжать службу. Его хороший приятель – командир артполка был другого мнения
– Сам понимаешь, идут большие армейские сокращения. Ты, в общем-то, нездоров. Боюсь, комиссуют тебя. Будь к такому решению готов. Я так думаю.
– За меня думать не надо. Я что, с палочкой передвигаюсь? Произвожу впечатление больного и немощного? Я согласен и не на командную работу. Например, на преподавательскую, на инспекторскую. Да мало ли армейских должностей. Мне 43 года… Вон, сколько генералов немолодых служит. На пенсию не собираюсь. Всё. Точка. Тема закрыта.
Вскоре, после этого неприятного разговора, пришёл приказ о направлении генерал-майора Шадова Прохора Афанасьевича на отдых и восстановление здоровья после ранения в Гурзуфский военный санаторий. Через неделю Прохор вылетел военным самолётом в Крым. Путёвка была рассчитана на месяц и неделю. Провожал тот же боевой товарищ – начальник артполка его дивизии. Пожелал вернуться окончательно здоровым и приступить к командованию дивизией. Не ладил этот полковник с теперешним замом Шадова. Скоро же он забыл, как совсем недавно предрекал отставку своему начальнику.
* * *
Из Гурзуфа Прохор вернулся в отличной форме. Отдохнул, подлечился, осознал себя желанным мужчиной. Он определённо не искал контактов с женским полом. По-прежнему мечтал о встрече с будущей женой Тонечкой – молодой и красивой. Прохор планировал после рождения ребёнка вызвать семью в Германию.
Уже после недельного пребывания на курорте, будучи не в состоянии сопротивляться, был, как он считал, буквально изнасилован его лечащей врачихой. Всё бы ничего, если бы весь срок отдыха, он не отказывал жаждущей близости этой немолодой женщине. Уехал, не попрощался. Чувствовал себя свиньёй, не говоря об измене своей Тоне.
 Ещё в Гурзуфе наладил связь с родными. Родители получали его аттестат, так что войну пережили сносно. Брат Трофим в войну направлен под Москву. Прошёл школу зенитчиков. Оборонял Москву от вражеских самолётов. Вернулся в Москву уже с Северного фронта к своей женщине. Обещал приехать в гости с молодой московской женой. От Ивана за всё время было пару писем. Про Матвея на запрос Анны пришло сообщение – «пропал без вести». Она ждёт. Думает, живой он. Вернётся. Благо похоронки не было. Ну, а про младшего – Степана, Прохору всё известно. Видеться им пришлось всего пару раз, но через его руководство они иногда перезваниваются. Парень был легко ранен. Пару недель пролечился в медсанбате. Повезло.
Был с докладом у командующего. Интересовался здоровьем, отдыхом, погодой в Крыму. Завёл речь о заместителе, увольнение которого было намечено на конец года. Прохор высказал желание видеть рядом жену с ребёнком. Получил согласие. Никаких намёков о тяжёлых последствиях ранения. Никаких щекотливых вопросов задано не было. Прохор понимал, он не Кутузов. Это не грозный 1812-й. Одноглазому генералу не место в действующей армии. Рассчитывал он на какой-то год, максимум. На сегодня правый глаз видит только на 20 процентов, но глаз на месте. Это уже хорошо. За время его отсутствия пришло два письма от Тони. Писала, что беременность проходит тяжело. Ошиблась в сроках почти на месяц. Странно...
 
* * *
В последних числах апреля 45-го военврач Антонина Данияловна Тарковская на военно-транспортном самолёте благополучно прибыла в Москву. Жизнь в столице постепенно налаживалась. Война подходила к успешному завершению. Эвакуированные возвращались в свои уцелевшие от бомбёжек жилища. Почти в каждой семье были потери. Близкие, несмотря на так называемые похоронки, надеялись дождаться своих фронтовиков. Таких примеров было немало, потому даже и письмам командиров не хотелось верить.
В Москве жила их дальняя родственница, уборщица в здании ЦК Партии. Лицо доверенное, не раз проверенное органами НКВД. Сразу ей позвонила. Было утро. Застала тётю Пашу дома. Встреча была радостной. Не виделись они много лет. Едва узнали друг друга. Родственница всё ахала, когда вносили Тонины чемоданы. Была довольна подарками – часами с красивым браслетом, широкой ажурной цепочкой, брошью с ажурным рисунком. Все украшения из жёлтого металла, возможно золотые, предполагала Тоня. Небольшая толика привезённых продуктов – мясные, колбасные консервы, несколько плиток шоколада, галеты были приняты более спокойно, поскольку тёти Пашин непосредственный начальник – комендант здания, спасал её от недоедания всю войну.
С братом договорились о встрече, опять-таки, через тётю Пашу. Телефона у них не было. Но возможности у родственницы не ограничивались такими близкими расстояниями, как Калинин и их посёлок. Тоня, нагружённая таким багажом, не могла обойтись без помощи. Офицер, сопровождавший Тоню, обещал прислать машину. Так что, на другой день с братом на машине они быстро доберутся до Ревдово, где живут её родные, где родилась, где прошло детство и юность…

* * *
Александра Ивановна Кондрашова вышла замуж за Тарковского Данияла Эльдаровича, сына кумыкского революционера. Деды и прадеды Данияла княжеского рода. Родитель пошёл в революцию и поплатился. Сначала свободой – принял сторону Троцкого. После и жизнью. И сына Данияла не оставили в стороне. Удалось бежать ему в Тверь, и дальше в их Ревдово. Казалось, забыли о нём. Однако, через год учителя Тарковского по доносу арестовали. Дочь родилась за неделю до ареста. Навсегда ушёл он из жизни своей коллеги-жены Кондрашовой-Тарковской. Боялась она пойти к властям с расспросами о муже. Время было такое… Спасибо, самою оставили в покое. Дочь Тошенька росла без отца. После пятилетнего тщетного ожидания возвращения отца дочери, Александра снова вышла замуж и родила сына, названного в честь любимого Ленина. Директор школы, второй её муж, был человеком настырным, въедливым. Часто говорил лишнее про порядки в стране, про власть. И поплатился. Нет, Сталин Иосиф Виссарионович был для него человеком архи-положительным. Истинным ленинцем. Только мешало ему непосредственное окружение. Не вызволил вождь всех народов из тюряги преданного ему товарища по партии. Получил лагеря по известной 58-й, – 10 лет, на полсрока без права переписки. Так и умер, не дожив до желанного права, хотя бы переписки.
Не баловала жизнь Александру Ивановну. Не везло ей с мужьями. Сомнения вкрались в душу. Видно действительно были они контриками. Зря честного человека сажать не будут… Стала она подозрительной, податливым куском глины, и вылепили её центральные газеты и радиопередачи верующей, нет, не в Иисуса Христа, а во власть, в пятилетки в четыре года, в наших доблестных тружеников-стахановцев, в дорогого Сталина. Воспитывала подрастающее поколение в вере и преданности. И дочерью, и сыном гордится.
 Калинин оккупирован был всего месяц с небольшим. У них, в Ревдово, немцев и не видали. Скоро войне конец. Дочь её не осталась в стороне – всю войну на передовой, спасала наших раненых. Будущий зять генерал, герой страны.
 У них в селе одно развлечение – кино. Любит она смотреть фильмы о счастливой жизни нашего народа, об успехах на производствах в городах и на земле – в колхозах. Главное для неё киножурнал – обязательное дополнение перед фильмом. Там говорится об успехах нашей страны и обязательно на экране Сталин. Спокойный, неторопливый, мудрый, надёжный…

* * *
Мама и бабушка выбежали из дома, когда небольшой новенький американский грузовичок подкатил к их ветхому заборчику. Радость, объятья, поцелуи… Дорогая дочь, внучка умница, красавица вернулась с тяжёлой войны целой и невредимой и стала ещё краше. Теперь она скоро будет замужней женщиной – горячо любимая генералом, героем Советского Союза.
Багаж разгрузили. Солдата-шофёра накормили. Сами слегка перекусили. Дальше – подарки. Их много и никто не обойдён. Брата одела с головы до ног. Вдобавок аккордеон марки «хоннер» и часы. Маме бельё, костюм, пальто даже пару отрезов на платье. Само собой – часы, браслет, брошь. Бабушке тоже одежда и домашние туфли. Всем всё подошло по размеру. Любовались на голову свалившимся богатством. Долго примеряли, прикидывали, толкались перед единственным большим зеркалом, и братишка даже обидел бабушку, мол, тебе зачем…
Много разных консервов в больших и малых банках, печенье, галеты. Дом их небольшой, куда такую массу вещей и продуктов поместить? Ничего, разместили. Всё убрали от чужих любопытных глаз…
– Доча, это что? Всё купленное?
– Мама, не знаешь ты, что такое война… Магазины нараспашку, хозяева удирали… Богатеи-фабриканты тоже удирали, всё бросили. Боялись мести русских. Кто не убегал, тряслись, голодные сидели, рады были нашим продуктам. Предлагали сами свои тряпки, чтобы с голоду не помереть. Они у нас хорошо похозяйничали. Музеи грабили, это тебе не тряпки… Я никого не грабила. Тем более, национальных музейных ценностей. Не мы к ним, это они к нам пришли и сколько жизней молодых парней забрали, а ты про эти тряпки…
Александра Ивановна молча потупила взгляд. Всё равно до неё не дошло, как это сбежали и всё бросили. Не на дороге же бросили… Привыкла она к максимальной честности и наверно худо, что доча не такая, как её мать…
– Ну, что молчишь? Осуждаешь?
– Хорошо, поняла, это богатеи. А простой народ, допустим крестьянство?
– Крестьяне в деревнях жили отлично. Например, был такой случай: зашли мы в деревню, скажу тебе, как маленький город. И дома, и всё остальное – не наша бедная деревня. Так вот. Зашли в деревню, и в первый дом – длинный, но одноэтажный, другие дома и в два этажа. Двор большой. Всё чисто прибрано. А возле двери в дом поставлена на стул швейная ручная машинка. Наши медсёстры расхохотались… У нас всё-таки были швейные машины у многих. Нашли чем удивить. Людей никого… Зашли в дом. А там вся семья в одном помещении. Человек семь. В глазах испуг. Вышел безногий фриц, говорит на ломанном русском, дескать, воевал под Сталинградом. Ногу потерял. Будете расстреливать? Одна наша девушка знала немецкий. Объяснила ему, что мы хотим отдохнуть, и всех отправила в другой дом. Там видно что-то вроде склада или хранилища. Обрадовались. Мы там сами себе готовили. В подвале столько консервов – и мясных, и всяких. Окорока на стене висят. Там мы пару дней, посменно отдыхали. Всё поняла? Я это в том смысле, как жили мы и как они…
– Ладно, не завидуй. У нас страна огромная, а у них клочок земли. В таком кусочке можно быть всем сытым и богатым. А ты попробуй, поуправься с нашей огромной страной, чтоб все было хорошо?
– Мама, возможно я с тобой согласна, но только думаю, наше поколение не будет таким честным и доверчивым к властям, не станут соблюдать так истово норму морали. Вы рядовые граждане были честными, послушными, работящими – за копейки, ждали лучшей жизни, а что получили?
– Получили бесплатное образование. Получили московское метро, получили высотные дома в нашей красавице-Москве. Это значит, ты моя дочь не будешь такой же честной патриоткой, как твоя мать?
– Что за обвинения? Я была и остаюсь патриоткой. И все мы, наше поколение патриоты. А поумнели… И в этом нам помогла эта несчастная, с большими жертвами война. Ну, во-первых, те, кто дошёл до Берлина, теперь понимают, как следовало бы жить простому человеку. Во-вторых, те, кто проживал в войну здесь, тоже знают, как намного лучше жили руководители в тылу. Взять, например, Ленинградскую блокаду. Те, кто руководил обеспечением, питались так, как и не снилось простому смертному до войны. Остальные – ста граммами хлеба из небольшого процента муки с непонятными добавками. Понятно тебе?
– Нет, не понятно. Потому что, этого всего ты не видела, а только слышала. А вражеским слухам я, прости, не верю. И повторяю, страна наша огромная. Сравнивать с этой крохотной Германией смешно.
– А ты сравнивай с Соединёнными Штатами. Тоже расстояния…
– Ты что, там была? Откуда тебе известно что-то об их жизни? Я знаю, там бездомные в коробках под мостами очередь занимают, чтобы поспать. Там негра за человека не считают.
– Да что ты говоришь? Да Америка считается благополучным богатым государством. Видела бы ты этих солдат, которые обменивали наручные часы на любую нашу звёздочку, ремень или какую другую мелочёвку. И какая у них форма. Не наши солдатские обмотки. И сколько среди них негров. Да, воевать не умеют. Только техникой берут. Мы умеем, но только за счёт безрассудной храбрости, за счёт человеческих жизней. И потом, они же помогали нам и техникой, и вооружением, по так называемому Ленд-лизу. И забыла, как они помогали и помогают нам продуктами питания? Пробовала их свиную тушёнку, разные консервы? Попробуешь…
– Всё у них отравлено. Я даже опасаюсь пробовать. Не хочу я слушать твои ни на чём не основанные факты. Помалкивала бы… Знаешь, доча, не права ты, и прошу тебя, пожалуйста, не делись своими глупыми мыслями ни с близкими, ни с кем бы то ни было. Не болтай лишнего, тогда как и твоё участие в войне, и твой будущий муж не помогут тебе доказать, что ты любишь свою страну и нашего вождя.
– Всё, молчу. Успокойся.
Брату было 10, когда приезжала Тоня к ним в последний раз. Ему уже 18. Красивый парень. Учится в 10 классе. С математикой дела плохи, потому подтянуть нелюбимый предмет помогает учитель, выпускник Московского университета.
– Это племянник нашей исторички. Странно, не воевал. Жил в Москве. Закончил там университет. Несколько месяцев назад приехал к своей тётке. Она тоже со странностями. Не влилась в наш коллектив… И где его родители, если не женат? И почему из Москвы в нашу глушь? В общем, тёмная личность. Якобы собирается преподавать в учительском в Калинине. Завтра придёт заниматься с Володей. Сама увидишь… Смотри, не влюбись! – укоризненно поджала губы мама.
– Мама, – не выдержала Тоня, – тебе-то что за дело, что за ненужные подозрения. Зачем тебе копаться в его биографии. Главное, Вовку подтянет. Ещё и меня предупреждаешь… У меня муж есть. Как тебе известно, ни какой-то подозрительный парень.
– В том-то и дело, в отцы тебе годится. Ты смотри у меня! – усмехнулась, пальцем пригрозила.
– Никак не в отцы. Разница всего в 17 с половиною.
На другой день и познакомилась Тоня с этим загадочным мужчиной. Понравился. Умное красивое лицо. Сдержанные манеры в общении. Видно из интеллигентной семьи. Тогда они перекинулись парой слов о погоде, о брате. Занимался два часа без перерыва.
Прошло несколько дней, встретились они случайно в магазине. Разговорились. Домой Тоня вернулась нескоро. Мама в школе. Бабушка переволновалась.
– Тоня, ты что так долго? Три часа хлеб покупала! Может, кого из подруг встретила?
– Встретила подругу, школу вместе кончали, – ответила, и сразу к себе.
Задумалась Тоня. Только бы всё осталось между ними, как есть. Идти рядом. Смотреть на него. Слушать его. Умница. Эрудит. Он на пару лет старше. Она против него – ноль. Слушала его жадно, не смея задавать вопросов, не смея обрывать нить его мысли. Ещё, боялась обнаружить свою ограниченность. Весь месяц май они встречались почти ежедневно. Тоне теперь известно всё о нём, с детства и до сегодня.

* * *
Витольд Эгерт родился в Ленинграде в немецкой семье. Их предки в России со времён Екатерины. Мужчины – преподаватели физики или математики. Только отец стал музыкантом. За несколько лет до войны, холодной зимней ночью к ним наведались сотрудники НКВД и, после тщательного обыска с серьёзной уликой – старым письмом родственника из Германии, отца забрали. Больше они с матерью отца не видели. Поскольку мать была депутатом Ленгорсовета, и в то время курировала испанских детей дошкольного возраста, прибывших морским путём из охваченной гражданской войной Испании, её не тронули. Случай редкий. Мать дрожала за сына. Ему уже двадцать. Вполне мог отвечать за свои поступки. Бывало, и язык развязывал…
К ужасу матери, Витольд очень скоро разделил участь отца. В университетской библиотеке поделился с двумя приятелями про странные аресты консерваторских преподавателей еврейской национальности и папу-немца туда же… Ни за что. Он прекрасный преподаватель по классу духовых. Альтовая труба – его конёк. Спустя неделю Витольда вызвали в НКВД, и домой уже не вернулся. Обвинения своего не признал. Выдержал побои.
Эта грустная история, рассказанная Тоне вскоре после их знакомства, вызвала в ней жалость и сострадание. В свою очередь, поделилась историей своего отца – Тарковского, кумыка – сына революционера, несправедливо загубленного в ссылке.
Уже в мае было по-летнему тепло. Уходили они в лесную глушь. Такие встречи располагали к нечто большему. Тоня совсем потеряла голову. Они сблизились. Она не в силах отказать себе в счастье быть любимой молодым, страстным, пылким.
 Настало время расстаться. Уехал Витольд в Калинин. Устроился на кафедру ассистентом. Поселился в студенческом общежитии. Пока принимает вступительные экзамены, после у должников. Тоня тосковала. Ждала встреч. Пускай недолгих.
Мама догадалась об увлечении дочери этой тёмной личностью. Допекала нравоучениями. Скандалила. Приезжал из Калинина, дочь туда ездила. Беременная.
– Ты сама-то знаешь, чьего ребёнка под грудью носишь? Ты что себе позволяешь? Такого мужа предаёшь! Что молчишь?
– Что тебе, мама, сказать? Люблю я Витольда. И не знаю, от кого забеременела. Уехала от Прохора, был месяц с хвостиком. Может задержка… Родится дитя Прохора. Поняла меня? И никаких обсуждений.

* * *
Зима наступила в конце ноября. Тоня вышла в белую зиму. Было морозно. Безветренно. Яркое солнце искрилось на снежном покрове. Она остановилась. Огляделась вокруг: на заснеженные молодые березки, на неподвижные веера белых веток, на снежные перинки крыш домов, на прямые полосы серого дыма, медленно тянущиеся из чёрных труб в высь светло-синего безоблачного неба, где быстро исчезали. Везде снег, снег, снег. Кругом ни души. Тихо. Где люди? Где все? Она залюбовалась этой завораживающей картиной. Нахлынувший восторг бытия, радость жизни ощутила она в эти короткие минуты. И в тот момент, издали увидела Витольда. Он махал ей. Они спешили друг к другу. Приехал на пару дней. После пошли в противоположную сторону от её дома, к дому его родственницы. Она в школе. Свидания проходили под гнётом разоблачения. Но как заполнены были эти свидания, с какой жадностью она впитывала интеллект этого человека, с какой страстностью отдавала своё тело молодому мужчине – подарку судьбы. Уехал Витольд. Простились ненадолго со слезами на глазах.

 * * *
После посещения гинеколога – пожилого мужчины, настроение подавленное. Картина странная с её женскими делами. Сказал: «Плод определённо шестимесячный. Рожать в середине февраля. Так думаю». Как же так? Она уехала из Германии уже в положении. Зачем было обманывать Прохора, дурья голова. Всего был месяц, сказала два. Хотела поскорее уехать к родным, отдохнуть перед родами. А если беременности не было? Бывает задержка… Получается, не было. Что же будет? Надо выходить из положения. Но она решит этот вопрос. Месяц после рождения ребёнка Прохору ни слова. Бывает, с мальчиками переходят. А если девочка? Будет он разбираться в таких мелочах. Ни до того… Возможно, ребёнок и Прохора. Кто там разберёт. Ни слова Витольду. Такой вариант может его отпугнуть. В конце концов, этот старый доктор не Господь Бог. И что она попусту переживает заранее.
* * *
Позади первый послевоенный год. Их полк занял немецкие казармы в красивом населённом пункте в Тюрингии. Местные говорили, где-то в горных лесах располагалось имение Гитлера. Немцы обречённо сносили трудности послевоенного времени, поносили Гитлера и радовались концу войны. Частенько молодые немки заискивающе улыбались и вели себя с симпатичными солдатами, особенно с офицерами, достаточно вольно. Капитану Степану Шадову было тогда 24, и молодая кровь бурлила. Войну прошел с небольшим ранением. Так что и в тыл отправлен не был. Офицеры были расквартированы по частным немецким домам. В большом доме, расположенном на краю, как значилось у немцев – деревни, хотя на деревню, в понимании наших людей, этот населённый пункт никак не походил, Степан занял просторную светлую комнату, с видом на поле, обрамлённое горным лесным массивом. Стоя у окна, он долго любовался этой завораживающей картиной. Здесь было нечто другое, совсем не похожее на родную сибирскую красоту. И зимы не чувствуешь. И ещё, отметил большую разницу в укладе жизни, семейных отношениях и особенно в вопросе материального достатка у них и у нас.
Дней через десять появились в доме две дочери хозяев. Старшая Габриэла и младшая – Паола. Младшая произвела на Степана сильное впечатление. С мыслями о ней жил и засыпал. Война уже никак не препятствовала такому настрою.
Был при капитане Шадове ординарец Мухин – хорошенький, розовощёкий, безусый парнишка. За несколько месяцев до конца войны и за год до окончания пединститута его призвали в армию и отправили на фронт. Хорошо знал немецкий и английский. Рекомендован для использования штабным переводчиком. Во всяком случае, так в военкомате пояснили и ему, и родителям. Но, в вечной армейской неразберихе, попал парень в стрелковый батальон прямо на передовую. Военное дело проходил в институте. И попросил капитан Шадов направить этого грамотного паренька к себе, в качестве ординарца… Ординарец в то время в Советской армии значился только у старшего комсостава. И то, только в конце войны. Никаких ординарцев рядовым офицерам не полагалось. Связной солдат – да. Но, как говорится, для понта, вспомнили царские военные порядки. И пошло в ход это ёмкое словечко, с лёгкой руки старых служивых. Эти пару месяцев с небольшим Мухин проявил себя, как исполнительный, толковый связной, без элементов трусости новичка на передовой.
Как-то дошли до этого Мухина разговоры в семье хозяев-немцев, и выложил он своему командиру много нового о молодой симпатичной немочке.
О старшей узнал только, что замужем, муж пропал без вести на восточном фронте. Детей нет. Младшая Паола – девушка весёлая. В 14 лет уже была, как тут говорят, «verlobte», по-нашему – обручена, со школьным молодым учителем. Наверно, тайно. Потому отец настоял оправить её подальше от наступающей Красной армии. Были они все напуганы русскими, которые мстительны и непредсказуемы. Ещё считали нас дикими. Младшую одну мать не отпустила. Поехали они с сестрой к своему дяде-фермеру, в глухую местность в направлении Касселя. Однако и в глухомани девочка нашла себе развлечение. Сначала с шестнадцатилетним мальчишкой из гитлерюгенда, а дальше и с соладтом-американцем. Как Мухин понял, были ещё и английские союзники.
Такое сообщение озадачило Степана. Сначала подумал – может Мухину девчонка тоже нравится и нарочно наговаривает, чтоб, как говорится – ни себе, ни людям… или плохо их понял… Да нет, Мухин порядочный, честный малый. Предан своему капитану. Знает хорошо немецкий. Его часто вызывали в штаб полка, чтоб сличить переводы. Всё верно.
«Была не была, – решил Степан. – Я что, хуже? Как-никак победитель. Сколько наши Иваны немецких девок перепробовали… Только вот, как-то неудобно… Всё-таки, живём под одной крышей… И родители такие внимательные к нему. Видно, не фашисты. Труженики. Да, почему этот немец так быстро ушёл из армии? Странно... Дядька не старый. Надо дать задание Мухину – пускай разберётся, что за фриц и чем он промышляет. Почему сидит при своей бабе. Вроде не инвалид…»

* * *
Разочарование после мухинского рассказа о похождениях Паолы было недолгим. Степан так и не повёлся на весьма неприглядные сведения о девушке. Влюблённость его набирала силу. Но, почему-то робел и терялся, когда неожиданно встречался с девушкой в доме, или на улице. Мухин всё ещё ничего толкового не узнал про отца. Да и не хотел ротный пускаться в расспросы со своим ординарцем. Служба не допускала коротких отношений между командиром и подчинённым. Хватит и того откровенного разговора. Потому Степан между делом, после политчаса рассказал своему знакомому, тоже капитану, об этой Паоле. Выложил сведения о ней, как о женщине лёгкого поведения. Предложил зайти в ближайшее воскресенье в гости и там действовать по обстоятельствам.
– Володь, ты опыта набрался, тебе, как говориться, и карты в руки. Что молчишь?
– Да есть у меня немочка. Сама ко мне пристала. Тоже молодая и ничего себе. Только худоба. Сам знаешь, как они тут питались в конце войны…
– Мои питались хорошо. Красивый трёхэтажный дом на окраине. У них хозяйство и огород большой. Зажиточные. В подвале и теперь ещё разных консервов полно. Только вот, не пойму, почему их отец от войны отделался. Вроде здоров.
– А ты что не спросишь? Интересно, ты что с ними на равных? Хочешь себя показать таким воспитанным? Забыл, что они у нас творили? И на х… тебе эта девка? Если она со всеми победителями подряд переспала, то на кой тебе рисковать. Моя Jungfer была. Девушка невинная. Ясно? Ты забыл, сколько наших венерических после победы загремело в госпиталя?
Разговора не получилось. Степан спервоначалу поостыл. Тот политработник Володя был постарше и дело говорил. С их полка наверно уже рота, а то и больше солдат и офицеров на лечение отправлены. Хорошо, если, как говорится, насморк. А сифилис? Что тогда? Это похлеще будет… Сколько им на эту тему фильмов показывали. Да, не стоит с ней связываться. Опыта у самого маловато. В войну была санинструктор – девушка бойкая, всем доступная, всего пару ночей, и в Польше красивая полячка тоже мимоходом. В Омске осталась его девушка, медсестра. Работала в детской больнице. Обещала ждать. Он изредка писал ей. Теперь понял, любви с его стороны не было. Она – да. Любила наверно, если себя предлагала. Он как-то не решался… Боялся опростоволоситься. Не было у него никого до неё. Наверно, просто условий у них не было. Предлагала к подруге, пока родители на работе… Нет, не решился. Пускай ждёт. Может, и вызовет её сюда, в Германию. Говорят, скоро разрешат приезжать жёнам, если и не в браке. Командование озабочено количеством больных офицеров. И с двумя просветами венериков в госпиталях хватает.
* * *
 Степан окончил до войны 10 классов с хорошими оценками по немецкому. Но, здесь, в Германии стал стесняться своего немецкого произношения и вообще, плохо понимал, когда к нему обращались хозяева. Он всё выжидал подходящего случая, встречи с Паолой в каком-то узком месте, где нужно будет уступить дорогу – например, когда будет спускаться с лестницы, или заходить в дом… Тогда он задержит её, заговорит. Ещё не решил о чем. Хорошо, что Володька больше не интересуется его делами на любовном фронте. Не мог себе самому он объяснить, почему так трусит? Немцы заискивают, улыбаются, девчонки сами лезут к нашим… Мы победители, освободители, а он томится и не может решиться на простое знакомство.
Мухин снова заговорил о хозяевах. Степан слушал в пол-уха. Оказывается, Паола и её сестра входили в «гитлерюгенд». Паола в «юнгмеделбунде» – союз девочек, её сестра в «бунд дойчер медхен», – союз немецких девушек. И это ещё не всё. Взрослые – отец, мать и бабушка, больная парализованная старуха – все они были членами национал-социалистической немецкой партии. То есть, фашистами.
Степан никак не прореагировал на новые сведения Мухина. Если бы так оно было, командир полка не дал бы согласия на его проживание в этом фашистском логове. И чего он всё старается? Что ему, больше всех надо? Степан уже по-другому стал относиться к своему связному. Был с ним сух, требователен, крайне официален. Мухин такую перемену не мог не заметить и прикусил язык.
Через несколько дней случай свёл их на подходе к дому. Девушка дружелюбно улыбнулась и пожелала «guten Abend». Степан улыбкой ответил на улыбку и повторил приветствие. Она хотела пройти в двери коридора, но он задержал её. Взял за руку, в которой она держала сумку, потянул к себе. Паола совсем не удивилась его грубоватому жесту. Остановилась. Снова приятная улыбка осветила её молодое лицо. Степан, как бывалый обольститель, выразительно посмотрел девушке в глаза, и, запинаясь, подыскивая слова высказал своё восхищение её внешностью. Поняла она или нет, но в ответ предложила погулять.
– Я только сумку отнесу на кухню и сразу выйду. Немецкая скороговорка мешала ему дословно разобрать, однако понял, о чём она. Стал ждать у двери. Через пару минут вышла, на ходу накинула вязаную кофточку. Степан ликовал. Наконец, она рядом, и такая милая и на удивление доступная. А он трусил. Сколько времени потерял на вздохи, томления и мечты. Они шли по широкой дорожке среди зелёнеющей травы. Солнце касалось верхушек леса и на глазах опускалось всё ниже и вскоре сумерки поглотили поле. Они всё шагали, молча, будто по заданному маршруту.
Лес уже был недалеко, и он отважился остановить девушку. Нетерпеливо резко повернул её, плотно прижал к себе, пригнулся и впился в её губастый чувственный рот. Второго поцелуя не было. Девушка резко отстранилась, быстро пошла, почти побежала назад, к дому. Маленькая её фигурка в светлой кофточке мелькала впереди и он, широко шагая, никак не мог её нагнать. Близко от дома он поравнялся с ней. Она остановилась. Сдерживая частое дыхание, она обратилась к нему, скандируя каждое слово: «Я очень больна. Это опасно. Мы не должны быть вместе», – и быстро вошла в дом. Он понял. Стоял как вкопанный.

* * *
До половины лета Степан не находился дома. Сначала командировка – сопровождение солдат-отпускников на родину, после – учения в Ордруфе, где повидался с братом. Он хорошо отдохнул в Гурзуфе. Приехала к нему его ППЖ с сыном из России. Прохор доволен.
Всё это время образ девушки был с ним. Мечтал о встрече и боялся этой встречи. Только бы девушка не отвергла его. Прав был Мухин. Больна она. Определённо виноваты все эти мужики – немецкие и армейские. Он не преставал оправдывать её, как жертву молодую, доверчивую. Зачем думать о самом страшном. А если триппер, в армейской среде именуемый насморком. Так это пустяк. Пару недель и всё в порядке. Наверно уже и лечится. Конечно. Чего тянуть. Боится новых контактов. Врачи предупредили, напугали. Он больше не будет настаивать на близости, он будет терпелив. Только её он видит рядом и на всю жизнь. Только её – дорогую Паолу.
И вот он дома. Хозяйка его встретила приветливо. На вопрос, где столько времени пропадал, ответил: «In Russland». Он доволен. Сегодня ночует с Паолой под одной крышей. Теперь он будет ждать встречи.
Жарко. Пожилые немецкие мужчины, каких было большинство, ходили в шортах, ещё и в старых, кожаных, что возмущало советское командование и наших женщин – медперсонал, обслугу. После дежурства решил пройти в лесок, куда так и не дошли они тогда. Может и поваляться на траве. Поле пожелтело. Дождей давно не было. Но в лесу наверно благодать. Он скинул форму. Надел майку, физкультурные штаны и вышел из дома.
Там, в лесу он её и увидел. На ней длинный сарафан и кофта с рукавом – немецкая национальная одежда. «Вся запакована. В такую жару», – подумал.
– Паола! – окликнул, не скрывая радости.
Она с испугом в глазах снова ринулась от него. В руках связка хвороста. Но на этот раз он вовремя остановил её, цепко схватил за плечи. Она уронила хворост. Да, грубо, но отпускать не собирался. Лицо её было совсем рядом. Увидел на лбу родимое чёрное пятнышко, прямые неширокие бровки, волосок к волоску, тёмно-серые глаза наполненные слезами. Эти слёзы стали капать на щёки всё быстрее. Мокрое лицо она утёрла рукавом, наклонившись, не смея освобождаться от стиснутых Степаном рук.
Он отступил. Сам готов был расплакаться от участия, жалости и любви. Паола стояла и не уходила. В этот момент он ясно понял. Дороже этой девушки у него никого нет и не будет. Понял он, что и она к нему неравнодушна. Они должны быть вместе. Он от неё не отступиться. Жениться? Это мечты. Не позволят русскому офицеру-победителю жениться на немке – дочери фашистов. Пускай даже бывших. Обидно, язык – этот барьер, мешал их сближению, мешал их духовному общению, мешал понимать друг друга, а не подыскивать простые избитые слова для понимания. Но языковой барьер не может быть причиной не думать больше о ней, не мечтать о счастье быть вместе всю жизнь.

* * *
– Ну, что там у тебя с твоей немкой? Порядок в танковых войсках? – прибауткой остановил замполит Степана. – Пошли, покурим, побалакаем.
– Пошли. Ко мне?
– Нет, давай ко мне. Тут рядом.
Они минули казармы, вышли на соседнюю улицу. У дома, где квартировал Володя, стояли две пожилые немки, оживлённо разговаривали, смолкли, когда русские офицеры поравнялись.
– Guten Tag, Frau Lemke! Wie gеht es?
Не ожидая ответа, повернулся в сторону дверей, открыл, пропустил смущённо улыбнувшегося женщинам Степана.
– Ты чего перед ними краснеешь? Ну, дела… Веди ты себя, как положено победителю. Мы же не грабим. Не насилуем… Это они у нас всякое творили… А ты тушуешься...
– Да не тушуюсь я. А что у нас было грабить? Разве мы жили так, как они? Никакого сравнения. Да, насиловали. И мы здесь не отставали. Простой немецкий народ тоже хорошо пострадал от Гитлера.
– Даешь друг, немцев пожалел. Ты рассуждаешь, скажу, по-бабски. Ладно, давай выпьем. Я тут припас. У одного Фрица позаимствовал. Ликёр. Настоящий. Говорит, французский. Курить – ты не куришь. А пить? Да. Видал, выпивал с ребятами.
Они уселись за стол. Замполит выскоблил из железной большой банки куски консервированной колбасы, открыл коробку рыбных консервов, сполоснул под краном пару свежих огурцов.
– Так… Давай ещё по маленькой шнапса. Пойдёт?
Он встал на стул и достал с самого верха большого буфета початую бутылку немецкой водки.
– Сели. Разливай! – скомандовал, глазом моргнув на водку.
– Нет, Володя, пришёл я так, поговорить, на свежую голову. Водку не стоит. Ликёр попробую.
– Дела… Слушай, парень, твои отец с матерью кто такие? Что это воспитание твоё буржуйское…
– Мы из Сибирского казачества. Охотой батя промышлял. Родители старые. Я последыш.
– Понятно. Никакой ты не из учёных будешь. Я тоже деревенский. Из бедноты. Политически подкован. Договорились. Сначала выпьем ликёру, после и водочки. У них тоже водка ничего, однако, похуже нашей.
Выпили они по большой прозрачной рюмке ликёра. Закусили рыбой и консервированной колбасой.
– Про хлеб-то забыл, а он у меня кончился… Обойдёмся?
– Ликёр-то рыбой и колбасой не закусывают, – напомнил Степан, на свою голову.
– Снова ты за своё барство? Нет, узнаю я через нашего особиста Маклашина, откуды ты такой взялся, «из сибирского казачества». Колбаска – это американцы нас снабдили, рыбные коробки тоже от них. Сам понимаешь, воевать не умеют, вот и выручают продовольствием. И венерию нам они принесли. У них там такого добра полно. Особенно у негров. Знаешь Курова Вальку из четвёртой роты? Загремел вчера в голубую. Рассказывай. Что там у тебя с этой б…?
Степана передёрнуло от мата в адрес Паолы, но сдержался. Подумал, не стоит связываться с придурковатым замполитом.
– Послушай, ты в нашей части без году неделя и воевать с нами тебе не пришлось, а всё-то ты и всех знаешь. Молодец!
– Знаю, должность такая. Понял? Маклашина я правая рука. Он-то в вашем полку с год будет? Знал бы, какую историю он мне рассказал. Тоже про любовь. Такой случай… Обалдеть. У соседей дело было. Комбат – майор, мужик хоть куда. С немкой связался. Все знали. Особист беседу с ним провёл. Дескать, не к лицу такому отважному офицеру родину продавать. Забудь про эту немку, не срами себя и точка. Прошло пару деньков, тот майор на службу не выходит. Что говорить, пошли к этой немке на квартиру, на стук ни гугу, тишина… Дверь взломали. И лежат мёртвые эти влюблённые на кровати валетом. У неё грудь простреляна, себе в висок он выстрелил. Записку оставил, чтоб никого не винить. Не мог он предателем стать, не в силах побороть свою любовь, потому по обоюдному согласию решили уйти из жизни. Во, какая любовь бывает! Особист говорил, залюбовались они на этих двух молодых и красивых. Им бы жить да жить. Вместе их и похоронили. Жаль того майора. Лады, давай рассказывай, слушаю тебя.
– А что рассказывать? Ну, по уши я влюбился и не знаю, как быть.
– Минуточку, как влюбился? Ты что, дурья твоя башка, не понимаешь, чем это может кончиться. Узнает руководство, хорошего мало. Хочешь повторить историю того майора? У нас должно быть такое правило: «Ком, паненка, шляфен, дам тебе часы, пшистско едно война, скидывай трусы!» Ещё пару стишков могу пропеть…
– Все эти песенки братьям-славянам знакомы. Мне повоевать пришлось не один год.
– Знаем, как миномётчики воевали… Вас с поклонами пехота к себе зазывала, особенно ночевать, чтоб спалось спокойнее. Так? Скажи, правильно я говорю? Влюбленный пацан, и в кого, в к…у немецкую.
Замполит уже выпил пару больших рюмок шнапса и захмелел. Явно задиристый тон насторожил Степана, и ему расхотелось вести беседу на свою больную тему. Не стал он доказывать, что не зря получил много высоких наград. И сколько его товарищей-миномётчиков отдали жизнь в этой войне. И как они, вброд проходя речушки перед Вислой по тонкому льду, проваливались по шею в ледяную воду. Под обстрелом и бомбежками тащили на себе тяжёлые миномётные трубы, своих раненых товарищей, и как в тот раз потерял он в своей роте пятерых отличных молодых ребят. Такая же история была и при переправе через Одер. Снова множество речушек. До Одера заняли позиции. На утро сидели в окопе полном воды. И как переправлялись уже по льду, который местами был нарушен от бомбёжек, под сильным обстрелом из высокой дамбы, на западный берег Одера, и тоже недосчитались в роте молодых ребят, и тоже раненые. И он в том числе. Сушились, как всегда, у горящих домов. И когда на глазах погибла целая рота пулемётчиков, и командир роты метался, искал добровольцев ползти за пулемётами, естественно, за спирт, и как они, миномётчики, своим огнём помогли выполнить задание без потерь. Всякие страшные случаи были на войне, и миномётчики всегда поддерживали пехоту. Шли рядом.
А девушка эта, если и обожглась, то не по своей воле.
Пошёл к себе в роту. Там уже ужин подходил к концу. Он подписал трём очередникам увольнительные только до 23-00, присутствовал на инструктаже дежурных, дал на завтра задание старшине подготовить личный состав к очередным зачётам по стрельбам, Мухину велел прийти рано утром. Душа просила поговорить, поделиться. Ещё он задумался о своей дружбе в училище с местным парнем из интеллигентной семьи. Бывал часто в увольнении у них в доме. Общение с этими людьми и конечно с другом – воспитанным, начитанным, оказало большое влияние на формирование его внутреннего «Я», расширило кругозор, дополнило пробелы в воспитании, открыло нюансы хорошего тона. К сожалению, друга он потерял в конце последнего года обучения из-за несчастного случая на полигоне.
Погода портилась. Заметно потемнело. Он шёл к дому. Издали увидел Паолу. Она вышла из дверей, постояла минуту-другую, после медленно пошла по дорожке к скошенному полю. Он поравнялся с домом. Сразу тоже повернул к полю. Подумал, наверно пошла за хворостом. Нет, решил ждать её здесь, у дома. Но почему она так поздно? Ноги сами пошли в её сторону. Солнце ещё не село, но почти всё небо заволокло низкими лиловыми тучами. На секунду он потерял её из вида. Стожки сена, частью собранное сено в кучу, загородили её маленькую фигурку, и он снова увидел её и ускорил шаг. Он нагнал её, как и в прошлый раз – у леса. Она оглянулась на глухой звук его шагов. Остановилась.
Степан пьян не был. Однако пару бокалов ликёра вскружили ему голову, развязали руки. Он подошёл к девушке, молча протянул руку. Она взяла его за руку и, он уже не в силах был отступать. Он поднял на руки её невесомое тело, скорым шагом, почти бегом понёс к куче сена, рядом со стожками…
– Nein, nein, Stefan. Pass auf. Ich bin sehr krank! – Паола, кричала, отталкивала, старалась высвободиться, подняться с кучи сена, загороженной стожками. Но… Он овладел своей любимой девушкой, или женщиной – всё равно, что он у неё не первый, но он будет последним и на всю жизнь. Его руки, лицо, гимнастёрка – всё взмокло от её нескончаемых потоков слёз. Она плакала, она причитала, выкрикивала, но он не понимал и не хотел понимать. Он знал, теперь они одно целое. Даже, если она больна, они будут лечиться вместе. Вместе и не в нашей зоне. Для нашего командования любовь к немке в природе существовать не может. Не положено. Постепенно она успокоилась. Но слёзы все ещё орошали их лица. Поцелуи Степана уже не были горячи. Это были братские, отеческие поцелую любящего мужчины. Она оттаяла от его бесконечной ласки, добрых слов, увещеваний. Они стали родными и понимали смысл их обрывочного диалога.
Тёмные густые тучи закрыли лучи уходящего солнца. Вспышки молнии, грозные раскаты грома ежесекундно нарастали. Они заспешили от наступающей грозы. Всю дорогу назад к дому он нёс её на руках, почти бегом. Притомился. Их нагонял сильнейший шквальный ветер и почти у самого порога крупные капли дождя замочили их с головы до ног.

* * *
Встречи их с Паолой проходили теперь в его комнате, глубокой ночью. Они чётко соблюдали конспирацию, и наивный Степан был уверен в полном неведении родных Паолы об их ночных свиданиях. С раннего утра и часто весь день до вечера Степан был занят в части, потому не слышал шквала ругани и воплей родителей и сестры. В своё оправдание девушка лила горькие слёзы и невнятно уверяла родных в их большой любви.
Вечерами, в ожидании очередной встречи, Степан дома занимался немецким. Его радовало присутствие девушки здесь, в этом же доме. Иногда доносившийся её голос, случайные минутные встречи в помещении, на лестнице, внизу, у входа в дом. Краткими немецко-русскими справочниками языка не изучишь, тем не менее, эти словарики много дали Степану. Теперь, во время их ночных бдений, её шёпот, если она говорила не быстро (о чём напоминал Степан), он понимал. Не в пример Степану, никаких вопросов она ему не задавала. С его планами об их будущем была согласна. В его искренности она не сомневалась. Его сильное чувство приводило её в благодарный восторг, кружило голову. Слёзы часто застилали её глаза. Он ощущал эти слёзы. Успокаивал, ласкал. Она объясняла своё состояние большой любовью и неверием в счастливое будущее. О своей болезни молчала. Степан тоже помалкивал. Никаких признаков, о которых определённо знал, не находил у себя. В тёмном помещении он не мог видеть нагую Паолу. Скоро месяц, как они близки. Потому, он уже отмёл триппер. Поскольку первые признаки и той страшной болезни, о чем думать не хотелось, тоже не появлялись, Степан про себя ликовал и понимал – Паола была не в меру мнительна и подозрительна. Наверно Мухин прав. До Степана у неё были контакты с мужчинами. Но к этому он был готов и заранее прощал девушку. Мухин определённо догадывался о его связи, но вопросов задавать не смел. О Паоле больше разговора с ним не было. Обошёлся. И хорошо. Позади счастливый месяц их любви. Он понимал, следует их связь держать в секрете. Больше он не намерен вести разговор о своём чувстве с этим придурком замполитом.
Степан решил не тянуть с принятием решения. Паола в курсе его плана. Выход у них один – побег. Чем раньше, тем лучше. Степан намерен в ближайшее время встретиться с братом. Но как это осуществить, чтобы не вызывать подозрения? Условие получения разрешения командира полка, отлучиться хотя бы на сутки – объяснение. И какое он придумает объяснение? Пока Степан находился в сомнении. Может и не стоит встречаться с братом? Паола считает такой шаг рискованным.
* * *
Он крутился на кровати, никак не мог себя заставить немного поспать после ночного дежурства. Мешали тревожные мысли об их будущем, мешала полоса солнечного света из неприкрытой шторы, мешал говор внизу на кухне, осторожные шаги по лестнице… Наверняка её шаги. Она на секунду зайдёт. Он ждал… Слабый стук в дверь.
 – Я, я… – он не сомневался – это его Паола.
Дверь распахнулась, на пороге Мухин.
– Товарищ капитан, разрешите обратиться!
– Даешь, Мухин, только виделись, что за спешка? Ну что там у тебя? – недовольно выговорил, и потому, что обманулся, и потому, что Мухин уже много времени таким официальным тоном к нему обращается.
– Вам приказано прибыть к командиру полка. Я могу идти?
– Так. К какому времени? Что за спешка? Я с дежурства.
– Времени не указали, причину тоже. Какие будут распоряжения?
– Никаких распоряжений. Свободен. Доложи, скоро буду.
Мухин вышел, аккуратно прикрыл за собою дверь. Степан поднялся. Наспех натянул галифе, гимнастёрку, сапоги. Ремень застёгивал на ходу. Спускаясь с лестницы, столкнулся с отцом Паолы. Махнул, в знак приветствия. Лицо старика показалось хмурым.
В небольшом помещении в ожидании полковника находилось два офицера – начальник ХОЗУ и особист. Поздоровался. Сел рядом. В комнату заглянул замполит Урядин.
Он быстрым жестом подозвал к себе Степана. Тот вышел. Потянул за собой ручку двери.
– Чего тебе? Видишь, к бате вызывают. Не знаешь, с чего бы это? Я только лёг отдохнуть с дежурства.
– Отойдём.
Степан отступил от двери. Подошёл к Урядину.
– Влип ты, капитан, влип. Точно не знаю, но любовь твоя приняла опасный поворот. Ты что скрывал про братана? Как никак, генерал, комдив… Намылят тебе шею. За дело. Сам знаешь…
– Не темни. Знаешь, рассказывай.
– Все наши в курсе, только ты один про себя ничего не мыслишь. Думаешь, в нашем городке можно скрыть шило в мешке?
Он замолчал. Они оглянулись на голоса, и в коридоре показался командир полка со своим адъютантом. Коренастый полковник хитро улыбнулся, непринуждённым жестом руки приобнял Степана, потянул за собой.
– Посиди Шадов, – скомандовал, – разберусь сначала с этими двумя.
Степан сел. Стал ждать. Он понял, сейчас пойдёт речь об их отношениях с Паолой. Стал думать, кто же этот доброжелатель, кто так подвёл его? Только не Мухин. Наверно этот дуралей замполит. Весь городок в курсе. Интересно… никто кроме их двоих не знал о его связи с немкой. Не он первый. И этот Урядин не скрывает о своей немке, и ещё Степану хвастались ребята. Знает, солдаты тоже немок имеют. И ничего. Он что, за всех должен отдуваться? И с какой это радости он обязан отчитываться этому трепачу о брате-комдиве. Батя в курсе. Он был у Прохора одно время замом начальника штаба.
В послевоенные месяцы части расформировывали. Много людей отправили в чистую, на родину. Отвоевались. Офицерский состав также увольняли или переводили в Россию, бывало и с повышением. Оставляли на службе в Группе Оккупационных войск надёжных бойцов и офицеров. К сожалению, дисциплинарных нарушений и дальше не удаётся избежать. Так, в последнюю их встречу, объяснял ему Прохор о кадровых перестановках личного состава здесь, в Германии. Прохор с ним общался, как с маленьким, по привычке. Степан и сам соображал, что к чему, однако помалкивал. Из уважения. Он гордился своим старшим братом генералом-комдивом, героем Союза.
Мысли его прервал адъютант. Предложил пройти к командиру. Те двое столкнулись с ним в дверях. Особист не преминул погрозить ему прямым пальцем большой волосатой кисти. Был угрюм и деловит.
 – Ну, капитан Шадов, займи стул. Разговор будет серьёзный. Майор нам не помешает. Он в курсе. Скажу, и Маклашину известны твои похождения, – строго высказался полковник, – Надеюсь тебе ясно, о чём будет разговор? Я тебя слушаю, – закончил полковник, закуривая русскую папиросу.
– Товарищ полковник, вины за собой никакой не признаю, – отвёл свой взгляд к окну от пытливых глаз полковника Степан.
– Не буду тебя томить. Скажу, в чём твоя вина и хочу знать, как собираешься вести себя в дальнейшем. Вчера во второй половине дня приходил ко мне твой хозяин Зайдель и просил отселить господина офицера из их дома, поскольку нет от тебя покоя их младшей дочери. Она нездорова. У неё частые ангины. Переводил его жалобу твой Мухин. Я думаю, ты веришь его хорошему немецкому. Так что ты на это скажешь?
– Ничего не скажу. Этот старик всё врёт. Никогда я не приставал к Паоле. Просто мы нравимся друг другу, а её фашист-отец не любит русских. Это факт.
– Отлично. В таком случае, не позднее, как через неделю, чтобы нашёл себе другое жильё. Это первое. Дальше, этот, как ты называешь фашист – её отец, был перед концом военных действий освобождён из концлагеря «Освенцим», поскольку, будучи в гитлеровской армии разлагал людей своими высказываниями о презренном идиоте фюрере и о глупой войне с Россией. Эти сведения проверены нашими органами СМЕРШ и сомнению не подлежат. В заключение скажу. Завтра рано утром выезжаешь к брату. Командировка на сутки. Там ещё и Прохор Афанасьевич тебе намылит шею, как говорится. Приедешь назад, и будем тебе подыскивать новое жильё. Всё понял? Можешь отдыхать после дежурства.
– Спасибо. Понял. Разрешите идти?
– Свободен.
Степан шёл не спеша домой. Был подавлен. Паола конечно не знает о походе отца в полк. Однако, резкие слова комполка не выходили из головы и крупицы сомнения в искренности его любимой женщины разъедали душу. Он принял решение прийти домой, лечь и постараться уснуть. Никаких действий в отношении Паолы. Если она была с ним искренна, сама должна к нему прийти этой же ночью, как всегда. Если не придёт, тогда… Он не хотел думать, что тогда.
У дверей дома коротко позвонил. Раз, другой. Открыл своим ключом. Тишина. Никого… ни на кухне, ни на лестнице. «И куда все подевались?» – мелькнула мысль. Следовало перекусить в офицерской столовой. Но никакого желания. Уставший, подавленный он рухнул в постель и моментально уснул.

* * *
 Было ещё темно. Разбудил Мухин. Машина ждала у дома. Наспех умылся, надел форму. Выходя из дома, встретил Габриэлу. Проскочил мимо. Она окликнула. Остановился. Мухин стоял у машины, неодобрительно косился в их сторону.
 – Паола в больнице, – шепнула, и сразу назад, в дом.
Подумал: «С каких это пор Габи стала сочувствовать их отношениям?» Всё то время, что он жил у них на квартире сестра старалась его не замечать и на приветствия не отвечала.
Шофёр – старый солдат, подрулил к офицерской столовой.
– Товарищ капитан, наверно позавтракаете? – предложил Мухин.
В столовой кроме Маклашина никого. Рано. Сел к столу. Позавтракал. Вышел к машине. Их в машине трое, не считая шофёра. «Интересно, – подумал, – что там у брата Маклашин забыл?» В дороге все молчали. Было прохладно. Скоро осень. С полдороги по самодельной крыше «виллиса» застучал дождь. Он задремал. Пришёл в себя, когда уже въехали в город. Весь в руинах. Большой, красивый, с готическими храмами. Тут подал голос Маклашин: «Город мне знаком. Много храмов и полуразрушенных, не говоря о Цвингере и Картинной галерее. Но всё закрыто. Наши картины увезли. Правильно сделали».
Лужи, в воронках от снарядов, зеркально блестели на ярком солнце. Заметно потеплело. Перекусили в офицерской столовой. И дальше в путь. Снова Степан задремал. Проснулся уже на въезде в большой город, и тоже сильно разрушенный.
После была встреча с братом. Прохор ему, как отец. Разница у них в двадцать лет. Жена его, Тоня, не понравилась. Гордая, заносчивая. Никогда не стал бы за ней ухаживать и не посмотрел бы в её сторону. Некрасивая. Не сравнить с Паолой. Моложе намного брата, потому он и влюбился. Старше Степана на 3 года. Мальчику ещё нет года. Немка с ним нянчится. Эта Тоня и обедов не варит. Всё приносит в судках из столовой сержант, а то и адъютант. Прохор говорил, не в её правилах возиться на кухне. Врач она. Зарегистрировались они в Берлине. Сына будет усыновлять уже в России. После пообедали втроём. Мухина и сержанта кормили на кухне. Маклашина не пригласили. Пошёл по своим делам к такому же особисту. Прохор за немку не ругал. Просил только не подвести. Видно переведётся в Россию. Страшно было смотреть на такую яму в голове. Правда, волос много, незаметно. На правый глаз зрение потеряно. Прохор считает, тоже – незаметно. Подумал, ещё как заметно, взгляд не фокусируется, но брата расстраивать не стал. Ещё и сфотографировались. Брат сдал с тех пор, как виделись после Гурзуфа. Устал, наверно, от этой Тони с сыном. Под старость лет надо на ровеснице жениться. Ещё и про родителей и братьев поговорили. Трофим в Москве теперь живёт у новой жены.
Весь день разговор касался в первую очередь его бесперспективной связи с немкой.
Обратный путь показался короче. Назад ехал, всё думал о брате. Об их разговоре про его молодой возраст, про недолговечность любви. Просил справиться с чувствами. И ещё, о его разумном подходе к такому вопросу, как долг перед родиной, об ответственности офицера перед своим народом, доверившим службу в иностранном государстве. О почитании своих родителей и близких, наконец. Да, в армиях союзников другие порядки. Они капиталисты. Мы коммунисты. Разница большая. У нас за предательство, а его поведение, несомненно, ведёт к предательству, строго карают. И не только виновного, но и его близких.
 Перед отъездом поужинали. Выпили. Снова брат завёл разговор о долге перед партией, перед Родиной. Напомнил о смене квартиры. На прощанье сказал: «Ты брат, не подведи себя и меня, очень прошу. Не стоит твоя немка таких жертв. Понял?»
 Степан уже три года в партии. Так что, придётся взять себя в руки и оставить Паолу в покое. Тем более, и её родители против. Не вправе он подводить брата. Он ещё не рассказал Прохору о её болезни. Может, и венерической.
Чем ближе к дому, тем тяжелее мысли о Паоле. Если она в больнице, то так скоро не выписывают. Только бы пронесло. Нет, по его подсчетам, определённо пронесло. У неё ангины. Это не признак. Сам он чувствует себя нормально.
Вернулись к ночи. Погода окончательно испортилась. Дождь сопровождал обратный путь. В доме тихо. Все спят. Понял, не понял, сильно соскучился по Паоле. Задумал, если в эту ночь она придёт к нему, то и она любит и тоже страдает. В какой она больнице, где, как сможет уйти ночью – ни о чём таком не думал. Он надеялся. И не спал. Он тогда успел ответить Габи: «Через день, к ночи буду». Он боролся со сном. Всё ждал… Однако не справился, задремал...
Сквозь дрёму почувствовал запах дорогой Паолы… Или это сон? Он повернулся, обхватил, закрыл полностью собою тоненькое тело своей женщины. В этот момент он не обращал внимания на её протесты, на её быструю речь. К чему сейчас эти слова, угрозы заражения, когда они уже были вместе и не раз. Ему было мучительно сладко снова ощущать себя хозяином и одновременно рабом самого дорогого человека. Он понял, нет, не сможет он жить дальше без этой женщины. К рассвету они приняли, как им диктовала любовь, правильное решение. Никто не вправе их разлучить.
* * *
Уехал Степан. «Как-то вяло прошла их встреча, без особого подъёма, как это должно было произойти при встрече братьев вдали от Родины, счастливых живых победителей», – раздумывал Прохор.
Степан оставался всё это время, что гостил у них, озабоченным, не обращал внимания на маленького племянника, ни разу не заводил разговора с Тоней. Невпопад отвечал на её вопросы. Она после сказала: «Не пойму, чем я ему не угодила, наверно ревнует к тебе, Проша». В общем, остался нехороший осадок от этой встречи. Прохор серьёзно задумался об отношениях Степана с немкой. Примеров последствий таких отношений множество. В случае побега и поимки нашего армейского человека – офицера или солдата – без разницы, жизнь поломана. Побег без последствий для военнослужащего, означает полный разрыв с родиной, родными и большие неприятности семье – родителям, братьям, сёстрам. Вот такой расклад. Да и первый вариант обязательно коснётся близких родственников. Прохор верит брату. Не позволит себе такого серьёзного преступления Степан.

* * *
Это было раннее пасмурное холодное утро. Двери внизу открыла сестра Паолы. Мухин поздоровался и мимо… наверх. Ему послышались вдогонку слова: «Капитан, Паола…» Он у дверей. Постучал. Тихо… Постучал громче. Следом поднялась Габи.
– Не стучи. Родителей разбудишь. Уехали они ночью. На автомобиле.
– Как это уехали, кто уехал? – недоумевал Мухин.
– Кто? Вы не знаете – кто? – усмехнулась Габи.
– Когда ночью? Ночь длинная. Куда?
Мухин ещё до конца не верил, что капитан мог пойти на такое дерзкое преступление. Из-за любви. И к кому – к смазливой малявке-немке, венерически больной. И это после долгой беседы с братом. Как он посмел так подвести комдива?
– Отвечай! На какой машине, вернее на чьей, кто был за рулём. Знают ли твои родители?
– Я их проводила. Часа в три ночи. Машина марки «опель», кто за рулём не знаю. Какой-то незнакомый парень.
– Почему разрешила?
– Смешной вы, солдат. Больны они оба. Лечиться поехали в американскую зону.
Мухин помчался в часть. Только не попадаться на глаза особисту. Всё подробно бате. Может ещё что-то можно сделать, чтобы успеть до скандала.

* * *
– Товарищ генерал, к аппарату, на проводе соседи…
– Прохор Афанасьевич, нехорошие новости. Я по поводу вашего брата, – полковник Ясин помедлил и в тот момент Прохор понял суть этой новости, опустил голову, подумал о непоправимом и стал ждать подробностей.
Неожиданно. Да, не ожидал Прохор предательского проступка от брата. После подумал: почему, собственно, не ожидал? Вся эта история с немкой была Прохору известна. Был серьёзный разговор с братом. И тот с пониманием выслушивал, поддакивал, соглашался, улыбался, давая понять, что разговор этот излишний. Он далёк от такого неумного решения своего щекотливого вопроса.
– Ушли сегодня ночью с немкой, вернее, уехали на машине марки «опель» предположительно к американцам. Сказали, лечиться, – уточнил полковник.
Спустя некоторое время Прохор был вызван к генерал-половнику, начальнику Особого отдела Группы Оккупационных войск в Германии. После обстоятельного разговора ему было дано ясно понять, вопрос о его невозможности дальнейшего пребывания на военной службе в Германии решён. Следует ждать приказа командующего. Он ещё надеялся занять место, подобающее своему званию, в армии в России.
Мысли о брате не давали покоя. Что же с ним будет? Погубил парень себя. Вся жизнь, все заслуги, – всё насмарку. Где он сейчас? Найдут ли их наши гаврики-особисты? Во всяком случае, прежде всего, обратятся к американцам. Только в их зону и сбегают наши дурачки. А сдадут его нашим эти горе-вояки американцы, ссылка в лагеря, к брату Ивану обеспечена, и надолго. В том случае, если припаяют статью об измене Родине живой не останется. Не найдут – всем нам плохо, а ему? Это вопрос… Лучше бы не нашли… О венерической болезни тоже мысли не оставляют. Пронесло бы…
Подумал о тяжёлом случае в Гере. Тоже на почве любви. Может и брат ослеплён такой сильной любовью. Бывает…
– Ну, и о чём ты задумался? Тебя Прохор уволят, я уверена. Хорошо бы по ранению.
– Что ты, Тоня, про меня, здесь жизнь брата поставлена на карту…
– А твоя, а наша? Теперь скажешь, в Сибирске будем ютиться у твоих стариков?
– Пока о моём увольнении вопрос не стоит.
Подумал: зачем, дурак, унижается, оправдывается?
– Я почти уверена, уволят тебя, других вариантов не будет.
Будучи теперь законной женой, она вела себя независимо. Ни как во время своей влюблённости, когда сама легла под немолодого генерала. Нотки диктаторства, высокомерия сквозили в её общении с ним. Он терял её уважение и старался соответствовать хотя бы своему высокому званию. Потому, при жене часто грубил подчинённым, вёл себя глупо, но ничего не мог с собой поделать. Он был растерян, терял своё лицо, не представлял, как реагировать на такой поворот в своей дальнейшей жизни. Это бросалось в глаза, прежде всего жене, которая как он понимал, заняла позицию пострадавшей, непричастной ко всему происшедшему и обвиняющей.

* * *
Уехала в Германию, как кусок из сердца вырвала. Думала, наверно бывают такие случаи в жизни, когда любишь двоих. Теперь поняла, нет, Прохором увлеклась, как отважным командиром. Витольд её вторая любовь. Самая крепкая. Первая, ещё в школе. Смешно. Страдала. Теперь тоже страдает… Ещё горше страдает. Они пара. Его глаза были наполнены слезами, когда виделись, чтобы расстаться, быть может, навсегда…
Нет, следует всё забыть. В такой момент, когда от неё Прохор ждёт понимания и поддержки, она способна думать о другом человеке, и предполагать, как бы тот, другой, поступил в такой ситуации. Прохор не дурак, понимает, не стоит плакаться и терять самообладания. Мужчина, в любом положении должен оставаться мужчиной. У Витольда были моменты в жизни и пострашнее. Снова о нём… Она прекрасно понимает, Прохор ждёт от неё поддержки, как от верной спутницы, любящей жены. Но, нет у неё того чувства, что испытывала к Прохору во время боевых событий, ежеминутного риска жизнью. Она была, по возможности, всегда рядом, и он понимает, каково ему было бы без неё. Она исполнила свой долг и перед родиной, и перед заслуженным человеком. Она не может поступиться своим чувством, поскольку пришла к выводу, бесполезно продолжать жить с Прохором, мысленно оставаясь в своей любви к другому.
Только 25 февраля Тоня родила сына. Задуманное получилось без сучка, без задоринки. Дотянула она с радостным известием о рождении сына до этого срока и сообщила мужу, что болела после родов, только оправилась. Сына родила якобы уже месяц назад – 10 января. Немного позднее срока. Таких примеров с мальчиками много. Ещё нет у него имени, если Прохор не возражает, назовёт мальчика в честь своего отца – Даниилом.
Никаких сомнений у Прохора. Доволен – сын… Что ей пришлось пережить, пока не получила восторженное поздравление. Теперь она сама верила: Даниил – сын заслуженного генерала Прохора Афанасьевича Шадова. Дальше, по её мудрому плану следовало тянуть с приездом к мужу в Германию. Прохор согласился с её решением. Малыш должен окрепнуть перед дорогой. Из-за её нездоровья мальчик на искусственном вскармливании. Соседка – молодая мама согласилась сцеживать своё молоко три раза в день. Прибыли они с сыном в Германию только через пять месяцев.

* * *
Богатое здание – гостиница «Москва», что на Манежной площади. Тоня с сыном там проживает скоро месяц. Прохор в госпитале. С ребёнком к нему не пускают, потому Тоня виделась с мужем всего раз и то в спешке. Вопрос решается о возможности дальнейшей службы в рядах Красной армии. Пожили они всей семьёй в Германии всего полгода, Как и предполагала Тоня, Прохор выехал в Россию без назначения, в распоряжение кадров. Он уже свыкся с мыслью, что будет уволен по ранению. Прохор на сегодняшний день озабочен позорной историей с братом. Тщательные поиски этой пары нашими армейскими людьми из особого отдела с привлечением резидентуры с обозначением грифа секретности, не дали никаких результатов. Таких или подобных историй в послевоенной Германии было множество. Однако этот случай особый. Предательство капитана Советской Армии, родного брата героя, командира дивизии, дислоцирующейся в Германии – это уже нечто экстраординарное.
Выехали они из Германии отнюдь не в спешном порядке. Было предложено вывезти всё необходимое для проживания на родине. Добротная мебель, полученная со складов и находившаяся в их пользовании, была погружена в товарный вагон. Часть личных вещей поместили в контейнеры. С собой везли с пару десятков кофров с учётом детских вещей на вырост. Пульмановский вагон с отделением кухни, столовой, спальни служил им ещё несколько дней, пока не устроились с гостиницей. Вагон, контейнеры под охраной будут находиться на запасных путях. По первому требованию, в распоряжении генерала «эмка» с шофёром.
Продуктами питания снабжалась Тоня с ребёнком по высшей категории. Ни в чём нужды не было. И приходящая няня была в Тонином распоряжении.
В конце месяца Тоня, наконец, увиделась с Прохором. Мужа нашла посвежевшим, но озабоченным не той ситуацией, что привела его к увольнению, а своим здоровьем. Начались проблемы с левым глазом. Сильнейший болевой шок в надёжном здоровом глазу без обезболивающего укола перенести не смог. Глаукома, к счастью, не подтвердилась. Врачи склонны отнести эту болевую атаку в здоровом глазу к последствиям ранения.
– Наверно здесь и нервные переживания сказались. Как ты считаешь Тоня, я прав?
– Вполне возможно. Как говорится: всякая болезнь от нервов, сифилис от любви…
– Ты ещё способна шутить… Как устроились? Как Данилушка? Няня, хоть приличная женщина?
Прохор не узнавал свою жену. С тех пор, как приехала с сыном к нему в Германию, её отношение подавляло, приводило к размышлению. В чем дело? Что послужило причиной такому холодному, чтобы не сказать высокомерному, отношению к мужу? Она избегала его ласки. Спала в детской, лицемерно мотивируя заботой о его покое. Своей вины он не находил. Да, он физически был неверен ей, но он не видит жизни без своих любимых и самых близких родных – жены и сына. Он раздумывал о причине её отчуждения, пока роковая случайность не преподнесла ему неопровержимые факты неверности молодой жены.

* * *
Та няня – женщина лет пятидесяти, умная и порядочная, из простых, была смущена при знакомстве и первом общении с молодой генеральшей. Не понравился её барственный тон, манера общения – холодный взгляд мимо собеседника, и поняла она, не может быть эта женщина хорошей матерью и преданной женой немолодого генерала. Поскольку материальная сторона этой работы могла с лихвой компенсировать её терпение, няня приняла предложение хозяйки. И уже через неделю службы она уверилась в своём мнении о хозяйке. Кормление, дневной сон, а ещё гуляние – все эти дела по уходу за малышом были её прямой обязанностью. Частенько и постирушки детского, иногда и первые блюда: щи, или куриные супчики, сама предлагала сготовить. Тоня занималась собою. Главное занятие скучающей молодой влюблённой женщины – подготовка условий и своей персоны к очередной встрече с любимым человеком.
Здесь, в Москве, на правах жены заслуженного генерала, Тоня и сама ни какая-то полуграмотная простушка, а военврач с опытом, стала чувствовать себя во сто крат лучше, чем в роли сначала ППЖ, после и жены, но отчуждённой от всех и вся в чужой стране. Изредка с сопровождающим сержантом бывала на складе за продуктами. Женщины перед ней расступались, она со сдержанной высокомерной улыбкой благодарила, никого не одаривая взглядом. Маялась она бездельем все эти месяцы и в одиночестве. Няня ребенку и адъютант не в счёт. Одна она со своими тяжёлыми мыслями. Как ей жить дальше? Как устроить свою жизнь с любимым человеком? Пару дней в гостинице ей хватило, чтобы связаться с Витольдом. Примчался он на другой день. Она переполнена чувствами к этому человеку, и после встречи поняла – и шалаш с милым может быть раем. Да. Только так. С Прохором она должна развестись. Почему она не отказалась регистрировать брак в Берлине? Нет, тогда она уже не была бы женой генерала. И Данилку следует записать на Прохора. Торопиться она не будет. Всё по порядку. Они с Витольдом не говорили о дальнейшей их жизни. Не до того. Они вместе – и море по колено, как говорится. Не нравится ей, одет он неважно. Похудел. Питается плохо. Она за этот месяц должна его подкормить.
Прохор не останется в Москве. Жить в своём Сибирске – его мечта. Это даже и лучше. Тоня ни в каком Редвино, даже и в Калинине, свою жизнь губить не намерена. Только Москва. И Витольд со временем переберётся в Москву. Размечталась… Рано, рано принимать ей решение. Рано признаваться Прохору в своей большой любви к другому.

* * *
Зимнее тёмное утро. Сегодня тётя Шура выходная. Обычно после завтрака тётя Шура гуляла с малышом. Данилке больше года. Мальчик спокойный, смышленый. Очень привязан к матери, несмотря на её явную холодность, нежелание заниматься ребёнком. Няня, не в пример матери, много общается с Данилкой: играет, убаюкивает милыми старинными русскими песенками. Ещё успевает и сготовить, постирать, и погладить. Накормить, и маму тоже. Когда няня Шура выходная, ребёнок явно скучает. Это замечает Тоня, и такой факт её раздражает.
Сегодня она должна занять ребёнка, дать ему задание поиграть самому, чтобы не мешал желанной встрече с любимым человеком.
К сожалению, ничего не выходило с заданиями – поиграть самому. Ребёнок ныл, капризничал. Не хотел оставаться без матери. Тоня понимала, ребёнок привык к постоянному уходу тётки Шуры. Разбаловала она его. После достанется ей от этого ребёнка. Ни минуты покоя. Сегодня никаких гулять. Сегодня во что бы то ни стало, она не даст мальчику спать днём. Уложит его пораньше на ночь. Данилка канючит, не даёт ей справиться с обедом… Ещё, привести себя в порядок. Днём окончательно разревелся, сидя на диване с игрушками. Нет – подумала, не стоит обращать внимание, сам должен успокоиться. Через какое-то время всё утихло. Обед готов. Следует сына накормить и самой перекусить. Аппетита никакого. Когда ждёт его, не до еды.
Да, срочно покормить сына. Обнаружила ребёнка спящим на диване в неудобной позе. Растормошила, взяла на руки. Ребёнок просыпаться не желал. Решила не будить. Уложила на диване. Прикрыла одеялом. Теперь будет спать долго…
Витольд явился раньше времени. Она не успела привести себя в порядок. Приготовленные для встречи изумительное бельё и красивый шёлковый пеньюар изумрудных тонов оказались совсем не нужным дополнением к любовной встрече. Мельком вспомнила горькое состояние досады наших ППЖ, когда узнали, что пользовались красивыми ночными сорочками, наряжаясь на полковые вечера с танцами.
– Ты что так рано?
Заперла дверь, ключ повесила рядом, на специальный крючок. Теперь их никто не побеспокоит.
Она не ждала ответа, повисла на шее молодого мужчины. Какой ответ мог последовать, когда мужчина закрыл рот долгим поцелуем, сбросил с себя пальто, поднял на руки женщину, понёс в спальню.
Вскоре влюблённые услышали стук в двери номера. Никого не ждала Тоня в это время. Только Прохор мог заявиться так неожиданно, но у них в клинике карантин по гриппу и вчера её к мужу не впустили. Говорили по внутреннему телефону. Скоро его выписывают. Так что не он это. Стук всё настойчивее… Ни мама, ни кто другой не мог заявиться так внезапно.
– Не будем открывать. Только тихо… – бросила тревожный взгляд на смущённого Витольда.
Этот неожиданный непрекращающийся стук забрал напрочь настрой молодых людей, заставил задуматься над роковыми жизненными случайностями, поверг эту пару в смятение чувств, в растерянность.
Плач ребёнка подействовал на мать отрезвляюще. Тоня накинула пеньюар на нагое тело, быстро выбежала в гостиную, схватила малыша, стала успокаивать. В голове промелькнула мысль о манере наших органов, так называемых НКВД. Пришли или за ней, конечно по ошибке, или за Витольдом. Но почему не ночью? Так что, мешкать нет смысла. Дверь нужно открыть. Но, было поздно… Ключ по ту сторону дверей щёлкнул, и в помещение зашла дежурная и следом… Прохор – муж.
– Что тут происходит? Тоня, ты не слышала стука в дверь?
– Данилка плакал, потому и не услышала, – ответила с запинкой. Промелькнула мысль – дальше что? Как объяснить присутствие молодого мужчины, и она в этом прозрачном пеньюаре…
Ей не пришлось объясняться с мужем, Прохор прошёл к спальне, распахнул двери, и ему всё стало ясно без слов. Он молча, быстро вышел из номера, не глядя на неверную жену и хныкающего на руках матери сына.

* * *
Эта неприглядная сцена длилась недолго. Тоня находилась в состоянии транса. Машинально успокаивала сына. Машинально кормила. Бросала тревожные взгляды на Витольда, он сидел тут же на стуле сгорбившись, расставив ноги, обхватив голову руками, опирался локтями на колени. Она не видела его лица. Понимала, Витольд растерян, недоволен своей непристойной ролью в этой сцене. После резко поднялся. Направился к двери. В двух словах договорились о встрече через день. Не было настроения обсуждать происшедшее, говорить о будущем. Ей стало легче, когда осталась одна с сыном. Она уже тогда поняла, что не будет бороться за семью, за сына гордый Прохор. Так и не успела сама ему обо всём повиниться. Попросить прощения и сказать о любви к другому человеку. Получается – это он её бросил. Неверную жену. Она должна остаться не нищей, а с достатком. Да и за сына будет получать хорошие алименты. Прохор добрый человек. Холоден к сыну. Но это чувство преходящее. Подрастёт мальчик, и отец к нему переменится.
Назавтра пришла тётя Шура. Данилка обрадовался, как самому близкому существу. Он стал послушным, весёлым говоруном, на своём непонятном языке. Чтобы пойти гулять, он с удовольствием давал одевать себя по-зимнему. Обычно к таким манипуляциям относился с нетерпимостью. Тоня смотрела на их сборы и на то, как он встретил свою временную няню, и почувствовала обиду на сына, ревность к няньке. После мудро решила, если та согласиться, заберёт её к себе и надолго.

* * *
С женой Прохор виделся после этого непредвиденного разоблачения всего раз. Он пошёл на все поставленные ею условия, чтобы они с сыном материально не нуждались. Большие кофры с вещами перешли в собственность жены и сына. И контейнер с ложками, поварёшками, посудой и всякой всячиной для дома. Вагон с мебелью Прохор оставил себе. Тоня не возражала. Пускай тащит в Сибирск мебель в свою избу. Она знала, что одна не останется. И жить собиралась в Москве с сыном и молодым мужем. План её сам собой наполовину осуществился.
Выехать с сыном из гостиницы надлежало через неделю, пока к себе, в Редвино. Следовало освободить номер для Прохора. При этой единственной встрече они обговорили все детали будущего заочного развода. Прохор подготовил себя к такому решению вопроса. Он понимал – молодая женщина, жила большой отрезок времени без мужа – мужчины не её ровесника. Влюбилась. Тут ничего не поделаешь. Надо было такой оборот предвидеть. По поводу своего отношения к сыну, был по-настоящему удивлён. Ни минуты не думал, что остаётся оторванным от родного ребёнка. Сын – это же награда. По крайней мере, такого мнения мужчины наших южных республик. Но он не из южных республик. Как получилось, так и получилось. Он не мог себя настроить иначе. И понял, что страдать и скучать по этой женщине не станет. Это определённо. С сыном вопрос открыт. 
* * *
Трофим Шадов в Москве уже освоился. Как немцев прогнали подальше от Москвы и бомбёжки прекратились, откомандировали его в распоряжение начальника военного аэродрома в предместьях Ленинграда, тоже зенитчиком. Был контужен во время взрыва неразорвавшегося немецкого снаряда. В госпитале в Ленинграде пролечился недели две. Перед концом войны демобилизовался и поехал к своей невесте в Москву. Ему уже 40, жене 30. Десять лет – разница большая. Если посмотреть на брата-генерала, так там будет и все семнадцать. Живут в любви, сынишка родился. Разница в возрасте не помеха. Так думал Трофим. С женой – Шакирёй – она татарка (все зовут Шурой), живут душа в душу. Красивая. Хозяйственная. У них комната в общей квартире. Жена – повар в рабочей столовой на Подшипниковом заводе, где и он, пока учеником токаря. Карточная система ещё не отменена, но по закону, она имеет право носить обеды домой. Сама питается у себя в столовой.
Удивились, когда в комнату постучали и на пороге Прохор. Бравый генерал – высокий, симпатичный, но неулыбчивый, серьёзный.
 – Прохор, брат, какими судьбами? С чего это, сбежал из госпиталя? У тебя карантин. Собирались тебя навестить через пару дней. Мы только из кино. Мог бы и не застать.
– И какая картина?
Ему совсем не было интереса до этой картины. Но стоило ли говорить с братом и его новой женой о своих семейных делах?
– Картина – класс. Говорят, по репарации досталась, вроде английская – «Леди Гамильтон». Так какими судьбами к нам закатился? Давай, проходи. От угощения не откажешься? Шура, организуй, что там у нас в запасе?
– Не стоит, Троша, поеду в госпиталь. Заехал повидаться ненадолго.
– Никуда тебя не отпустим. Раз пришёл, то видать есть дело. Случилось что? Смурной ты какой-то. Всё. Снимай шинель и к столу…
Шура поставила на стол нехитрую закуску, початую бутылку водки.
– Ты что, Трофим, водочкой стал баловаться?
 Прохор уже жалел о своём визите. Пришлось раздеться. Сел к столу.
– Да, балуюсь. Только бутылка эта всё никак не закончится. Вот и случай нашёлся…
Трофим наполнил стопки водкой. Шура проворно заполнила тарелки горячим тушёным мясом с картошкой. Большое глиняное блюдо с квашеной капустой.
Осталась стоять в стороне.
– Что же вы, Шура, присоединяйтесь, – пригласил Прохор.
Шура смущённо улыбнулась, отнекиваясь. Прохор мысленно сравнил её с Тоней и ещё раз убедился в правильности своего решения – разводиться. С братом на эту тему разговора заводить не стал.
– Ладно, братан, выпьем за победу, Шура моя, по их обычаям, спиртного не принимает.
Они выпили. Поговорили о родителях, о братьях – Иване и младшеньком. К Степану относились братья с большой теплотою. Каждому из них приходилось нянчить маленького Степушку. Младше он их всех намного и красивее, даже сестрёнки. Не стал Прохор о Степане при Шуре.
Казалось, недолго пробыл Прохор у брата. У ворот дома ждала его машина. Забеспокоился, шофёр там ждал больше часа. Трофим проводил до машины. Шофёр спал. «Эмка» была наполнена угарным газом. Ещё полчаса и угорел бы солдатик.
Прохор всполошился:
– Ну, дурья голова. Ладно, вовремя схватился.

* * *
Уже завтра они с сыном выезжают в Ревдово. Всё подготовлено для отъезда Вещи собраны. Контейнер и кофры направлены на Калинин. Няня согласна на первых порах ехать вместе. Привязалась к мальчику, и хорошие деньги погасили сомнения в положительном решении. Тоня в думах – куда это всё поместить? Дом их невелик. Придётся строиться. Она определённо там жить не собирается. Будет матери с братом и бабушкой хороший новый дом. Средств у неё хватит. Возникнет необходимость, и Прохор раскошелится.
Она, сидя на диване, укачивая сына на руках, задумывалась о благоприятности такого оборота событий, о своей дальнейшей жизни с Витольдом Михайловичем. Первоначально отец был Михаэль, но при получении очередного паспорта как-то само собой, имя его стало звучать чуть иначе. Подумала она и о последующем отношении к сыну Прохора. Почему она их сравнивала – своих мужчин? Считала – Витольд настрадался. Ему было намного тяжелее выживать эти годы войны, нежели Прохору. Витольда судили по 58 статье, однако, срок отправили отбывать в подразделение колонии для уголовников. Что там творилось! Его рассказ слушать было невмоготу. Там и убийства, и насилие, и изощрённые издевательства. Чифир. Карты. На кону – веки, сшитые ржавыми иглами, пальцы, отрубленные на руках, ногах, ещё прибитый к табурету гвоздём детородный орган. Гомосексуализм групповой и прочие мерзости. Обо всех этих ужасах ей слышать не приходилось, да и представления не имела, что такое существует в человеческом обществе. Если бы не пожилой удивительный мужчина ни то вор в законе, ни то повыше – главарь всех бандитов в стране, не было бы Витольда. В первый день, как попал в этот кромешный ад, заступился за него. Тот мужик-авторитет узнал о новом законе, отправки на фронт молодых и не больно опасных. Витольд подходил по всем статьям. Пока решался вопрос по инстанциям, попал он на фронт в конце апреля, и повоевать не пришлось. Повезло, уволили его из армии. Куда податься? В Ленинграде никого. Маму успели выслать сразу, как война началась. Немцев всех вон – на Север. И партбилет не помог, и депутатство, и кураторство испанских детей, отправленных в тыл страны. Потому и блокаду не пришлось пережить. Может, и померла бы. В ссылке ничего. Выдержала. Но ещё не вернулась.
Так что в Москве, у маминой подруги устроился и в университет принят был. Когда немного улеглась обстановка после войны, спохватилась милиция, выгнали Витольда из столицы и уехал он в Калинин. Подрабатывал в школе учителем. На товарной станции грузчиком. Московский университет окончил заочно.
Прохору пришлось тоже много пережить. Что говорить, командовать полком, дивизией нелегко… Какой кошмар пережил в Сталинграде… А Висло-Одерская кампания! Не зря героя дали. Сколько раз ранен был. И последний – теперь он полный инвалид. Мысли её крутились вокруг этих мужчин. Рука затекла. Уложила Данилку в кроватку. К вечеру ждала Витольда.

* * *
Во второй половине дня пришла няня, чтобы погулять с ребёнком. Весь день падал густой снег, но морозец был слабый. Погуляли подольше. Вернулись, когда смеркалось. Она искупала мальчика, накормила, уложила.
– Антонина Даниловна, я пойду. Уснул наш ненаглядный. Завтра заеду пораньше, чтоб помочь с мальчиком.
– Значит, как и договорились? Всё поняла? Сможешь одна доехать? Не тяни с приездом. Я без тебя пропаду.
– Всё поняла. Ещё и завтра утром увидимся.
Тоня Витольда ждала пораньше, а его всё не было. Собиралась с мыслями, каким образом начинать этот щепетильный разговор. Хотя знала наперёд – всё будет, как она скажет. Сам наверно понимает, именно он должен занять место Прохора в её жизни. Сразу после развода они зарегистрируются. Она его и приоденет, и накормит, и согреет. Жить он станет надлежащим образом. Ни в чём нуждаться не будет. Как все достойные люди. Только так, и не иначе.
 Наконец, дождалась. Он рядом. Да, сначала надо накормить с дороги. Она подала на стол ужин, поставила бутылку тёмного муската. Это на десерт – сказала.
– Послушай, твой случаем не заявится? – улыбнулся, поймал руку – поцеловал.
– Боишься? С моим генералом всё кончено. Ни за что меня не простит, да и прощения просить не стану.
Подумала: «Теперь как раз время поговорить об их совместном будущем».
…Её выразительную речь об их больших чувствах, которыми нет оснований пренебрегать, о её жертвах, принесённых на алтарь их любви, о счастливой совместной будущей безбедной жизни… Витольд терпеливо слушал, не перебивая. Она, наконец, замолчала. Наступила пауза. Пауза затянулась… Готовясь к нелицеприятному ответу на её предложение, выражение лица его резко изменилось. Он встал из-за стола и, засунув руки в карманы брюк, глядя на Тоню глазами учителя на нерадивого ученика, заговорил:
– Тоня, пойми меня правильно. Не готов я на сегодняшний день брать на себя такие обязательства. Мы так не договаривались! Я не вижу своей вины в случившемся, – Витольд шагал по большой гостиничной комнате взад – вперёд, не глядя в сторону любовницы, – но такой расклад для меня абсолютно неприемлем.
Тоня сидела на кончике кресла, выпрямленная, в виноватой позе. Глазами полными слёз следила за мечущимся по комнате любовником, тщетно ловя его ответный взгляд. Горькие мысли одолевали. Дура, строила воздушные замки на песке. Никакой любви с его стороны не было. Она была готова для этого человека на всё.
– Мои чувства к тебе не изменились, но я не давал тебе права решать за меня вопросы, касательно такого серьёзного предмета, как женитьба.
– Всё мне ясно. Не девочка. Насильно мил не будешь. Ты был хорошим актёром. Я дура, поверила в нашу любовь навек, – не выдержала она.
– Ты сейчас рассуждаешь именно, как наивная девочка, а не зрелая женщина, каковой являешься на самом деле. Я думаю, к мужу тоже была любовь, если тебя не смутила разница в возрасте. У тебя сын. Любящий муж. Тогда зачем пошла на измену? Тебе больно это слышать, понимаю, но я прав. И снова повторяю, чтобы принимать решение о нашей с тобой совместной жизни в браке, следовало бы поставить меня заранее в известность, а не решать всё самой.
– Понятно, я сама во всём виновата, потому не имею к тебе никаких претензий. В том случае, если ты не отказываешь мне в дальнейшей поддержке, с моей стороны никаких посягательств на твою свободу. Можешь мне верить. Забудь моё предложение стать твоей женой. Ясно, такое предложение должно исходить от сильного пола.
– Ты всё это короткое время нашей связи считалась только со своим мнением. Была диктатором даже в мелочах. Думаю, нет пока такого человека, которого бы ты принимала, как ведущего. Даже твой генерал был растерян возле такой женщины. И поступала, думаю, и с ним так, как считала нужным для себя. Не сердись. Я высказал своё мнение. Если прогонишь, смирюсь. Тебе решать. Сейчас я должен уйти по своим делам. Нужно купить кой-какие книги по математике. Магазины ещё открыты.
Нет. Она не мыслила потерять этого мужчину, потому просила сразу вернуться. Он обещал.
– Не забудь договориться с дежурной на эту ночь!
– Как я могу забыть? Договорюсь, как всегда.
У дверей обнял, поцеловал братским поцелуем в голову. Ободряюще улыбнулся и вышел в красивый длинный коридор гостиницы.
Эту ночь спали вместе. Но, не тронул он её. Лежал на спине. Обиженный. Непонятый. Так и уснул на спине, руки за головой в неудобной позе. Захрапел.
Тоня полночи пролежала в своих горьких мыслях, и громкий храп любимого мужчины не раздражал её. В соседней комнате заплакал Данилка. Она пошла к нему. Успокоила. Снова в спальню. Затормошила Витольда. Стала помогать поворачиваться на бок. Он так и не просыпался. Стало тихо. Она подошла к окну. Раздвинула шторы. В окне кружили частые, крупные хлопья снега, на фоне чёрной ночи… И снова белый снег. Как тогда. Но только на чёрном фоне. Это что? Предзнаменование?

* * *
Иван Шадов совсем одичал на холодных северных просторах. Начальство охраны удивлялось на стойкого, исполнительного, немногословного охранника. Сложилось к нему отношение, как к странному мужику, «не от мира сего». Начальство знало о нём только, что из-под Енисейска родом, был смолоду охотником-промысловиком. В конце войны стали на него поглядывать с интересом. В центральной газете, что приходила с воли раз в полмесяца, узнали они о генерале, Герое СССР Шадове Прохоре Афанасьевиче. Стали сличать данные. Вроде совпадало. Тогда его и разоблачили. Удивлялись, что это Иван себе такую работу выбрал, при брате большом человеке? Дежурил Иван на восьмиметровой вышке и ни одного беглого за всё время службы не прозевал. А куда им было бежать? На тысячи километров безлюдные места. Скоро оставался человек без сил. Рассудок в панике терял, кровью с зубами харкал. Так что, не он один честно на вышке исполнял свою работу. В свободное время охранники общались, выпивали, закусывали. В ларёк-магазин наведывались. С девчатами – лагерными работницами общались. Было дело и женились. Разрешалось. Они не ссыльные. Вольнонаёмные. Зарплата шла на книжку. Для дальнейшей жизни на материке. Или для отпуска. Только у Ивана ни с кем никакой дружбы. Так, перекинется словом, другим… Однако относились к нему с уважением. Внешне был симпатичен, при высоком росте, видать, при недюжинной силе. Не пил. Не курил. Держался достойно. Много читал. Брал книги в лагерной библиотеке. И в отпуске не был ни разу за все годы службы. После сообразили люди – есть у Ивана женщина. Старше по возрасту. Красивая, а на левой руке кисти не было. Говорили, с таким изъяном мать из роддома не взяла. Была она из вольных, но отсидела за убийство свою десятку. Никуда после отсидки не поехала. Работала при лагере уборщицей в клубе, библиотеке и конторе. И как это ей удавалось без руки тряпки отжимать, дивились конторские. Приспособилась. Мужиков к себе не подпускала. А на Ивана сама запала. Начальство тайну их не разглашало. Но после и всем стало известно. Однако, никто в их жизнь с вопросами не лез. Иван ничего ей не обещал. Уезжал на материк, оставил ей часть своих накопленных денег.
Как установило начальство его родство, предложили ему службу на Норильском никелевом комбинате, в Красноярском крае, чтобы поближе к родным. Отказался. На Калыме начал, отсюда и домой. Ещё не перестарок. Жениться ему и детишек завести. Мечтал Иван.

* * *
В Восточной Сибири Советы взяли власть в свои руки в более поздние сроки, чем в Петрограде, Москве и в прилежащих губерниях. Против этой власти встало Сибирское казачество, как и повсеместно по всей России. Советское правительство приняло решение об аннулировании казачьего сословия. Казачеству было предложено войти в класс колхозного крестьянства. Земельные участки следовало поделить с крестьянской беднотой. Скот, хлебные запасы подлежали реквизиции. Со сдачей лошадей, оружия казачество было категорически не согласно.
Все эти меры возмущали, приводили к конфликтам, выступлениям против красных на Юге страны с белой армией Деникина, Краснова, Корнилова.
На Востоке страны сибирское казачество выступило против красных с белой армией Колчака, который после разгрома его армии, без суда и следствия был расстрелян в 1920 году распоряжением Иркутского революционного комитета по согласованию с Москвой.
Остатки разбитой белой армии частично переметнулись к красным, частично бежали в соседний Китай и Японию. Два казачьих полка отступили на восток и оказались в Маньчжурии. Вскоре, после внушительной победы красных, Советская власть окончательно утвердилась в их краях.
 Прохор рано стал тянуться к учёбе. Ещё при своём прадеде учился дома с учителями, ссыльными острога, охраняемого казачеством. Из родного дома он уехал совсем юным на учёбу в Иркутское реальное училище. Дальше подался агитации за Советскую власть. Воевал на стороне красных. Получил военное образование. Считался грамотным, перспективным командиром.
Шестнадцатилетний Иван под воздействием деда – хромого и спокойного по характеру, остался дома и не высовывался. Однако красные не давали казачеству покоя. Дошли до них слухи о приказе Москвы не церемониться с казаками. Якобы атаманы, также и средние казачьи чины, подлежали физическому уничтожению. Сын грозного богатого атамана, грамотного и делового скончался ещё при жизни своего отца. Старший внук атамана Зосима – уважаемый, рассудительный казак в чине хорунжего, его внуки Иван и Трофим, есаулы, нижние чины и часть простого казачества не пошли за Рязановым. Решили уйти от беспощадных революционных отрядов по своим зимовьям, далеко в тайгу. Потому и уцелели… 1-й Енисейский казачий полк под командованием хорунжего Рязанова соединился с Красноярской казачьей сотней. Участвовали в Японской войне 1905 года, затем частично соединились с армией Колчака. Часть попала в японский плен. Другие погибли в выступлениях против революции
Афанасий, в чине есаула, – участник Первой мировой войны в рядах конной Сибирской дивизии, тогда ещё не добрался назад до дома. Впоследствии вёл политику нейтралитета. Больше по причине принявшего сторону революции старшего сына Прохора. В пору окончательного установления советской власти в их краях, Прохор заявился домой на побывку уже в чине лейтенанта (два кубика на петлице) Красной Армии. Он и определил Ивана на срочную службу в Иркутский полк.

* * *
Не забыл Иван своей последней охоты на песца. Да кто такое забудет… Отслужил он тогда срочную службу. Уже в РККА.
Ушли они в ту зиму – три охотоведа – далеко в тайгу. Решили, дней на 40. Лайки везли упряжку с провизией. Те – помоложе, охотились на белок с силками и с капканами. Иван – меткий стрелок – с пульным ружьём ходил на соболя. В глубь тайги зашли на вторые сутки. Там их добротное зимовье. Иван считался отличным охотником. На охоте с 10 лет. Хорошо знал повадки зверя. И было дело, ещё подростком, медведя-шатуна не испугался. Застрелил тремя выстрелами в голову. Охотился в одиночку со своей собакой. Те двое вместе. Недели три ходили. Иван настрелял больше трёх десятков отборных соболей. Шкурки целёхоньки. Молодые парни – два брата – тоже не пустые. Плохо, шкурки малость попорчены от капканов. Всё идёт как надо. На втором месяце, решили ещё походить. В последний раз разошлись с восходом солнца и до вечера.
Не повезло Ивану на этот раз. Ушёл от зимовья далековато, в сторону Севера. Только всё зря. Никакого зверя не попадалось. Ещё малость походил, видно, назад в зимовье поворачивать… Тут всё и началось: Василёк – лайка, вдруг завертелся, закружился и понёсся в густой бурелом, оглядываясь, дожидаясь хозяина. Иван еле поспевал. После, громкий лай на всю округу, визг Василька. Иван на слух пошёл за голосом. А как вышел на полянку, тут и картина… Собачка его лежит вся в крови. Подыхает. С ней рядом человек, вроде лешего с заточкой в руке. Пошёл человек с угрозами на Ивана, еле ноги из снега выпрастывал. Заточкой крутил. Понял Иван, что за леший перед ним. Прицелился. Убил. Повалился тот леший, а за ним из-за куста ещё двое. Такие же доходяги. Те еды запросили. Достал Иван из мешка хлеба. Тот, что повыше поел, ткнулся в снег и помер. Молодой, низкорослый парнишка не поспевал за Иваном. В тайге зимой без лыж никак нельзя. Взвалил Иван того парня на закорки, мешок с провизией на плече понёс. Завьюжило. Солнце спряталось. Серая пелена. Кружил со своей ношей, чтобы найти их путиковое зимовье. Без собаки трудно было Ивану ориентироваться. Парень поморожен, не надеялся Иван, что жив останется. Скоро узнал он, что таскал на себе не парня молодого, а девчушку – худую и небольшого росточка. Камусные лыжи Ивана еле держались. В ночи шли, луна помогала, ориентир на звёзды… это, когда не вьюжило. К утру остановка. И так не одну неделю по тайге шастали. Хорошо, ружье с собой, сыты были. Куропаток добывал. Без собаки скоро не найдёшь в снегу и кустах. Жарили. Спички в воске сохранились. Право дело, закружил их лесовик по тайге, думал Иван. Ладно, вьюжить перестало, а то бы и вовсе худо было.
Когда до зимовья добрались, тут уж Иван дорогу знал. Как жива оставалась эта женщина, дивился Иван. Но так и не дожила она до конца пути. Схоронил её Иван в глубоком снегу и крест поставил из берёзовых кольев. Ни имени, ни откуда сбежали. Ничего Ивану неведомо. Сил у ней не было говорить. После этой истории Иван и вовсе молчуном стал.
А шкурки собольи те ребята отцу отдали.

Часть 2-я
Семья

Сегодня у родителей собралась вся семья. Вчера объявили по радио о смерти Сталина. Что говорить? Многие плакали, были и такие, которые радовались. Эти довольные – немцы из бараков. Пригнали из Поволжья в начале войны. Жили там в своих домах. Занимались сельским хозяйством. Отлично жили. Власть сочла их чужаками. Потому и услали далеко в Сибирь. С собой брать имущества разрешили самую малость. Здесь ютятся в бараках, непригодных для жилья. Обидно. Немцы – это понятно. Но почему отца ничуть не тронула смерть Сталина? Вот вопрос. Казалось бы, старший сын – генерал-майор в отставке. Герой страны. Привилегий много. Квартира в центре города со всеми удобствами. Пенсия, по их меркам, огромная.
Дальше – Трофим живёт в Москве. Женат, правда, на татарке. Ну, этот грех невелик. Устроены хорошо. Плохо, деток не завели. Но это успеется.
Иван приехал из своего Дальстроя. Живёт в родительском доме. Работу хорошую нашёл, на первых порах сторожем на заводе, где заместитель директора Проша. Ивану 49, но собирается поступать учиться. Уже окончил 10 классов вечерней школы. Хочет стать библиотекарем. Без книг не обходится ни дня, и по ночам читает.
Дочь Анна с сыном Володей тоже в родительском доме. Матвея она так и не дождалась. Пишет во все инстанции, и ответ один и тот же – «пропал без вести». Работает в той же больнице медсестрой, но уже старшей. Дочь Руфина вышла замуж за хорошего молодого человека. Живут с мужем у его родителей. Недавно окончила мединститут.
Так что Сталина им всем любить следовало, а отец не оценил, что для них был товарищ Сталин, и кто теперь займёт его место? И мать тоже губы поджимает.
– Одна печаль у нас с отцом – где наш младшенький Степанушка? Жив ли, болезный? Не уберёг его ты, Прохор, хотя и был рядом. И твоя вина в том есть. Опять же такая строгая власть у нас… И на ком не след жениться тоже указывает, – запричитала мать.
– Вот, что я вам скажу, дорогие мои, – повернулся к родителям Прохор, – должны вы, отец и ты – мама, пересмотреть свое отношение к покойному. По поводу Степана: не прав был наш Степан по определению. Нарушать государственный закон офицеру Советской армии за рубежом – это равносильно предательству. Да, победа досталась с большими жертвами. Да, не всё ещё в нашей жизни гладко. Но, пару лет пройдёт и заживём отлично. Думаю, страна политику не изменит, кто бы ни стал во главе нашего государства.
– Нет, сынок, не скажи, много дров наломала наша эта власть. Я человек не шибко грамотный, но понятие своё имею. Не жили мы, сын, при этой власти хорошо. Ладно, ты продвинулся, но как живут другие, как жил до войны простой народ… Я газеты-то читаю, вижу, всем другим далёким мы помогаем строить там энту власть, как нашу и сколь туды денег уходит, а ничего обратно не приходит. Эти, видать, большие деньги уходят таким же руководителям, как был наш Сталин, а народ живёт бедно. Да и власть Сталина сильно строгая была. Чуть что – ссылали. Слово лишнего нельзя сказать. Власть всегда права. Народ должен только хвалить, да помалкивать… А Степанушка за что пострадал? А наших немцев как замучил. Ты послушай, что говорят за военным городком. Там много энтих несчастных семей живёт. Ну и что, что немцы. Но наши они и за что их так? Сколь на севере мыкались от холода и голода. Сколь стариков там поумирало. Нашим сибирским ещё повезло. Не замёрзли… Все они с Поволжья. И жили там хорошо. Потому как эта нация работящая, непьющая, ни как наши ленивцы. При царе-батюшке и мы, русские, работать умели и не пьянствовали…
– Разговорился ты, отец. Тебе что? Царь-батюшка понадобился? То-то ты не пускал меня в Красную Армию. Тебя послушать, кем бы сейчас я был?
– Это, Проша, от обиды. Зачем революция казачество разогнала, поубивала? Мы завсегда были за Россию-матушку. Не правильно новая власть себя повела…
– После поговорим про обиды. А про наших немцев скажу только потому, что среди них были предатели. И про Сталина ты не прав. Сталин был аскетом – скромным человеком. Не сбрасывай со счетов ежегодные после войны снижения цен на продукты питания. И ещё тебе скажу, во время войны Сталин распорядился создавать казачьи полки. Воевали отлично. Были созданы Донская казачья дивизия, Азовский казачий кавалерийский полк, Оренбургская кавалерийская дивизия. В войну отличилась Астраханская казацкая дивизия. Слыхали про генерала Льва Доватора, Героя Союза? Он мой ровесник. Под его руководством создана была группа донских, теркских, кубанских казаков. Впоследствии создан корпус казачества под командованием этого отважного генерала. Не знаю, может ещё кого не упомянул. Только ты отец, должен был об этих казачьих полках и дивизиях знать. Читаешь не то, что следует… Понимаю, откуда ветер дует… Ваня твой любимый просветил тебя. Там от политических набрался. Этого я не одобряю.
– Нашёл виноватого. Да из Вани и слова не вытянешь. Будет там он с политическими разговоры говорить.
– Сам-то он помалкивал. А слушать – слушал, и на ус наматывал, после и вас с матерью просвещал. Ещё, вижу, и наш Володька заговорил в свои 16 лет.
– Дядя Проша, я в комсомоле, а на собрания не хожу. Смотрю, как мне мама маломальских коньков купить не может, всё деньги копит и как живут из нашего класса детки начальства. Все в институт собираются, а я работать пойду, чтоб мамка не дежурила после работы. Устала она.
– Паш, сынок-то мой, каков?
Худющая Анна выглядела усталой и нервной. Высокого роста, большеглазая, с большим пуком густых тёмных волос, походила на злющую цыганку.
– Нет, Володя, не прав ты, дай стране окрепнуть после тяжёлой войны. Обязательно следует ходить на собрания, пока тебя не исключили. В институт, если не в комсомоле, точно не примут. И давай с тобой договоримся, окончишь десять классов и готовься в институт. Буду помогать. Осилишь?
– Спасибо, дядя Прохор. Без проблем. Осилю. Дядя Прохор, а можно мне еще раз поглядеть на твои награды?
– Ты же, парень, уже не раз видел, - весело улыбнулся Прохор. – Что, еще поглядеть охота?
– Да, охота, и мой друг Паша Вохминцев просится со мной. Можно, в другое воскресенье приедем ненадолго?
– Ну что ж, давайте. Буду рад таким гостям.
– Спасибо, дядя Прохор. Пашка будет очень рад.
– Ладно, поговорили… Поеду к себе.
Прохор поднялся из-за стола, направился к выходу.
– Погоди, сынок, припасла я тут тебе солений и яблочков, – засуетилась мать, – что там у твоих, как Данилушка? Сколько ему?
– Сыну уже восемь. Учится в первом классе. Пишет мне письма раз в неделю. А мать его своей уже давно не считаю. Ну, бывайте… Ещё просьба, языки-то не распускайте. Понятно? Всем ясно?
Хлопнула наружная дверь. Зарокотал мотор легковушки.

* * *
От родителей до своей квартиры езды двадцать километров. Шёл снег. Прохор поставил дворники. На полпути к городу началась настоящая круговерть, на метр впереди белая пелена. Прохор отъехал к краю дороги, выключил зажигание, чтобы переждать эту неожиданную снежную бурю. Права он получил с уговором не рисковать. Правым глазом зрение почти потеряно. Он сидел в своем «опеле», вывезенном из Германии, и стал думать… Мысли теснились в голове: Что-то батя разговорился. Как живой был Сталин, помалкивал. Трудно поверить, по-видимому Ваня там лишнего наговорил. Да ладно, после надо будет им всем мозги прочистить… Дубина он, раньше не пришло в голову помогать сестре. Да, она в той же больнице, где эта его симпатия Аделаида Генриховна. И что ему дались эти молодые врачихи. Тоже фронтовичка, тоже и сын. Постарше Данилки. Про отца разговора не было. Племяш Володя обещал учиться. Сестра определённо устаёт и работать, часто в две смены, и дома за стариками ухаживать. Отцу скоро 80, ещё терпимо, а дед Зосима совсем плох. Не слышит и почти не видит. Через год сто лет. И по врачам, и какие уколы, и помыть, и бороду расчесать, и с ногтями на ногах мучается. Жалуется, но делает. Ладно матери ещё нет и семидесяти. Но тоже – кухня, соления, припасы – всё на ней. Ещё и о Степе всё слёзы льёт. И про Данилку вспоминает. А у него самого, почему-то к сыну чувств нет. Или не его этот мальчик? С сестрой на эту тему разговор был. Сказала, если от этого парня, то семимесячный мог быть. Правды от этой шлюхи не узнаешь. Деньги на сына платит и не маленькие. Вообще, женщинам верить нельзя. Хитры они и изворотливы. Пользуются доверчивыми мужиками. И эта Мек Ада Генриховна такой же породы. Её цель – стать женой отставника-генерала и героя. И не бедного. Свободных мужчин после войны крайне мало. Да, Тоня ему нравилась, даже влюбился, по глупости. Что сказать, десять лет прожил с верной женой Ангелиной, но таких, как его первая жена единицы. Думал, дубина, раз вышла баба замуж, значит будет честь супружескую беречь. Здорово ошибался… Сама Тонька к нему в постель полезла. Тоже и эта Мек. Всё посматривает, можно сказать, глазки строит. А он наивный дурень, в свои 51 даёт себя в капкан загнать… Нет, подальше от неё. Женщина по своей природе должна ждать, а не первая на шею вешаться… Тут он подумал, как же, сам он и устраивает эти неожиданные встречи. Конечно, жениться бы ему. Но на ком? Это вопрос. Мама всё разговор заводит, чтоб скорей женился и только на своей ровне. «Сам видишь, сынок, не след за молодыми гоняться». Часто указывает на разницу с Тонькой. А сама-то мамаша на десяток лет младше отца… Хорошо вовремя отстал от этой молоденькой сестрички. Тоже сама полезла. Лет на 25 младше. 
Снег залепил окончательно стёкла. Буря утихла. Вышел из машины. Кой-как очистил капот, стёкла, крышу. Выехал на дорогу. На Салтыкова неожиданная встреча. Или она тут решила его караулить, со смешком подумал. Остановил машину. Опустил стекло.
– Куда путь держите, Ада Генриховна? – улыбнулся, мысленно поймал себя на заискивающем тоне и погасил улыбку.
– Жду, пока вы проедете, мне на ту сторону. Еду на дежурство.
Вечерело. К полупустой остановке подрулил автобус и пару пассажиров стали забираться вовнутрь.
– Я подожду. Поспешите. Спокойного дежурства. Так следует говорить?
Она махнула рукой в большой красной варежке. Пошла через дорогу к автобусу, осторожно переступая по талому снегу. Он дождался пока она сядет в автобус и повернул направо к центральной улице. Подумал – обошёлся с ней по-хамски. Мог бы повернуть назад и довезти до больницы. Наверно, обиделась. И что он всё оправдывается сам перед собой? Ну и чёрт с ней!
Вот уже и его шестиэтажный новый красивый дом из крупного бордового кирпича. Заселён ответственными работниками Горкома, Обкома партии, директорами и заместителями больших заводов. Расположен недалеко от красивого нерукотворного парка, облагороженного местным садоводом. У Прохора пятикомнатная квартира. Выделена с расчётом на будущую семью. Пока семьи не предвидится. После войны город наполнился людьми и транспортом. Эвакуированные предприятия и крупные заводы с запада страны остались здесь, как филиалы, иные назад не вернулись. Прохор был у директора большого завода в замах и не по хозяйству, и не по кадрам, а второй зам по технической части. Так решило руководство Горкома. Генерал-фронтовик здесь не будет лишним. Завод номерной, особой государственной важности. Эвакуирован из Подмосковья, остался в их городе. В настоящее время чувствует Прохор, копают под этого Мека – директора. Привлекают и Прохора. В общем, работают органы НКВД, как и было в армии. Ничего компрометирующего по поводу директора Прохор сказать не может и такие выводы явно органы не устраивают.

* * *
– Иван Афанасьевич, поскольку вы у нас читатель за номером один, я разрешаю вам самому выбирать интересующие вас книги. Согласны?
Улыбка на лице этой женщины была всегда, и даже когда жаловалась врачу на нездоровье.
– Спасибо за доверие, Пана Васильевна, тогда иду в ваши святые места, – тоже улыбнулся Иван, и прошёл к книжным полкам за перегородку библиотекаря.
Он видел, что нравится этой женщине и сам думал о ней чаще, чем следовало бы старому холостяку. Через год ему полста.
Маленькая, беленькая, худенькая эта женщина выглядела моложе своих сорока пяти. Была она одинока всю жизнь. Ещё до войны после библиотечного института села она в это кресло и с тех пор вот уже 22 года сидит в нём бессменно. Бывали у неё в библиотеке все интеллигентные люди города. Благодаря начитанным городским руководителям, библиотечный фонд после войны значительно пополнился. Содержание каждой книги, каждого журнала она знала. За неимением времени читала по диагонали. Знала она о пристрастиях своих постоянных читателей и могла дать толковый совет об интересных писателях, поэтах, заявивших о себе в военные и послевоенные годы, о достойных внимания журналах, газетных статьях и прочих выпусках периодики. Однокомнатную квартиру ей выделило руководство города. Была она несказанно счастлива этому неожиданному подарку.
Желание найти спутника жизни так и осталось нереализованным. Теперь она и не надеялась выйти замуж и иметь детей. Потому, как и прежде, смыслом её жизни оставалась служба в библиотеке, то есть, занятие её любимым делом.
Двум таким же неудачницам-подругам она часто повторяла: «Девочки, я вполне довольна своей жизнью. Общаюсь с толковыми, грамотными людьми – моими читателями, нет времени даже и на магазины, чтобы прилично одеться. Да, зарплата маленькая. Но, как видите, живу и не голодаю, Так-то».
Об Иване Шадове она знала, что брат он старшего того Шадова – генерала. И что он работал сторожем на заводе. Брата в библиотеке не бывало ни разу, да и формы он генеральской не надевал, однако, не один раз встречала его на концертах. Ей, конечно, билеты были недоступны – дорого, знакомые давали контрамарки. Узнала его по внешнему сходству. Оба красивые, высокие. Волос тёмный, а у брата голова серая – тёмная, вперемешку с сединой. Он всегда сидел один в первых рядах, после садилась рядом дочь директора номерного завода – докторша. Красивая, модная…
Иван ходил между полок, рассеянно оглядывал книги, но мысли были об этой убогой женщине. Какая-то бело-серая, полуголодная куропатка. И всегда радостная… И чему радуется? Непонятно. Наверно нет мужа. А дети? Пойти на более короткое знакомство не в характере Ивана. Со временем, возможно и заведёт разговор, например, о погоде… предполагал он.
– Ну что, так ничего и не выбрали? – снова улыбка на бледненьком маленьком личике и улыбка какая-то жалкая – отметил Иван.
– Всех книг не обошёл. В следующий раз выберу.
Так и вышел, на ходу махнул шапкой, что держал в руке.
«Да, – подумала, – малоразговорчивый, а начитанный».

* * *
Аделаида Генриховна Мек была на войне всего полгода. Забеременела от насильника-врача их полевого госпиталя и на пятом месяце уехала с санитарным эвакогоспиталем в Москву.
Их курс 1-го Московского мединститута выпустили на пять месяцев раньше. Они – три подруги. Две маленькие славненькие блондиночки и одна высокая черноволосая, старше их по возрасту опекала их – двоих, авторитетно поучала, подавляла. Именно она, уверенная в своей компетентности, прочила Аде вскоре домашнюю обстановку в кругу родных, естественно по причине её немецкой фамилии. Впоследствии была удивлена верхоглядству военкоматского начальства.
Всему курсу, за небольшим исключением, в военкомате вручили военные билеты со званием лейтенанта медслужбы и направлением в действующую армию. Подруги попали на разные участки фронта. В дальнейшем их связь была утеряна.
Тогда, в конце 42-го, зима лютовала. Ада Мек получила предписание, как военврач, прибыть в распоряжение командования 2-го Белорусского фронта. В просторных валенках, в белом полушубке – тоже на пару размеров больше, прибыла она в воинскую часть помощником полкового врача – капитана медслужбы. Там, в полевом госпитале, сразу не сложились отношения со своим непосредственным начальником. Молодая, хорошенькая, умненькая лейтенант медицинской службы Аделаида Генриховна не могла не произвести впечатления на этого парня – неженатого и влюбчивого. Сразу стал он зарабатывать авторитет строгим начальственным тоном, чтобы впечатлить.
– Как у вас обстоят дела с военно-полевой хирургией? Успели вкратце пройти азы? Как я понимаю, последний курс вы не прошли? – обратился к ней после её представления молодой доктор.
– Почему азы? Были лекции. Были зачёты. Но экзаменов не сдавали. Поступала я в медицинский, а не в военно-медицинскую академию. Да, выпуск наш, как и предыдущий, был ускоренным. Кстати на практику в госпиталях было отведено больше 40 часов.
– Курс молодого бойца проходили? Стрелять умеете?
– Умею…
– И конечно никаких зачётов по стрельбам….
– Почему, были…
– Знаем мы, как могут выглядеть эти зачёты. Знаем…
Да, отношения сразу не сложились. И когда после месячного пребывания в условиях бомбёжек, больших наших потерь и соответственно напряжённой работы в обстановке сиюминутного прямого бомбового попадания в их ветхое строение, именуемое операционной, нехватки чистой воды для первичной обработки ран, что было главной необходимостью для дальнейшей госпитализации тяжёло раненых, именно после одной из таких трудных ночей, она была изнасилована этим негодяем. Потом он цинично заявлял: «Чего ж не орала? Значит не так противно было… Война всё спишет… Может живём последний день, а то и час… а ты и мужика не попробуешь…»
Завод, где директором её отец Мек Генрих Иванович, эвакуирован в начале войны из Подмосковья в Сибирск. Ада выехала из Москвы на скором поезде и через неделю была уже в кругу родных. Демобилизовалась уже в Сибирске. Родила сына в сентябре 1943-го.
Через месяц умерла мама от внематочной беременности. Это был экстраординарный случай. Тогда ей было уже 47, и никакой беременности и в мыслях не держала.
В начале 1944-го брат со студенческой скамьи ушёл на фронт. Разбомбили их воинский эшелон недалеко от линии фронта наши партизаны. Тёмной ночью, уверенные в своём хорошо выполненном задании. Оказалось, этот состав, сформированный из немецких и польских вагонов, оставленных в панике противником, по решению наших «мудрых» интендантов, был использован для быстрейшего подвоза воинских подразделений к линии фронта. Такие недоразумения на войне случаются. Брат с войны приехал, тоже не воевавший, но уже инвалидом – без ноги.
Аделаиде Генриховне скоро 34. Никакого мужчины рядом. Много лет одна. Естественно, Прохор произвёл на неё впечатление, и ещё видела, что и она ему не безразлична. Но что-то мешает их сближению.
Ада, конечно, поняла, из его небрежно брошенных фраз, его бывшая жена – Тоня Тарковская, её однокурсница, но пока молчит. Не было подходящего момента для такого щепетильного разговора.

* * *
– Долго не приходили. Вы что? Болели?
– Всё в порядке. Здоров. Не жалуюсь. Сходили пару раз с братом поохотиться, по старой привычке. Только неудачно. А вы как тут управляетесь, Пана Васильевна?
– У нас всё по-старому. Понемногу наш фонд растёт. Если желаете, посмотрите. Там, на правой полке. Может, что для себя интересное и найдёте.
За то время, что не был Иван в библиотеке, он часто задумывался как, каким образом наладить отношения с этой библиотекаршей. Думал даже и о женитьбе на этой скромной женщине. На этот раз решил действовать смелее.
– Я что пришёл? Пригласить вас сходить в кино. Как на это смотрите?
– Сегодня?
– Ну, не сегодня, а например, завтра. Надо ещё и билеты купить. Сами знаете, если фильм хороший, то и билетов не достать.
– И какой фильм у нас сейчас идёт?
– Хороший фильм, по Горькому – «Мальва». Читали такой рассказ? К нам в город приезжает летом ленинградский театр со спектаклями Горького. «На дне», «Дачники»… не буду перечислять. Вы, вообще, любите театр? – Иван сам себе удивлялся, ничего себе… разговорился. Взглянул на выражение её лица, понял, что-то не то сказал.
– Признаться, Горького не очень… Я люблю больше наших, сибирских. Например, Мельникова-Печерского, Мамина-Сибиряка. И ещё Паустовского. Его биографические повести об известных русских художниках. Скоро у нас пойдёт замечательный английский фильм «Мост Ватерлоо», говорят, получен нами по репарации. Хочу посмотреть.
Пока они беседовали на свободную тему, зашли два парня. Стояли, топтались на месте. Так что ей пришлось с ними заняться. Иван стал терпеливо ждать.
– Ну, всё… Теперь слово за вами, – она раскраснелась. Он заметил её внутреннее состояние подъёма, довольства собой.
– Сначала пойдём на «Мальву». Надеюсь, с этим рассказом вы знакомы? Да или нет, но вам понравится. Беру билеты на восемь. Нормально?
– Почему? Можно и на шесть. Закроюсь пораньше. Недалеко, успеем.
Ждал Иван на автобусной остановке, чтобы ехать домой, думал, как всё просто обошлось. Сразу согласилась. Видно никого у неё. Так с думами о своём героическом поступке пропустил автобус. Дела… Теперь узнать о ней всё и перейти к главному вопросу.

* * *
Как-то всё произошло само собой. Странно, как это у неё получилось легко и просто резко перейти к новым отношениям. Уже начало апреля. А мело, как в холодную зиму. Прохор вышел из машины, чтобы купить хлеба и американских консервов, так называемую, свиную тушёнку. Хотелось разживиться сливочным маслом, но это мероприятие решалось заранее. Или через столовую Горкома, что ему претило, или покупать в вагоне-ресторане скорого поезда Москва-Владивосток. Сегодня уже поздно. Он в магазин, она из магазина… В дверях и столкнулись. Она радостно улыбнулась. Он тоже был рад встрече.
– Прохор Афанасьевич, я вас дождусь на улице…
– Я быстро! – ответил.
Он будто ожидал от неё это предложение. Был доволен, что конец этого дня будет отличаться от многих тоскливых дней одинокой послевоенной жизни в этом городе. К последней своей связи относился весьма скептически.
– Замёрзли? На той неделе будет уже теплее. Так куда мы путь держим?
Купил он только хлеба. Некогда было стоять ещё в очереди за той тушенкой.
– Знаете, я хотела пригласить вас к себе на день рождения. Мне сегодня уже 34, но, поскольку у нас не принято отмечать эти дни, а мне хотелось бы пригласить вас к себе, предлог нашёлся.
Тут же подумал – всё повторяется, как с Тоней. Странно, почему он с женщинами, которые нравятся, не проявляет инициативы, позволяет им брать на себя не свойственную женщине роль.
– Тронут вашим вниманием. Только вот, незадача, с подарком сегодня не получится…
– Ни о каком подарке не может быть и речи. Я пригласила вас неожиданно… Так что, если принимаете предложение, пошли ко мне. Здесь рядом.
– Вы разве не с отцом живёте?
– Нет, у меня своё жильё. Папа забрал сына до воскресенья. Ему одному тоскливо.
– Понятно…
Прохору понравилось у неё дома. Уютно. Чисто. Тепло. Стол накрыла в один момент. Видно было всё заготовлено заранее. «Интересно, – подумал, – она знала, что встретит меня в магазине? Или снова караулила? И что мне всё кажется, и почему я её всё сужу, не доверяю её искренности? Она ещё помоложе Тони…»
Пригласила к столу. Села напротив. Предложила ему под закуску водки. Себе налила красного вина. Они выпили. Закусили. Он был голоден, потому она всё подкладывала ему немудрёную закуску в виде винегрета, холодца, пирожков с капустой.
Тогда они проговорили до позднего вечера. Ада ему, наконец, рассказала о своей институтской дружбе с Тоней Тарковской.
Он был поражён такой новостью.
– Да… Что сказать… Мир тесен…
Охарактеризовала свою бывшую старосту, как инициативного, уверенного в себе комсомольского лидера.
С этим её мнением он согласился. Причину развода не стал пояснять. Ей и так было понятно, что не его в этом вина.
Рассказала о своей фронтовой жизни, о сыне, рожденном от полкового врача, с которым никакой связи.
Такая спокойная беседа никак не располагала Прохора к разговору о них двоих, не говоря уже о знаках особого расположения к женщине, которая ему нравилась.
Отношения между ними остались дружескими, не более того.

* * *
В этот выходной Прохор решил побывать у своих. Хотел поговорить с племянником по поводу предстоящих экзаменов. Однако дома его не застал. Сели к столу без Володи.
Только мама могла готовить такой вкусный грибной суп и обжаривать, а после томить в большом глубоком казане куропаток с гречей, конечно, в русской печке.
Мужчины выпили водки. Разговорились. Отец всё затевал разговоры о политике. Закидывал Прохора вопросами, как тому казалось, провокационными. Сестра жаловалась на Вовку: «Собирается поступать в институт, а книги в руки не берёт. Девчонка появилась. Из его класса. Тоже в институт хочет сдавать, и тоже отец с войны не вернулся. Всё с ней пропадает… И сейчас где-то с ней ошивается…»
– Прохор, а я видел тебя с этой директоршей в ту субботу, – хитро скосив глаз в сторону матери и сестры, высказался Иван.
– Прохор, ты это что, с какой такой директоршей? У твоего директора жена-то умерла? Что, он снова женился и тебя с его женой Иван видал? – возмутилась мать.
– Ну Иван – болтун. Только маму напугал. Да эта женщина – директорская дочка. Аня её знает. Вместе работают. И что тут такого? Видел. И дальше? Она, между прочим, одинока и я один. Так-то. Тебе, Ваня, самому не мешало бы женщину хорошую найти. Вон их сколько после войны одиноких.
– Сынок, так эта дочка директорская тоже молодая, как твоя первая? Сколь раз тебе сказывала. Не зарься на молодых. Выбирай себе пару.
– Мама, пока ещё никого я не выбрал. Так что обо мне беспокоиться не стоит.
– Это про кого разговор? – вмешался отец. – Я с матерью согласен. Тебе ровня нужна. Молодых следует обходить за версту.
– Проша! – ехидно прищурилась Аня. – Ты же с нашей лаборанткой Галей был в очень даже хороших отношениях и не один год. Ты извини, вся больница знает. Как познакомился с нашей докторшей Мек, так и отступился от этой сестрички. Мама, наш Проша только на молодых западает. Что тут скажешь?
– Батюшки, первый раз про эту сестричку слышу, – удивилась мать.
– Это чья она будет?
– Смотри, Проша, и папа интересуется. Да Кадкиных она, нашей бывшей молоканки дочка.
– Так она же в военном лагере круглый год проживает и корову там дёржит.
– Мама, запретили им там с коровой. Сам Кадкин работает как бы подсобником – траву косит, лист осенью прибирает и всякое такое…
– Что, и доча там с ними проживает? Далёко оттуда ей на работу ездить.
– Да нет, мама, ей от больницы нашей дали комнатку. Прохор по ночам туда на своей машине наезжал.
– Кончаем болтовню. И что тебя, Аня, так беспокоит моя личная жизнь? Я свободен. Моё дело, куда наезжать. Может скоро и женюсь.
– Проша, – подал голос Иван, – ты знаешь, композитора Чайковского, слышал о таком? Была у него богатая покровительница с такой же фамилией, как у твоей этой директорши. Имя запамятовал, а вот отчество хорошо помню – Филаретовна, ни то Анна, ни то Надежда. Замужем была за богачом фон Мекк. Овдовела. Чайковский нуждался, она очень любила его музыку, потому помогала деньгами постоянно. Кстати, никогда они не виделись. Так что этот твой директор Мекк наверно из немецких дворян. Немец, а не тронули в войну. И такой пост доверили…
– Специалист он отличный. И в России его предки ещё со времён Петра. И откуда тебе, Иван, всё это известно – о Чайковском и прочее?
– Читал много. И память есть. Плохо, что ты такой заслуженный генерал, а кроме своих пушек ничего не знаешь.
– Ты что это, Ваня, своего брата так… Не порядок это. Он нашу родину спасал от Гитлера, а ты там зеков спасал от побегов.
– Ты что, отец, – немедленно вступилась за Ивана мать, – сам знаешь, какой сын у тебя совестный, никакого греха на нём, а как он переживал за это его плутание по тайге? Слава Богу, жив остался. Иван у нас ничуть не хуже стал бы воевать, если бы не эта пустая история… Совсем мы забыли о нашем молодом красавце Степанушке. Где он по свету бродит? Жив ли? Сынок наш дорогой. Вы все ребята у нас, как на подбор – красавцы. А Стёпушка красивше всех был.
– Ну ты мать, был… Живой он! Может ещё и доживём с тобой и повидаем нашего младшенького… Ребята наши все в моего прадеда атамана Шадова. Понятно вам?
 Задумался Прохор после этого высказывания брата. Да, пустая голова его солдафонская. Следует начать читать. Развиваться. Расти, как выражается интеллигенция. Он понимал, Ада Генриховна Мек начитана и образована. А он простой солдат. Хоть и генеральского звания, и ей не о чем с ним говорить. Какая тема? Только о прошедшей войне. Он всё знает. А она знает, как лечить людей. И ещё то, что узнала из книг, то есть о фактах из истории и жизни, о чём должно знать всё цивилизованное человечество. А он знает, как убивать… Нет, как защитить родину от врага, который нападает. Это будет правильно. Только в его возрасте, после 50-ти заниматься самообразованием поздновато… Правильнее сказать – своим преобразованием. Всё это впитывается с детства. А они охотники. И, как отец говорит – казацких атаманов потомки. Каждому свое. «Богу – Богово, кесарю – кесарево». Эту фразу запомнил. У них был интеллигентный замполит, ещё, в начале службы на Дальнем Востоке. Сказал – это крылатая библейская фраза – ответ Христа на вопрос фарисеев – нужно ли платить дань кесарю (управителю государством). Христос ответил: «Отдавайте кесарю – кесарево, Богу – Богово». Подумал, странно, что во времена становления Советской власти замполит приводил слова из евангелия.

* * *
9 мая. Заслуженный генерал Прохор Шадов принял приглашение командира развёрнутого полка, дислоцирующегося в Сибирске, участвовать в этом воистину всенародном празднике.
Командир полка – полковник Коньков по замене прибыл из ГДР несколько лет назад. Служил в Магдебурге тоже командиром полка. Про генерала Шадова знал понаслышке только, что биографию этому заслуженному герою подпортил его родной брат. О деталях этой истории знал приблизительно. Тем не менее, к генералу относился искренне, с большим уважением. Прохор не первый раз приглашался на праздничные вечера в часть, так что успели они и подружиться. Жена полковника частенько брала на себя роль свахи, знакомя Прохора с одинокими женщинами подходящего возраста, но пока её хлопоты успеха не имели.
В этот раз Прохор пригласил на праздник Аду Генриховну. Она, не раздумывая, согласилась.
Праздничный вечер открыл, как положено, начальник политотдела полка, минут на сорок. Дальше чествование генерала, Героя Союза, инвалида ВОВ – Шадова Прохора Афанасьевича. Эта ежегодная процедура с овациями смущала Прохора. Каждый раз предупреждал командира полка о нежелании быть в центре внимания. Сегодня цивильный костюм украшает лишь Звезда Героя. Но всё пошло по накатанному трафарету. Дальше награждение отличников боевой и политической подготовки. И, как положено, художественная часть – самодеятельность. Естественно, хор и прекрасно поставленные несколько актов из «Ревизора». Эта занятная комедия, хорошо сыгранная солдатами, сержантами и женским контингентом полка, вызвала буквально овации. Организатор – вдова капитана, погибшего от роковой случайности во время учебных стрельб боевыми патронами. Осталась она с двумя пятилетними близняшками. Несколько лет назад была представлена Прохору, как подходящая кандидатура для женитьбы. Ему она понравилась, однако возраст и малые детки остановили его.
Закончился вечер танцами. Во время танцев Прохор явно определился со своим выбором. Он притянул Аду Генриховну к себе, почувствовал мужскую тягу к этой молодой женщине, уловил ответную волну и уже не сомневался в своём твёрдом решении быть с ней всегда.
Он вёз её в машине к себе и был уверен, что не будет отвергнут. Так оно и получилось. Её поразила его уверенность, его спокойная выразительная ласка. Это был нежный, трогательно-мягкий и вместе с тем сильный и подчас дерзкий мужчина. И как искусно он давал понять её власть над ним – мужчиной, воистину с большой буквы.
Она выбралась из его крепких объятий под утро. Он спал, а она вышла неслышно из квартиры и шла пешком по ещё тёмному городу к себе. Душа её пела. Она ликовала. Да, наверно только ко второй половине жизни мужчина способен дать настоящее счастье женщине во время близости… Или это её заслуга, потому как желанная?
Она ушла рано, только, чтобы он видел её всегда в хорошей форме. Она обязательно завтра будет с ним. Обязательно.
Бывают же такие случайности… Думали ли они, девочки-студентки, она: хорошенькая статуэточка, светловолосая, из небедной, благополучной семьи, и Тоня – высокая, черноволосая, уверенная в себе и совсем не женственная, из неполной семьи, что будут связаны с одним и тем же мужчиной. Немолодым. Вдовцом. На кого эта правильная, комсомольски подкованная Тоня, променяла заслуженного, красивого генерала? Ада не смела снова заводить разговор о его неудачной женитьбе. Да, эта тема для него закрыта. Перестрадал. Перегорело. Также она не могла знать о его планах по поводу их связи. Было же такое, сестра-лаборантка из их больницы тайно встречалась с Прохором Афанасьевичем. Она ещё помоложе будет. Тоже типа Тони. «Палец в рот не клади». Не она же его оставила… Вполне вероятно, что на этот раз связь их не навсегда. Он же ни словом не обмолвился о своих чувствах, о своём отношении к ней. Да, ласкал, целовал… Ну и что? А она-то себе возомнила, что шибко нужна, что влюблён… К своему дому подошла минут через двадцать и за это время восторг от свидания куда-то испарился и остался тяжёлый осадок. Перестала витать в облаках. Пришла в себя. Позвонил отец, Юра просится домой. Скоро приедут. После всех её отрезвляющих аргументов, решила быть максимально сдержанной, чтобы человек не счёл её одной из проходящих связей. Совсем закружил он ей голову… Или она сама себя закружила?

* * *
Конец июня. Тепло. Прохор недоумевает. Сначала относил её спокойный тон к болезни отца, потому, считал не время говорить о личных отношениях. Они виделись за всё это время после мая мельком пару раз. Она торопилась, обходилась безразличным приветствием. Прохор тоже не желал заискивать, на ходу выяснять отношения.
Её отец перенёс инфаркт. Прохор определённо знает причину болезни. Партийному руководителю их города следовало устроить на заводе, только закончившего московский ВУЗ, именно в должности зама директора, ни то сына, ни то внука какого-то высокопоставленного партийного босса. Генрих Иванович категорически возразил. У них был толковый зам, но предпенсионного возраста. В результате – больница. И что будет дальше, вопрос остается открытым.
В семье Прохора тоже обстановка накалена. Иван задумал жениться. Причём, очень торопится со свадьбой, в узком семейном кругу. Уже приводил невесту знакомиться с родителями. Женщина красивая. И возраст подходящий, однако, есть сын в Армии на действительной, есть внук – мальчик трех лет. Ребёнок живёт с ней – бабушкой. Невестка ушла из дома с каким-то приезжим и уже два года неизвестно где находится.
– Проша, на тебя одна надежда, – слёзно просит мама, – отговори. Пыл пройдёт. Опомнится. Такой хомут на шею хочет себе навесить.
– Как это я и не заметил. Знаю, он в библиотекаршу был влюблён. А тут, на тебе…
– Да, всё с ней по кино ходил. Его возраста, но одинокая, аккуратистка. Любит книги читать. А тут эта, её подруга встряла. Говорит, та не больно хороша. Зато эта красавица. И без мужа родила. Сказала на войне погиб. Ты сочти. Не сходится. Не было никакого мужа. И семейка такая… Зачем нашему Ване этот внучек. Сказал, зовёт его дедой и тянется к нему. Вот такая радость…
– Я поговорю… Но не уверен, что послушает. Не мальчик. Сам должен соображать…
Последнее время со здоровьем у Прохора непорядок. Зрение в правом потеряно окончательно. Слава Богу, с левым пока в порядке, но врачами поставлен диагноз – глаукома. Выписали капли, которыми пока не пользуется. Настораживают участившиеся головные боли. Есть возможность поехать в Новосибирск или Москву для обследования. Считает, все эти негативные явления на нервной почве. Это что, такая реакция на несложившиеся отношения с женщиной, которая нравится, о которой думается день и ночь? Да, слабаком он оказался. Чтобы из-за баб здоровье терять… Он принял решение. Поедет на Юг, например в Сочи. На прошлой неделе предлагали в военной клинике путёвку в Сочинский санаторий. Сказал, подумает. Решено. Уже завтра даст согласие. И ещё следует решить вопрос о работе. С директором завода Прохор, как фронтовик, знающий специфику того или иного оружия, всегда находили общий язык, понимали друг друга и он не чувствовал себя лишним на производстве. Однако, в случае, если задумало партийное руководство заменить директора – не без участия органов – а о таком решении не трудно догадаться, уволят. Причину найти проще простого. Возраст, болезнь… При таком раскладе Прохор определённо будет увольняться. Сидеть дома пенсионером? Такой вариант его не устраивает. Об этом потом. На сегодняшний день – отпуск. Стоит отдохнуть и подлечиться.
Ещё думал, как наладить отношения с Адой. Отцу вроде полегче. Правда, ещё на заводе не показывался. У неё телефона нет. Не станет же он налаживать связь через Анну. Они ежедневно видятся… Нет, не дело в их отношения сестру вмешивать. Аде теперь не до театров и концертов. Так что там он её не встретит. Пока этот вопрос с Адой тоже остаётся открытым.

* * *
За пару месяцев, что подруга увела от Паны ухажёра и даже, как она понимала, будущего мужа, вовсе она на себя не стала похожа. Пожелтела, похудела, сморщилась – в общем-то, сильно сдала…
– Ты что, подруга, есть перестала? Смотри, всё висит на тебе. Неужто так влюблена была в этого сторожа? Не стоит он того. Кому такой мужик нужен, чуть что, переметнётся к другой, – сочувственно причитала подруга с похожей биографией и похожей внешностью, – эта, прости Господи, твоя Райка, никогда не была тебе преданной подругой, потому быстро и легла под Ивана. А ты всё тянула резину. Только в кино похаживала и всё ждала любовных объяснений. Такой рохлей в наше время быть нельзя.
– А ты всё делаешь правильно. Как я посмотрю, и вовсе ты одна после войны. Сколько лет прошло?
– Да у меня жених на фронте погиб, было бы тебе известно. И больше я никого не любила и никого к себе не подпускала. Ладно, пошла я.
– Куда пошла? Смотри, какой дождь. Вся вымокнешь.
– У тебя нет лишнего зонта?
– Не то что лишнего, а китайский, что купила недавно за хорошие деньги и тот в автобусе оставила.
– Это, которыми Руфка торговала?
В этот момент двери широко распахнулись и в библиотеку зашли несколько девочек, мокрёхонек от дождя, и за ними Иван в тонкой летней рубашке, каких-то немыслимых укороченных трикотажных штанах и вся эта лёгкая одежда облепила его довольно увесистое тело. Смешно было на него смотреть. Женщины улыбнулись. Девочки стали у двери, сказали, переждут здесь, пока дождь пройдёт.
– Что же вы не пройдёте и не поинтересуетесь книгами? – вмешалась Панина подруга.
– Они у меня недавно набрали по нескольку книг Конан Дойла, естественно, о Шерлоке Холмсе, – вступилась библиотекарша.
– А меня интересует последний номер «Охоты и рыболовства» – уже получен, Пана Васильевна? Буду стоять тоже у дверей потому как, замочу всё помещение.
– Получили, получили. Кажется, и дождь кончился.
Она разрешила взять журнал домой на несколько дней. Он тут же ушёл с журналам, заботливо завёрнутым ею в газету. Ушли и девочки.
– И я пойду. Советую, не теряться. Это он в первый раз к тебе, как закрутила его твоя подружка?
– Да.
– Значит, там чтой-то не заладилось…
Иван шагал к автобусной остановке, довольный, что был предлог зайти в библиотеку. Поскольку, в отношениях с красивой женщиной, на которой собирался жениться, произошли осложнения.

* * *
Неожиданно вернулась из двухлетнего загула невестка. Женщина молодая, но пьющая и беспрерывно курящая. Ещё проявились некоторые черты у красавицы, будущей его жены – она курила, тайно от Ивана, и не дура была выпить, причём только водки. Дальше, проживая в одной комнате, правда, в 20 квадратов, что считалось нормой, они – эти две женщины уже изрядно «под мухой» соревновались в матерках, отпущенных друг другу в процессе выяснения отношений. Ребёнок, на которого не обращали внимания, плакал, вздрагивая всем тельцем, размазывая слёзки и сопельки по мокрому личику. И надо же было Ивану в тот день и час заглянуть на огонёк к своей избраннице. Да, картинка… Мальчишку жалко. Иван взял его на руки, вытер личико подвернувшейся тряпочкой, с укором взглянул на этих достойных друг друга родственниц. Мальчик обнял Ивана за шею, положил головку на плечо своего спасителя и притих. Приход Ивана не остановил разбушевавшихся женщин. Наоборот, бабка ребёнка, чтобы доказать свою правоту и одновременно показать Ивану, кто в доме хозяин – неожиданно вцепилась в гриву растрёпанных волос своей гулящей невестки. Визг и вопли усилили колорит всей этой сцены и Иван, придерживая мальчика одной рукой, вынужден был отбросить от мамы малыша свою красавицу-невесту в сторону и та грохнулась на самодельную кушетку, которая под ней развалилась. Так что, оказалась бабка на полу. Иван усадил ребёнка в кроватку, помог подняться с пола пьяной женщине и без слов вышел из комнаты. Подумал, а как такое терпят соседи? Нет, такие картинки не для него. Мальчишку жалко…

* * *
Они встретились в кадрах заводской конторы. Прохор подал заявление об отпуске, Ада – получить зарплату отца и заодно сдать больничные. Прохор отметил, выглядела она неважно. Печальная и уставшая. Взглянула на него, как и в последнее время – мельком и не сразу ответила на приветствие. Он, наконец, изменил свою ответную реакцию на её сдержанность – не навязываться, не терять достоинства.
– Аделаида Генриховна, я подожду вас на выходе…
Она снова мельком взглянула, поджала губы и ничего не ответила. Но он стал ждать.
Вышла не скоро. Видно не надеялась его увидеть. Понял, была довольна, что дождался.
– Как-то всё у нас не получается, чтобы встретиться, поговорить, – она прочитала грусть в его глазах
– Что сказать, папа ещё очень слаб. Доняло его начальство. Сердце не выдержало. Не хочу, чтобы он дальше работал. Хватит. Ему уже 62, так что пойдёт на пенсию. Заслужил. Будет хлопотать инвалидность. Его состояние вполне вписывается во 2-ю группу. Я довольна, наша с братом няня рядом с папой днём и ночью. Сын теперь полностью на моём попечении. А как ваши дела? Неважно выглядите. Куда собираетесь в отпуск?
– Какие могут быть у меня дела? Я не ответработник. Если Генрих Иванович уйдёт на пенсию, последую его примеру. На заводе не останусь. Собираюсь в Сочи. Теперь там жара, лучше бы в сентябре, но согласился и на середину августа.
– Завидую вам. Сочи – море, фрукты и всё остальное… Только на пляже никакого песка. Твёрдая галька. Я отдыхала там с родителями, ещё, когда училась в 10 классе. Как давно это было… Наверно, едете в санаторий?
– Да, в военный санаторий Ворошилова.
– Ну, пора прощаться. Счастливого отдыха. И возвращайтесь.
– Почему прощаться? Вы к отцу или домой?
– Домой. Сын там один. Тоже хорошо бы ему поехать куда-нибудь на юг, но пока отец болен, я никуда от него.
Всё это время они стояли неподалёку от заводского помещения под пожелтевшим от яркого солнца клёном.
– Если домой, то поедем. Быстрее доберётесь до сына.
– Поеду. Спасибо.
Он открыл перед ней обе дверцы – рядом с водителем и заднюю, предложил на выбор. Предпочла переднее сидение. Он довольный, очень медленно поехал к её дому. Неожиданно для себя, задал вопрос, который не выходил из головы все эти летние месяцы, странно, тут же перешёл на «ты».
– Ада, в чём дело? Почему так резко ты изменила своё отношение ко мне? Для меня это загадка. Как я понимаю, это был не сон. Мы с тобой были близки. Или такие ситуации с тобой не редкость? Может, я неправильно выражаю свои мысли? Тогда поправь меня.
Не то было настроение, чтобы осмысленно вести машину, и он остановился у первого тихого переулка. После его вопроса образовался вакуум, наполненный тишиной. Заговорила она много погодя.
– Наверно я не ожидала, чтобы мужчина, который ко мне не равнодушен, без слов признательности, любви и прочего ритуала любовных отношений, удовлетворял своё мужские желание и спокойно засыпал. К сожалению, мне это наше свидание напомнило тот момент, когда я потеряла девственность по принуждению. Правда, там было много циничных откровений, вроде – «война всё спишет». Я почему-то поняла наше это свидание, как ваш очередной вояж. Я же была в курсе ваших отношений, довольно долгих, с нашей молодой медсестрой Галей Кадкиной. Вот и ответ на эту загадку.
Прохор ликовал. Значит, она к нему не переменилась. Он виноват в своёй солдафонской манере поведения.
– Адочка, дорогая моя девочка, люблю я тебя. Дни и ночи думаю о тебе. Будь спокойна. Не бабник я и не гулящий. И моё чувство к тебе постоянное. И живу я одной надеждой – назвать тебя своей супругой.
Она молчала. Он вывел машину на дорогу. Боковым зрением увидел слёзы, наверно радости, в глазах любимой женщины и уже не хотел сегодня расставаться и не хотел никакой поездки в санаторий. Однако, она не пригласила в этот раз зайти. Сослалась на сына, домашние дела, помощь отцу…

* * *
С военного аэродрома на самолёте министерства обороны летел Прохор до Москвы.
Провожала Ада. Расстались тепло. Сказала, будет скучать. Он постеснялся при пилотах поцеловать. Махнул на прощанье с трапа. Самолёт ещё не поднялся, она всё стояла. Потом Прохор увидел, как её под руку уводит начальник аэродрома.
Начало пути всё думал об этой славной женщине. В Москве встретился с братом. Дальше самолётом на юг. В Сочи жара достигла апогея. Устал с дороги. На санаторной машине довезли на место. Время после полудня. Тихо. Поразило гармоничное сочетание зелени и ярких цветочных клумб. Ни души вокруг. Он один среди этой красоты и покоя. Напротив красивое невысокое длинное белое здание. Окна настежь, задрапированы светлыми шторами. Подумал, здесь наверно санаторная клиника. Зашёл в здание и сразу встретил мужчину в белом халате. Тот вышел из дальней комнаты и ждал, пока Прохор поравняется.
– Добро пожаловать, вы к нам? Пройдёмте в кабинет, будем знакомиться. Ну как, какое впечатление от нашей сочинской жары? Старожилы говорят, такая температура наблюдалась полвека назад. Под 50, не шутка?
Он распахнул двери. Предложил зайти в большую светлую комнату.
– Вы к нам откуда? Ну да ладно. Давайте документы.
Быстро пробежал глазами. В конце взглянул на Прохора с большим почтением:
– Да, и на отдых и на лечение к нам. У нас отличный окулист, только из отпуска. И с головой всё будет хорошо. Только бы жара спала. Здесь море рядом. Потому, будете плескаться в воде, и жара не так страшна. Только, естественно, рано утром и желательно после захода солнца. Сегодня я дежурный врач. Ваша генеральская комната обслуживается именно мною. Я врач-терапевт Феликс Петрович Павлов. Так что, эти 36 дней пребывания в нашем санатории буду вас опекать. Согласны?
– Разве в вашем санатории принято выбирать себе врачей-опекунов? Так или иначе, согласен.
Прохор мечтал остаться один в своей комнате. Умыться. Переодеться. Отдохнуть. А этот доктор всё не переставал трендеть…
– Ужин у нас с семи и до восьми. Если пожелаете, принимать пищу можете у себя в палате.
– Я пока в состоянии принимать пищу, как вы выразились, и в общей столовой. Сейчас хотел бы пройти в свою палату. Надеюсь, в одноместную?
– Конечно. Пойдёмте, я провожу.

* * *
Половина санаторного срока позади. Этот доктор, как и с первого их знакомства, был не в меру болтлив и большой балагур. Анекдоты бытовые, скабрёзные и политические; шутки-прибаутки, кстати и некстати – скороговоркой с искренним смехом надоели спокойному выдержанному Прохору. Потому он стал избегать своего лечащего врача. Собственно, назначенные процедуры он выполнял неукоснительно и мог обойтись без этого весёлого Феликса Петровича. Так что с неделю генерал спокойно обходился общением с вновь прибывшим из Ленинграда соседом по столу молодым полковником. Им было о чём поговорить. Погода жаркая и они все дни пропадали на море. После обеда, взяли за правило, играть в шахматы час-другой. И снова на море. Прохор старался избегать палящих лучей, а молодой его напарник жёгся нещадно. Радовался согреться. В Ленинграде было дождливо и прохладно.
Вместе поехали автобусом на гору Ахун, и там, на смотровой 30-ти метровой башне любовались Кавказским горным хребтом и морским побережьем. Ещё и в тамошнем ресторане дегустировали массандровские вина. После и пообедали. К ним присоединилась немолодая женщина, жена известного на всю страну героя-лётчика, погибшего в последние дни войны. Жаловалась на одиночество. Тоску по мужу. Дети тоже в Москве. У всех семьи. Видятся не часто. По праздникам. Все её друзья детства далеко, в Хабаровске. Она оттуда.
На другой день от экскурсии на ледниковое высокогорное озеро Рица Прохор отказался. Глазной врач порекомендовал конец этой и следующую неделю дать себе полный отдых. В этот день в санатории народу мало. Все на экскурсии. Эта дама тоже, как и Прохор, осталась. На обеде встретились. После предложила погулять по парку. Прохор отказался. Решил отдохнуть в своей комнате.
– Давайте после ужина погуляем?
– Там видно будет, – ответила.
Выражение лица из приятного сделалось злым, противным.
Время послеобеденное, Прохор, лёжа на кушетке, перелистывал журнал «Наука и жизнь». Мысли были далеко. Всё об Аде. Думал, почему не отправил ей хотя бы открытку с видом Сочи? Потому, что не записал её адрес. Сам виноват. Почему, просто пожелала она ему счастливого пути и всё? Даже руки не подала. Почему, почему, почему… Услыхал слабый стук в двери. Кто бы это? Не та ли дама? Не успел сообразить, дверь распахнулась и на пороге его лечащий врач.
– Ну, что, товарищ генерал, скучаем? Знаю, это глазник вам порекомендовал прекратить активно отдыхать. Мы же с вами договаривались, не стоит вам так много времени быть на солнце, а вы непослушный…
Прохор досадовал на это вторжение, и это панибратское «ну».– Да не находился я много на солнце. Как видите, совсем мало загорел.
– Определённо, меньше вашего приятеля. Он не мой подопечный, а то бы был у нас разговор серьёзный. Я что хотел у вас спросить. Это личное… Вы из Сибирска? Так, я понимаю. А не знакома ли вам такая фамилия – Мек?
Прохор даже переменился в лице, настолько неожидан был этот вопрос. Помедлив, ответил:
 – Интересно, такие вопросы задают очень молодые и наивные. Спрашивают – вы из Москвы? или Ленинграда, или Киева, когда получают положительный ответ, задают главный вопрос, а не встречалась там вам, допустим, Маша Иванова? Так что скажу вам, город наш не Москва и не Киев, но тоже не маленький. Краевого значения. Там много промышленных предприятий. А фамилия Мек знакома. Собственно, я после выхода в отставку работал в подчинении этого товарища.
– Всё ясно. Так у этого товарища есть дочь Ада Генриховна. Он что, немец? Представляете, мы с этой девушкой на втором Белорусском служили в полевом госпитале стрелкового полка. Наша задача – оказывать первичную хирургическую обработку, по показаниям и оперировали. Отправляли в тыл. Главная задача – вынос раненых с поля боя. Носильщиков не хватало. Часто этим занимался медперсонал. Так это было…
Эти ненужные подробности определённо выдавали его волнение, после утвердительного ответа Прохора. Он замолчал, будто соображал, стоит ли говорить о главном. Однако снова заговорил.
– Она только институт окончила. Их выпустили раньше срока. Я тогда три года, как окончил Ленинградскую Военно-медицинскую академию. Она от нас беременная уехала. И кого она там родила мне неизвестно. Вы её не встречали там, в Сибирске? Куда ей было ехать, как ни к родителям.
Замолчал доктор. Прохор замешкался. Он не знал, что ему ответить. И неожиданно для себя, начал свой ответ с вопроса.
– Уважаемый Феликс Петрович. Кто же вам дал такое значимое имя? Это не по делу вопрос. Но мне интересно. Отец, наверно?
– Да, отец. Он работал в органах СМЕРШ многие годы. Был хорошо знаком с Дзержинским. Он как бы мой крёстный отец. Конечно, и папа мой, и Феликс Эдмундович – атеисты… Мне было 9 лет, когда его хоронили. Мои родители умерли ещё перед войной. А что это вы заинтересовались моим именем?
– Да, так. Редкое имя. Знаете, доктор, устал я. Хочу немного поспать. Вы меня простите…
– Конечно, конечно. Отдыхайте.
Закрылась дверь за доктором и Прохор подумал – удачно отделался… И ещё понял, вполне вероятно, это и есть отец Адиного сына. Нет, определённо, этот доктор Адин искуситель. И случаются же такие совпадения – Ада знает Тоню, я – узнал его… Или это мои фантазии?
К вечеру того же дня доктор проходил мимо аллеи, где Прохор сидел на лавочке в расслабленной позе – раскинув руки на перила, голову откинул к синему, быстро темнеющему небу. На приближающийся шорох шагов по аллее не обратил внимания.
– Это снова я. Что, пассивно отдыхаем? Вам, в вашем возрасте, такой отдых необходим, – высказался доктор, и сел рядом, – не возражаете?
Прохора снова возмутила эдакая бравада, ноты фамильярности и обидели слова этого Феликса по поводу его возраста.
– Да, обидно стареть… Думаете, будете вечно молодым, как в той песне – «…не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым»?
– Что вы, товарищ генерал, простите, я не хотел вас обидеть. Я обязан, как ваш лечащий врач оградить своего больного от ненужных, вернее сказать, вредных ситуаций, оказывающих нехорошее, даже опасное воздействие на пациента. Здесь, за время моей работы врачом, имели место случаи, о которых мы не должны рассказывать своим больным. Профилактика никогда в нашем деле не мешала.
Прохор, наконец, понял. Этот доктор просто дурак, какие встречались за его годы службы в армии, и на гражданке, но в меньшей мере. И эти газетные фразы…
– Хорошо, доктор. О возрасте закончили. А не кажется ли вам лишним бесконечно повторять слово больной, пациент и прочее? Это же санаторий. Не больница. Согласны?

* * *
Последние дни в санатории тянулись долго. Хотелось домой. Его никто не встречал. Это ему было и не нужно. О дне и времени прилёта никого не оповещал. Однако в глубине души надеялся… Он выходит из самолёта, спускается медленно по трапу, а вдалеке у здания аэропорта Ада, почему-то за руку с сынишкой. Прохор всё вспоминал о расспросах этого Феликса о докторе Мек и сомнение в его отцовстве Адиного сына сменилось уверенностью. Да, не такого мужчину он представлял рядом с этой женщиной…
На автобусе доехал до дома. Очень был доволен остаться наедине с самим собою. Наверно в его возрасте такой публичный отдых тяготит. Принял ванну. Переоделся.
К вечеру решил съездить к родителям. Конечно, на своей машине. Вручить подарки, узнать, как они всё это время поживали. Гараж во дворе. Открыл. Проверил масло. Порядок. Бензин почти на нуле, то есть и в одну сторону не дотянуть… Автобусы до полуночи. Успеет и на автобусе вернуться.
Месяц с небольшим, когда провожала его Ада, солнце нещадно палило и ни тучки на посветлевшем от жары небе. И там, в Сочи, жара. Спасало море. Вернулся Прохор в дождливую осень. Обычно у них сентябрь больше сухой. Прохор в плаще, с сумкой разного барахла, как он предпочитал думать о подарках, пошёл к автобусной остановке. На Салтыкова пересадка. Сел последним в переполненный автобус. Сразу парень уступил место. Поблагодарил. Подумал, уже и места уступают, как старику. Ничего себе, 51, а уже вышел в тираж… Впереди за пару рядов женщину загораживала толпа пассажиров, он всё крутил головой, чтобы рассмотреть… Определённо, это Ада. Точно, она поднялась с ним в одно время, чтобы выйти на Салтыкова и сесть на автобус до хирургического корпуса. Прошла к передней двери, он быстро соскочил с задней. К остановке подошли вместе. Она повернула голову на его приветствие. Сдержанно ответила. Он сел с ней рядом в полупустой автобус.
– Что такая печальная, Ада? Как отец себя чувствует?
– Нет больше папы, – слеза скатилась из глаза, – похоронили две недели назад. Снова инфаркт, уже обширный и до больницы не довезли. Теперь мы сироты.
– Соболезную вашему горю. Для меня ваш отец был эталоном порядочного человека и отличного инженера, – почему-то перешёл на «вы».
Она наклонила голову, что-то прошептала непонятное, верно – спасибо.
Он замолчал и не счёл возможным продолжать разговор на интересующую его тему, то есть о ней самой. Она тоже молчала, вся в себе. Только ответила утвердительно на его вопрос: – «Понятно, на дежурство?» – поднялась, чтобы выйти у больницы. Сошла и, не оглядываясь, пошла к больничным дверям. Прохор с поднятой рукой для прощального жеста остался, по его мнению – в дураках.
Дал себе слово больше её не беспокоить и не налаживать отношений. Такого пренебрежения к себе больше он не потерпит. Настроение его было вконец испорчено, и он решил вернуться тем же автобусом домой. К родным заедет в другой раз.

* * *
Аделаида Генриховна после похорон отца и ненужных поминок чувствовала себя одинокой и заброшенной. Квартира отца заводская, так что следовало освободить в короткий срок. Няня Нюша уже перешла к ней. Она вынянчила её и брата, так что от Ады она никуда… После короткого общения с сестрой Прохора, Ада решила окончательно выбросить из головы этого мужчину и положиться на судьбу. Дала себе слово больше за ним не бегать и ни при каких обстоятельствах не идти с ним снова на контакт. Тем паче, что очень скоро холостяцкая его жизнь закончится счастливым браком со своей ровесницей. При прощании на аэродроме он не попросил её адреса, а сама не хотела навязываться. И правильно сделала. Дала себе слово кончить мечтать о будущем замужестве за хорошим человеком, хоть старшим по возрасту. Забыть. Забыть. От судьбы не уйдёшь. Может и останется всю жизнь в одиночестве. Такое её счастье… Ладно, сын растёт, а это главное в жизни. Оставить потомство.
Но мысли о Прохоре всё приходили и по ночам не давали заснуть. Она знала о дне его приезда. Конечно, Сибирск не Москва, и как нарочно – неожиданная встреча. Дежурство на счастье оказалось лёгким. Было время мысленно увидеть эту встречу – свою сдержанность и отчуждённость, и его недоумение и немой вопрос. Пора ему в свои-то годы определиться. Что за метания?
У них в больнице появился врач-уролог. Посматривает в её сторону. Но, пару лет после института. Молод. И ей не нужен ни любовником, ни мужем. После той ночи с Прохором, ей наверно никто не будет нужен. Такая мысль тоже частенько крутится в голове. Про папу часто думает. Не мучился. Умер моментом. Такая смерть бывает только с избранными Богом, сказала няня. Как говорится, пусть земля ему будет пухом. Ни мать, ни отец не были верующими. Няня понемногу её приобщала к вере. Но крестить без согласия родителей не считала возможным. А зря, думает Ада. С Богом жить легче. И про брата думает. У него всё в порядке. И жена хорошая, и большая любовь. Приезжали вдвоём на похороны из соседнего небольшого города. Пока думами занимала время, пришло пасмурное, холодное утро. В полдень у неё несложная плановая операция. Дальше – домой. И завтра она выходная. Вот такая размеренная, распланированная жизнь на долгие годы…

* * *
У Ивана за время отсутствия Прохора большие перемены. Его жена Прасковья Васильевна настояла, чтобы никакой такой свадьбы не устраивать. Только зарегистрировать брак, как положено, и всё. Дальше Иван перешёл со своими пожитками к ней в квартиру и уже неделю, как он перестал таскать воду из колонки и ходит в тёплую уборную. Такая история с ним впервые.
Пана ласковая, заботливая жена. Аккуратистка, хорошо готовит и печёт вкусные шанежки с картошкой и большая пельменная мастерица. Она загодя призналась, что мужчин не имела, потому очень боится первого раза. Иван заверил её, что та боль быстро забудется, после будет любить его ещё крепче.
– Я – крепче. А ты?
– И я обязательно больше, а как же. Так всегда бывает.
Он про себя удивлялся такой наивности в её-то годы… И ещё перемена – Иван студент-заочник библиотечного техникума. Теперь занят и на заводе, и дома с контрольными работами. Про свою красавицу забыть не даёт тоска по малышу. Пару раз, с разрешения Паны заходил туда. Пьют обе женщины, ругаются. Трезвеют – мирятся. Ребёнок сам по себе. А Ивану не всё равно. Та красавица всё ещё надеется перетащить его на свою сторону. Обещает тогда бросить пить. Пане все эти дела щекочут нервы, но она знает определённо, Иван её не бросит и гулять на стороне не станет. Конечно, она могла бы ещё Ивану и ребёночка родить, но только думает, может поздно стать молодой матерью и знакомые засмеют. Ей 46. Он говорит, может она и забеременеть, поскольку он не остерегается. Ему виднее. Он имеет хоть какой-то опыт, она дура, дурой в этом деле. А какой он ласковый, приятный мужчина в это… время… И вся боль прошла.
Родители Ивана не нарадуются. Понравилась им Пана сразу. Будто знали её много лет. Поняли, любит она Ивана, и он тоже к ней очень хорошо относится.
– Теперь даст Бог, Прохор женится, тогда нам с тобой, отец и помирать можно.
– Ты что мать, а Степана дождаться, как на это смотришь?
– Твоими бы устами, да мёд пить, Афоня. Время вышло. Все уж пропащие с войны, вернулись.
– Не скажи. Не все вернулись… Конечно, позорно, но может и в лагерь он на много лет осужден, например на 25. Бывает и такое…
– На Господа нашего Иисуса Христа вся надежда, может и в лагере… И скоро вернётся… Дай-то Бог…

* * *
Выбрался Прохор к своим в следующее воскресенье. Погода пасмурная и такое же настроение. Не хотел ехать, да накануне Иван приходил с обидой: «Приехал и носа не показывает. Не дело обижать родителей».
Узнал самую большую новость о его женитьбе. Поздравил.
– Проша, за тобой очередь. Порадуй стариков. Они надеются. Вроде писал ты, там какая-то женщина у тебя появилась.
– Ты что, какая женщина? Откуда такие новости, мне не известные?
– Как откуда, из твоих открыток с сочинскими видами.
– Ты сам читал, или от родителей узнал, это они пришли к такому выводу?
– Какой читал, у меня, можно сказать, жизнь налаживалась, женитьба и прочие дела, некогда мне твоими открытками любоваться. Анна говорила.
– Так я и знал. Фантазировать она умела ещё в детстве. И теперь занимается сочинительством. Ей бы книги писать. А она в медсёстры пошла… Ты лучше про племяша скажи. Как дела с поступлением? Он тогда в Москву уехал со своей подружкой. Решил поступать в медицинский. Я знаю, там конкурсы ни как в наших краях. Мог бы поехать и в Новосибирский. Что? Провалил? Не поступил?
– Девчонка провалила, а его взяли на лечебный факультет, куда заявление подавал. Девочка, вроде на стомат прошла. Точно не знаю. Но пока не приехала назад. Наверно, поступила.
– Что мне до этой девчонки. Рад за племянника. Представляю, как довольна Анна. Признаться, не ожидал, что поступит. Не ожидал. Молодчина.
Прохора ждали родители и заготовили хорошее угощение.
Подъезжая к родительскому дому не нашёл маломальского места, чтобы поставить машину. Лужи и слякоть. Ясно, Иван уже здесь не бывает, некому навести порядок на небольшом пятачке у дома. Придётся самому заняться.
Поставил машину в большой луже. Пока выбирал из багажника подарки, вышел из дому отец.
– Что, Проша, время не нашлось пораньше приехать? С санатория приехал уж боле недели… Ты что, на расчёт подал? Твой-то директор, слыхал, помер. Ладно, айда в дом.
В доме на столе всё готово к приёму старшего сына, которым родители всегда гордились. Тепло и всё чисто прибрано. На лежанке дед свесил ноги. Сидит. Ищет глазами внука. А глаза неживые. И не видит дед, и не слышит. Беда… С ним трудно о чём-то договориться. В своей постели отдыхать не желает. Только на лежанку. А попробуй, усади его туда. Кроме бати некому. Опять же Ивана с ними нет…
– Сынок, вернулся… Слава Богу. Соскучала я. Вот Ваню оженили. Вы же видались? Сыми деда с лежанки. Отцу тоже нелегко приходится…
Прохор обнял мать. Подошёл к деду, ловко подхватил, снял с печи, поставил на ноги. Зашатался старый казак, Прохор быстро стул подставил, усадил.
Прохор рассказал, как отдыхал, о своих впечатлениях и подарки в большой сумке на стул поставил.
Мать всё таскала из кухни закуски, отец занял место за столом.
– Не станем ждать Анну, проголодался я.
– Она что, сегодня в больнице? Ваня говорил, дома она.
– Скоро будет. У соседки. Уколы делает, – пояснил отец, – тоже заработки. Володя в Москве и ему там деньжат не хватает. Ты, Прош, обещал помочь, а забыл…
– Не забыл я. Принёс денег. Пускай Анна отправит. Очень доволен, что поступил он в институт. Только далеко. Больше пяти суток на поезде добираться. Ну, это его дело.
Анна с порога приветствовала Прохора. Сняла плащ. Быстро помыла руки и к столу.
– Мама, всё, садись. Тебя одну ждём. Обещал ещё и Ваня с женой приехать, но, сказал, если получится. Что за отговорки…
Выпили, закусили, поели плотно. Деда особо накормили. Ел он больше каши с молоком, или пюре картофельное. Хлеб размачивал в молоке. Всего один зуб, и тот шатался.
Прохор передал сестре деньги для племянника. Все примеряли подарки. Отцу тёплые брюки, матери и сестре по кофте и по шерстяному платку. Деду душегрейку вязаную. Все довольны.
– Спасибо, Проша, только денег многовато. Тебе тоже пригодятся. Может, и свадьбу скоро играть будешь?
– Ты что, Анна, о какой свадьбе речь? И где это обнаружила ты невесту? Мне Иван говорил, будто ты в моих этих трёх открытках о невесте прочитала. Так? Или это твоя фантазия?
– Не сердись, Проша, сам понимаешь, пора тебе кончать холостяковать. Мама и отец, как и я, такого же мнения. Ты писал, что там появилась женщина. Какая-то вдова, причём твоего возраста. Как мама услыхала, обрадовалась, что понял ты, молодые не для тебя. Мы все и решили. Что там завязалось у тебя хорошее знакомство, и ты не прозеваешь такую возможность, чтобы жениться, именно на своей ровеснице и вдобавок симпатичной. Ну, и что на это скажешь?
– Что скажу? Лучше ты мне скажи. Кому ещё, кроме нашего Ивана, ты рассказывала об этой новости? Причём не новости, а твоей выдумке.
– Кому я могла рассказать? Да, в клинике, этой твоей Кадкиной. Она всё надеется отбить тебя у этой Мек. Я ей и вправила мозги…
– Теперь мне всё понятно. Ваши бабьи сплетни и меня не обошли. Я тебя просил кому бы то ни было вправлять мозги? Ты что, адвокат? Я что, давал тебе право вмешиваться в мою личную жизнь? Тебе бы самой о себе позаботиться. Ещё не старая, а мужика нет.
– Мой мужик может ещё и вернуться. Похоронки не было и ответ всё один «пропал без вести» И не твоя эта забота обо мне… – и тут же пустила слезу.
Прохор смягчился, жёсткий тон сменил на спокойный.
– Ясно. Твоя забота сочинительством заниматься. Тогда пиши романы. Если такая одарённая. Знайте, и вы мама, с этой женщиной я виделся пару раз. Никаких таких бесед о своей холостяцкой жизни и её замужестве между нами ни то что не велось, даже не было никакого намёка на такие беседы ни с моей, ни с её стороны. Дёрнуло же вскользь написать об отдыхающих в моём окружении. И попрошу тебя сестра, пояснить этой Кадкиной, что все эти разговоры обо мне, лично твои фантазии. Ну, сама знаешь, как эту канитель обставить. Поняла?
– Поняла. Успокойся. В понедельник же всё устрою. Если тебя это так волнует. И я знаю, почему это тебя волнует. Только ты и сам знаешь….
– Анна, отчепись ты от брата. Что это вы развели пустые разговоры? – высказался, задремавший за столом отец.
Дед уже давно храпел – заснул, уткнувшись в берестяную хлебницу.
– Всё, кончаем. Давайте деда уложу, – поднялся Прохор.
– Сначала ему надо сходить по-маленькому, – уточнила Анна.
– Всё устроим.
Прохор разбудил деда. Повёл в чулан, устраивать. После уложил снова на лежанку. Анна обтёрла старику лицо и руки, подбила подушку, укрыла лоскутным одеялом. Дед довольный притих.
Ивана Прохор так и не дождался. Уехал от родителей с тяжёлыми мыслями – как разуверить Аду в фальшивой информации. Что этот факт и послужил такой отрешенности с её стороны, он не сомневался.
И не успел до темна лужу в канаву смести и у дома убрать.

Часть 3-я
Старики

– Прохор, ты меня слышишь?
– Слышу. Я ещё окончательно не оглох. Не мешало бы зайти ко мне в комнату, а не кричать из коридора…
– Уже иду… Я сейчас вспомнила, как ты мне демонстрировал свою осведомлённость по поводу моей фамилии. Помнишь? После, когда из больницы меня привёз? Ты тогда решил, что эта госпожа Мекк, нет, её муж господин фон Мекк моя родня. Помнишь? И спросил, почему это нас оставили в покое и даже папе разрешили руководить заводом во время войны.
– Помню. По поводу этой фамилии меня просветил Иван. Как ты знаешь, мужик он сильно начитанный.
– Он всю жизнь так и проработал в заводской библиотеке. Как это ему ещё удалось в таком возрасте и французский освоить? Прохор, слышь, а при тебе он хоть слово вымолвил на французском?
– По поводу вымолвил, это слишком поверхностно. Думаю, как собеседник на французском он слаб. Однако может читать, и конечно, понимать прочитанное. Скажу больше, тебе известно, о происшествии с ним на охоте?
– Да, слыхала краем уха…
– Так после того приключения, когда мотало его по тайге и не мог толком сориентироваться, поверил он в некую сверхъестественную силу. Стал увлекаться мистицизмом. Тогда он приобрёл у старой дамы, сосланной в наши края, книгу некоего французского психолога в подлиннике – Эмилия, фамилию запамятовал, можно Ивана спросить. У него эта книга многие годы была настольной. Например, ты знаешь, что обозначает французское выражение ДЕ ЖА ВЮ?
– Не знаю…
– Так вот, это состояние человека, когда он ощущает, что когда-то был в подобной ситуации, что, допустим, узнаёт эту местность, это окружение, встречая где-то незнакомца, считает, что раньше знал этого человека. В общем, такая канитель… Будто такое ощущение у человека бывает хотя бы раз в жизни и длится всего мгновенье. У некоторых очень часто. Явление это необъяснимо наукой, так что принимай на веру. Может такое с тобой случалось?... Что молчишь?
– Я вспоминаю и думаю, наверно не случалось. Может было, но не помню.
– Представь, Иван испытывал это состояние. Особенно часто после того плутания по тайге. Ещё, этот французский ему понадобился, чтобы читать большие тексты у Толстого в «Войне и мире» в подлиннике. Там, в конце были переводы. Я к удивлению своему одолел эту эпопею, однако, читать стал только, как окончательно перешёл на домашнюю работу, на пару с твоей няней. Всю городскую библиотеку перешерстил… Да, был я сугубо солдатом своей страны. Герой с армейским кругозором. Согласна? – хитро улыбнулся Прохор. – После такого напряжения, я стал терять зрение в левом.
– Сколько проверялся у офтальмолога, глаукома твоя не прогрессировала. Я всё равно гордилась тобой с твоим армейским кругозором и теперь горжусь. В твои без малого 90 – ты умный и мудрый и мой любимый человек.
– Какие признания! Я польщён… Когда же к нам заявится наш младшенький? Отец не переставал верить, что жив. Мама горевала о нём до самой смерти. Конечно, в стране у нас такой кавардак… Куда ехать… Он же знает, что стар я и сколько ещё мне осталось… Да и Ваня старик. Что-то погода мне не нравится. Смотрю, чтоб снова дожди не зарядили…
– Пока не забыла, я всё про нашу фамилию – мы видимо не те Мекки. Наша фамилия с одним «к» на конце, а не с двумя. Конечно, тебе смешно, после твоих интересных мистических информаций, и тут я со своими уточнениями…

* * *
Аделаида Генриховна Мек и Прохор Афанасьевич Шадов поженились вскоре, после приезда Прохора из санатория.
Умением наводить мосты, также основательно, как и разводить, Анна очень быстро поставила всё на надлежащие места и Ада горевала теперь вдвойне – и по поводу смерти отца, и по поводу ею же отвергнутого любимого человека. Гордость не позволяла ей идти на попятную и налаживать отношения. А дальше случилось вовсе непредвиденное. При очередной обязательной медицинской проверке больничного персонала у хирурга Мек, по её просьбе, поскольку была в сомнении, коллега патологию подтвердил. Следовало срочно оперироваться. Поскольку вторичные признаки отсутствовали, была надежда вовремя обезопасить больную от нехороших последствий. Естественно, тут же, опять не без вмешательства Анны, Прохору стало всё известно, даже в деталях. И он, не раздумывая, примчался к ней домой, будучи в курсе, что Ада должна лечь в больницу уже завтра. Позвонил в дверь. Она сразу открыла. Он не успел произнести ни единого слова, любовь и участие на лице.…
– Мне уже всё равно, как я выгляжу. Неизвестно, что будет дальше. Зачем вы пришли? – ладошками смахнула слезы, выкатившиеся из глаз. Бросила на Прохора обречённый взгляд, отвернулась…
Он притянул её к себе, бережно обнял.
– Я могу зайти? Я уверен, всё будет хорошо. Увидишь.
Они не выясняли отношений, ни до того было. Он не мог её потерять, именно тогда, когда понял, что нет никаких препятствий, чтобы быть им, наконец, вместе.
Во время операции, прямой и молчаливый, он сидел возле операционной всего сорок минут, но время тянулось… Когда выбежала из операционной медсестра с ванночкой, прикрытой марлей, улыбнулась его тревожному взгляду, на ходу шепнула – «порядок», он ещё так и не пришёл в себя. Отпустило его нервное напряжение, когда врач молодой и симпатичный, на ходу снимая белую шапочку, издали улыбнулся, подошёл…
– Думали о плохом. Потому готовили её к большой операции, и она это, конечно, понимала, а тут обыкновенная, больших размеров киста. Отправили на гистологию. Такая процедура неотъемлемое правило. Всё будет отлично, – по-свойски, похлопал Прохора по спине. Жест этот был ему приятен, вопреки его категоричному непринятию элементов фамильярности.

* * *
Они много лет счастливы. Сначала жили вчетвером в квартире Прохора. После похоронили няню Нюшу, ей было 95. Материально всегда жили прилично. Даже, с вычетом алиментов на сына Даниила. Со временем сын перестал общаться с отцом. Вскоре пришло известие о его гибели.
– Знаешь Ада, часто я вспоминаю о сыне. Мы с ним так и не виделись. Перестал Даниил отвечать на мои письма. Тогда я просил зайти к ним Трофима. Ну, и ничего хорошего… Причина смерти – передозировка наркотиков. Ему не было ещё и семнадцати. Трофим писал, мать занята собой сверх меры. Тогда у неё появился очередной муж. Жаль парня. Я склонен согласиться с сестрой, не мой это ребёнок. Я тебе об этом говорил…
– Говорил в первый год, как мы зарегистрировали брак. Я склонна согласиться с Анной, но смешно было бы прекратить отправлять туда алименты.
– О чем ты? Никогда такой вопрос не стоял.
– Ещё и гибель Трофима не выходит из головы… Так к нам с женой и не выбрались…
 – Трофима с женой ты приглашал и не раз. А они всё не могли собраться, всё откладывали. Через пару лет они купили эту несчастную «победу». Ты не нервничай, Прохор, всё позади. Такая судьба.
– Ты всё на судьбу сваливаешь, по-бабски… Пойдём, погуляем, пока дождя нет. Ада – слышишь, что я сказал? Без тебя мне уже тяжеловато. Белый туман в глазах.
– Через пять минут справлюсь на кухне и пойдём, успеем нагуляться до дождя.

* * *
Когда Юрию Меку исполнилось 18, он уехал сдавать в Московский пединститут иностранных языков. Окончил с отличием. Получил диплом переводчика с немецкого и английского с правом преподавания в высших учебных заведениях. Оставили на кафедре ассистентом. Всё время учёбы жил у дяди Трофима. Они с тётей Шурой построили кооператив и перебрались в двухкомнатную квартиру, но уже не в центре. После тяжёлой автокатастрофы на Кавказе, куда поехали в отпуск на своей (будь она неладна!) «победе», дядя погиб, а тётя Шура осталась калекой без обеих ног. Тогда Прохор вылетел в Сухуми. Занимался переправкой самолётом и похоронами Трофима и через пару недель перевёз в Москву Шуру. В течение многих лет Юра прожил в доме у Шуры. Она привыкла и полюбила доброго, воспитанного парня и была ему благодарна за физическую и материальную помощь. За это время Юра защитил кандидатскую. Он доцент на кафедре немецкой словесности. Дома занимался переводами и также имел за эту работу приличные деньги. Несколько раз приезжала к ним Ада, и всё обстояло прекрасно. Видела она в Шурином доме молодую женщину, с которой Юрик встречался. Он сказал, что у них деловые отношения. Речь шла о помощи с переводом какого-то сложного текста. Женщина – немка с довольно ординарной внешностью, старше Юры.
– Прохор, не нравится мне, что до сих пор Юрик один. Я его спрашивала по поводу личной жизни. Он всё отшучивается… – жаловалась Ада, по возвращении из Москвы.
– Если отшучивается, значит всё в порядке. Уже взрослый мужик. Моя мама тоже и в мои полста интересовалась моей личной жизнью. Откровенно торопила с женитьбой. Думаешь, я к ней шибко прислушивался?
– Прислушивался, прислушивался. Сразу на мне женился, – возразила Ада.

* * *
Вскоре пришло от Юрия известие. Женился он на своей знакомой, немке по национальности.
– В том же году, я помню, Витенька нашего Ивана уехал со своими картинками в Ленинградскую художественную академию
– Да нет, Витя уехал раньше, ему было тогда девятнадцать. Да, и приняли.
– Наверно, напутала. Он же такой одарённый… Я была уверена, что примут. Только ростом подкачал, а красивый. Лицо, как иконописное.…
– Ада, ты не заметила, мы всё время живём одними воспоминаниями. Будто настоящей жизни нет… Ты так не считаешь?
– Наверно, в нашем возрасте это закономерно?
– Адочка, моя молодая жёнушка, никак не говори слова НАШ возраст. Ты должна говорить ТВОЙ возраст. Ты не старая и со мной на равных быть не можешь. Ты вспомни меня в твоём возрасте. Вспомни! Когда мне было 72, тебе тогда – 54. Так? И как же я мог обходить тебя своим вниманием – женщину совсем молодую? Как я думал и сейчас думаю, ты чувствовала во мне мужчину. Я прав?
– Прохор, дорогой мой сильный, самый красивый. Даже теперь твоё прикосновение меня ласкает. Наверно ты так долго был в мужской силе только от твоего естественного воздержания. Ты не распылял себя и не был сексуально озабоченным. Но когда дорвался до меня, имея нерастраченные чувства мужчины плюс любовь… что это было!
– То-то мы спим не то что в разных постелях, а в разных комнатах. Шучу. Я сам тебя об этом попросил. Старикам, таким как я, лучше ночевать полностью врозь. Я тебя сильно любил и чувство моё к тебе неизменно. У меня была молоденькая, и я уверен, она не знает меня, как мужчину, хотя и не переставала гоняться, пока мы с тобой не сошлись окончательно. Видно я и Тоньку не любил…
– Будешь так шутить, объединимся… Знаешь, я так думаю, любовь – это талант и не всякому дан этот талант – любить. Ты понимаешь, я не имею в виду увлечение, что длиться два, три года, не больше…
– На сегодняшний день информация о любовных отношениях, как я посмотрю, перекрыла и политику, и культуру, и быт. Именно быт, недостойный современного человека, должен занимать умы обывателя.
– Прохор, ты говоришь об обывателе со знаком минус или плюс?
– Культурных, интересных людей совсем немного, не стоит, думаю, бояться этого слова.
– А себя кем ты считаешь?
– Обывателем, но со знаком плюс. Поскольку я не лишён общественного кругозора, несмотря на массу личностных заморочек.
– По-моему, тогда ты не можешь считать себя обывателем. Прохор, сколько мы потратили времени на пустую болтовню. А гулять? Сегодня обязательно гулять, гулять, гулять. Прохор, родной, какое счастье, что мы вдвоём. Господи помоги, чтоб вместе и ушли…
– Что вдвоём, это большое счастье. Что нам хорошо вместе, это огромное счастье, а что ты хочешь не дожить до моего возраста – это нехорошо. Ты, Адочка, в моих глазах, какая была, красавица такая и осталась. Молодая. Тебе всего 72. Ещё тебе пожить надо. Я тебя там встречу…
– Ты же, Прохор, не веришь ни в Бога, ни во что, кроме своей компартии, из которой не выходишь и платишь большие взносы. Таких верующих на вашем заводе много… Все старики… Никогда не возродится твоя власть. Ну, а партия, ещё побудет, пока не сменится пару поколений.
– Адочка, неправа ты. Партия коммунистов имеет сторонников во многих, если не сказать в большинстве странах мира. Конечно, трудно поверить, чтобы возродилось наше государство. Его полностью разорили. Теперь телевизор дурит головы народу об этой приватизации. Кто же у нас так хорошо может заняться таким делом? Ясно, люди с предпринимательской жилкой, умеющие из ничего делать деньги. А тут такие богатства, как недра… Их оказалось у нас немало, этих людей. Естественно, те, которые были рядом с властью, их умелые родственники, директора крупных предприятий, тоже и их близкие, продвинутые комсомольские вожаки. Приобретали что выгодно – недра и рентабельное производство легковых машин. Причём, за смешные цены. Читал о такой интересной схеме, как залоговые аукционы. Остальные производства, требующие модернизации и не скоро окупаемые их не интересуют. Да и прибыль значительно скромнее. И ещё, придумали чеки, под названием ваучеры. Доступные в больших количествах тем же умникам. Которые знали, что с ними делать, с этими ваучерами, скупленными у народа (к простому народу я отношу и простого инженера-производственника) за бесценок. Вот и вся история. Новая история России. Я, конечно, в этой приватизационной политике дилетант. Рассуждения мои наивны. Ещё скажу. В нашем Советском государстве, с этой нашей диктатурой пролетариата, получилась диктатура горстки полуграмотных, за малым исключением, престарелых лиц. А неписанное правило «своя рубашка ближе к телу» живёт и будет жить. Так что, задуманного государства нашими первыми революционерами не получилось и никогда не получится. И думаю, не получится ничего путного для достойной жизни нашего народа, после этой приватизации.
– Согласна. Но ты сам себе противоречишь. Зачем тогда тебе платить эти взносы и в то же время быть разочарованным в старой власти и не верить, что она обновлённая возродится?
– Я видно неважный философ и политик. Моя профессия – защищать Отечество. Это звучит высокопарно. Но другим быть не могу. Возможно, в силу своего одностороннего образования, ещё и генетика, как теперь модно всё валить на неё, подкачала. Адочка, пойдём, подышим воздухом, пока дождя нет. Я почти слеп. Слух потерян, но не окончательно. Думаю, нет элементов слабоумия. Ноги не отказывают. Надо радоваться и много гулять в нашем парке.
– Про слух ты шутишь? Я считаю, он у тебя обострён. Так ведь? Однако, ты ушёл от ответа.

* * *
Анна уже много лет в одиночестве в их просторном доме между воинской частью и аэропортом. От шума самолётов покоя нет. Притерпелись. Обещает областное начальство выделить в городе квартиры. На территории, где находятся их дома, планируется расширение аэропорта. Но пока молчат. Она знает, никогда сын не будет жить в этом доме и дочь с семьёй никогда. Тогда зачем она здесь? Зачем надрывается зимой с отоплением трёх печей? Зачем задумывается о ремонте крыши? Зачем перекапывает каждую весну большой огород? Да, братья тренируют свои старческие мускулы – помогают. Витюша – пасынок Ивана, золотой мальчик, наверно и всю жизнь будет мальчиком. Ростом с двенадцатилетнего ребёнка. Тоже был ей подмогой. Часто занимался огородом. Но больше рисовал картины. Небольшие и очень красочные. Всё её просвещал – художники не рисуют картины, а пишут. Понимать надо! И где он теперь, этот славный мальчик Витя? Ему уже больше сорока. Иван говорил, в академию художеств приняли. Но проучился пару лет и запил. Теперь где-то там, в Петербурге в дворниках. Работа с жильём. Как он там управляется? Такой худенький, маленький. А домой в Сибирск возвращаться не хочет. Иногда и рисует и покупают небогатые люди его картинки. Иван говорил, может в конце жизни, или, когда помрёт, тогда люди оценят его картины, как какого-то художника ни то из Голландии, ни то из Дании, которого не признавали при жизни. Жил в нужде. Только после смерти был оценён и теперь его картины стоят огромных денег.
С сыном Володей Анна одно время решила прекратить всякую связь. Сильно была обижена. Как так можно? Жениться не на нашей и с матерью не посоветоваться. Окончил мединститут в Москве. Ординатуру. Защитил кандидатскую. Прислал автореферат. Куда-то она засунула? Ну, да ладно. Знает, тема по его профилю. Он гинеколог. Устроился пока в клинику при институте. Был почасовиком на кафедре. Обещали место на кафедре. Даже доцентом. Только с жильём проблемы. Снимал комнату. Ты поезжай домой. Здесь будешь в почёте и жильё есть. Не послушал мать. Остался. Пока учился – приезжал. Дальше, влюбился в свою студентку. Ждал, пока окончит. Матери ни звука о ней, и не приезжал несколько лет подряд. Как она окончила учёбу, написал – женился. А на другой год и приехали с маленькой коричневой крошкой. Только что голова мало курчавая. И жена такая же, как девочка. Эфиопы они. И не скажешь, что отец русский. Спросила тихонько, его ли ребёнок. Усмехнулся. «Ты что, мама, за кого меня держишь?» Поняла, что его. После и кой-какие черты выискала. А что поделаешь? Не последний дурень, сынок. Она врач-дерматолог. Потому им там, в Эфиопии кожники нужны. Жара, насекомые, пыль, грязь. Худенькая она. Никак не думала Анна, что негры бывают такие красивые, фигуристые. Девочку нянчила. Внучка-малюська, а уже и ходить начала. Что было потом, вспоминать Анне нет желания. И никому знакомым говорить не хотела. Но всем теперь всё известно с подробностями. Её сын постоянно проживает в опасной стране, где бесконечные обстрелы и взрывы – в Израиле. Объяснил он матери, дескать, жена его фалаша, там, в Эфиопии их немного. Исповедуют иудаизм. Жила с родителями в Аддис-Абебе. Отец ювелир. Семья большая. В стране, из-за переворота власти, стало жить тяжело. Им повезло: все переехали в Израиль. И сынок Анны туда же. На свою Россию, на мать, на родных наплевал. Что сказать? Пишет сын, время неразберихи в стране пройдёт и ей обязательно надо дожить до дня поездки в Израиль. По её желанию, может там остаться навсегда. Он оплатит всё. Анне уже 82. И куда ей этот Израиль? Сын тоже не молод – 55. Пишет, жене 40 с хвостиком. Оба работают. Живут отлично. Они там уже много лет. И дом свой приобрели. Пишет, спокойно в их местах. Она карту смотрела. Этот Израиль, крохотное государство и где там может быть спокойно?

* * *
– Сегодня выглянуло солнце, на небе маленькие зверушки – белочки, зайчики, барашки – беленькие облачка. Солнце они не загораживают, плывут потихоньку в бледной голубизне.
– Адочка, я сейчас у окна в твоей спальне. Здесь виден краюшек чистого голубого неба. Сегодня отличная погода. Иди сюда… Я вспомнил первый день, когда Иван вернулся домой. Не в Казачий, а уже сюда, в наш новый дом. Тогда он был не совсем уже новый, но, всё-таки… Это был день его рождения. Ты бы знала, как рады были родители увидеть, наконец, живого Ивана. А он осмотрелся, помылся в нашей новой баньке сел к столу с закусками и… замолчал. Сначала думали, выпьет, разговорится. Ну, выпили. Он, самую малость. Принялся за мамин обед. И снова молчок. И смолоду был молчуном, а тут, как воды в рот набрал. Через пару дней разговорился. И то не очень. У нас, Адочка, не было заведено справлять дни рождения. Иной раз и забывали… Это теперь мы стали повнимательнее к себе.
– Знаешь, Прохор, а я считаю, что этот праздник в первую очередь матери, которая дала жизнь.
– Так… Отец в стороне, по-твоему?
– Бывает и в стороне. Как Юрика, например. Ты тоже был в стороне. Конечно, я понимаю, в вашей некрасивой истории ты не виноват. Прохор, родной, они нас ждут, и стоит поторопиться.
– Я готов. Так что в твоём распоряжении спальня, а я просмотрю «Огонёк».
– Ты почитай там статью про ваучеры. Народ не знает, что с ними делать.
– Так называемый «ваучер» – мудрёная финансовая система. Дальше, в нашей стране будет много бедняков, мало середняков и класс неприкасаемых, то есть влиятельных богачей. Они и будут ядром нашей власти. Естественно, с пассивного согласия малообразованных, доверчивых выпивох. Вот такая раскладка. Адочка, я прав? Ты уже одета и обута? Дай на тебя посмотрю.
– Ты всегда прав. И я уже одета. Только пальто накинуть.
Господи, чуть подарок не забыла!
Она вышла к нему нарядная, красивая. Ей к лицу тёмно-зелёное платье джерси, фигура казалась выточенной умелым мастером. На шее жёлтое ожерелье из янтаря. Прохор пару минут не мог оторвать восторженного взгляда. Он должен был напрячь левый глаз.
– Передо мною женщина-красавица, лет примерно пятидесяти, а то и меньше. Ясно?
– Значит, я ровесница своего сына. Так?
– Сын далеко и нам никто не указ. Тебе 50 и точка. Вот мне многовато. Я тебе уже никак не пара.
– Слушать не хочу. Ты до сих пор красив, как Бог. И не спорь.
Стало заметно темнеть. Осень надвигалась стремительно. «Как стремительно наступает старость, особенно это заметно к девяностолетию», – подумала Ада. Посмотрела на Прохора с любовью и грустью. Она не мыслила оставаться без него…
– А ваучеры будем аннулировать. То бишь – продавать. Согласна?
– Согласна. Народ не верит, что эта приватизация, то есть такое мероприятие будет доступно простому смертному, даже если он грамотный, допустим, рядовому инженеру. Потому и продавали, чтоб какую-то копейку иметь. Думаю, народ бы сговорился и не продавал, власти позаботились напечатать вдоволь этих бумажек. Кто их контролировал?
– Знали эти умники, как оценить эти бумажки, как оценить производства и недра, знали по какой цене назначалась их продажа простыми рабочими своим директорам… Разбогатеют они быстро. Дёшево доставшееся богатство развращает. Потому, никогда они не поймут свой народ – его чаяния, нужды. Деньги, легко доставшиеся деньги, будут в нашей стране занимать главенствующее место. А «сытый голодного не разумеет». Умная поговорка. Народ так и останется одурманенный этими богачами. Потому-то я остаюсь в партии по старому названию, рабочих и крестьян и партвзносы буду платить. Такое дело… поспешим к Ивану.

* * *
Прасковья Васильевна так и не узнала материнства. Поздно в её возрасте было иметь детей. Та красавица – бабушка Витюши через пару лет совсем спилась. Нашли соседи у забора, в тридцатиградусный мороз, её окоченевший труп. О ребёнке позаботились работники детдома. Пока искали маму, Витенька там плакал днями и ночами. Не выдержал Иван. С помощью своего брата-генерала, депутата горсовета забрал к себе мальчика. Пана приняла ребёнка с радостью. Ни родной матери, ни отца ребёнок не дождался. Затерялись они на необъятных российских просторах. Шадовы после и усыновили Виктора. Получил он и отчество, и фамилию Ивана. И называл он родителей, как положено: папой и мамой. Ребёнок рано начал читать. К окончанию школы был развит не по годам, хорошо рисовал. Только ростом отстал и в свои восемнадцать выглядел учеником пятого класса. Его рост сантиметров на тридцать, и того меньше, перевалил за метр. Врачи разводили руками. Таким он и предстал перед приёмной комиссией Ленинградской академии художеств. Рисунки были одобрены. Сдал экзамены. К радости был принят на 1 курс. В последний раз, когда приезжал, рассказывал им, что не один он такой нескладный-маломерка. Был во Франции художник Анри де Тулуз Лотрек – граф, богач. С лошади упал, расти перестал. Кости ломал. И добился известности, как художник-постимпрессионист. Обо всём этом они после прочитали в красочно оформленной книге об этих художниках. Довольны были родители сыном, но... генетика возобладала. Скоро всё изменилось. Конечно, виною отсутствие общежития. Нужда в деньгах. Иван аккуратно высылал. Также аккуратно, постепенно, дальше больше, пропивал Виктор. И деньги от картинок уходили туда же, на неё – «змеюку». Их охотно покупали, маленькие яркие пейзажи, или натюрморты. В редких письмах жаловался на тяжёлую дворницкую работу и вечную занятость. Приезжал пару раз, когда был студентом. Одно время писал невнятно о скорой женитьбе. После ни звука на эту тему. В общем, хвалиться сыном не приходится. У Ивана душа за парня не на месте. Частенько, скрытно от Паны, отправляет небольшую сумму. Всё-таки лучше, чем совсем ничего. Корит себя, что отпустил так далеко. Конечно, даже комнатёнку на сегодняшний день купить нет у них средств. Наверно зря они с Паной так много денег тратили на своё увлечение – книги. Продать бы их, да кто купит? Время не то. У людей денег нет. Есть тут один, начинающий писатель, просит продать Большую Советскую Энциклопедию. Это последнее издание. Решили пока не продавать. Конечно, у них есть ещё и дореволюционная энциклопедия, приобрела Пана по случаю, у сосланной в их края дальней родственницы баронессы. Сама она из дворян, а та баронесса была фрейлиной императрицы, матери последнего царя – Николая Второго – Марии Фёдоровны. Заплатили они за эти 33 тома дорого. Ещё Витенька в первый класс ходил. Но это самое их большое богатство сыну останется в наследство.
Осень нынче дождливая и холодная. Больше сидят дома. Общаются только с парой давнишних знакомых, таких же книголюбов. Люди интеллигентные, образованные. Тоже одиноки. Им вместе интересно. Много говорят и о политике. Иногда присоединяются Прохор с Адой. При ней Пана чувствует себя очень старой и некрасивой. Потому настроение её от этой пары всегда падает на десяток градусов. Тем не менее, они находят общий язык и на окружающие события реагируют одинаково. А событий в последние годы хоть отбавляй. Все на пенсии. Только пенсия Прохора перекроет их все остальные. Так что Ада имеет возможность прилично одеваться и быть ухоженной.
Пана постарше на десяток лет и выглядит неважно. Однажды, малознакомые люди в общественном месте решили, что Ада её дочь. Конечно, Пана переживала. Прохор от жены глаз не отведёт. Сам-то почти слепой. Слушает её раскрывши рот. Окружающих не замечает. Ладно, Прохор. Но Пане совсем не нравится поведение Ивана при Аде. Он просто меняется на глазах. Становится суетливым, без причины смеётся, в общем, глупеет. Она ему не раз указывала на его идиотское поведение при этой красавице, как они её все считают, только он плечами пожимает, усмехается, бывает, грубит в ответ, так эти замечания на него действуют. Поскольку она всякий раз указывает на его старческий возраст, распри их заканчиваются молчанкой на остальное время до следующего дня.
 На этот раз началось с поздравлений. Шерстяная китайская безрукавка – подарок, понравилась Ивану. Ада, по мнению Паны, снова стала задавать тон. Её это новое платье Пана мысленно не одобрила. Сочла наряд не к месту. Приглашённые, их старые знакомые, даже заискивают перед Прохором и Адой. Пану это коробит, потому она редко их у себя соединяет. Через непродолжительное время, после тостов и поздравлений, Прохор почувствовал себя неважно, и они заторопились домой. Пана облегчённо вздохнула, на этот раз обойдётся без этих кривляний Ивана перед чарами Ады. Ивану сегодня исполнилось 88. Братья Шадовы и Анна, выглядели всегда моложе своих лет. Пана тоже. Все удивлялись, как она молодо выглядела. Почему-то к старости сильно сдала и теперь стала маленькой седенькой сгорбленной старушкой. Она моложе мужа на целых 5 лет, а выглядит гораздо старше. Иван на севере долго жил и ни витаминов, ни хорошего питания, климат тяжёлый, а волос не лишился, без всяких таблеток обходится. Генетика. Сколько лет прожили, а Иван её не любил и не любит. Всё на Аду поглядывает. Нравится она ему. А каково его жене? Он не думает. Ради Бога, пускай симпатизирует и дальше. Только бы здоров был. И ещё она подумала, вот бы посмеялись молодые, зная о её переживаниях.

* * *
Сегодня у Ады радостный день. Прилетает Юрик с женой.
Тут и уборка, тут и готовка, тут и привести в порядок себя и мужа – противника всяких переодеваний, и особенно суеты и лишних людей в доме, даже и близких родственников. И настроить его положительно. Ада такое состояние Прохора относит к почти полной потере зрения. Головные боли купируются таблетками, но только в редких случаях, чаще он лежит в довольно горячей ванне и боль проходит. Лечением, полезными процедурами, также питанием руководит она – Ада.
Прохор не поедет встречать гостей. Ада уже давно сменила мужа за рулём. У них за то время, что вместе, уже третья машина. По российским меркам вполне достаточно.
Прохор услышал шум подъезжающей к дому машины, голоса, внизу, на лестнице, наконец, в передней. Поморщился. Теперь Ада займётся гостями, в частности сыном и он останется, как неприкаянный, на втором плане. Конечно, молодым жить, а ему помирать. Дожить до его возраста, после серьёзных ранений и ещё достаточно бодро передвигаться, такое не часто случается. Он знает, никого из его фронтовых товарищей уже нет в живых…
Туда он не рвётся. Там темь, здесь свет, но понимает, смена поколений – явление закономерное. Закон природы нерушим. Жизнь проходит быстро, однако, как давно это было: молодость – частные ссыльные учителя, реальное училище в Иркутске. Из-за упрямства бати, задержался при родителях, потому, считает, не смог по времени окончить военной академии Фрунзе в Москве, а общевойсковую трёхгодичную тоже Фрунзе, но в Омске. Учёба – командирские курсы, школы комсостава во Владивостоке, короткая стычка с японцами, заслуги, женитьба, снова курсы усовершенствования комсостава, большая тяжёлая война. Победа. Вторая семья. Разочарование… Наконец, Ада. Без неё он жизни не мыслит. Он счастлив с ней. Постоянно, ежеминутно. Он любит её. Больше никого. Он был в течение почти десятка лет отцом её сыну. Но теперь понимает, не любил этого хорошего мальчишку. Так Ада и не знает той истории в сочинском санатории. Он не считал нужным рассказать ей об этой нечаянной встрече. Может его уже нет в живых. Был постарше Ады. Прохор считает, что самое основное, что нужно человеку – это его глаза. Пускай и сильно близорукие, или дальнозоркая старость. Только чтоб видеть… Хотя бы, как-то… Слух у него обострен. Ему бывает неприятно, когда Ада с давнишней подругой-медсестрой, жалуется на его болезни и старость, вполголоса, в другой комнате.
Кроме Ады у него никого нет. Анна, Иван не в счёт. У них свои семьи, свои заботы. Но у Ады тоже – сын и забота о нём. Может, она его – Прохора никогда не любила, а вышла за отставного заслуженного генерала с привилегиями за неимением лучшего… У Прохора теперь много времени вспоминать, анализировать, давать оценки, менять своё устоявшееся мнение, говорить с самим собой. Согласен, если Ада фальшивит с ним, пусть только сыграет свою роль до конца. До его конца… Мысли Прохора наполнены подозрительностью к жене, в её неискренности, в терпеливом ожидании избавления от забот и затрат своего драгоценного времени на старость, на его старость и, в то же время, боязни этого страшного момента – избавления. Он старался отогнать эти мысли. Но они не отступали. Не задумывался Прохор, что глубокая старость эгоистична, и любовь старика сугубо избирательна. Что порой близкие стараются гасить чувство брезгливости по отношению к специфической глубокой старости, выраженной внешним неприятным видом старика – крошками в углах рта, на подбородке во время еды, непроизвольными слезами из потухших глаз, прозрачными каплями на кончике носа, недержанием газов и прочими мелочами. В идеале близкий, опекающий старость – любящий, терпеливый, понятливый. Это в идеале. Не задумывается, но всё он понимает, потому ценит отношение к себе жены. Однако в искренности постоянно сомневается. Ему осточертел телевизор, который он только слышит. Радио он переносит более спокойно. Только радиопередачи большей частью местные. Явную ложь и очковтирательство он тут же улавливает… Почему им всем думается, что народ – ещё он не переносит выражения «основная масса» и по тексту… – что народ безмозглый, безграмотный, доверчивый. Может так оно и есть? В наше время средства массовой информации воспитывают, направляют, ориентируют. Самое главное – доступ к этим средствам…
Прохор сидел в своей спальне, смотрел полуслепыми глазами перед собой и всё думал, думал…Он не хотел выходить к Юре и его жене, не хотел никого видеть. Оживлённые голоса в столовой его раздражали.
– Прохор, что сидишь в темноте? Выйди. Ты что, не хочешь видеть Юрика? Познакомиться с его женой?
Он отметил досадные нотки в голосе Ады и лишний раз убедился, что надоел ей.
– Неважно себя чувствую. Ты иди к гостям. Ласковым тоном решил придать словам искренность. Но Ада хорошо знала своего мужа и в категорической форме предложила пойти к гостям с ней вместе. Прохор нехотя поднялся.
– Ну, как прошёл полёт? Устали с дороги? Что нового в Москве? – закидал Прохор вопросами гостей, придавая своему голосу былую молодцеватость. – Ты Юрий совсем зрелый мужик. Тебе 45 или больше? Давно с тобой не виделись, – слегка обнял улыбающегося Юру. – Приятно познакомиться, – обратился к женщине, не первой молодости – высокой, плоской, шатенке – подал ей руку и не ощутил ответного пожатия.
– Штефания, – невнятно произнесла, вяло улыбнулась.
Рука плоская, как сама хозяйка, без эмоций. Если такие все немки, за что Степан свою жизнь загубил? – подумал.
– Мы уже не в первый раз летаем. Так что, всё нормально.
Ада вертелась из кухни в комнату с закусками. Пригласила к столу.
После выпивки и обильной закуски пошёл разговор о делах на политическом фронте. Все, конечно, были одного мнения. Осудили действия власти. Но Юра отметил обилие хороших ликёров, фруктов и прочих продуктов в магазинах и множестве ларьков.
– Голодное время позади, сейчас были бы деньги. А вот их не так, чтобы в достатке, – улыбнулся Юра.
Мать не спускала с него любящих глаз, это приметил Прохор и ещё отметил сходство его с отцом-доктором, внешность которого он не помнил, но на Аду сын не походил. Прохор понимал, что одним весьма слабым глазом досконально ничего видеть не может, однако, он уже выработал момент напряжения, когда ему открывалась картина яснее, но этими моментами Прохор не позволял себе злоупотреблять, опасаясь негативных последствий.
– Мама и отец, хочу вас ввести в курс наших планов на будущее. Чтобы не было для вас неожиданностью, мы оформляем документы на моё постоянное проживание в Германии. Это первое. Ещё одно обстоятельство, которое следует решать, но пока такой возможности не представляется, – Юра замолчал, переглянулся со своей немкой и продолжал, – на сегодняшний день тётя Шура остаётся одна в московской квартире. Сами понимаете, ей одной там будет нелегко. Человек без обеих ног. Конечно, как устроимся на месте, сразу выхлопочем приглашение хотя бы на три месяца. Мы узнали, такой вариант возможен. Обидно, не могу я считаться её родственником. Но, как-то надо решать этот вопрос и постоянно ей переселиться к нам в Германию.
Прохор подумал: не учитывают они возраста Шуры, ей уже немало лет и сколько ей ждать этого приглашения и решения на постоянное проживание у чужих людей. Ерунда всё это…
Юра замолчал, молчание затянулось… Не ожидала Ада, чтобы сын уехал в Германию и там проживал постоянно. Не ожидал Прохор, чтобы так легко решался вопрос отъезда из своей страны. И ради кого? Этой некрасивой, холодной немки? При своей востребованной на сегодняшний день профессии, мог бы неплохо и дальше проживать в своей стране и жить у Шуры в Москве. И жениться на нашей. Женщины у нас намного красивее европеек. Это им дано за нелёгкую жизнь. И на том спасибо Всевышнему…– Вы решили. Всё ясно. Почему же раньше ни словом не обмолвился о возможности такого решения? – возмутилась Ада.
– Приехали специально, чтобы не казалось такое решение неожиданностью.
– Своим личным сообщением ты, сынок, не добился спокойного принятия к сведению твоего решения, – посетовала мать.
– Мама, мы же не уезжаем далеко, Германия рядом. Хочу напомнить, часто ли мы виделись, когда жил в Москве. Из-за нехватки времени я не мог приезжать часто, ты, мама тоже редко меня навещала. В Германию будете с отцом приезжать чаще. Тем более, отцу интересно повидать те места, где воевал, бывал после войны.
Сидели они долго. Разговорам не было конца. Прохор первый решил пожелать спокойной ночи и отправился в ванную.
За разговором узнали, что жена Юры была замужем и имеет девочку. С Юрой встретились, когда приехала на защиту кандидатской. Закончила она институт тремя годами позднее Юры. В Дрездене у неё мать и девочка с ней. Так что сведений об этой Штефании было предостаточно.
– Прохор, ты не спишь? – Ада зашла в комнату, чтобы посплетничать об этой Штефании. – Скажу я тебе, эта связь со Штефанией уже была, когда я несколько раз приезжала в Москву. Но он мне морочил голову, что только меркантильная дружба. Ну, что ты думаешь? Юрик на ней женился по любви? Думаю, чтобы уехать в Германию. Наши некоторые немцы тоже собираются сбежать на свою, как они считают, историческую родину. Как ты на это смотришь?
– Как смотрю? Стоит их понять – это я про наших немцев. А по поводу Юры, кто их разберёт? Решил жениться на этой ничем не примечательной даме с ребёнком ради отъезда, или по большой любви. Дело его. Думаю, переубеждать его нет смысла. Причём, его мама наполовину немка, и он мог бы и обойтись без этого груза в лице жены и её ребёнка.
– Прохор, ты что городишь? Какая немка? Я – немка?
– Ты же не можешь отрицать немецкую национальность своего отца, так?
– А моя русская мать ни при чём? Я спрашиваю, отвечай.
– Успокойся, причём, причём. Адочка, я устал. Тебе тоже надо выспаться. Завтра у тебя много работы, это уже не семья из двоих. Ты спросила, когда они собираются в Москву?
– Успокойся, через три дня. Билеты на обратно имеют. Ты знаешь. Я как-то от сына отвыкла. Наверно ты мне заменил и сына тоже.
– Понятно, имеешь в виду неустанную заботу с таким мужем-стариком.
– Не выдумывай. Дай я тебя поцелую, и ты меня. И спокойной ночи.
Она вышла, тихо прикрыв за собою дверь. Он продолжал думать обо всех этих событиях и о своём безразличном отношении к Юре. И наверно Юры к нему. Так бывает. Своего сына он тоже не любил, и не оплакивал его раннюю гибель. Может потому, что не считал своим, а может такой он сам чёрствый человек…

* * *
Неделю назад проводили Юрика с женой. Прохор пришёл в себя, успокоился. Теперь ждать Степана и, наверно, тоже с женой. Прохор просыпается утром и думает, – какая же радость ждёт его? Быстро вспоминает – да, встреча с младшим братом. Это будет праздник, их со Степаном праздник! Обязательно он доживёт до этой встречи, обязан дожить! Эту неделю после гостей Прохор высыпается. Настроение хорошее. И чувствует себя в норме.
Ночную густую тишину нарушил резкий звонок в квартиру. На мгновение прерываясь, звон повторяется ещё и ещё. Прохор протянул руку за большим будильником на прикроватной тумбочке. Было три ночи. Прохор крикнул Аду…
– Иду, иду, кто так поздно? Да остановитесь, вы. Бегу… открываю…
Увидала такую картину: в наброшенном платке на растрёпанную голову, в пальто нараспашку, в больших резиновых сапогах, видно Ивана, стоит Пана, прислонясь к косяку, тихо обречённо плачет, вздрагивая всем телом.
Ада сразу поняла: с Иваном что-то неладно.
– Пана, что? с Иваном?
– Проснулась я по малой нужде. Мы с Ваней рядом спим. Смотрю, а он не дышит. Прислушалась. Стала тормошить. Не просыпается. Адочка, не могу, не могу, ой, жить не хочу! Что делать? Горе-то какое. Вани, Вани моего нет больше с нами…
– Успокойся, тише, Прохор услышит. Где он сейчас? Ты хоть скорую вызывала?
– Да уж часа два, как я там, в больнице твоей ждала. Думала, может, ошиблись. Бывает же такое. Может инфаркт или инсульт и ещё спасти можно. Не болел же ничем. Оказалось всё… конец… Тромб в сердце. Такие мои новости… Поехали сейчас в больницу, прошу тебя. Я не верю, нельзя так быстро поставить диагноз. Все они со сна, эти врачи. Может и пьяные. Адочка, скорей одевайся. Поехали.
Ада растерялась. Боялась, чтоб Прохор не услышал. Пошла к нему в спальню. «Что-то срочно следует сочинить, – подумала. – А что?»
– Ну, что там? Кто это?
– Да там просят поехать в больницу. Человеку плохо, а скорая не едет… Я обещала. Ты спи. Я скоро…
– Ты мне скажи – кто просит, что за люди? Соседи? Пока ты собираешься, заводишь нашу машину, неотложка приедет. Теперь с ночи подмораживает. Я категорически против, чтобы ты ехала. Ясно?
Ада молчала, не приходил на ум ни один стоящий аргумент. Видно, не терпелось Пане, и она встала на пороге спальни и заплакала в голос. Прохору стало всё ясно.
– Вот какие дела… говори, что с Иваном?
– Проша! Всё, забрали Ивана…
– Не пойму, куда забрали? Арестовали, что ли? Можешь говорить яснее? Что ты там голосишь без толку. Давай подождём утра, я сам разберусь, что к чему…
– Проша, вроде умер Иван. Прасковья не верит. Хочет, чтоб я с ней в больницу поехала и всё досконально выяснила. Ты не расстраивайся. Побереги себя, Прошечка.
 – Что за ерунда, как это «вроде»? Толком можете сказать, что случилось с Ваней? Эти бабские выверты не сразу поймёшь.
Ада рассказала о происшедшем. Очень боялась реакции мужа. Ему много лет и как он переживёт смерть брата. На удивление женщин, Прохор принял это тяжёлое сообщение весьма адекватно. Он не стенал, не плакал. Смахнул тылом ладони накатившуюся слезу, изрёк весьма избитую фразу:
– «Все под Богом ходим», как мама говорила. Мог бы ещё пожить, чтоб похоронить старшего брата… А такой смерти во сне каждый старик себе желает.

* * *
– Вечерним рейсом должен был прилететь Степан с женой. Уже третий месяц зимы. С утра сильно мело. Мороз тоже не слабый. Женская половина Шадовых в большом сомнении. Наверняка их Сибирский аэропорт не примет самолёт, возможно, и рейс отменят, а могут рискнуть, наши люди рисковые… Не дай Бог!
– Ада, хотя бы ты не ныла. Я понимаю, Прасковья, наша Анюта – женщины среднего уровня. Но ты-то, что поёшь под их дуду. Аналогичная история с Иваном. Та дура всех на ноги поставила, потому, как никого не слышала, а только няньку, что мыла полы в коридоре, где наша Прасковья в полусознательном состоянии слёзы лила. Брякнула про тромб, сама и слова такого толком не знает, а наша понеслась, звонить и причитать. А ты поверила, кому? Ты же знаешь нашу Пану. Она по Ивану от любви и ревности высохла вся.
К вечеру погода успокоилась, и никто уже не сомневался, что скоро наши иностранцы будут в Сибирске. Встречать поехал Иван. В аэропорту ждала Анна. Решили взять на месте такси. Прохор оставался дома. Ему не верилось, что уже сегодня он увидит своего младшенького – молодого красавца Степанушку. Прохор даже толком не знал – в какой стране живёт, чем занимается, женат на той молодой, или другая. Может, и один. Первая весточка за все эти десятилетия. Степан жив! Это большая радость. Теперь, написал, появилась возможность приехать. Открытка была с московским штемпелем. Почерк брата крупный размашистый и не оставалось места о времени прилёта. Ждали они с братьями и сестрёнкой младшего с давних лет. Теперь ждать осталось недолго. Не дождался и Троша. Родители так и померли друг за дружкой с верой – Степан жив.
Когда самолёт приземлился, Анна вдруг запричитала, завыла белугой. Так Иван называл её неожиданные стоны. Не виделись они с братом много лет. Однако, их родственные чувства не угасли.
Автобус подрулил близко к помещению аэропорта. Пассажиры не спеша стали выходить из двух дверей. Автобус большой, Анна пошла к передней, Иван к задней. Брата Анна увидела выходящего с задних дверей. Растолкала пассажиров, заодно и Ивана, повисла на шее Степана. Иван стоял, улыбался, ждал, пока сестра успокоится, после слегка оттолкнул, обнял брата. Сбоку стояла красивая женщина – в недлинной чернобуровой шубке с капюшоном, чёрные брюки вправлены в длинные сапоги с широким каблуком. Была она небольшого роста и на фоне высокого мужа казалась совсем маленькой.
– Что мы стоим? – распорядился Иван, пошли в помещение. Это твоя супруга, Степан?
Иван обнял Паолу широким жестом, повёл за собой. Отобрал у Степана две сумки ручной клади.
– Иван, верни мне вторую сумку. Надорвешься, – улыбнулся Степан.
 Анна подумала, глядя на брата, что за красавец, а улыбка… И зубы все. Может уже вставные… Но не скажешь. Там у них за границей всё по высшему разряду…
Получили багаж, состоящий из двух больших чемоданов.
Шофёр подрулил к дверям здания.
– Поехали сначала ко мне. Тут недалеко. Анна всё говорила без умолку. Иван больше молчал, изучая жену Степана, взвешивая их отношения.
– Прохор бы с нами в этой машине не поместился, – высказался Степан.
– Почему не поместился? Мы его не стали беспокоить. Он тебя дома ждёт.
– Он мне всегда казался таким крупным, широким.
– Он стал наверно не таким, каким был в 40 лет. Прохору уже 90, – уточнила Анна.
– Ваня, а тебе сколько?
– Много брат, ты против нас с Прохором – дитё малое.
– Нам Иван в декабре задал задачку, – не выдержала Анна. И замолчала.
– Какую? – обернулся Степан назад. Заодно поглядел на жену, как ей? Поймал её спокойный взгляд, успокоился.
– Ты хотя бы знаешь, что такое летаргический сон? Наверно, всё-таки слышал, так вот, Ваня спал трое суток кряду. Напугал нас всех страшно. Жена его, познакомишься ещё, такую панику учинила, что тут было… Прохор уже его за покойника считал. И жена Прохора – Ада, тоже паниковала. После в больницу поехала, она врач – когда, дескать, похороны, там ей и сообщили радостную весть. Не тужите, однако, может проспать и подольше. Редкое явление. А случается… – Анна победоносно ткнула Ивана в бок.
– Ваня, правда, так было?
– Было, чего тут скрывать? Сказали доктора, на нервной почве. Только не верю я докторам…
– Это его Пана довела. Больно ревнива.
– Дела… Вы как молодые, – улыбнулся Степан.
Машина затормозила у довольно большого одноэтажного деревянного дома. Смотрелся он внушительно по сравнению с соседними. Дом выглядел не новым, однако, ещё добротным.
– Вот мы и дома. Степанушка, ты же не бывал в этом доме?
Родители тебя ежеминутно вспоминали. Отец был уверен, что дождутся тебя живого, мама всё Богу молилась.
– Обидно, что так получилось. Не от меня это зависело, – Степан и на этот раз поглядел выразительно на Паолу, как ей?
К сожалению, в доме у Анны не было ванны. Каждую неделю ходила мыться в баню. Не было в доме туалета, а было нечто напоминающее, и пользоваться могла только сама хозяйка. Сделаешь свои дела и выноси в уборную во двор. Это зимой.
Потому, приняли они решение тотчас позвонить Аде и вызвать её с машиной, чтобы забрать гостей и Ивана. Анна приедет назавтра.
– И телефон в доме есть?
– Представь, давно я с телефоном. Прохор постарался. – Понятно. Значит, здесь жили мама, отец, дед Зосима и ты, Анна, правильно? – посмотрел Степан на сестру.
– Нет, не правильно, ты забыл моего Матвея Колодкина и Трошу. Они приехали позднее. Ещё числились в артели. И моего сына Володю, и дочу Руфиночку.
– Понятно… Я-то уехал в Омск, в училище ещё из Енисейска. Там десятилетку заканчивал, у Анфисы жил.
– Давно умерла Анфиса. Ещё война шла. Она же твоя сестра двоюродная. Но тебя старше. Ладно, давай про наш дом. Проша всё устроил. И участок, и дом построил за полгода.
– Родители были довольны?
– Ещё бы, особенно мама.
– Обидно, что родители не дождались…
– Много лет прошло. Поздно ты приехал. Что себя корить. Они оттуда тебя видят.
– Оттуда… – усмехнулся Степан. Ты веришь в эти чудеса?– Представь, верю. И в Бога верю. Ты нет?
– Я атеист, сестрёнка.
– Я слышала, на Западе большинство верующих. И наш царь Николай Второй был верующим. Он что, глупее тебя был?
Тут вступился Иван:
– Чего привязалась. Угостила бы чем. Вон, Паола скучает. Она по-русски понимает?
– Кое-что понимает. Говорит плохо. Стесняется.
– Хорошо, ты свой родной язык не забыл, – улыбнулся Паоле Иван.
– Где мы жили русских много. Так что было с кем общаться…
Гости только сняли верхние вещи. Остались в добротных свитерах и даже больших шарфов не скинули. Паола вытащила из сумки бутылку с водой. Открыла. Выпила из горлышка.
– Степан, спроси, может Паола хочет в уборную? По-маленькому могу организовать, – Анна смущенно улыбнулась.
Не успел Степан с вопросом, на улице загудела машина – это приехала Ада, и все стали собираться.
– Степанушка, я конечно не поеду. Завтра утром, как выспитесь, я на двух автобусах буду у Прохора. Ада – жена Прохора.
Они вышли к машине. Ада их приветствовала. Двигатель не выключала. Быстро загрузили багаж, расселись. Гости сзади, Ада с Иваном впереди.
– Я же отогревала машину. Такой мороз. Хорошо аккумулятор в доме держим. Тут недалеко. Скоро приедем. Не замёрзли?
– Всё нормально. Мы же не с юга приехали. У нас тоже бывают морозы. Конечно, послабее.

* * *
Прохор шагал по квартире от окна к окну, что на стороне двора и дороги. Ждал Степана. Радовался, как дитя. Думал, какое счастье придётся скоро пережить, когда обнимет живого своего брата. После будет хороший ужин, приготовленный заботливой Адой. Дальше никаких расспросов. Утром, после хорошего завтрака Степан будет рассказывать, рассказывать, рассказывать… Сегодня спросит только, где его дом. В какой стране. Задаст наивный вопрос, не имеет ли желания поселиться на родине, или на своей малой родине. И знает наперёд, Степан не такой дурак, чтобы снова окунуться в нашу неразбериху.
Ещё были какие-то мысли, естественно в отношении брата, но шум мотора уже во дворе, погасил эту потерянную мысль. Он прозевал улицу, чтобы видеть, как Ада медленно проезжала их большой дом и завернула во двор. Не надо было ему бегать от окна к окну, а стоял бы со стороны улицы. И почему у нас так сложилось, чтобы центральные двери заколачивались, становились антуражем. Входные в дом – это узкие, с тяжёлой пружиной двери со стороны двора. Следовало гостей высадить со стороны парадных дверей, а машину завернуть во двор, где их гараж, размышлял Прохор.
Наконец, короткий звонок. Прохор, вздрогнул, замешкался. Ада открыла ключом. Сразу он увидел Степана. Наверно возраст подвёл, потому не смог сдержать слёз, слёз большой любви, большого счастья.
– Прохор, брат, прости за всё, что натворил, – его первые слова, когда стремительно был стиснут в братских объятиях.
– Эко, вспомнил… Спасибо, что не забыл и, наконец, я тебя вижу живого и такого молодого и красивого… Приехали как туристы?
– Проша, дай человеку раздеться, не забывай, здесь и жена Степана, и Ивану надо домой. Они с Паной придут завтра к обеду, – напомнила Ада.
– Всё понял. Теперь командование передаю своей жене. Надеюсь, познакомились?
– Прохор, познакомься теперь ты с моей женой Паолой. Вместе мы давно, очень давно, как тебе известно.
Прохор, напряг зрение, оценивающе посмотрел на женщину, которая внушила брату сильное чувство и сама очевидно любила. Такого нельзя не полюбить. Немецких мужчин таких не бывает, подумал, повезло ей.
– Очень приятно, обо мне, наверно, много наслышаны, как и я о вас, – он пожал протянутую чуть смущённой женщиной руку. Сделал неловкий жест, предполагая поцелуй руки, раздумал, и от этого Паоле стало неловко вдвойне.
Паола заинтересованно смотрела на окружающих, иногда их смешки вызывали слабую улыбку на её лице.
Ада всё устроила, как и решали с Прохором. После лёгкого туалета в их просторной ванной комнате, сели за стол. Разговор вели о родителях, брате Трофиме, вспоминали о последней охоте братьев Шадовых с отцом во главе. Степан тогда собирался в Омское военное училище. После лёгкого быстрого ужина, было уже за полночь, Степан с женой снова пошли в ванную, к удивлению Прохора, вдвоём. Долго там находились и ушли в отведённую им просторную комнату, где Ада приготовила шикарную постель, оформленную китайским красивым постельным бельём, по случаю приобретённым у спекулянтов.
Эту ночь Ада устроилась рядом с мужем. Хотелось поговорить. Обсудить планы на завтра, и вообще, Аде не терпелось высказать своё мнение об этой паре и услышать впечатления Прохора.
– Дай я тебя обниму, как раньше, – Прохор обхватил Аду, прижал к себе, поцеловал в шею. – Чтобы в моём возрасте ещё мочь чувствовать свою любимую женщину! Кто поверит?
– Я поверю. Поцелуй меня в губы, как раньше, я тебе отвечу поцелуем. Смешно. Но обидно, жизнь коротка.
Прохор снова обнял жену, повернул её голову к себе, своим прежним движением, ещё сильного мужчины, прижался к её ответным губам. Ада на секунду почувствовала себя прежней – не старой женщиной и Прохора – мужчину мечты её молодости. У него были красивые чувственные губы, чистый рот, от него всегда исходил запах туалетного мыла, чистого тела с головы до ног. Он был ей приятен и в глубокой старости. Это его заслуга и её тоже. Да, подумала, чистота не только залог здоровья, но и залог приятных взаимоотношений. Если и бывают сбои в старости, то их устраняет родной, близкий, любящий…
Самое главное, чтоб с головой было в порядке, не приходило желание всё время сидя спать, клевать носом, как это было с её бабушкой и потом с няней.
– Скажи, Прохор, как тебе Паола?
– Что сказать? С моим-то зрением… Пару минут напряжения, больше рисковать не могу. Красивая женщина, но вовсе не классической внешности, а хороша. Притом – молодая. Скажу неглупая. Хорошо держит себя в обществе незнакомых людей и ещё скажу, беззаветно любима моим братом.
– Наверно, соглашусь с тобой, но возраст её не смог определить. Ей, думаю, за 60.
– Неужели? Это я такой осёл, никак не могу адекватно судить о возрасте, будь то мужчина или женщина. Если моложе меня, то кажутся молодыми. Ты тоже в возрасте, а мне кажешься совсем молоденькой… Не смейся, я серьёзно. Адочка, давай перенесём разговор на завтра. Я устал. Иди к себе. Давай отдохнём. Ты тоже, думаю, устала. Спокойной ночи. Поцелуй меня.
Да она действительно устала, но хотелось ещё и ещё поговорить. Вместе решать, где всё-таки дом этой пары. И вообще, очень было интересно знать о них всё. Завтра они уже не будут гадать. Завтра все загадки раскроются. Но иногда хочется самой разгадывать такие ребусы.

* * *
Ада встала рано. Хлопоты с питанием легли на неё. Предлагала свою помощь Пана. Отказалась. У них контакт был всегда минимальный, а дружбы и вовсе никакой.
Мороз крепчал, и зима не собиралась отступать. Снегу за ночь навалило целые горы. Белоснежная пелена украшала город.
До обеда Степан с Паолой гуляли. Пришли с мороза свежие, весёлые и, как сказал Прохор – совсем молодые.
– Мне в этом году будет 71, Паола на 7 лет моложе, вот и считайте, какие мы молодые, – улыбнулся Степан.
«Да, мужчина… и красив, и умён, а голос такой же баритон, как у братьев. Счастливая Паола. Мой Прохор не хуже», – подумала Ада, глядя оценивающе на гостей.
На обед собралась вся семья. Познакомились гости с Паной. Тоже подумали, что постарше она Ивана. Как и вчера, Анна тараторила без умолку. Разговоров за столом было много. Степан явно избегал подробных рассказов о себе.
– Анна, ты что, сестрёнка, никого послушать не хочешь, поостынь малость, дай и Степану слово молвить, – возмутился Иван.
 – Нет, сначала всё о вас. Как дела у Анны я уже в курсе. И одна она, и Матвей пропал без вести в войну, и сын выучился на врача и живёт постоянно в Израиле. Про тебя, Иван, знаю, что в Дальстрое больше десяти лет проработал. Знаю ещё, что охотник ты отличный. Помнишь, как учил меня, мальчишку малого, стрелять? И на охоту брал, когда мне было лет одиннадцать. Я все наши с тобой таёжные приключения помню. Только про свою нелёгкую работу мало рассказываешь.
– Работа не такая тяжёлая, но переживаний душевных много. Тяжёлая работа у зеков, это да, да и то не у всех… Много нового, что бывает в жизни, узнать пришлось. И мне, например, не хочется вспоминать и говорить об этом. Хорошо, что ты Степан не попал в лагерь. Не один ты такой влюблённый храбрец. Селили их с уголовниками. Тот, кто поумнее, не сильно от них страдал. Ну, а глупая посредственность… Обойдёмся без подробностей. Живыми оттуда и такие, и другие не выбирались. Может, единицы…
Задумался Степан. Погрустнел. Понял, чего избежать ему пришлось и ещё, не в первый раз мысленно поблагодарил того американского полковника и убедился в их с Паолой счастливой судьбе.
– Прекрати, Ваня, свои воспоминания. Смотрю, разговорился. С нами помалкивал о своей работе – вмешалась Анна, – лучше расскажи, как французский выучил.
– Ваня, это что, действительно можешь объясняться на французском? Вот не ожидал…
– Разве что, объясняться кой-как, давай о себе и Паоле. Подробнее.
Много ещё было воспоминаний об отце – высоком здоровяке, строгом, но справедливом, о матери – красивой, отличной хозяйке, о семейных смешных казусах, о школьных годах. Узнали от Степана, что деток у них нет. И всего ничего, как сменили дальний континент на Европу. Был уже вечер, когда Иван с женой и Анна собрались по домам. Степан вызвался проводить Анну. Паола ушла к себе. Она во время разговоров всё молчала, приветливо поглядывая на родственников. Родные решили, не понимает она русского, может малую малость. Конечно, никакого интереса ей сидеть и слушать незнакомую речь.
– Проша, поговорить нам наедине. Долгие годы думал об этой встрече. Не стоит всем моё нутро трясти. Ты должен меня понять. Может завтра с утра? – Степан, свежий с мороза, сразу, и не успел дублёнку скинуть, к Прохору в комнату зашёл.
– Согласен. Давай, Степан, отложим до завтра твою и мою исповедь. Поговорить есть о чём. Всё же обязан ты и нашей родне кой-что о вашей жизни, там, где проживали, рассказать. Понимаю, не стоит представление устраивать. Иди к своей жене, она тут закисла совсем от нашей болтовни. Спокойной ночи, братишка. Можете позволить себе рано не вставать.

* * *
Не спалось Прохору. С годами он пришёл к выводу – старики от семидесяти до восьмидесяти пяти – плюс минус пять лет спят меньше. Что касается стариков после восьмидесяти пяти, здесь совсем другой расклад. Спать таких «старых» стариков клонит в любое время суток, и неважно лёжа ли, сидя ли предаваться сладкому, порой короткому забытью. Ночью часто бессонница. Однако, это правило предполагает исключения. Глубокие старики, образованные, начитанные, интересующиеся любой сферой деятельности человека, дорожат уходящим временем и ночной сон их совсем короток, а днём заняты чтением, или в думах философствуют. Бывает и воспоминания пишут. Пускай не для печати. Для себя. Для близких. Прохор себя относит к этому исключению. Он может ночами и вовсе не спать, а дремать в раздумье, и начинать день с утра в бодром состоянии тела и духа. Если бы не подводило зрение, был бы этот старческий отрезок жизни Прохору нипочём… Слава Богу, он не одинок. Рядом любимая женщина. Так что, есть с кем поговорить и поделиться приходящими мыслями. Для старика это очень важно.
Всё, хватит философию разводить. Поравставать и думать, с каких вопросов начать беседу, конфиденциальную беседу с братом.
Степану тоже не спалось, и он постучал в комнату к Прохору.
– Не помешал? Ты хотя бы выспался? Сейчас восемь утра. Моя Паола любит поспать утром. Ада уже встала и напоила меня кофе. Давай, иди, перекуси и я в твоём распоряжении.
Прохор не переставал любоваться братом, и счастливая улыбка не сходила с лица.
– Знаешь, Степан, я всё тебя вспоминаю молодым, в моём воображении ты не изменился вовсе.
– Вы тут все меня захвалили. Не может такого быть, чтобы не изменился. Иди к Аде, она тебя покормит, и я погляжу как там Паола и сразу к тебе.
И вот они вдвоём в спальне Прохора. Сидят в удобных креслах, разделяет их журнальный столик.
– Проша, давай начинай с вопросов, а я постараюсь на любой вопрос дать исчерпывающий ответ. Договорились?
– Смотри, какой шустрый, раньше, помнится, я имел право первого голоса и определял план, сказать по военному – стратегию нашей беседы. Да, это право ты получил, интуитивно принимая во внимание мой старческий возраст. Ладно. Не обращай внимания на брюзгливого старика. Начинай с вашего с Паолой побега к американцам. Я слушаю.
– Зря ты так носишься со своей старостью, лучше забыть о возрасте. Ты вполне современен, никаких намёков на твоё неадекватное восприятие действительности. Я с тобой хочу быть на равных, но буду откровенен, все эти годы, что ты в отставке я жил в цивилизованном мире, а не в нашей отсталой державе, потому я на сегодняшний день более современен, чем ты. Сколько лет ты просидел в этом городе после Германии? Много. Военный контингент нашей страны всегда был мало образован, мало мыслил. Скажу, за небольшим исключением. Больше в армейских же компаниях пили и закусывали. Я прав? А эта поговорка, только наша русская: «где начинается армия, там кончается порядок», тебе конечно знакома.
– Согласен. Ты прав. Только ты не учёл моего состояния здоровья после последнего ранения. Твой случай только приблизил мою отставку на год, не больше. Главная причина – потеря зрения. Дальше, не в порядке с головой. Имею в виду частые головные боли. Ещё с первого ранения, а второе – это уже посложнее. Помню, я тебе показывал эту яму на голове. Хорошо ещё волос полностью не лишился до сих пор. Видишь, ямина никуда не делась.
Прохор откинул седую прядь со лба, и Степан, как и тогда в Германии, был поражён этой неестественной длинной вмятиной.
– Вот тебе и на… Я был уверен, что в Москве тебя избавят от этой отметины. Скажу тебе, медики на Западе считали бы за честь убрать такую патологию на голове у своего заслуженного генерала. Тебе что, не предлагали пластической операции по устранению этого, считай косметического дефекта?
– Не предлагали. Первые годы было полегче и со зрением. Это теперь, к старости все эти болячки усугубились… На сегодняшний день, чтобы видеть тебя, я сильно напрягаю второй глаз, делаю это нечасто. Правым ничего не вижу. Ноль. Читать бы мне, но со зрением проблема. Я о том, что по причине этих болячек не мог угнаться за современной цивилизацией.
– Так. Я не беден. Потому хочу, чтобы ты дожил до того момента, когда приедешь ко мне в Германию. Там врачи сделают всё возможное, чтобы ты избавился от последствий последнего ранения.
– Спасибо, Степан, но уже поздно. Надо было тебе раньше дать о себе знать. Так всё это время ты жил в Германии?
– В том то и дело, что нет. Расскажу по порядку. Так, мы с Паолой категорически решились на побег. Она одно время жила в семье родного дяди, на хуторе. Родители решили оградить её от русских насильников. В эту глухомань, думали, никакие военные не забредут. Ошибались старики. Забредали к ним и американцы, и английские солдаты. Была Паола изнасилована американским младшим офицером. После этого приехала к родителям, поскольку что-то показалось ей плохо со здоровьем.
Здесь и поставили ей страшный диагноз. Здесь и начался у нас роман. У меня пока никаких признаков. Решили, что здешние доктора поставили неверный диагноз. Ночью, после как приехал от тебя, нас увёз её знакомый парень из того хутора на «опеле». Сначала из советского сектора, в английский, после в американский. Как нам это удалось, не спрашивай. В то время, как тебе известно, можно было так передвигаться, зная просёлочные дороги. Американский полковник выслушал нас. Наверно, он был удивлён нашим поступком, обоюдным желанием уйти из жизни, если не получим разрешения остаться в их зоне оккупации. Случай в Гере я хорошо запомнил, и Паола подтвердила согласие повторить.
– Как ты мог? И что за глупое «согласие повторить»! Общались, конечно, через переводчика?
– Конечно. Любовь была большая, – Степан замолчал, задумался на секунду.
– Лечили нас в хорошо оснащённом американском госпитале. Лечение было долгим. Мы были помещены в стационар. Через два месяца нас выписали. Естественно, поставили на довольствие. Мы не курящие, так что никакими деньгами не располагали. Но мы и таким оборотом были очень довольны. В списках разыскиваемых советских военнослужащих я значился сразу после нашего побега. Тот Oberst в обход условий, поставленных нашим командованием, сделал всё, чтобы мы продолжали лечение и были спокойны за своё будущее.
Мы, как нас предупреждали, подверглись интенсивному лечению, однако, было оговорено, в молодом возрасте организм выдержит, и нет оснований думать о последствиях. Потом узнали о большой разнице в методах и средствах лечения у нас и в Штатах. После стационарного лечения, несмотря на хорошие анализы, мы ещё продолжали лечение, уже в домашних условиях. Самое интересное, первая стадия так и обошла меня стороной. А второй и подавно не было. Слышал, что бывают случаи, когда первые признаки появляются спустя аж 3-4 месяца. Всё равно, нашли у меня эту заразу с тремя, у Паолы с четырьмя крестами.
Снова Степан задумался, замолчал.
– Ты наверно соображаешь, что говорить, а что стоит скрыть от брата?
– Прохор, как ты можешь такое думать? Ты мне близкий, скажу, самый близкий, после жены, родной человек. Ничего от тебя скрывать не буду. Только надо сообразить, что говорить раньше, что после…
– Лады, пошутил я. Жену не забыл… так крепко до сих пор любишь?
– Ещё крепче. Сколько лет вместе. Я продолжаю… После длительного лечения и полного выздоровления, было нам предложено вылететь в Австралию и поселиться там. Никакие органы советской разведки нас там не застукают. Представь, с языком английским, тем более с австралийским мы не знакомы. Да, Паола учила в школе английский, но в Австралии он имеет свою специфику. И известно ли тебе, что главой Австралийского государства считается королева Великобритании? Есть правительство во главе с избираемым премьер-министром. Видишь, я между делом подковал тебя в вопросах политического устройства мира. Это попутно. С переездом в Австралию согласились. Никогда не жалели и не жалеем, что прожили в этой интересной стране много лет. Почему не давал знать о себе все эти годы? – спросишь ты. Только потому, что не хотел подводить вас всех Шадовых. Зная наши строгие законы по поводу таких перебежчиков, как я, просчёты в работе наших доблестных органов и сроки давности, растянутые на много десятилетий, их методы поимки предателей, не считаясь с мотивами или последствиями таких предательств, я не хотел обнаруживать себя тоже. Очень жалел, что не взял фамилии жены. Тогда бы всё обстояло иначе.
– Да… Ну, а чем же ты там занимался?
– Представь, дальше всё было отлично. Кстати наших так называемых – перебежчиков, там большое число. Многие пленные из-за страха попасть на Крайний Север, или куда подальше, иные думали и о расстреле, хотели спасти свою жизнь таким путём. Многие, наши немцы, не успевшие с высылкой в Казахстан или на север, попали в Германию, как рабочая сила. Они даже были натурализованы, как граждане Германии, но для НКВД всё это филькина грамота. Всех обязали отправить назад в СССР. Страны содружества не хотели связываться и, особенно британцы, французы старались не нарушать эти соглашения. Американцы брали на себя такой грех… Правда, к себе в Штаты границ нараспашку не открывали.
– Так, когда же ты принял решение дать о себе весточку, что жив? Ты сам руку к этому сообщению не приложил. Всё нам стало известно от какого-то доброжелателя по межгороду из Москвы на имя Анны. Надо было вести разговор на почте, но у Анны уже был телефон и разговор, правда, короткий, состоялся у Анны дома. Слава Богу, адрес нового нашего дома в Сибирске ты знал и писал туда старикам первое время. Может этот мужик и не сразу смог передать от тебя привет?
– Так… Было это зимой девяностого. И когда же получили это сообщение, что жив и всё в норме?
– Очень короткое, но для нас большое счастье. Это было, дай бог памяти, как раз через год. А твою авиаоткрытку получили из Москвы недавно. Пару недель назад. Считай два года…
– Тебе интересно, откуда мы и где обосновались?
– Нет, прежде всего, мне интересно, чем ты там занимался все эти десятилетия?
– Да, забыл… Все эти годы я служил в полиции. Сначала в транспортной – транспортным инспектором, после и в криминальной. Получаю теперь приличную пенсию из страны, гражданином которой являюсь. Мы с Паолой отлично освоили австралийский. Она окончила курсы медсестёр и работала в школе. Тоже имеет пенсию. И переехали мы в дом, принадлежавший Паолиным родителям. Сестра её отказалась от наследства. Она давно живёт в Штатах. Первый муж так и пропал без вести в России. Уже после нашего с Паолой побега, вышла за военного. Её супруг умер уже лет 10 назад. Не уезжает из своего теперешнего дома, поскольку двое сыновей и уже правнуки. Ей самой за семьдесят. Вдобавок скажу, её муж – негр и детишки её мулаты. Случайно с ним познакомилась, когда наводила справки о сестре. Такие наши новости. Теперь всё. Нет, не всё. Дом будем ставить новый – больший и с лучшей планировкой. Не будем загадывать. Может и поживёшь ещё, чтобы приехать к нам погостить. С Адой, конечно, и с Иваном, и его женой. Договорились?
– Степан, братишка, так вы с австралийскими паспортами, как туристы приехали?
– Граждане Австралии, постоянно проживающие в Германии. Сейчас схожу, принесу, покажу паспорт. Заодно посмотрю, как там, не проснулась ли Паола.
– Степан, ещё один вопрос хочу задать – почему детишек не завели?
– Это наш больной вопрос, который мучил нас многие годы. Не решились мы на детей. Боялись, нехорошего сюрприза. Болезнь эта коварная и врачи никакой гарантии не давали. Сифилис – это тебе не насморк. Потому и не было детей. Ладно. Я мигом…
Пока Степан проведывал Паолу, оставался Прохор со своими думами об их большой семье, и как на сегодня изменилось всё в их жизни. А если бы не было войны?
Степан вернулся со своим паспортом и снова Прохор залюбовался на красивого, в его понимании, молодого мужчину, своего младшенького.
– Прохор, вот, смотри, какой у нас интересный герб с кенгуру и страусом эму. Паспорт Австралийского Союза.
– Да, думал ли, что будешь иметь аж австралийский паспорт? Ну что, проверил жену? Всё в порядке? Я думаю, молодец ты, всё-таки удалась твоя жизнь. Смотрю я, Шадовых род закончен. Ни я, ни Иван, ни Трофим, ни ты не оставили потомства на этой Земле. А какой крепкий наш род и старики живут долго. Дед Зосима прожил 102 года, батя – 99. Я ещё здесь. А Ивану ещё жить, да жить… За стариками ухаживала Анна. Ей и награда. Сынок – успела наверно похвастать, дочурку имеет эфиопско-иудейской национальности. Будто они потомки ни то царя Соломона, ни то самого Иисуса Христа. Дочь Руфина сына родила и внук – парень хоть куда. Ещё познакомишься. Такие вот дела. Но… Не Шадовы… Да, а в каком городе жили? Конечно, недвижимостью не обзавелись.
– Сначала, где учились, обретали специальность – в Сиднее. Самый большой город Австралии. И надо сказать – самый дорогой. Там впоследствии прожили больше десяти лет. С повышением перевёлся в южные штаты в город Аделаиду. Купили дом. Уволился на пенсию в звании подполковника. Перед отъездом в Европу дом продали.
– Да… чудеса… Ты мне скажи, что это за название Аделаида. Я не слышал, чтобы в Австралии был такой город. Про Мельбурн, Сидней – да. А столица – Мельбурн? И ещё скажу, имя моей жены Аделаида. Интересно…
– Город Аделаида – большой портовый. Очень красивый. Расположен на берегу залива Спенсер. Дальше – Индийский океан. Назван город в честь жены короля Великобритании Вильгельма IV, восседал на троне в начале I9 века. Столица Канберра, совсем небольшой административный город.
– Да, интересно, Ада наверно и не знает, что это за имя она носит… Слишком много информации. Спасибо Степан. Устал я. Поди к жене и зови ко мне мою Аделаиду. Вечером договорим…
* * *
 Не договорили они вечером. В обед, собрались они, как шутил Иван, старики и молодые гости. Братья, не пренебрегая русскими обычаями, выпили водки. Женщины сухого красного. Обильная закуска и кислые щи и пельмени… Паола от обеда категорически отказалась. Не осталось места в желудке после закуски. После, по просьбе мужа, пригубила из его тарелки и щи и пельмени. К десерту пошёл в ход кофе, привезенный гостями. Разошлись по своим комнатам отдохнуть гости и Прохор. Ада взялась за мытьё посуды, уборку. Иван с Паной пошли проводить на автобус Анну. Было без малого четыре, когда в квартиру позвонили – резко, несколько раз. Ада решила – Иван. Сразу открыла – на пороге двое незнакомых мужчин.
– Вам кого? – удивилась Ада, переводя взгляд от одного на другого.
– Просим прощения, генерал Шадов дома?
– В чём дело? – удивилась Ада. – Прохор Афанасьевич отдыхает.
– Лучше нам поговорить с вашим супругом здесь, дома в неофициальной обстановке. Может, он в состоянии нас выслушать сейчас?
– Ада, кто там? – послышался громовой голос Прохора.
– Сейчас, позову…
Она не предложила мужчинам пройти в квартиру. Стояли у порога и терпеливо ждали.
– Проша, там к тебе двое мужчин. Не знаю, что им от тебя надо. Выйдешь?
– Иди, иди, чего ты одних там оставила. Время не то, чтобы быть такой растеряхой… Сейчас иду.
Вышел Прохор из своей спальни.
– Чем могу быть полезен? – обратился к этим двоим.
– Товарищ генерал, мы просим прощения, у нас к вам один вопрос.
– Нет, подождите с вопросом. Прошу представиться – кто вы и тогда уже ваш вопрос.
– Мы можем зайти в квартиру? – обратился старший, с приветливой улыбкой.
– Заходите, прикройте за собой двери. – Подумал: вопрос будет касаться Степана, определённо. – Пожалуйста – документы?
Прохор взял из рук старшего тёмно-красное, твёрдое, сложенное вдвое удостоверение личности капитана органов госбезопасности со знакомой фамилией.
– Ясно. Сын, что ли? Отец ещё жив? Он помоложе меня был.
– А вы знали моего отца?
– И очень хорошо знал. Служил он в моём полку, давно это было, ещё до войны. После вместе и повоевать пришлось. Помнится, был он под Сталинградом ранен и я тоже. После ранения он в мой полк не вернулся.
– Папа уволился после ранения. Врачи рекомендовали морской воздух, перебрался со второй женой в Крым. Это уже после войны.
– Так отец жив? Чего это он свою жену бросил? Помню, красивая была женщина. Давай, раздевайся, проходи в комнату. Поговорим. А молодого своего товарища отпусти пока. Без него задашь свой вопрос.
– Хорошо. Поговорим вдвоём. Это молодой наш сотрудник. Ввожу его в курс нашей службы…
Капитан отпустил своего молодого сотрудника, разделся, прошёл в комнату.
– Пойду, распоряжусь насчёт чая, посиди, осмотрись.
На кухне Прохор категорически приказал Аде не выпускать Степана и его жену из их комнаты. Сидеть тихо.
– Прохор, не пойму я, в чём дело? – удивилась такому обороту этого визита Ада.
– Потом поймёшь…
Они попили чаю, поданного Адой. Хорошие шоколадные конфеты, кстати испеченные Адой печенья поставлены в хрустальных вазочках. Красивый сервиз… Эти прелести, сопутствующие крепкому, умело приготовленному Адой чаю, произвели на комитетчика впечатление… видно подумал: вот так живут генералы, герои СССР.
– Про отца-то скажи – жив ли? Тебе лет 30, наверно?
– Мне 29. Отцу моему сейчас 80, проживает там же в Крыму. Мама моя – родная сестра его первой жены. Она из этих мест. Недолго они жили, когда папа вернулся с прострелянным лёгким. Умерла его первая жена. Детей у них не было. А я родился здесь – мама приехала рожать к бабушке. Теперь они в Крыму. А я служу здесь.
– Всё ясно. Это папа тебе порекомендовал пойти по его стопам?
– Так получилось.
– Теперь давай, задавай свой вопрос. Я слушаю.
– Товарищ генерал, наверно поняли, о ком будет этот вопрос?
– Мне много лет. Но соображение не утрачено. Конечно, вопрос о моём брате Степане. Я прав?
– Верно. Органы госбезопасности заинтересованы судьбой вашего брата, где он проживал все эти годы и так далее…
– Сначала, хочу напомнить твоему начальству о сроках давности. Это первое. Дальше придётся тебя и твоё руководство разочаровать. Степан Афанасьевич Шадов убыл поездом позавчера в Новосибирск к своему армейскому другу. Если вы спросите установочные данные или адрес – не в курсе, могу помочь с именем – Владимир. Всё. Остальное установить – ваша прямая работа. И ещё, у меня к тебе чисто прозаический вопрос: в вашей организации на сегодняшний день работы поубавилось? Андропова нет, и кто занял его место? Как говорится – свято место пусто не бывает. Обязательно передавай отцу большой привет и прошу с этим вопросом больше меня не беспокоить. Понял меня?
– Мне что, доложу по инстанции. А там уж их дело… Вас лично я уважал и уважаю. Спасибо за чай. Он поднялся. В прихожей оделся. Оглядел несколько дверей, за которыми мог скрываться Степан. Пожелал Прохору здоровья и быстро вышел из квартиры, естественно, не довольный плохо выполненным ответственным заданием высокого начальства.

* * *
Командовал побегом брата от своих родных, из своей страны Прохор. Привлекли к такому мероприятию молодых мужчин – племянника Ады и внука Анны. Оба сотрудника милиции с хорошими званиями блестяще справились с поставленным заданием. Сработала продуманная стратегия побега, тактика успешно завершила продуманное.
– Вы согласны? Всё сработало… так что, я ещё на что-то гожусь. Только повтора такого мероприятия не хочу.
– Прохор, может, всё бы обошлось… – не преминула высказать свою мысль Ада.
– А если бы нет? Ты, Адочка, наивна до глупости. Неужели ты считаешь, наши органы способны проигрывать задуманное?
Нет, ничего у нас не изменилось с тех далёких времен, когда мы верили, надеялись. Любить следует свою Родину. Только не руководство, что в сердцах наших соотечественников соединено в общее целое. В этом и состоит ошибка наших людей. Руководство на службе у граждан. А не наоборот. Потому наш человек, попадая в свободную страну, удивляется такому спокойному, достаточно беспечному образу жизни, где не ждут руководителя страны в гости, не ждут от руководителя той или иной адресной подачки. Там руководитель до очередных выборов. И агитация за того или иного соискателя на высшую власть на равных условиях и на оговорённый по конституции срок. Надеюсь, когда-то всё у нас изменится. Поумнеет население и будет называться народом.
Вспомните, как у нас строго каралась спекуляция. Теперь это занятие поощряется и называется предпринимательством.
Согласны? Я рад, что Степан с женой уже дома и им никто и ничто не угрожает. По нашей стране положено тосковать, живя на чужбине. Но, если нашему умному человеку предложить вернуться на свою родину и прекратить тосковать, он решит не расставаться с тоской и жить вдали. И ещё хочу сказать несколько слов по поводу тоски первой волны нашей эмиграции. Те тоже до сих пор живут в тоске, тоскуют уже и потомки тех первых. Только, как мне известно, не возвращаются назад. Те, первые тосковали по родине, пропадая на Западе, имея там более комфортную, цивилизованную жизнь. А на родине имения, прислуга. Затоскуешь по нашим русским просторам с охотой, с зимними балами, естественно, будучи в дворянских сословиях, да ещё, как правило, не бедных. Были эмигранты и попроще, и они наверно тосковали, но не так сильно.
Получили от Степана первое письмо после отъезда. Пишет, Паола сказала категорически – никогда больше на его родину не поедет и мужа не отпустит. Ждут нас к себе в гости.
– Сказать, чтобы Степан был в чём-то существенном виноват перед своей отчизной никак нельзя. Так что разыскивать его органы не станут и ледоруб, уверен, ему не угрожает.
– Вот видишь. Можно было бы ему обнаружить себя и пойти, поговорить…
– Нет, Адочка, не права ты. Именно будучи здесь, у нас, опасность своевольного решения его дела разными мелкими лизоблюдами была вполне вероятной. Адочка, пошли погуляем. Скоро весна… Природа пробудится, и мы должны успокоиться и радоваться жизни. Согласна?
– Прохор, дорогой мой, согласна, согласна, согласна… Живи подольше. Я люблю тебя, люблю.
– Что за театральные возгласы, Адочка. Будем о любви молчать, так больше доверия к этому чувству. Я, например, молчу…
* * *
 Мангейм, февраль 2013 г.