Я отвезу тебя домой. Глава 60. Посредник

Уже наступил вечер, когда несколько могавков окружили укрытый под скалой форт. Окружили так, что выбраться из него у французов не оставалось никаких шансов. И Таньян-Яхи, хоть в лице его не было заметно ни тени улыбки, в действительности был доволен – своей наблюдательностью и своей памятью.
 
Любой белый, соберись он воевать с хозяином форта, расставил бы всех своих воинов только по трем сторонам палисада - посчитав, что задней стеной дома является скала. Но Таньян-Яхи знал, что там, в глубине этой скалы есть ход – узкий лаз, ведущий из дома к быстрой речушке, которая, протекая по каменистому руслу, сбрасывала, в конце концов, свои воды в Большую Реку-море, которую белые называли рекой Святого Лаврентия.

Он обнаружил этот ход в прошлый раз, когда был в форте. Точнее сказать, когда покидал его.
Он не собирался причинять вреда белому, спасшему ему жизнь и ставшему ему братом. Могавки не нарушают законов племени. Закон братства в нем – высший из законов. Выше него – только закон справедливости. Оба эти закона сейчас вполне друг друга дополняли. И Таньян-Яхи, несмотря на внешнюю враждебность их, могавков, действий, чувствовал себя скорее гостем, нежели захватчиком. 

Достигнув форта, индейцы продолжали оставаться незаметными. Они укрылись между стволами сосен, спрятались за раскидистыми ветвями елей. И только едва ощутимый запах медвежьего жира, которым они были вымазаны с ног до головы, мог бы выдать французам их присутствие - если бы те были более внимательны.

Уже месяц поднялся над лесом, пролил отраженный свой свет на верхушки сосен, рождая причудливые тени на подмороженной земле.
Месяц был их, могавков, другом. Он создавал у белых иллюзию безопасности.
Белые считали, что угрозу несет темнота. Они умели видеть только глазами. И могавки, как и все прочие индейцы, немало потешались над французами, бывшими, по мнению любого из коренных жителей здешних лесов, ничуть не зорче кротов.

Сейчас могавки рассыпались, окружили форт со всех сторон. Взяли под наблюдение и тропу, ведшую от лаза к реке. Тропа рождалась в густом кустарнике, прикрывавшем этот «секретный» выход из приникшего к серым гранитам дома. Тонкая, прерывистая, обещавшая со дня на день исчезнуть, скрыться под буйно разрастающейся травой, она была и теперь почти незаметна.
Только они, могавки, могли обнаружить ее. Поставив наблюдателя чуть в стороне от этой тропы, Таньян-Яхи вернулся к палисаду.

Найдя щель между бревнами, заглянул внутрь. По двору расхаживал взад-вперед дозорный. Выглядел он довольно беспечным – вышагивал по двору, уткнувшись взглядом себе под ноги. О чем-то думал.
Таньян-Яхи какое-то время наблюдал за передвижениями белого по небольшому, усыпанному хвоей, пятачку. Когда тот повернулся к нему спиной - подал знак. 
Кажется, сама природа в этот момент помогала могавкам. Туча, - неплотная, скорее похожая на обросшую водорослями корзину-ловушку, с помощью которой мальчиком он, Таньян-Яхи, ловил рыбу в ручье, заманила месяц, захлопнула его внутри себя. И тот, плененный,  рисовал на земле узорчатые тени.
Из-за набежавшей тучи стало лишь чуть-чуть темнее. Но главное было в другом – движение «водорослей» на небе отвлекло белого человека от движения на земле.
Он не заметил, как две тени, взвились, взлетели по бревнам палисада. В одно мгновение оказались у него за спиной.

Что-то обрушилось на него. И наступила темнота.

*

Он, Реми Малера, пришел в себя, похоже, довольно скоро. Открыл глаза. Увидев окружавших его индейцев, дернулся.
Он бы закричал, но во рту его торчал кляп – какой-то отвратительный, жирный, пахнувший медвежьим салом, кусок замши. И максимум на что он был теперь способен – яростно мычать.
Реми попытался понять, где находится – по всему судя, пока он был без сознания, индейцы перенесли его подальше от форта. Над его головой шумели верхушки сосен. Где-то невдалеке едва слышно журчал ручей. Но он не мог определить в этот момент даже направления, в котором находился форт.
Он поерзал еще немного, попытался освободиться от ремней, связывающих его. Наконец, осознав тщетность попыток, замер. Пытался унять сотрясающую его дрожь. Все глядел и глядел на молчаливые темные фигуры, окружающие его. И ему казалось, - он ни о чем больше не мог думать! - что сейчас… вот сейчас один из них взмахнет топориком – и на этом закончится, прервется его жизнь. Ему стало так жаль себя, что он чуть не завыл в голос.

Только спустя некоторое время, - ему показалось, бесконечно долгое время, - он вспомнил о своих друзьях.
Представил себе, как они продолжали теперь сидеть в доме – пить, есть, разговаривать. Сетовать на вынужденное безделье. Ждать, когда вернется хозяин форта и прикажет им, наконец, действовать. С неудовольствием, - он знал это неудовольствие, потому что не раз его испытывал сам, - ждали момента, когда придется идти его сменять. Снаружи было ветрено и довольно холодно. Внутри – тепло и спокойно. Представил, как выйдут они наружу. И не найдут его. А что если?... – он даже задохнулся от этой мысли, - что если все они уже пленены… убиты?!
Он думал так и ненавидел себя. Он подвел их всех.

Он сделал еще несколько попыток, если не подняться, то сесть. Валяться кулем у ног врага было слишком унизительно. Индейцы, понаблюдав без интереса за этими его попытками, вдруг задвигались.
Вперед выступил один. Опустился на колено, склонился к нему.
Когда он заговорил, Реми Малера посчитал, что у него начались галлюцинации. Могавк говорил по-французски.

- Мы пришли, чтобы увидеться с хозяином этого форта – Черным Платьем.
Молодой француз повертел головой, поморщился – пытался понять, о чем ведет речь проклятый ирокез. Потом сообразил. Замычал возмущенно – откуда только силы взялись! - дескать, и как я должен отвечать? 
Реми не видел лица могавка, но ему показалось, того совершенно не впечатлила эта яростная его мимика. Он продолжил:
- Сейчас ты сможешь говорить. И ты ответишь на мои вопросы. Тихо. Если закричишь, лишишься скальпа. Ты понял?
Он понял. Конечно, понял. Пока могавк возился с кляпом, думал – какой же он, Реми Малера, идиот! Дозорный называется.
- Так Черное Платье - в форте?
Француз подвигал языком во рту, с отвращением сплюнул – пытался освободиться от мерзкого привкуса прогорклого жира.
- Нет, - ответил хрипло. - Его здесь нет.
- Где он?
- Откуда мне знать? Он хозяин. Он не обязан нам рассказывать о своих планах.
- Хорошо, - сказал могавк высокомерно. - Тогда ты пойдешь за ним.
- Куда?
- В Квебек.

Реми Малера удивленно поднял брови.
- Зачем это еще?
- Ты найдешь его там и передашь  ему кое-что от меня.
- А если его нет и в Квебеке?
- Тогда ты выяснишь, где он.
- Но меня станут искать.
- Не станут.
Лицо могавка оставалось совершенно непроницаемым. Он наклонился, разрезал стягивающие француза ремни.
– Вставай и иди.


*

Совсем недавно на Общем Совете ходеносауни обсуждали вопрос присоединения всех племен Лиги к договору, заключенному ранее между англичанами и сенеками. И после долгого обсуждения, после выслушивания мнения каждой из племенных групп, после того, как высказались все сахемы, Лига все-таки отказалась от расширения этого договора на все прочие племена ходеносауни.
 
Неудобное это положение возникло несколько зим назад, когда под давлением обстоятельств решено было отказаться от обычая непременно добиваться единогласного решения Совета по любому из вопросов, касающихся жизни Лиги.
Сенеки настаивали на заключении военного союза с англичанами. Они были уверены, что союз этот сделает их сильнее. Все прочие племена были против. Не найдя способа договориться, Лига впервые позволила тогда сенекам действовать самостоятельно.
Многие сахемы видели в этом большую опасность.

Теперь эта опасность стала очевидна. Разобщенность делала их слабее. Дайо-Хого понимал это и раньше. Но теперь, когда сенека прислали к нему гонца с вампумом и повторным предложением, присоединиться к ним, сенекам, и к их заключенному с англичанами договору, он физически почувствовал, как между племенами ходеносауни расширяется пропасть.
- После заключения союза с англичанами, - сообщал гонец, - мы сможем выступить вместе против проклятых французов.

Это утверждение – было последним, что могло бы заставить Дайо-Хого переменить свое мнение.

Не то, чтобы он как-то особенно любил французов. Но англичан, в отличие от значительной части могавков, он ненавидел. Так что когда речь шла об их, ходеносауни, земле, он уверенно предпочитал видеть на ней французов.

У Дайо-Хого были причины ненавидеть проклятых «инглизов»: те много лет назад убили его семью - молодую жену и двух его детей.
Именно с той поры англичане стали его врагами. Он отомстил за свою женщину и своих детей. Но рана, казалось бы, давно затянувшаяся, всякий раз снова открывалась и начинала кровоточить, стоило ему услышать эту булькающую английскую речь.

Однако он был бы плохим сахемом, если бы принимал решения, опираясь только на свои личные предпочтения. Когда теперь он размышлял над предложением сенеков, он думал о другом.
Он видел: война с французами, которую вот уже много зим подряд вели могавки, хотя и обострилась в эту, последнюю зиму, все-таки до сих пор не выходила за рамки взаимного состязания. Она была кровавой, но не переходила в стадию Большой Войны. Она только позволяла могавкам проявлять мужество и демонстрировать свое умение воевать. Совершая набеги на деревни французов, добывая скальпы и пленников, они служили чести племени и поднимали свой собственный боевой дух. Но Дайо-Хого понимал, что к ведению Большой Войны они, могавки, готовы не были. Военный же союз с англичанами привел бы их к такой войне непременно и очень скоро.

*

Много дней девять сахемов могавков, созванных для того, чтобы решить вопрос войны и мира, вели разговоры у Большого Костра. Выслушивали самые разные мнения. Договаривались. Спорили. Снова договаривались. Молодые вожди жаждали войны. И это было понятно – они набирали силу. И ей, этой силе, необходимо было найти применение. Дайо-Хого, а с ним и многие другие вожди и сахемы, отстаивали другую точку зрения. Они считали, что сейчас, когда племя могавков ослаблено долгой войной, - не только с французами, но фактически со всеми нациями, не входящими в их Великий Союз, - им требовалась передышка.

Они говорили: мы не можем выступить на стороне французов, потому что те взяли себе в союзники ненавистных могавкам вайандотов и оттава. Но присоединяться к англичанам – нам тоже не следует.
Они говорили: нельзя идти на Квебек. Напротив, теперь не мешало бы заключить с французами перемирие.

*

Так рассуждал и Дайо-Хого, сидя у очага в своем доме, выкуривая трубку за трубкой, пуская кверху белесые струйки дыма. Он чувствовал себя с каждым днем все слабее. И думал о том, что довольно скоро придет ему время отправляться в обитель Великого Духа.

На протяжении всего совета, - все то время, пока девять сахемов могавков гостили в их деревне, - Дайо-Хого держался твердо. Уверенно говорил, внимательно слушал. Когда же Совет завершился, когда огонь был погашен, а угли от Большого Костра – собраны, когда сахемы, один за другим, покинули их гостеприимную деревню, он призвал к себе Таньян-Яхи.

- Скоро я уйду в Хавеннейюгех, - сказал. – И тебе придется завершать то, что не успею завершить я. Поэтому я сейчас хочу отдельно услышать твое мнение.

Безусловно, поднятие нового сахема – было делом всего племени. И сказанное им могло бы прозвучать слишком самоуверенно, если бы для каждого в деревне, для каждого в их роду, не было ясно: Таньян-Яхи – лучший выбор, какой только могло сделать племя.  Он молод и силен. Он великий воин и он знает больше других. Кому как не ему встать во главе могавков?

- Я высказал свое мнение на Совете, - серьезно ответил Таньян-Яхи. – И то, что я скажу теперь, ничем не будет отличаться от того, что было сказано перед лицом племени у Большого Огня. Нам нужно время, чтобы вновь обрести силу. Мы потеряли много наших воинов в битвах с вайандотами и оттава. Мы победили. Но победы наши дались нам непросто. И теперь не время начинать новую войну с французами.
-  А англичане? Ты слышал, что они предлагают.
- Кто бы ни пришел жить на нашу землю, - хмуро ответил Таньян-Яхи, - он не будет нам другом. Но теперь нам нужен мир.


  *


Именно после разговора с великим сахемом Дайо-Хого Таньян-Яхи отправился к форту «Под скалой», чтобы встретиться с Мориньером.
Им необходим был человек, с которым они, могавки, готовы были бы вести диалог. В последний раз успешные переговоры ходеносауни вели с предыдущим губернатором д’Аржансоном. Теперешнего же губернатора индейцы знали не очень хорошо. Голландцы, с которыми могавки успешно торговали многие годы, поговаривали, что барон д’Авогур был человеком мягкосердечным и непоследовательным. Нынешний губернатор Квебека, - делали вывод могавки, - лгун и трус.
Про человека, ведавшего в городе войсками, знали еще меньше. Сенеки, получавшие информацию от англичан, говорили, что Клод де Жерве – спесив и глуп. Насмехаясь, утверждали, что он похож на надувшуюся жабу. И так же болтлив.
Рассказывали смешные истории о нем и сами хохотали, звонко хлопая себя по ляжкам.
Дайо-Хого слушал, но не слишком доверял мнению англичан – даже если это мнение и повторяли теперь их соседи - сенеки.

Поэтому, когда Таньян-Яхи произнес имя человека, который, по его мнению, мог бы стать посредником между ними, могавками, и французами, Дайо-Хого не стал противиться. Он помнил этого человека. Помнил все – его мужество, его силу.
Помнил и то, чем обязан был Черному Платью его племянник. И то, чем по незнанию отплатили ему могавки.
- Он откажется, - сказал Дайо-Хого, впервые услышав предложение Таньян-Яхи.
Молодой могавк покачал головой – не откажется.