Танго в оружейной палате

                Жизнь проходит в отсутствии:
                Мы всегда находимся между воспоминаниями и надеждой.
               
                Мадам Дюдефан


    Она влюбилась сразу в троих. Нет, сначала в одного, потом в двоих, но по-разному.
    Но прежде, чем это случилось, она прошла через Боровицкие Ворота, и вступила на покатую гладкую мостовую. Остановилась, огляделась. И сразу же почувствовала власть необычной тишины – спокойной, уверенной. Эти камни не любят суеты, - подумала она, распрямляя плечи и замирая. Возникшее чувство города было физически ощутимым. Вот оно – сердце Москвы! Все вокруг было плотным и значительным. Здесь, на этой возвышенности, сосредоточилась глубинная связь времен. Дух земли, дух вечности, дух прошедших веков. Казалось, что время остановилось. И лишь стоявший у входа молодой, худенький курсант с грустными глазами, проверяющий пропуска и билеты, напоминал, что на дворе зима 2002 года. Надо будет запомнить эти ощущения и почаще прикасаться к этой мостовой, - подумала она, открывая тяжелую входную дверь.
    Она выбрала место в первом ряду: между пожилой дамой, седовласой и маленькой, скромно и даже уничижительно одетой и, крупным, холеным молодым мужчиной с неподвижным равнодушным лицом. Присаживаясь и улыбаясь, она обратилась к пожилой даме:
    - Добрый вечер! Да, это пространство создано для музыки. Вы согласны?
    Не повернув головы, дама никак не отреагировала ни на приветствие, ни на улыбку, ни на реплику. Странная женщина, - подумала она. Наверное, плохо слышит, но тогда зачем она здесь?
    Из соседнего помещения доносились хаотичные, разорванные звуки. Это оркестранты настраивали свои инструменты. До начала концерта оставалось еще достаточно времени: рассеянного и тягучего. Она поднялась и направилась к экспонатам, имеющим огромную ценность и значимость. В них была заключена не только история власти, но история и этика определенной части общества. Притягательная сила многообразных сверкающих камней всех оттенков, мерцание жемчуга, блеск парчи, золота, серебра, стекла – завораживали. Мастерство известных и безымянных ювелиров, огранщиков, рукодельниц, золотошвеек – удивляло и поражало. Она смотрела на это сияние красоты и богатства, и думала. Вот где истоки нашей неистребимой тяги к роскоши, к богатству! От всего этого нас отторгали, каждого – в той или иной степени. Мы нищие, но в нас живет неумолимая жажда обладания подобным великолепием. Она вспомнила, как один иностранный поклонник, желая склонить к благосклонности, привел ее в ювелирный магазин, и предложил что-то выбрать. Выбор был сделан  моментально. Она подошла к витрине, где было выставлено самое-самое и, указывая на серьги и колье ручной работы, украшенные рубинами, изумрудами и жемчугом, весело воскликнула:
    - Мне, вот эти вещицы!
    Иностранец был потрясен.
    - Почему это, а другое?
    - А потому, что это настоящее, все остальное металлолом!
    - Но это очень большие деньги, я не могу отдать такие деньги, у меня их нет!
    - Если нет таких денег, то не стоило предлагать, - бросила она, покидая магазин.
    Озадаченный, он молча шел рядом, потом спросил:
    - Почему у вас, русских, такая претензия? Это очень дорогой презент.
    - Почему? – рассмеялась она. - Долго рассказывать! Не презент, а подарок.
    Иностранец был задумчив. Она почувствовала, что он пытается еще что-то добавить к сказанному, но мешает недостаточное знание русского языка.
    - Вы что-то хотите сказать, да? – спросила она.
    - Да, да, я думаю, вы очень хорошо думаете о себе!
    - Ах, вот оно что! Слишком высокая самооценка?
    - Да, да! – обрадовался он.
    - Это оценка очень занижена. В том ювелирном не было вещи, достойной настоящей женщины. Любовь русской женщины – бесценна, понимаете?
    - Да, да, я совсем все понимаю, - ответил он, испуганно озираясь по сторонам.
    Отодвигаясь, удаляясь, он прижимался к стенам домов, и вдруг исчез.
    Покидая пустынную улицу, сбегая по усталой лестнице метро, она улыбалась, и сидя в полупустом вагоне, чувствовала себя королевой.
    Рассматривая одеяния вельможных особ, она удивлялась. Откуда такие тонкие осиные талии, и такие крохотные туфельки? Странно, все они, как на подбор, были пышными, крупными женщинами.
    Несколько минут она стояла у громоздкой, тяжелой кареты, с невероятно огромными, обитыми бронзой, колесами. Интересно, сколько лошадей должны были тащить такую непомерную тяжесть? И ей стало жаль тех бедолаг – безымянных лошадей, которые безропотно таскали по российскому самодержавному бездорожью непосильные кареты, коляски, двуколки и колымаги сильных мира сего.
    Она вернулась на свое место, и опять что-то сказала даме, и опять дама осталась безучастной и бесцветной. Ей стало грустно. Она почувствовала, что эта пожилая особа ей неприятна.
    Все было готово к началу концерта: стулья, пюпитры. Все рядом, в нескольких метрах, на одном уровне, не надо задирать голову, глядя на возвышающуюся сцену.
    Вивальди – Времена года: весна, лето, осень, зима. Оркестр играл без дирижера. Солировали разные скрипки. Скрипачки – молодые, симпатичные девушки в длинных, кофейного цвета платьях, разного фасона. Первые звуки не принесли нужного настроя. Музыка ее не захватывала, не вдохновляла. К тому же, как всегда, ныл мизинец правой ноги. Надо было устроиться где-нибудь подальше, - подумала она. Теперь придется терпеть, все-таки – первый ряд, неудобно. Но к концу осеннего аллегро она не выдержала, и выдернула ногу из ботинка. Свободный от диктата ботинок завалился на правый бок, распахнув короткие отвороты. Стопа, в свою очередь, освободившись от давления, плашмя, расширяясь, блаженно замерла рядом с ботинком.
    И вот последнее: зима. Солирующее место занял очередной скрипач – прекрасный юноша. И тут же, мгновенно, что-то произошло. Она встрепенулась. Смычок, касаясь струны, прикоснулся к ее сердцу. Лицо скрипача под черными прядями волос было ей знакомо. Порывы смычка заставляли скрипку исторгать страстные высокие звуки. Он играл вдохновенно, отзываясь на каждый вздох скрипки. Он был совсем рядом, близко. Все вместе – аллегро, ларго, его руки, глаза, взлетающий смычок и опять аллегро, – поднимали в ней бурю восторга. Теперь она не только слышала, но и чувствовала музыку каждой клеточкой своего существа. Она наслаждалась музыкой, она любовалась скрипачом. Почему я знаю его, откуда? – мучительно и радостно думала она. Все  ей, было уже знакомо: тонкая подвижная фигура, утончённые черты смуглого лица и эта сдержанность, таящая в себе вдохновенную страсть. Всё это когда-то уже было… И перед ней возникло лицо другого юноши.
     Оно вернулось к ней из далекого прошлого. Но это не вызвало в ней печали, напротив – обрадовало. Она ощущала себя совершенно молодой и радостно влюбленной так, как могут влюбляться только совсем юные девчонки. Почему, почему я не купила розы, ну хотя бы одну? Почему я пожалела остатки своего кошелька, вечно недовольного содержимым? Ей хотелось, после окончания его соло, подойти к нему, положить алую розу на пюпитр и  сказать. Когда-то, лет сто назад, я была влюблена в юношу, совершенно похожего на вас. И она услышала его голос.
    - Сто лет назад я был таким же юным и прекрасным, как сейчас, и был отчаянно влюблен в удивительную рыжую девчонку, тоненькую и зеленоглазую. У нее почему-то всегда ныл мизинец правой ноги, и когда мы целовались, она сбрасывала правую туфельку. Она любила бегать босиком и обожала босоножки, которые носила даже зимой.
    Потом был антракт. Путешествовать по Палате уже не хотелось. Блеск роскоши и сияние ценностей померкли. Она утопала в радостном, счастливом блаженстве. Она влюбилась в скрипача.
    Оркестранты заняли свои места. На сцену выкатили фортепиано. Появился дирижер. Взмах палочки… и музыка. Чайковский – Сюита из цикла Времена года: Масленица, Подснежник, Баркарола, Святки. Ее скрипач, ее любимый, опять удалился в глубину оркестра. Его почти не было видно. К тому же его загораживали фортепиано и спина дирижера. Только иногда она видела мелькание его смычка и руки. Баркарола немного размягчила ее настроение, придав ему больше нежности.
    После очередного антракта, когда все были в сборе, появился, нет, явился пианист. Высокий, поджарый, узкое лицо, высокая залысина с темной порослью на затылке. Он влетел стремительно, размашисто вихляясь на длинных крыльях черного фрака, которые взлетали и опускались. Верхняя часть его туловища, заметно опережая остальную часть тела, была устремлена вперед. Неуловимым движением, откинув полы фрака, легко и невесомо он опустился на стул, продолжая наклоняться. Его необычайная, будто хмельная, манера поведения не казалась странной и неуместной. Все соответствовало объявленной программе: Пьяцолла – времена года в Буэнос-Айресе – лето, зима, осень, весна – в ритме танго.
    На первый стул слева присел новый солист - крепко сбитый, небольшого роста юноша, с лицом добродушного мальчишки. Весь его облик: узкие, небольшие глаза, белые пухлые щеки, густая светло-русая шапка волос и спокойное выражение лица – не предполагали темперамента и проявления каких-то взрывных эмоций. Но как только его смычок прошелся по струнам, произошла метаморфоза. Мощная, уверенная, органичная, жизнерадостная энергия его игры, всколыхнула ее сердце с новой силой. Да, это настоящее лето: искристое, раздольное, горячее и бесшабашное! И она опять почувствовала себя юной, легкомысленной девчонкой, которой и море по колено! Ей захотелось подойти, провести ладонью по его упругим волосам и сказать:
    - Когда-то я была девчонкой, озорной и смелой, и я дружила с мальчишкой очень похожим на тебя.
Улыбнувшись открыто, ясно, он произнёс:
    - Я всегда дружу только с девчонками, особенно с одной. Она рыжая, веселая и совершенно бесстрашная! Только с ней я остаюсь самим собой, только ей доверяю свои секреты. Она умеет дружить и никогда меня не предает.
    Лето окончилось. Грусть, нежная и тонкая, заполнила ее сердце. Мальчишка скрылся в глубине оркестра. Его место занял другой солирующий скрипач. Аплодисменты, короткая пауза и почему-то, минуя осень, ворвалась зима.
    Пианист наклонился вправо, одной рукой, вероятно одним пальцем, так между прочим, ударил по одной единственной клавише. Этот резкий, ликующий звук, доминируя, слился со звуками, производимыми пальцами левой руки. и все завертелось, понеслось в жаркую, знойную аргентинскую зиму! Праздник страсти, любви и сумасшествия!
    Она смотрела на пианиста и удерживала себя от желания включиться в этот безумный, яркий, карнавал звуков. Все ее существо отвечало на каждый звук, производимый пальцами пианиста, сердце ликовало от радости и восторга! Ее лицо превратилось в одну сплошную улыбку.
    Пианист был бесподобен. Виртуозность игры сопровождалась такими же виртуозными жестами. Его тело, плавными, грациозными движениями, переливалось из одного положения в другое. Его артистизм был неподражаем. Ударяя  пальцами правой руки по клавишам он подскакивал и, отбрасывая левую руку назад, устремлялся вверх, подобно черной птице, готовой взлететь. Его голова на длинной шее вертелась во все стороны. Он склонял ее то вправо, то влево, то наклонял вперед, то резко откидывал назад, закрывая глаза. Его лицо каждую секунду меняло свое выражение: он сжимал губы, опускал веки, замирая, подбрасывал вверх брови и вдруг застывал от сладострастного блаженства и вдохновения.
    Ритм музыки Пьяцолла был зажигателен, как порох. Короткие резкие звуки, отскакивая – замирали. Казалось, вся Оружейная Палата, подхваченная ритмом и энергией играющего оркестра, сорвалась с места, танцуя и взлетая! Жизнь, сверкающая, разноцветная, сконцентрированная в ритмах танго, билась прямо в сердце. Она хлопала в ладоши, выкрикивала: браво! Она была счастлива необычайно. Она влюбилась в пианиста.
    И вдруг дама, сидевшая рядом с ней - безучастная и противная - посмотрела на нее, и заразительно рассмеялась, аплодируя и разделяя ее ликование. И сразу же, простив даме ее отчужденность, она почувствовала к ней огромную симпатию.
Потом, после бурных оваций, дирижер объявил:
    - Из полутора тысяч танго, написанных Пьяцолла, мы исполним для вас одно на бис! Название этого танго точно не переводится на русский язык. Но приблизительно так: забытое, забытый… или далекое, удаленное.
    Сладкая удивительная печаль, проблеск минувшего, но не забытого. Чудо и боль очарования. Погружаясь в чарующие звуки музыки, она тонула в их неизбывной грусти. Она видела себя веселой, легкой счастливой женщиной, танцующей танго с гибким, грациозным пианистом. На черной, блестящей поверхности фортепиано лежала крупная свежая алая роза. Он смотрел ей в глаза и тихо, задумчиво, говорил:
    - Пятнадцать лет тому назад я был безумно влюблен в женщину, совершенно похожую на вас. Она была самозабвенна и весела, капризна и пуглива, своевольна и доверчива. Гармония противоположностей. Ее своеобразие было исключительным. Она любила меня, но боясь потерять, отталкивала. И в какой-то момент я потерялся. Мне не удалось разгадать ее тайну. Я не смог, не сумел удержать ее, и она исчезла навсегда.
    Танец под звуки замирающего танго окончился быстро. Она наклонилась, натянула ботинок на правую ногу и, продолжая улыбаться, спустилась по широкой, красивой лестнице. Зашла в курительную комнату и увидела пианиста в окружении двух коротких, сбитых девчонок – совсем непохожих на ту - танцующую, устремленную ввысь - сияющую молодую женщину. Они курили и о чем-то вяло беседовали.
    Выйдя из Боровицких Ворот, она направилась к метро. Почему раньше она не услышала этой музыки, этого танго, не увидела этого пианиста? Куда исчез светловолосый мальчишка, ее лучший друг? И где теперь тот прекрасный юноша, которого она любила? Отчего эта музыка так ярко, обострённо и ощутимо прозвучала сейчас, когда пришла зима? О, если бы прежде, всё было бы иначе, всё было бы по-другому.
    Но в то же время, она поняла, что эта музыка всегда жила в ней. Она родилась вместе с ней, и никогда ее не покидала! Просто тогда она не прислушивалась к себе, легкомысленно и безудержно подчиняясь другому ритму. Ей было некогда. Надо было торопиться жить: не опоздать, не пропустить.
    И вот теперь, когда на улицах лежат снега, и достаточно холодно, из нее вдруг вырвалась эта жаркая, горячая, бурная музыка - Музыка Любви!

                22.01.2002г., Вторник
                Камерный оркестр Кремлин